Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson)


НазваниеАвтобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson)
страница2/38
ТипДокументы
filling-form.ru > Туризм > Документы
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   38
внутри печально знаменитой Лубянки! Многие рассказывали о ней всякие истории, еще больше делились разными слухами. Я же мог видеть ее изнутри, этот бастион советской тайной полиции, чего никто из тех, кого я встречал до сих пор, сказать о себе не мог. От возбуждения у меня почти кружилась голова. В своем воображении я рисовал перед собой яркие картинки того, что и как я скажу в ответ на их предложения завербовать меня в качестве агента, и как я раскрою перед всем миром зловещие планы МГБ по подкупу американцев. Может, я даже стану героем и отправлюсь в тур по Штатам, снова увижу Нью-Йорк, вернусь домой… Тогда мне даже в голову не приходило, что все происходящее – это начало моего заключения, которое вполне могло бы окончиться моей смертью. Меня совсем не одолевали мрачные мысли, хотя, конечно, мое сердце колотилось, и я был, безусловно, испуган. Но это был скорее тот страх, что появляется перед большой игрой – ну-ка, посмотрим, как ты себя покажешь?

Я сказал себе: “Что ж, приехали”.

Единственное, в чем я мог тогда отдавать себе отчет, это в том, что что-то большое и важное происходит в моей жизни.

Я решил, что охранник с темными бровями пошел за Харитоновым. Я обернулся и осмотрел тот ящик, в котором находился. У него был высокий потолок, около трех метров в высоту. Стены до уровня плеч окрашены в коричневый цвет, выше была побелка. В углублении над дверью размещалась лампочка, закрытая сеткой из толстой проволоки. Я взглянул на дверь – глазок открылся и закрылся вновь. Вот и они, подумалось мне, и я ждал, что дверь сейчас откроется. Ничего. Тишина. Затем где-то поблизости я услышал легкий стук и приглушенный жалобный голос. Глазок закрылся. В камере было невыносимо душно. Ничего так и не произошло, и во мне вскипала ярость. Я забарабанил кулаками в дверь и закричал: “Выпустите меня отсюда, черт побери! Я – американский гражданин! Я заявляю о нарушении своих прав! Что тут, черт возьми, происходит!?”

Засов моментально открылся. В камеру быстро проскользнул человек, замеченный мной в коридоре перед тем, как меня заперли – мужчина с синюшным подбородком, темными бровями и дряблой фигурой, одетый в синеватую робу, наподобие лабораторного халата, накинутую поверх униформы. “Тише, пожалуйста, тише! – прошептал он мне. – Здесь не положено кричать. Там другие”, - и он качнул головой в сторону коридора, но я не понял, что бы это значило.

Однако его манера была настолько вежливой и подкупающей, что мой пыл сразу угас. Он продолжал говорить шепотом, почти доверительно, словно уважая чью-то потребность в абсолютной тишине – “Не волнуйтесь, пожалуйста. Все скоро разрешится”.

Он напоминал секретаря на приеме у врача – пожалуйста, не волнуйтесь, доктор скоро вас примет.

Но затем в дальнем конце коридора снова послышался стук, а также женский крик: “Но там никого нет с моим ребенком! Что будет с моим ребенком?! Пожалуйста! Пожалуйста!” Вновь закрывшаяся передо мной дверь заглушила звук женского голоса. Этот крик заставил меня похолодеть изнутри, несмотря на жару в камере. Я собрался было стучать и кричать дальше, но тут дверь открылась, и человек с синюшным подбородком вежливо произнес: ”Пожалуйста, пройдемте”.

Я подумал – ну вот, мне жаль эту бедную женщину, но теперь все то, что касается меня, должно разрешиться. Они поймут, что сделали ошибку, я в милой беседе за минуту покончу с этим предложением о вербовке и, может быть, еще даже успею добраться до “Арагви” - прежде, чем Нортс решит, что его подставили.

