РЕЛИГИЯ В МЕЖНАЦИОНАЛЬНЫХ КОНФЛИКТАХ
Сегодня нам приходится платить по серьезным счетам за ошибки и преступления прошлых лет. Один из самых трудных для оплаты - это счет за накопившиеся национальные проблемы и напряжения в межнациональных отношениях. События вокруг ситуации в Нагорном Карабахе — это первый серьезный случай, когда многолетнее напряжение (вызванное исторической несправедливостью, совершенной в 1921 г. Кавбюро ЦК РКП (б) под нажимом Сталина) перешло в кровавый конфликт.
Преступления в Сумгаите потрясли всю страну, отозвались целой серией дальнейших событий. К сожалению, из сообщений в прессе не создалось впечатления, что законность восторжествовала и наказание понесли не только отдельные участники, но и власти, сыгравшие роль попустителей.
Трагичность ситуации мне видится прежде всего в том, что группа бандитов и насильников сочла себя выступающей в качестве представителей целого народа, сочла это достаточным оправданием своих преступлений. Согласиться с ними в этом — значило бы сделать трагическую ошибку: возложить на народ вину преступной группы.
Сегодня находится достаточно борцов за интересы своих народов, и я менее всего хотел бы включиться в состав этих борцов. Еще менее я считаю себя вправе судить о том, как надо правильно понимать эти интересы или чьи притязания полностью обоснованы. Сегодня необходимы миротворцы, способные призвать втянутых в конфликт людей к трезвому осознанию происходящего. Такую позицию могут занять лишь те, чья принадлежность к ядру нации не вызывает сомнения, на ком нет ни тени подозрения, что они исходят из интересов чуждой группировки. И вместе с тем те, для которых принадлежность к своей нации не закрывает существования остальной Вселенной. Те, кто твердо знают: интересы своего народа необходимо соотносить с безотносительными ценностями, а не пытаться отстаивать их любыми, представляющимися уместными в данный момент, средствами.
Одновременное появление в "Огоньке" (№ 3, 1989 г.) интервью с Верховным Патриархом и католикосом всех армян Вазгеном I и Председателем Духовного управления мусульман Закавказья шейх-уль-исламом Аллахшукюром Паша-Заде подтвердило способность представителей монотеистических религий отнестись к сложившейся межэтнической ситуации не с позиции сиюминутной справедливости (увы, никогда не достижимой ни в межличностных, ни в межгрупповых отношениях) , но с точки зрения сохранения общечеловеческих ценностей, что для людей религиозных может означать лишь одно: следование духу божеских заповедей.
Выходку группы молодых людей в Баку, выбежавших с бубнами и радостными песнопениями на улицу при известии о катастрофе в Армении, оба духовных лидера одинаково осудили как антихристианскую и антимусульманскую, как кощунство, достойное осуждения Аллаха (так называют единого Бога мусульмане) и людского презрения.
Монотеистические религии — иудаизм, христианство и ислам — отказались от языческих национальных богов. С точки зрения всех этих религий, самообожествление какого бы то ни было народа, превращение национального в абсолют есть не что иное, как идолопоклонство.
Конечной мерой ценности и достоинства человека является, с точки зрения монотеизма, не его принадлежность к какой-то нации или передовой группе, не соответствие его поведения интересам народа, класса или партии, но степень полноты, в которой он являет образ и подобие Бога (Быт. I: 26—27). На безрелигиозном языке это и означает уровень воплощения общечеловеческих ценностей.
Монотеистические религии отнюдь не отрицают значимости народного и национального. Апостолы христианства шли проповедовать разным народам. На основе христианства расцветали многообразные национальные культуры. То же самое можно сказать и о религии ислама. При этом происходила еще и религиозная наднациональная интеграция культур, связанная с повсеместным распространением языков Священного писания: греческого, латыни и арабского. В известном смысле остался национальной религией иудаизм, но опосредованно через христианство священная книга иудеев стала достоянием всего человечества. Но и в иудаизме Бог не является национальным идолом, а богоизбранность иудеев есть осознание особой ответственности перед Богом, а не самообожествление. (Мне представляется, что смысл этой богоизбранности достаточно полно раскрывается лишь с христианской точки зрения. Это замечательно показал В. Соловьев в работе "Русская идея".) Но при всей интеграции культур, когда, скажем, православная Россия осознавала себя преемницей греческой православной традиции, а латынь оказалась общим языком всей просвещенной части Западной Европы, религия оказывалась выразителем местной народной культуры. Иконопись Рублева и Феофана Грека, литургическое пение — это русская живопись и музыка. Польские рождественские коленды — это тоже глубоко народная музыка. Всемирность монотеистических религий не мешала их национальной укорененности, без которой религия оказалась бы чем-то внешним по отношению к объединяемым в ней народам. Наряду с неминуемым разделением людей по конфессиональному признаку религии создавали некую духовную направленность к общечеловеческому единству.
