Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson)
Скачать 6.51 Mb.
|
| - Что случилось? – сказал я. Мать начала сжимать и разжимать свои кулачки. Глядела она странно. Внезапно мой взгляд выхватил нечто: ее ногти были жутко обезображены и поломаны. Я схватил ее руки. Ужасное прозрение пришло ко мне. - Ты была в тюрьме! Они пытали тебя! Она кивнула. Говорить она не могла. Теперь я разглядел шрамы на ее висках и на лбу, и я понял, что ее избивали. Мне становилось плохо. В то время как она рассказывала свою историю – медленно, прерывисто, смущенно – мне приходилось держать себя в руках, чтобы меня не вырвало. Ее арестовали в 1950-м. В течение многих месяцев она запрашивала МГБ (тогда это все еще было МГБ) обо мне. В начале ей сказали, что меня расстреляли, как шпиона. На некоторое время это ее сломало. Но вскоре после этого она получила мой треугольник из Куйбышева, в котором я спрашивал, выдали ли ей в американском посольстве мои личные вещи. Она пошла в посольство просить помощи. Сотрудник МГБ арестовал ее у ворот посольства. Эмоционально она все еще переживала все это. Ее били резиновыми дубинками с целью выбить показания на меня. Ей загоняли иглы под ногти. Теперь ее ногти никогда больше не будут прямыми. Через небольшой промежуток времени после всего этого рассудок у нее помрачился, и вместо того, чтобы дать ей срок, ее поместили в тюрьму для душевнобольных в Рязани. Слушая эту историю, я сидел, тряся головой от ужаса, по мере того, как она мне ее рассказывала. Потом она произнесла, со страхом в голосе: «Алекс, у меня не совсем в порядке с головой и даже сейчас». Я упросил ее продолжать. Спрашивать об отце я осмелился едва. Поэтому я просто сказал: «Расскажи мне все, что случилось». Помню, что голос у меня был очень хриплым, но я при этом не плакал. Ее выпустили в начале 1954 года, и она вернулась в Москву без копейки в кармане. «У меня было ужасное время, когда я сюда вернулась. Они отобрали мою квартиру. В ней поселился тот офицер МГБ, что меня допрашивал. У него осталась вся моя мебель. Мне сказали, что я – враг народа, и недостойна что-то иметь». Вскоре слезы полились у меня по щекам, но я не рыдал. Она рассказала мне, что ходила в милицию снова и снова, запрашивая свои вещи. В ее справке об освобождении не было указано каких бы то ни было политических обвинений, и поэтому в милиции эту бумажку принимали как несущественную. Если бы она была осуждена, и потом освобождена, то они были обязаны подыскать для нее жилье, но она не была осуждена, и поэтому ее просто отправляли обратно на улицу. Она вынуждена была ночевать под мостами в Москве! Она была совершенно одна. Теперь речь зашла о моем отце. Через два дня после того, как взяли ее, взяли и его. Обратно в Москву он вернулся в 1955. К этому времени ей выделили малюсенькую комнату. Суд решил, что в обычном порядке ей положено было вернуть свою квартиру и вещи, но так как ее сын и отец были осуждены и признаны врагами народа, более просторного жилья она не заслуживает. Площадь комнатки, которую ей выдали, была десять квадратных метров1, но ей сказали пойти в свою бывшую квартиру и затребовать свою мебель. Когда она пришла туда, квартира была пуста. Сотрудники того МГБшника прослышали о решении суда, и он продал все, кроме столика на кухне, который мой отец смастерил собственными руками. Представители суда опросили соседей и выяснили, что у нас имелась американская мебель и книги, а также иное имущество, которое было оценено в 11 000 рублей. По советским законам, ей должны были возместить утраченное, но только в размере десяти процентов. Она получила 1100 старых рублей, или около пятидесяти долларов, и на эту сумму она смогла прожить в течение некоторого времени. Когда мой отец вернулся, ожидая, что он въедет к ней, она, по ее словам, впала в истерику. Она набросилась на него за то, что он привез всех нас в этот ад, и сказала ему уходить и никогда больше не возвращаться. Мой отец решил убить себя. Но один человек, которого он знал по работе в транспортном отделе прокуратуры – писатель Лев Шейнин1, бывший однажды главой уголовного розыска СССР, но имевший несчастье уродиться евреем, и потому проведший некоторое время в лагерях – отговорил отца от самоубийства и помог ему устроиться на работу в Истру, городок в пятидесяти пяти километрах