Я помню лицо этого тюремщика чрезвычайно отчетливо. Я увидел его снова через несколько лет, когда меня привезли из лагеря на новый допрос, но он тогда не узнал меня. Теперь он вел меня по коридору – мы завернули за угол, и он указал на другую дверь – “Входите”. Размеры этой комнаты были два на четыре метра, окна не было, те же коричневые стены с побелкой, а также стол и стул с прямой спинкой. Манера тюремщика изменилась. Он все еще был вежлив, но в его голосе явно чувствовалась абсолютная и не допускающая возражений властность. Дверь за нами закрылась. Мне подумалось было о том, чтобы завалить его, но в дверной глазок наблюдали и, к тому же, мы были заперты.

“Что это все значит? Вы не знаете, что имеете дело с гражданином Соединенных Штатов Америки? Я хочу знать, что происходит!”

“Не шумите, - был ответ. – Не волнуйтесь, скоро вы все узнаете. А сейчас выньте все из карманов и положите на стол”.

Я подумал было снова протестовать, но одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять бесполезность этой затеи. Очень спокойно, пока я снимал часы и клал на стол деньги, сигареты, зажигалку, ручку и все остальное, я объяснил ему, что все происходящее является нарушением международных соглашений и очень серьезной дипломатической ошибкой, способной иметь самые серьезные последствия в отношениях с сильнейшей мировой державой. Но затем я остановился, так как понял, что передо мной только исполнитель, который к тому же не обращает на мои слова никакого внимания, и мне следует сберечь весь свой пыл до встречи с тем, кто действительно принимает решения.

Он собрал со стола все мои вещи и затем коротко бросил: “Снимите всю одежду и положите на стол”.

Я лизал губы от бешенства. Я знал, что мне придется это сделать, но все еще пытался протестовать ему вслед – но он, так и не обернувшись ко мне, вышел из камеры, и дверь снова закрылась.

“Ну, подожди!” – сквозь зубы проговаривал я, снимая ботинки, носки, рубашку и брюки. – Ты только подожди у меня!». Наконец я остался стоять посреди жаркой комнаты в одних трусах.

Мне кажется, я находился там около часа перед тем, как дверь снова открылась. Окошко дверного глазка периодически подымалось, и я решил вести себя так, как будто и не замечаю этого. Может быть, времени прошло и меньше, но мой желудок уже начинал урчать, к тому же жара в комнате выматывала, и мне казалось, что время тянулось очень медленно. Затем дверь открылась, и в нее вошел смуглый человек с синюшным подбородком в халате и мужчина в форме полковника МГБ. У полковника в руках был лист бумаги.

«Это список ваших вещей, взятых на хранение», - сказал он. «Я полковник Миронов, комендант внутренней тюрьмы. Если вам понадобится сходить в туалет или захочется воды, позовите охранника». Он развернулся было, чтобы уходить, но я ухватил его за руку. Полковник вырвал руку и жестко взглянул на меня. Прежде, чем я успел задать все те вопросы, что роились в моей голове, он коротко отрезал: «Не волнуйтесь, - их любимая фраза. – Вас вскоре обо всем проинформируют».

Смуглый указал на трусы: «Все снять». Было ясно, что следует подчиниться. Я сел на стул и стал их снимать. Когда я поднял глаза, то увидел, что он разложил на столе мой пиджак и вспарывает швы ножом. Я просто смотрел на это. Я знал, что возражать бессмысленно, но произнес: «Эй, парень, погоди. Это мой лучший пиджак». Он продолжил вспарывать швы, как ни в чем не бывало, и я знал, что он продолжит это делать. Он прощупал изнутри подкладку и отвороты, потом оторвал набивку на плечах.

Затем он взял мои ботинки и стал вспарывать подошву ножом. Он вытащил из нее стальную укрепляющую пластину и положил ботинки обратно на пол, с болтающимися подошвами. Затем он взял со стола мой галстук, ремень и шнурки от ботинок и постучал в дверь. «Теперь я могу одеться?» - спросил я. «Не сейчас», - был ответ.

Я сел на стул и сказал себе: «Да, парень, это надолго. В какое же замешательство они придут, когда эта ошибка обнаружится!»