Но эта направленность опирается на реальное многообразие народов и вероисповеданий. Точно так же, как церковная соборность в принципе опирается на многообразие составляющих ее уникальных и неповторимых личностей.
Тот атеистический интернационализм, в котором мы воспитывались более 70 лет, предлагал решение национального вопроса фактически за счет ликвидации национальностей (на словах постепенной, а факти чески подталкиваемой сверху).
Л.З. Мехлис, известный подручный Сталина, на вопрос о том, как он терпит антисемитские шуточки своего вождя, ответил (по свидетельству П. Бажанова) : "Я не еврей, я коммунист".
Сегодня даже русский народ осознал себя в значительной степени лишенным национального культурного достояния. Интернациональные лозунги эпохи сталинизма на деле означали нежелательность и даже недопустимость сколько-нибудь серьезного национального своеобразия укладов, характеров и культур, выходящего за пределы разнообразия утвержденных фольклорных ансамблей. Уничтожался образованный слой — интеллигенция всех наций, ибо этот слой несет в себе потенциальные способности нации развивать оригинальную культуру. Уничтожалось крестьянство, хранившее народную культуру и традиции.
Для монотеистических религий права любого народа на сохранение себя как неповторимой общности, как носителя потенции к дальнейшему своеобразному развитию определяются единством происхождения всех людей и тем самым равным правом самореализации в той общности, к которой они принадлежат. Для атеистического интернационализма суверенность национальных особенностей не имеет столь сильных осно ваний, зато эти особенности часто выступают как препятствия на пути к полному равенству, как разделяющий людей фактор. Равноправие выглядит проще достижимым в ситуации, когда своеобразие различных этнических групп минимизируется.
Сталинская практика насильственного подавления любого национального своеобразия с уничтожением всего яркого и своеобычного, свойственного отдельным этническим группам, есть лишь решительная и жестокая реализация стремления атеистического интернационализма ко всемерному стиранию всего характерного для отдельных эт носов, представляющего их неповторимую особенность: горцев переселяют в долины, охотников и рыболовов собирают в поселения, где их традиционная деятельность оказывается невозможной. Интернационализм, не уважающий автономии этносов, смыкается с империализмом, стремящимся подчинить себе все, преобразуя по спроектированным универсальным образцам.
Без веры в то, что любой другой человек — не в меньшей степени образ и подобие Бога, чем я сам, мне всегда будет трудно примириться с непохожестью другого на меня, а точнее, на мое идеальное представление о человеке. Особенно трудно примириться с непохожестью расовой, преодолеть которую не в наших силах. Расизм — это изобретение современного атеизма. В самых суровых религиозных конфликтах прошлого у побежденного оставалась возможность принять религию победителей. Расовые конфликты лишены такого рода исходов. Последовательный расист стремится к уничтожению преследуемых этносов.
Провозглашенный в нашей стране интернационализм на практике был направлен на подавление всего сколько-нибудь самобытного и независимого в национальных областях. На это подавление был задействован весь репрессивный аппарат. Полагалось делать вид, что национальных проблем и межнациональных конфликтов у нас вообще не существует (впрочем, как и проблем социальных). Сегодняшняя ситуация взрывоопасна, и любое неосторожное слово может еще подлить масла в огонь, а молчать уже нельзя, ибо надо отдать себе отчет в той реальности, в которой мы сейчас находимся. Для этого надо попробовать на какой-то момент встать над собственными симпатиями и пристрастиями, чтобы попытаться найти общую для всех точку отсчета. Такой точкой отсчета не может служить ничто национальное: ". . . не у народа следует искать нам Бога, потому что сам народ хочет иной живой новозаветности, а Бога должно нам искать в наших сердцах" (Вяч. Иванов. О русской идее.- Собр. соч., т. III. Брюссель, 1979, с. 331).