от Москвы. Теперь мои мать и отец никогда не виделись друг с другом. Они стали друг другу совершенно чужими. Я был обессилен после путешествия днем и ночью, а также после всей той эмоциональной истории, через которую провела меня моя мать. Внезапно рефлексы моего тела взяли верх, чтобы спасти меня. Я был не в состоянии сдержать зевоту. Мы смастерили себе постель в этой крошечной квартире. Вернулась женщина-врач. Некоторое время я стоял и смотрел в окно перед тем, как упасть в кровать. «Мне нужно будет как-то выбраться из этого ужасного места!» – подумалось мне. Но это не могло быть просто. Я поехал повидаться с отцом. Он был одинок и несчастен, но увидеть меня ему было очень радостно. Я понимал, что он пострадал из-за меня, как и моя мать, и потому чувствовал свою вину и перед ним также. Чувство этой вины было достаточно болезненным. Но моего отца арестовали по статье 58.10. Двое свидетелей подтвердили, что слышали, как он дважды сказал о том, что советские автомобили хуже американских. Так как именно американские автомобили использовались чиновниками высшего уровня после войны по всему Советскому Союзу, это замечание можно было бы считать вполне резонным – но оно стоило моему отцу приговора в десять лет и срока в трудовом лагере в Мордовии. Моя мать и я не могли далее обременять ее престарелую подругу, и переехали в крошечную комнату матери. Хотя с первых дней было понятно, что жить рядом с ней будет непросто по причине ее душевного здоровья, я хотел оставаться с ней до тех пор, пока мне не выдадут мою собственную комнату – а это могло занять и месяцы, и годы. Я не мог даже обратиться за постановкой на очередь на свое жилье до тех пор, пока не устроюсь на работу. Найти работу было моей первой задачей после того, как меня пропишут в квартире матери. Все, что вы делаете в Советском Союзе, должно быть официально зарегистрировано. Я пошел в районный паспортный стол, чтобы зарегистрироваться. За наш дом отвечал молодой и напыщенный низкорослый милиционер младшего звания. Я написал прошение о регистрации, подписал его и подал ему, вместе со своим паспортом и справкой об освобождении из лагеря. Милиционер взглянул на мои бумаги. Потом он посмотрел в домовую книгу, где была запись о комнате моей матери. Потом он просто мотнул своей головой и протянул мои бумаги назад. - Извините, - сказал он. - Что это значит?! Я только вернулся из лагеря. Мне негде жить. Это моя мать. И это мое единственное жилье. - Слишком мало для двух человек. По закону требуется девять квадратных метров на человека. У нее только одиннадцать квадратных метров. Вам не повезло. Мной овладела ярость. - Хорошо, тогда что вы предлагаете мне делать? Спать на улице? - Это меня не касается, есть закон. Вам нужно покинуть Москву. Я уже собирался начать кричать снова, но он грубо сказал мне, что если я хочу жаловаться, то у меня есть право обратиться к начальнику паспортной службы московской милиции по адресу Ленинградский проспект, дом 22. Я пошел через всю Москву пешком. К моему удивлению тот милицейский чин, с которым я разговаривал на Ленинградском, 22, отнесся к моему делу с большим вниманием. Я оставил свою обычную настороженность и поведал ему всю свою историю с самого начала. Он прослушал ее со все более возрастающим изумлением. В конце он помотал головой, внезапно стукнул кулаком по столу и встал. «Вы хлебнули сполна, товарищ, хлебнули сполна. Подождите здесь. Я скоро вернусь». Он быстро вышел из своего кабинета. Менее чем через пять минут он вернулся, подмигнул мне и кивнул головой в сторону: «Шеф хочет вас видеть». Потом снова кивнул, указывая направление, куда. «Входите». У шефа на погонах были генеральские звезды. Он тепло пожал мою руку и предложил сигарету. «Знаете, эти районные сволочи ужасно безответственны и толстокожи. Я хочу, чтобы вы знали, товарищ – мы им даем указания, инструктируем, чтобы они делали все, что возможно, чтобы помочь таким несчастным товарищам, как вы, снова зажить нормальной жизнью. Не знаю, в чем тут дело!» Он взял телефонную трубку и позвонил тому маленькому официозному слизняку, что вернул мне мое прошение. В течение двух минут все было улажено, при этом генерал продемонстрировал впечатляющую силу чиновничьего авторитета. Никого крика, никакой ярости. Просто не терпящий возражений приказ. Теперь