Затем дверь снова открылась и в нее вошла приятной наружности женщина в докторском халате поверх униформы. Смуглый в это время встал в дверях, загородив собой проход и посматривая в коридор. У женщины было непроницаемое выражение лица. Я пытался закрыться руками, и был ужасно смущен. В руках женщина держала планшет и карандаш. Она спросила, был ли я болен туберкулезом, корью, малярией, скарлатиной, сифилисом или гонореей (я все еще был способен почувствовать себя оскорбленным такими вопросами), а также диабетом или психическими заболеваниями. Затем она подошла вплотную ко мне и приказала открыть рот. Она проинспектировала мои зубы и посмотрела под языком. Потом повернула мою голову и посмотрела в уши и ноздри. Заглянула под веки. Потом попросила вытянуть руки вперед и растопырить пальцы, затем перевернуть ладони. Затем посмотрела у меня подмышками. Она заставила меня оттянуть крайнюю плоть, затем поднять мой пенис и мошонку, чтобы она могла осмотреть их, хоть она и не дотрагивалась до меня там. Затем мне пришлось повернуться, нагнуться и раздвинуть ягодицы.

Внутренний осмотр она делать не стала. «Можете одеться», - произнесла она безразлично и покинула комнату.

Затем меня отвели в ярко освещенную комнату и сфотографировали с трех сторон при помощи старой фотокамеры, в которой фотограф снимал крышку с линзы, используя ее вместо затвора. Затем у меня сняли отпечатки пальцев. Потом отвели в комнату, которая показалась мне кабинетом зубного врача, и оказалась таковым к моему изумлению. С двух сторон встали два охранника, и по выражениям их лиц было абсолютно понятно, зачем они здесь находятся. Человек в белом халате открыл мой рот и, не говоря ни слова, просверлил большое отверстие в моем коренном зубе.

К этому моменту я был уже в достаточной мере унижен всеми этими событиями в череде обыска и дальнейшей моей обработки. Я пылал от негодования, но сдерживал свою ярость, потому что прекрасно понимал, что никто из этих людей не ответит на мои жалобы, а если я осмелюсь сопротивляться, они остановят меня силой. Я знал, что вскоре мне предстоит встреча с Ним. Я понятия не имел, кто это будет, но я знал, что сразу пойму, что это именно Тот человек. И я копил в себе всю ту ярость, желчь, презрение и остальной спектр всех тех чувств, которые я намеревался вылить на этого бедолагу, который не усидит долго на своем месте вскоре после того, как обнаружит, какую ошибку он совершил.

Затем был душ, очень горячий. Сделать немного прохладнее было невозможно, и для него мне выдали маленький кусочек мыла с неприятным и едким запахом. Каким-то чутьем я понимал, что отнестись к этой процедуре следует серьезно, и использовал почти весь дурно пахнущий кусок, тщательно вымыв свое тело, хотя вода была настолько горячей, что я задыхался. В то время я был в очень хорошей физической форме. Я весил 84 кг при росте 177 см, был подтянутым, с широкой грудью 80 см в обхвате. Благодаря упражнениям мышцы пресса были твердыми, а плечи и бицепсы еще тверже. Я занимался акробатикой и довольно прилично ходил на руках, увлекался спортом – немного боксировал, и в течение нескольких лет занимался по программе наращивания мускулатуры по Чарльзу Атласу1 – хотя, конечно, я и ранее никогда не походил на тщедушного 44-килограммового персонажа из комиксов.

Когда я вновь оделся после душа, то обнаружил, что мне оставили только ботинки с частично отрезанными подошвами, болтающимися при ходьбе, светло-серые флотские брюки из хорошей грубой суконной ткани, моя флотская рубашка с эполетами и окантованной прорезью в одном из двух карманов, две пачки сигарет «Честерфилд» и пятьдесят две деревянные спички. Моя расческа исчезла, хотя здесь в ней все равно не было нужды – в душе не было зеркала, как и в туалете, куда я позже попросил себя отвести. Все то время, что я провел в московской тюрьме, я ни разу не видел зеркала. Однажды, намного позднее, меня отвели в офицерский туалет Лубянки, и там, на стене, висело большое зеркало, занавешенное темной тканью.