Опыт человеческой истории учит, что целые народы и нации бывали преследуемыми, но XX век показал, что нация может быть не просто гонимой, но и уничтожаемой. Оказалось, что людей можно убивать или ставить в невыносимые условия только за то, что они принадлежат определенной этнической общности. Примером тому гибель армян в 1915 г. на территории Турции, тотальное уничтожение в нацистских лагерях смерти евреев и цыган, сталинские высылки калмыков, немцев Поволжья, крымских татар, чеченцев, балкар и карачаевцев (я отнюдь не уверен, что перечислил всех). Но никогда в роли преследующего не выступал какой-то другой народ как целостная общность. Ни младотурки (выступавшие на антирелигиозной платформе), ни отряды СС, ни сталинский аппарат репрессий не могут быть отождествлены с тем или иным народом, хотя в сознании гонимых такое отождествление происходит часто. Национальные преследования осуществляет власть или влиятельная группа, а преследованию подвергается народ в целом вместе с детьми, женщинами и стариками. Так что конфликт происходит не между народами, а между преследуемым народом и бандой преследователей из другого народа. В точном смысле этого слова национальный конфликт есть факт сознания преследуемых. От этого сами преследования не становятся менее реальными или менее преступными. Я хочу только сказать, что никакой народ в целом не может быть субъектом преступления. Другое дело, что народ может быть носителем определенных антипатий или даже фобий по отношению к определенным национальным группировкам. До известной степени они терпимы: ведь и в личностных отношениях любой человек вынужден признавать право других относиться к нему с антипатией.
Однако в наших условиях недостаточной правовой защиты и слабо развитого правосознания любые массовые антипатии, как национальные, так и социальные, легко приводят к реальному ущемлению интересов людей в силу их принадлежности той или иной группе. (Примером может служить культивировавшаяся в сталинские времена антипатия к русской интеллигенции.) А в этом уже заложен источник опасных для общества напряжений.
В каком-то смысле можно говорить о вине народа, принявшего как нечто должное преступную власть или допустившего существование в своей среде погромщиков, уничтожающих другие народы. Но это такая вина, которую людям судить не дано. Никто из нас не вправе взять на себя Божий суд над народами. Даже когда группы, состоящие из представителей данного народа, совершают преступления, они подлежат человеческому суду только как индивидуально ответственные лица. Справедливо сказал шейх-уль-ислам Аллахшукюр Паша-Заде в упомянутом интервью: "И если дошло до того, что, поддавшись ослеплению, азербайджанцы изгоняли армян, а армяне — азербайджанцев, — это вина не народов".
Межнациональный конфликт — это форма ложного осознания со циальных притязаний, помогающая придать им обоснованность.
В условиях нехватки земли, рабочих мест, мест в учебных заведениях или вообще возможностей честным трудом достичь некоторого социального статуса этнические ограничения вводятся обществом для защиты от социальной конкуренции.
Преследования различных национальностей, которые нам известны по собственному скорбному историческому опыту, имели те же мотивы, что и преследования дворянства, интеллигенции, самостоятельного крестьянства, партийной элиты, священников, поэтов и т.п. В глубине своей это мотивы подавления всего, что обладает хотя бы потенцией к автономии, хотя бы зародышами самостоятельной, а не насаждаемой из центра культуры, своим, еще не до конца идеологизированным сознанием.
Интернационализм атеистического покроя, в котором идея равенства как схожести всех наций доминирует над ощущением ценности любого этноса, легко превращается в инструмент оправдания национальных гонений под флагом борьбы с жупелом национализма. Национализмом в этом случае легко объявить любую попытку национального самосохранения. Не случайно все происходившие у нас преследования наций оправдывались борьбой с националистическими тенденциями, подрывающими нашу святую интернационалистическую идеологию. Любой разговор о национальной дискриминации у нас преследовался как попытка возрождения националистической идеологии. И опять же мы здесь имеем дело с вопросом не столько национальным, сколько социальным. Общество, разрешающее ради торжества социальной утопии репрессивное подавление целых социальных пластов, наиболее ценных для собственного функционирования, вряд ли найдет в себе этические тормоза, чтобы воздержаться и от национальных репрессий. Любое зло, любая санкционируемая обществом жестокость порождает лавину последующих актов насилия. Общество, в котором карается сочувствие репрессированным, карает и попытки назвать любые преследования преследованиями, ибо они оправданы будущим торжеством великих идеалов (в том числе и интернационализма), которым они служат.