я мог проживать в комнате моей матери. Также пешком через Москву до дома матери. Подпись на еще одном заявлении. Получаю официальное разрешение. - Но это только на месяц! – предупреждает мелкий слизняк. – Потом, если у вас не будет работы, вы должны будете выехать из Москвы насовсем. Ему нужно было оставить за собой последнее слово, конечно же. Москва в это время представляла собой гигантскую стройку. Я был уверен, при всем своем опыте в строительстве, что найти работу не составит труда. Но я ошибался. Ежедневные поездки в центр, где я смотрел вывешенные списки на досках объявлений, разочаровывали – все предложения были на простую физическую работу. Хотя я был готов заняться и этим, если мне придется, но я был уверен, что с моими разнообразными навыками я мог бы зарабатывать намного больше – так, чтобы моя бедная мать получила возможность жить в каком-никаком комфорте, а не в этом крошечном и мрачном закутке. Я выжидал. Появилось несколько вакансий сварщика, но к тому времени, как я обратился за ними, позиции были уже заполнены. Пришел и прошел сентябрь, и мне исполнилось тридцать. Большую часть начала своей взрослой жизни я провел в тюрьмах и лагерях. У меня появилось чувство напрасной утраты, и мной овладело страстное желание добиться некого положения в обществе и зажить приемлемой жизнью, пока у меня все еще есть силы, чтобы насладиться тем, что мне осталось от моих молодых лет. Я хотел жениться и хотел растить детей. Я хотел всех тех вещей, что хочет от жизни нормальный молодой американец. Я знал, что только немногое из этого мне будет доступно в Москве, но я чувствовал, что как только моя жизнь как-то устроится, я смогу вернуться к выработке плана относительно того, как нам вместе с матерью перебраться обратно в Соединенные Штаты. В середине октября на доске объявлений появилась вакансия, которая выглядела обещающе: ИЗДАТЕЛЬСТВО МИНИСТЕРСТВА ЗДРАВООХРАНЕНИЯ Машинистка с рабочим знанием английского языка. Обязательно: уметь пользоваться печатной машинкой с английским алфавитом. В России просто не существовало такого понятия, как машинист-мужчина. Но я этого не знал. Начальница по кадрам в издательстве Министерства здравоохранения была изумлена, когда я подал ей свое заявление. Я сказал ей, что мне нужно содержать свою мать. Она ответила: «Смотрите, во-первых, зарплата составляет только 78 рублей в месяц (около $75), и этого недостаточно. Во-вторых, это работа для женщины. В-третьих, у вас слишком серьезная квалификация. Разрешите мне вновь посмотреть ваши документы». Она посмотрела на мою справку об освобождении. Потом прочла характеристику, выданную Лавреновым. Она была благожелательно настроена ко мне и сказала, что у меня очень высокая квалификация и что я вполне подготовлен к тому, чтобы работать самостоятельно в каком-нибудь медпункте, а также что я могу замещать квалифицированных хирургов во многих случаях. Она спросила меня о моем английском. Я ответил ей, что родился в Нью-Йорке. Я не упомянул о том, что работал в американском посольстве, так как был уверен, что меня бы никогда не приняли на эту работу, если бы знали об этом. Ее, по всей видимости, чрезвычайно впечатлило все то, что я показал и рассказал ей. Она поведала мне, что при министерстве собираются открыть новый филиал, который будет заниматься медицинскими публикациями на иностранном языке, и они не могут найти никого, кто мог бы возглавить отдел англоязычной литературы, и что я идеально подхожу на эту должность. - Смотрите, - произнесла она, - почему бы вам не взять эту работу машинистки на месяц. А в это время мы откроем вакансию на должность главного редактора в отделе публикаций. Это хорошо оплачиваемая работа, товарищ, и эту заявку обработают не так быстро. Вот почему я предлагаю вам взять работу машинистки, на время. - А как насчет того факта, что я был политическим заключенным? – спросил я. – Не будет ли это препятствием? Для такой высокопоставленной должности? - Вы, должно быть, очень наивны, - ответила она мне с насмешкой. – Вокруг так много высококвалифицированных бывших политзаключенных в Москве, что мы бы не смогли заполнить и половину своих вакансий, если бы отказались от них. Я подавил в себе желание спросить у нее, какого же черта они отказались от них всех изначально. Но это была не ее вина. Она продолжила: - Однако мне нужно узнать, как так получилось, что вы родились в Соединенных Штатах, и где вы работали перед тем, как попали в лагерь. Мне нужно было быстро найти выход из ситуации, и я принял трудное решение. Я решил солгать. Я сказал: - Ну, вы знаете, в двадцатые годы в Америке было множество советских специалистов. Мой отец работал торговым представителем там в течение нескольких лет. Мы вернулись обратно, когда мне было два года. Она записала мою ложь. - А ваша последняя работа перед тем, как вас отправили в лагерь? - Я был… - я быстро подумал и солгал снова, - я работал в Министерстве иностранных дел. Я не сказал, чьих иностранных дел. Она была впечатлена. Потом она записала еще что-то, а затем сказала: - Вот и все. Только принесите мне письмо из министерства, подтверждающее, что вы там работали, и я уверяю вас, что вы идеально подойдете на эту отличную работу. Она наградила меня дружеской улыбкой. Я улыбнулся в ответ, но внутри я чувствовал себя ужасно. Способа раздобыть такое письмо не существовало, кроме как подделать его. Я едва расслышал ее разъяснения относительно того, куда обратиться в понедельник за работой машиниста. Я вышел оттуда в мрачном настроении и отправился до дома пешком, пытаясь по дороге что-нибудь придумать. Я чрезвычайно тщательно обдумал свое положение. Мне была крайне необходима эта работа, и я им также был очень нужен. Наконец, я решился на смелый шаг. Я написал подробное письмо, описывающее всю мою ситуацию, кроме единственной детали – того, что я солгал начальнику отдела кадров. Я просто констатировал, что Министерству здравоохранения требуется справка, в которой говорится о том, где я работал перед своим арестом, и что мне было запрещено по условиям освобождения идти в посольство. Я также написал, что мне бы очень хотелось возвратить свои личные вещи из посольства, и, так как я не могу пойти туда самостоятельно, то не может ли министерство иностранных дел, используя свои регулярные контакты, запросить вернуть мои вещи и передать их мне. Этот шаг был задуман для того, чтобы дать американским официальным лицам знать о том, что я жив и нахожусь в Москве. Это был первый шаг к моей репатриации. Одежда, книги и остальные вещи – все это было второстепенным. Существенной необходимостью было осуществить контакт и дать моей стране знать о том, что у нее все еще был живой и дышащий гражданин по имени Алекс Долган. В своем письме я был честен и прямо говорил обо всем том, что касалось моего рождения и обстоятельств приезда в Москву. Я перечитал это письмо несколько раз. Потом я положил его в конверт и написал «к особому вниманию В.М.Молотова» (министра иностранных дел). Я отправил это письмо, надеясь на удачу. Потом я пришел в издательство министерства здравоохранения и начал свою работу в качестве единственной в СССР машинистки мужского пола. В конце первого дня мне выдали справку о трудоустройстве, в которой говорилось о том, что я принят на работу, а также там было положение о том, что мне следует обратиться в свое отделение милиции для регистрации и получения военного билета, означавшего постановку на воинский учет. |
Похожие:
 | Москвы в области науки и образовательных технологий гл. IV, § 4 (в соавторстве с И. Я. Белицкой), § 6 (в соавторстве с И. Я. Белицкой),... | | Оригинал: Alexander Davidson, “Stock market rollercoaster a story of Risk, Greed and Temptation ” |
| Российской Федерации в трех томах / Под ред. А. П. Сергеева" (Кодекс, 2010, 2011 (в соавторстве)); учебных пособий "Правовое регулирование... | | Ермошин Александр Михайлович, Литвиненко Инна Леонтьевна, Овчинников Александр Александрович, Сергиенко Константин Николаевич |
| Алексеев В. И. канд юрид наук, ст науч сотрудник ст ст. 12, 23 26, 34, 35, 42 (в соавторстве с А. В. Бриллиантовым) | | Тема: «The poetic language in the original and translated versions of Alexander Pushkin’s “Eugene Onegin”» (Поэтический язык оригинала... |
|  | Целью освоения дисциплины «Организационное поведение» является формирование у студентов системы представлений об основах поведения... | |
| Специалист в области отношений, эксперт по психологии лжи Александр Вемъ поможет вам! Он расскажет, как распознать лжеца и не допустить... | | П 21. Белой ночью у залива: рассказы и повесть. – М., 2010. Эко-Пресс, 2010, 254 с |