После душа ко мне приставили другого охранника. Я проследовал за его черными сапогами вдоль по устланным ковром коридорам, которые вывели нас к старой клетке лифта. Дребезжащий и скрипящий на все лады лифт поднял нас на три этажа. Затем я помню толстую железную дверь с зарешеченным окошком, и офицера, у которого уже имелась папка с делом на меня. Этот офицер назначил мне номер камеры, и мы вновь двинулись в путь по коридорам. Во время этого своего первого путешествия, из душа в свою первую камеру, я понял, что нахожусь в огромной тюрьме. По пути я видел длинные темные коридоры, по обе стороны которых тянулись двери, каждая с дверным глазком и окошком для еды с металлической задвижкой. Все коридоры были устланы ковровой дорожкой, поэтому единственным звуком при нашей ходьбе было цоканье языком охранника – сигнал, используемый на Лубянке для того, чтобы дать знать, что ведут заключенного. Между цоканьем слышалось тяжелое дыханье охранника через заложенный нос. Все эти железные двери были серыми, темно-серыми, как на военных кораблях, и все это – полумрак, тишина, повторяющиеся двери, теряющиеся во мрачной глубине коридора – создавало гнетущее, давящее впечатление.

Однако я все еще не мог воспринимать происходящее серьезно. Я считал, что это – ошибка, и вопрос только в том, как скоро они поймут, что ошиблись, и выпустят меня. И когда мы завернули за угол и я оказался в очередном каменном мешке без окон, я почувствовал некоторое замешательство, так как считал, что меня ведут к тому значительному лицу, встреча с которым и положит конец этому недоразумению.

Камера была около четырех метров в длину и метра полтора в ширину. Потолок находился высоко, воздух был жарким. Вдоль одной из стен располагалась узкая деревянная скамейка. Над дверью висела яркая лампочка без плафона, наверное, около 150 ватт, в клетке из толстой проволоки. Когда охранник закрывал за мной дверь, я спросил его: «Что теперь?»

«Не волнуйтесь, - был ответ. – Все будет хорошо».

Я начал прохаживаться туда-сюда по душной камере. Через некоторое время пребывания в духоте под палящей лампой внутри у меня все пересохло, и я постучал в дверь, чтобы позвать охранника. Глазок открылся немедленно. Я произнес: «Я очень хочу пить. Пожалуйста, дайте воды». Я помню, что на тот момент я уже начал подстраивать тон своего голоса и говорил тихо.

Я и глазом не успел моргнуть, как он принес мне полную кружку. Скорость, с которой он это сделал, меня приободрила – я выпил кружку залпом и попросил еще. Через минуту он вернулся с новой.

Десять минут спустя мой мочевой пузырь дал о себе знать. До сих пор я не испытывал каких-либо физиологических потребностей – ни голода, ни желания сходить в туалет, ничего – до тех пор, пока меня не обуяла жажда. Полагаю, что в действительности я находился в некотором оцепенении и был напуган более, чем мне хочется думать. Так или иначе, я снова постучал в дверь, и глазок открылся мгновенно: «Мне нужно в туалет». Глазок закрылся, и я услышал звук открывающейся задвижки. Туалет оказался в комнате напротив – писсуар на стене и несколько отверстий в полу с металлическими пластинами для ног, чтобы садиться на корточки. Охранник был для меня новый, и, хотя я знал ответ заранее, но по пути обратно в камеру тихо спросил: «Послушайте, вы знаете, что тут происходит? Я в полном недоумении. Я не понимаю, почему я здесь».

Охранник мотнул головой и шепотом произнес: «Не волнуйтесь. Обо всем вскоре позаботятся. А сейчас не волнуйтесь».

Я сказал: «Хорошо. Принесите мне еще воды, пожалуйста».

Он ничего не ответил. Он закрыл меня, а спустя короткое время задвижка отодвинулась, и я вновь получил полную кружку воды.

Когда бы я ни попросился в туалет, меня туда выводили моментально, не задавая вопросов.

Сложно сказать, сколько времени это продолжалось. Мне казалось, что прошел целый день, но я знаю, что это было не так, что вечером в день моего ареста за мной пришли, чтобы отконвоировать на допрос. Никакой еды мне не предлагалось, но, как ни странно, я совсем не чувствовал голода.