Насилия по отношению к целому классу помещиков-землевладельцев, убийство царской семьи и массовые убийства заложников — все это не могло пройти даром для нашего народа, хотя все эти насилия оправдывались великими целями. Однако еще в XIV в. св. Екатерина Сиенская предупреждала: ". . . не следует, однако же, совершать хотя бы самый малый грех для достижения великого добра" (письмо CCLXVIII). Насилие никогда не может быть оправдано справедливостью; ради ко торой оно совершается. Прежде всего потому, что справедливость таким путем никогда не достигается. Справедливость требовала отдать землю крестьянам. Однако сам факт, что это считалось возможным совершить путем насилия и жестокости, привел к совершенно непредсказуемым последствиям. Он помог оправдать и почесть допустимыми насилия и произвол коллективизации, уничтожившей русское крестьян ство. И это было не последнее насилие. Задумаемся над таким вопросом: если можно убивать и грабить классового врага, то почему нельзя так же относиться к иноплеменнику, стоящему эмоционально гораздо выше? Привыкнув к жестокости как социально дозволенному средству, человек становится жестоким ко всем. Жестокость не может быть уничтожена жестокостью. Ей может противостоять только милосердие. Социальная справедливость прекрасна как идеал, задающий направленность сознания. Насаждаемая насильственно, она превращается в свою противоположность. Это относится и к проблеме справедливого разрешения национальных конфликтов. Сама по себе в рамках иллюзий национальной ответственности эта проблема неразрешима.
Смягчение национальных конфликтов требует снятия целого ряда связанных с ними суеверий.
Известный современный логик отец Иннокентий Бохеньский очень любопытно написал о предрассудках, связанных с национализмом. Они состоят в признании народа божеством, которому должен служить любой входящий в него индивид, считая при этом свой народ лучше всех остальных. Это типичное языческое суеверие, ибо народ лишь одна из многочисленных групп, к которым принадлежит каждый человек. Каждый из нас принадлежит семье, региону, профессиональной группе, классу, а культурные и религиозные общности далеко выходят за границы наций и народов. Готовность представить свою принадлежность народу превыше всего внушили людям писатели, поэты и пр. (Bochehski I. Sto zabobonow. Paris, 1987). К этому автор добавляет, что не стоит путать национализм с патриотизмом, который отнюдь не является предрассудком. И. Бохеньский считает, что интернационализм отнимает у человека право думать о благе народа и внушает ему, что интересы человечества или класса выше интересов нации. По этому поводу философ Анри Бергсон говорил, что вместе со своей нацией или общиной мы защищаемся от других общностей, которые могут нам угрожать. Поэтому любовь к своей общности естественна, а любить человечество можно лишь на основе бытия Бога.
Сегодня мы могли бы возразить философу, что мы вместе со всем человечеством вынуждены защищаться от глобальных катастроф, среди которых первое место сегодня занимает угроза антропологической катастрофы - деградации человечества путем потери самосознания (Мамардашвили М. К. Сознание и цивилизация.- Природа, 1988, № 11, с. 57-65). Немалую роль в угрозе этой катастрофы играет разгул националистических страстей, все менее контролируемый общечеловеческими ценностями или, что то же, религиозным сознанием.
Замечательный русский философ В.В. Розанов в свое время был мишенью обвинений в антисемитизме. Однако именно он написал в своей последней книге: "Погром - грех, жестокость. Погром всегда убийство и представляет собой ужас" (Розанов В. В. Апокалипсис нашего времени.- В кн.: Избранное. Мюнхен, 1970). В этой книге он ужаснулся озверению, происходившему в народе. Он приводит подслушанные слова старика-крестьянина из Новгородской губернии: "Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть". Впрочем, в связи с обвинениями В.В. Розанова в антисемитизме полезно опять процитировать отца Иннокентия, который перечисляет четыре предрассудка, связанных с антисемитизмом: 1) убеждение, что евреи якобы правят миром; 2) стремление исключить все еврейское из культуры (что абсурдно уже потому, что "христианство опирается на еврейскую Библию и происходит от Христа, который был евреем"); 3) убеждение, что ненависть к евреям хуже других национальных антипатий; 4) представление о том, что любой, кто предпочитает своих соплеменников евреям, является антисемитом. Лично я полагаю, что обвинение В. В. Розанова в антисемитизме есть как раз предрассудок, упомянутый в 4-м пункте.