В конце концов, охранник открыл дверь и приказал мне выйти и следовать за ним, держа руки за спиной. Мы прошли по нескольким коридорам, и я вновь почувствовал прилив волнения и энтузиазма – я был уверен, что грядущая встреча все объяснит и положит конец всей этой фантастической истории.

Мы вышли в коридор, двери по сторонам которого отстояли одна от другой дальше, чем в коридорах с камерами. В одну из этих дверей охранник слегка постучал, и затем сразу открыл ее, не дожидаясь приглашения. Внутри мой взгляд уперся в большое зарешеченное окно, занавешенное темно-коричневыми шторами. Хотя шторы были закрыты, я мог заметить, что за окнами была ночь. Я пытался понять, сколько времени прошло, и во все глаза глядел на шторы, силясь восстановить контакт с внешним миром, когда услышал голос: «Я – полковник Сидоров, следователь по вашему делу».

Тот, кому принадлежал этот голос, возвышался над громадным столом, находящимся в дальнем конце комнаты. На столе была лампа с абажуром, а яркий свет от лампы под потолком отсвечивал на его голове. Он был довольно высоким, около 180 см. На его вытянутом лице играла слегка удивленная и циничная улыбка. Это лицо можно было бы назвать красивым, если бы оно не было изъедено оспой, и вначале мне было немного трудно на него смотреть.

«Садитесь» - сказал Сидоров, указав мне на маленький деревянный столик с жестким стулом, стоявший напротив его стола справа от меня. Большой и маленький столы разделяло около двух метров. Я сел и, ничего не говоря, внимательно изучил сидящего напротив мужчину. В камере у меня было достаточно времени для того, чтобы взять свою ярость под контроль, и я твердо намеревался держать себя в руках – настолько, насколько возможно. Если они уже думают, что поимели меня, говорил я себе, то им следует приготовиться к сюрпризам. Мужчине, которого я изучал, было около тридцати семи или восьми лет; он был подтянутым и стройным, с двумя звездами лейтенанта-полковника на погонах; на лацкан его мундира была приколота большая заколка в форме бриллианта темно-синего цвета. Он тоже сел за свой стол, открыл папку и принялся молча читать. У меня было время отметить, что на столе, помимо лампы, есть еще телефон, а позади стола находится некое подобие контрольной панели с кнопками и несколько розеток. Один из проводов тянулся к столу.

Сидоров несколько минут читал бумаги из папки, время от времени поглядывая на меня со своей удивленной полуулыбкой, оставлявшей небольшие морщинки на его хорошо упитанном лице. Вскоре я почувствовал, что уже достаточно владею ситуацией, и, когда он в очередной раз устремил на меня свой иронично-циничный взгляд, я улыбнулся в ответ и произнес: «Что ж, я рад наконец-то встретить кого-то из ответственных лиц, полковник Сидоров, потому что было бы в самый раз исправить эту маленькую ошибку, пока кое-кто не озаботится этим всерьез».

Выражение лица Сидорова едва заметным образом изменилось. Его улыбка на миллиметр приблизилась к реальной. Он поднял кверху указательный палец, показывая, что мне следует подождать, и продолжил свое чтение.

Я сказал: «Послушайте, я извиняюсь, что отрываю вас от вашего чтения, но мне кажется, что вам следует услышать то, что я хотел бы вам сказать, не так ли?»

Он положил папку на стол и произнес: «Да, да! Именно для этого мы здесь. По крайней мере, именно для этого Я здесь. Вы знаете, почему мы доставили вас сюда?»

«В том то и дело, - отвечал я спокойно, продолжая улыбаться Сидорову и демонстрируя свою уверенность. – Я здесь безо всякой причины. И не существует такой причины, по которой мне следовало бы здесь находиться. Ваше правительство попадет в весьма неприятную ситуацию, если меня немедленно не освободят. Когда в посольстве Соединенных Штатов узнают, что…»

Но Сидоров прервал мое выступление коротким взмахом руки: «Думайте! – отрезал он резко, но беззлобно. На его лице продолжала играть все та же полуулыбка. Он был похож на учителя математики, который знает, что вы всего лишь в шаге от правильного ответа, и пытается подтолкнуть вас к нему. – Подумайте об этом немного. Я уверен, что если вы хоть немного подумаете, вы поймете, почему вы здесь. Затем вы сможете мне рассказать об этом, и я буду очень рад, как вы выразились, услышать то, что вы хотите мне сказать».

Внезапно мне в голову пришла идея. Мой русский акцент не был таким уж плохим, но я позволил ему опуститься ниже обычного уровня и неуверенно произнес: «Может быть, я не очень вас хорошо понимаю. Мы можем достать переводчик? Я боюсь, мой русский не есть очень хорош».

На какой-то момент брови Сидорова удивленно приподнялись. Затем он отошел к двери и о чем-то поговорил с охранником. Пока мы ждали, он продолжил чтение бумаг из довольно толстой папки, около 7 см. толщиной, и достал сигарету. Я вынул свои сигареты и отрывисто произнес по-русски: «Хотите ли вы попробовать американских сигарет?»

Сидоров на секунду замешкался, а затем произнес: «Конечно, советские сигареты намного лучше, - что определенно неправда. - Но из вежливости, да, я возьму, спасибо».

Я произнес: «Простите, сэр, но я не понял всего, что вы сказали».

Он улыбнулся, взял предложенный мной Честерфилд, зажег мою сигарету, а после свою.

Вскоре прибыл юноша - младший лейтенант с блокнотом для ведения стенограммы. Быстро и гораздо более серьезным тоном Сидоров приказал ему сказать мне, что я обвиняюсь в шпионаже против Советского Союза. Когда я услышал эти слова, сказанные по-русски, на моем лице должен был отобразиться тот шок, что я при этом испытал, но я дождался слов переводчика. Затем я сказал по-английски, вначале чрезвычайно эмоционально: «Это ужасная ошибка! Скажите ему, что я никогда не участвовал в какой-либо шпионской деятельности. Я просто клерк в американском посольстве, он взял не того человека!»

Языковые навыки переводчика оказались не совсем адекватными заданию. С сильным украинским акцентом он перевел это, как «Произошла большая ошибка. Я всегда участвовал в шпионской деятельности с клерком из американского посольства. Он – не тот человек».

Эта белиберда привела меня в бешенство. Я закричал Сидорову по-русски: «Нет, нет, черт побери! Этот парень никуда не годится. Я сказал, что я никогда не участвовал в какой-либо шпионской деятельности! Я..» И тут я понял, что попался. Наверное, я говорил по-русски даже лучше, чем этот украинский паренек, вызвавшийся быть переводчиком.

На этот раз улыбка Сидорова растянулась действительно широко, показав немалое количество золота. Он кивнул младшему лейтенанту выйти – «Все». Парень удалился из комнаты.

«Давайте не будем больше терять время, гражданин Должин, - произнес Сидоров, продолжая улыбаться. – Вы говорите, мы сделали ошибку. Я вам скажу – мы никогда не делаем ошибок. Вы утверждаете, что никогда не были вовлечены в шпионскую деятельность. Я вам говорю, что мы можем это очень легко доказать». Он поднял со стола папку, и я увидел, что в действительности это были две папки, сшитые одна с другой.

«Это все – здесь, - продолжил он. – Явки, даты, имена сообщников. Все здесь. У нас на вас целое дело. Действительно, целое дело! Поэтому не волнуйтесь», - опять! «Не волнуйтесь, что это ошибка».

Затем он наклонился над своим столом, посмотрел мне в глаза очень жестко и тихо произнес: «МГБ не совершает ошибок, мой друг. Мы Никогда Не Делаем Ошибок».

Он сунул мне листок бумаги с печатью. Это был ордер на мой арест. В нем значилось, что в соответствии со статьей 58 советского уголовного законодательства, пункты 6, 8, 10 и т.д., я обвинялся в шпионаже, политическом терроризме, антисоветской пропаганде и т.д. и т.п. Но наибольшее впечатление на меня произвела подпись под этим документом: Руденко.

Генерал Роман Руденко был генеральным прокурором Советского Союза1. Я был шокирован и в то же время поражен своей значимостью, будучи обвиненным самой большой «шишкой». Все это стало казаться мне одновременно как большой глупостью, так и чем-то очень серьезным. Я недоумевал, известно ли что-либо об этом в посольстве – к этому времени там должны были меня хватиться.