И теперь уже не для снятия обвинений с Розанова, но в знак восхищения его способностью видеть доброе в представителях иной народности следует привести еще одну цитату из той же книги: "Я нисколько не верю во вражду евреев ко всем народам. В темноте, в ночи — я часто наблюдал удивительную, рачительную любовь евреев к русскому человеку и к русской земле. Да будет благословен еврей. Да будет благословен и русский".
Впрочем, по поводу отношений евреев и русских не очень ясно, где тут граница между нациями. Если эту границу проводить генетически, то куда отнести многочисленных детей от смешанных браков? Вряд ли стоит переносить на нашу почву закон государства Израиль, считающий евреем родившегося от матери-еврейки или исповедующего иудаизм. А куда причислить достаточно многочисленную группу евреев, принявших христианство? Вероятно, правильнее всего было бы ориентироваться на культурное самосознание, на чувство принадлежности русскому языку и культуре. Впрочем, если кому-то это нужно, можно как-то различать русских по крови и по культуре. Хорошим образцом культурного единства русских служит список подписавших требование отменить как незаконный акт лишения гражданства Александра Исаевича Солженицына. В этом списке собраны люди, которых объединила приверженность родной культуре, а не чистота крови. Лишение гражданства - это неправовой вид наказания, а исключение великого писателя из своей культуры есть акт самооскопления культуры. Разумеется, это не значит, что любое мнение такого писателя следует принимать как обязательное. (И. Бохеньский среди предрассудков рассматривает и представление о художнике как об учителе добродетельной жизни и политическом авторитете.) Но, как мне кажется, вести в настоящее время спор с писателем, отлученным от родины, - дело недостойное.
Стоит сегодня вспомнить и о том, что в эпоху брежневщины делались попытки отлучить того же Солженицына от русской культуры путем распространения слухов, что его настоящая фамилия якобы Солженицер. Мне лично известны высказывания такого рода, делавшиеся лекторами на занятиях для партийных пропагандистов. Похожим спосо бом те же источники пытались "скомпрометировать" А.Д. Сахарова. И опять тот же случай - неблагополучие в национальных отношениях используется в социальных целях, выполняя совершенно определенный социальный заказ.
В рамках дилеммы "национализм—интернационализм" вряд ли можно найти конструктивные пути смягчения межнациональных напряженностей, ибо ни та, ни другая идеология не дают оснований для "одностороннего разоружения", для того, чтобы кто-то первый прекратил счет национальным обидам. Разумеется, прекращение такого счета сильно способствовало бы укреплению правовой защиты, гарантирующей соразмерное и неотвратимое наказание для любых преступных действий, вызываемых национальной ненавистью.
Сильно способствовало бы смягчению межнациональных напряженностей и любое увеличение социальных гарантий и социальной справедливости. Однако вопросы правовых и социальных гарантий при всей их важности не входят непосредственно в обсуждаемую проблематику.
Было бы чистой утопией откладывать национальную проблему до момента полного решения правовых и социальных вопросов. Более того, сами эти вопросы могут успешно решаться лишь при добронамеренном сотрудничестве различных (и часто противостоящих друг другу) этнических общностей. Такое сотрудничество невозможно на почве национализма, т.е. языческого обожествления собственной нации. Бесперспективно оно и на почве атеистического интернационализма, ибо, как бы последний ни декларировал свое уважение к национальному, в нем нет онтологической основы для уважения к инаконациональному. Беспомощность безрелигиозного интернационализма в том, что он дает возможность хорошо относиться лишь к похожим на себя представителям других этносов. Любить непохожих на себя такой интернационалист не может. Это очень напоминает то, как большинство из нашего общества относится к инвалидам или дефективным детям. Теоретически считается нуж ным им помогать, но практически предпочитают с ними не сталкиваться. А религиозное чувство дает человеку способность общаться с инвалидом как с человеком, не испытывая страха и отвращения. Это чувство придает человеку способность видеть в непохожих на себя ни внешностью, ни характером, ни привычками такой же образ и подобие Бога, как и он сам. Не случайно успехи в смягчении межэтнических напряженностей в значительной мере связаны с религиозными деятелями. Достаточно вспомнить замечательного борца за равноправие негров в США -священника Мартина Лютера Кинга. Он организовал движение, действующее исключительно ненасильственными методами в духе христианской любви. Сам он оказался жертвой фанатика-убийцы, но движение победило.