Я сказал: «Мне нужно сделать телефонный звонок».

Сидоров сочувственно улыбнулся и покачал головой.

«Послушайте, - я повысил голос. – В моей стране даже обычному уголовному преступнику позволяется позвонить своему адвокату. Я хочу позвонить в посольство и вызвать сюда представителя! Я хочу…»

«То, чего вы хотите, вообще-то уже не имеет особого значения, - по отечески произнес Сидоров. – Вам надо было думать об этом перед тем, как становиться шпионом в моей стране. А так как это не рядовое уголовное преступление, то вы лишены привилегий обычного преступника».

«Однако, - Сидоров продолжил все в той же легкой дружественной манере, - может быть, что-то удастся сделать утром. Сейчас звонить уже слишком поздно, и мне необходимо получить от вас некоторую базовую информацию».

Я глубоко вздохнул. Кажется, мне нужно смириться с тем, что придется провести эту ночь на Лубянке. Хотя из всего этого получится даже более интересная история – как меня допрашивали люди из МГБ. Я сказал себе – ладно, Алекс, приободрись. Завтра из посольства придут, чтобы забрать тебя отсюда. Попытайся, пока у тебя есть такая возможность, получить от всего этого удовольствие. Я кивнул Сидорову в знак своего согласия.

- Где вы родились?

- Нью-Йорк, Ист стрит, дом номер 110.

- Как вы попали в СССР?

- Мой отец приехал сюда в 30-х по контракту, работать специалистом на Московском Автомобильном заводе. Позже он привез сюда свою семью. Во время войны его забрали служить в вашу армию, а я получил место в посольстве. Вот и все. Вскоре я собираюсь пожениться и уехать обратно в Штаты.

Сидоров записал все сказанное. В ответ на последнее мое высказывание он заметил: «Да, нам известно многое о ваших отношениях с женщинами здесь, в Москве. Но я думаю, что теперь ваша женитьба вряд ли возможна, вы так не считаете?»
«Что это? - думал я. – Возможно, он ищет подход к тому, чтобы предложить мне работать на них. Поставить кандидата под полный контроль, запугать, а потом предложить выход, если тот согласится сотрудничать». Предположение о существовании в их головах такого плана бесило меня. Я решил заставить себя вести как можно более хладнокровно, вне зависимости от того, что они еще выкинут, и никогда более не выходить из себя, как это произошло в случае с переводчиком. Будь выше их, говорил я себе. Поэтому, вместо того, чтобы клюнуть на приманку относительно свадьбы, я продолжал улыбаться, ожидая следующего вопроса.

Я провел всю ночь, отвечая на вопросы. На все, что он спрашивал, я отвечал легко и в полной мере. Вопросы были простыми и касались моих школьных лет, друзей, семьи, где мы жили и т.д. Мне нечего было тут скрывать, и я решил, что облегчу себе жизнь в процессе прохождения через этот дурдом в ожидании представителя посольства.
Я понимал, что прошло уже немало времени. Тем не менее, я был немало удивлен, когда услышал, как то там, то здесь в коридоре открываются и закрываются двери, а также уловил несколько приглушенных фраз охранников, из которых следовало, что настало утро. Света за окнами не было видно, но в Москве в это время, близкое к самой долгой ночи в году, светает не раньше семи, если не позже. Сидоров подошел к моему столу с бумагами, которые он писал, и сказал: «Пожалуйста, прочтите протокол, и, если здесь все верно, поставьте подпись внизу каждого листа».

«Что это еще такое, что за протокол?» - спросил я.

«Так называют записи, сделанные мной, следователем, во время допроса. Мы сможем обратиться к ним позднее, по прошествии недель.., - Сидоров сделал паузу, чтобы слова возымели эффект. – Чтобы посмотреть, насколько вы были последовательны, и так далее. Ваша подпись означает согласие, что наша беседа записана верно. Как вы можете заметить, мы стремимся быть абсолютно честными и открытыми в этом деле».