Век просвещения полагал, что войны порождаются прежде всего межрелигиозными распрями, что атеизм ведет к миру между народами. Но XX век продемонстрировал такую безоглядную жестокость атеистических режимов и такой взрыв националистических страстей, что невольно понимаешь, насколько церкви и религии в свое время сдерживали воюющие стороны от чрезмерной жестокости. Сегодня миротворческая и смягчающая безоглядную жестокость людей роль церквей (при наличии локальных религиозных конфликтов, сложно сочетающихся с межнациональными) представляется достаточно отчетливой.
Уместно напомнить, что послание папы Иоанна Павла II по случаю 22-го Международного дня мира 1 января 1989 г. называется "Уважение меньшинства — условие мира".
Примечательным образцом выглядит поведение в годы оккупации митрополита Львова Андрея Шептицкого. В прокламации от 1.VII 1941 г. он еще приветствовал приход немецких войск как освободителей от советской власти, не слишком дружественно относившейся к возглавляемой им греко-католической церкви. Но уже в декабре 1941 г. он осудил поведение немецких оккупационных властей как несовместимое с христианскими принципами. В марте 1942 г. он обратился с посланием, осуждающим участие в убийствах с угрозой отлучения от церкви. В ноябре 1942 г. он огласил послание под названием "Не убий".
А вот что пишет из Львова к папе Пию XII 77-летний митрополит в письме от 29-31 августа 1942 г.: "Избавление немецкой армией от большевистского ига мы восприняли с определенным облегчением, которое продолжалось не более одного-двух месяцев. Постепенно власть ввела режим террора и коррупции, который со дня на день становится все тяжелее и невыносимей. Сегодня весь край согласен с тем, что немецкая власть невыносима еще в большей степени, чем советская.
Уже год, как не проходит и дня, в котором не совершались бы отвратительнейшие преступления, грабежи и убийства, конфискации и насилия. Первыми жертвами оказались евреи. Количество убитых в нашем краю евреев уже наверняка превысило двести тысяч. По мере продвижения армии на восток число жертв росло. В Киеве в течение нескольких дней убито до ста тридцати тысяч мужчин, женщин и детей. Все маленькие местечки на Украине были свидетелями подобных зверств, и это длится уже год... Со временем евреев стали убивать на улицах на глазах всего населения и без тени стыда. Очевидно, великое множество христиан, не только крещеных евреев, но и "арийцев", как они выражаются, пало жертвой немотивированных убийств... Судьба христиан, сотни тысяч которых умирали и умирают без причащения, тоже в руках Бога. Как больно видеть этих бедных диссидентов, умирающих от голода или убиваемых в концентрационных лагерях, и не иметь возможности им помочь! Ибо, по сути, то, что удается для них сделать,— это ничто. Как правило, нам не позволяют обслуживать ни госпитали военнопленных, ни концентрационные лагеря, в которых ежедневно умирают сотни — а за несколько месяцев большинство пленных.. . До чего эта система доведет несчастный немецкий народ? Только до вырождения, какого не знала еще история" (перевод из польского журнала "Знак", №9, 1988).
Откуда взялись у 77-летнего старца, рисковавшего не только своей жизнью, честь и мужество отстаивать свое право на милосердие не только к своей пастве, но и к исповедующим иудаизм евреям и даже к немцам?
Мы хорошо знаем на своем историческом опыте чудовищных репрессий, как опасно было проявить сочувствие к их жертвам. Почему митрополит Шептицкий способен на несоразмерно большие человечность и благородство, чем обычный советский человек, воспитанный в самом передовом мировоззрении? Может быть, достаточно задать эти вопросы, а давать ответы уже не понадобится?
Свое и чужое
Михаил Жеребятьев
|