Я прочитал запись. «Сволочь, ты пытаешься меня запугать, - думал я. – Ничего у тебя не получится». Я подписал бумаги подписью, не имеющей ничего общего с моей собственной – кроме того, пожалуй, что там было написано «Александр Долган», латиницей, непривычной для русского, который знает только кириллицу. Сидоров небрежно взглянул на подпись и, вернувшись к своему столу, нажал на кнопку вызова охраны и снял со спинки стула свою накидку.

Охранник открыл дверь и через лабиринт коридоров провел меня обратно в камеру, заперев за мной дверь. Внезапно я почувствовал, что обессилен. Предыдущей ночью я проспал всего три часа. Я думал о том, что было с Мери, когда я не появился в опере. Там давали «Князя Игоря». Я недоумевал, почему никто из посольства до сих пор не пришел ко мне. Слова Сидорова о том, что, возможно, мне удастся сделать звонок утром, вселяли в меня некоторую надежду.
Я лег на бок и вытянулся на узкой деревянной скамейке, положив руку под голову и закрыв глаза, с мыслью о том, что в ожидании следующего поворота событий я мог бы поспать. Меня одолевала страшная зевота, и я чувствовал резь в глазах. Я постарался устроиться в более удобном положении – по крайней мере, менее неудобном, чем то, в котором я находился до этого, сидя на жестком стуле. Я все зевал и зевал. Затем я почувствовал, как бьется мое сердце. Оно билось сильно и тяжело. Я ощущал, как во мне подымаются волны гнева, которые я старался поставить под контроль: «Успокойся, - твердил я себе. – Расслабься! Утром все разрешится».

Однако я уверен, что даже на этой начальной стадии где-то в самой глубине моего сознания таилось подозрение, что я просто обманываю себя, что дела обстоят намного хуже, чем я могу позволить себе осознать. Так или иначе, но этот благословенный механизм, который позволяет вам отключиться от событий дня и заснуть, в то мое первое утро на Лубянке никак не хотел работать. В конце концов, я оставил всякие попытки заснуть, и следующие несколько часов провел, шагая взад-вперед по камере и прокручивая в голове все то, что случилось со мной накануне.
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   38

Похожие:

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconПравовые основы практическое пособие ю. П. Орловский, Д. Л. Кузнецов
Москвы в области науки и образовательных технологий гл. IV, § 4 (в соавторстве с И. Я. Белицкой), § 6 (в соавторстве с И. Я. Белицкой),...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconАлександр Дэвидсон «Скользящий по лезвию фондового рынка»»
Оригинал: Alexander Davidson, “Stock market rollercoaster a story of Risk, Greed and Temptation ”

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconКомментарий к федеральному закону
Российской Федерации в трех томах / Под ред. А. П. Сергеева" (Кодекс, 2010, 2011 (в соавторстве)); учебных пособий "Правовое регулирование...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconВ. П. Ермакова Коллектив
Ермошин Александр Михайлович, Литвиненко Инна Леонтьевна, Овчинников Александр Александрович, Сергиенко Константин Николаевич

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconКомментарий к федеральному закону
Алексеев В. И. канд юрид наук, ст науч сотрудник ст ст. 12, 23 26, 34, 35, 42 (в соавторстве с А. В. Бриллиантовым)

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconХарактеристика урока
Тема: «The poetic language in the original and translated versions of Alexander Pushkin’s “Eugene Onegin”» (Поэтический язык оригинала...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconСписок результатов интеллектуальной деятельности полученных в период...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconЛитература: Alexander Osterwalder
Целью освоения дисциплины «Организационное поведение» является формирование у студентов системы представлений об основах поведения...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconАлександр Вемъ Вруны и врунишки. Как распознать и обезвредить Аннотация...
Специалист в области отношений, эксперт по психологии лжи Александр Вемъ поможет вам! Он расскажет, как распознать лжеца и не допустить...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconЮрий Пахомов Белой ночью у залива удк 882 ббк 84 (2Рос-Рус) п 21
П 21. Белой ночью у залива: рассказы и повесть. – М., 2010. Эко-Пресс, 2010, 254 с

Вы можете разместить ссылку на наш сайт:


Все бланки и формы на filling-form.ru




При копировании материала укажите ссылку © 2019
контакты
filling-form.ru

Поиск