6. Советская специфика
В историческом смысле она состоит во взаимодействии имперского прошлого России с советской политической практикой 20 — 80-х годов. Империя погибла, но не распалась на части (если не считать появления небольших независимых национальных государств в Прибалтике — Польши, Литвы, Латвии, Эстонии, Финлядии) : была предпринята попытка построить новое государство на принципах федерации равноправных народов. Русская государственность должна была уступить государственности классового или наднационального типа. От этой первой попытки по сей день остаются некоторые узлы, плохо встроенные в систему. Но если стратегия Ленина состояла, по-видимому, в том, чтобы на развалинах империи построить федерацию народов, чье национальное развитие должно было вырваться из оков государственности, то стратегия Сталина и его окружения, работающего в режиме неуклонного снижения интеллектуального потенциала, состояла в том, чтобы в исторически короткий срок создать государство, в котором русскому народу предстояло сыграть печальную роль великого ассимилятора инородцев,— монструозное имперское образование с идеологией национального государства-карлика.
Расплатой за сохранение этой новой политической целостности в прежних исторических границах стали гражданская война и невиданный террор, охвативший всю вторую четверть XX в. С точки зрения развития межнациональных отношений в СССР, и Великая Отечественная война, и раскулачивание, и депортация т. н. малых народов, и изощренное уничтожение национальной интеллигенции всех народов способствовали общему замораживанию этничности как одной из важнейших составляющих массового сознания и переводу этнической напряженности на доманифестный уровень.
Вот почему не следует удивляться живучести старых, еще имперских мотивов, владеющих массовым сознанием: среди русского населения страны растет недовольство "неблагодарными инородцами", "зажравшимися" на своих плодородных южных землях (если речь идет о южанах) или не желающими делиться своими более высокими экономическими и национально-культурными достижениями (если речь идет о прибалтийских народах). Среди самих "инородцев" растет недовольство "старшим братом" — русскими, навязывающими им свои стратегические цели (хлопок, уничтожающий сады, — узбекам, целину вместо ското водства - казахам, химические производства - армянам, атомные станции — украинцам) и пользующимися статусом народа первого ранга, олицетворяя весь Союз, который не случайно назван союзом республик, а не союзом народов.
Коренным для массового сознания остается вопрос о тождестве Советской власти и власти русских, тождестве, которое одним представляется незаслуженно утраченным, другим - законным, традиционно оправданным (например, "оптимальным опытом решения военно-стратегических задач"), третьим кажется неприемлемым, нуждающимся в пересмотре.
В целом же проблемы этнических контактов и конфликтов в СССР стоят так остро потому, что национально-политическая структура страны предельно усложнена и сама собою может вызвать этническую напряженность при всех прочих благоприятных обстоятельствах.
Дезориентирующим для массового сознания и вредным для политической практики оказался также отказ (иногда - только декларативный) от всего опыта Российской Империи в области "национального строительства": абсолютизация тезиса о "тюрьме народов" парализовала волю к беспристрастному исследованию таких сторон национальных отношений в Российской Империи, которые обеспечивали складывание в ряде регионов этнокультурных общностей более высокого ранга, чем мононациональное государство. Вместо вдумчивого отбора положительного опыта в ход пошли действия по принципу "разделяй и властвуй": элементы конфликтности оказались вмонтированы в территориально-административные структуры.
В ходе этого структурирования произошло не только сокращение числа народов. Оставшиеся "в списке" свыше 100 народов разделены на четыре ранга, или категории, представляющие собой определенный уровень внутрифедеративной государственности. Эти категории суть следующие: _
15 союзных республик, обладающих всей полнотой закрепленного общесоюзной и республиканских конституциях суверенитета, гербом, флагом, гимном, имеющих обширную культурную программу (университеты/академии наук, национальные театры, республиканские творческие союзы, энциклопедии, киностудии...). Союзная республика имеет Верховный Совет, Совет Министров, национальную коммунистическую партию, входящую в КПСС.
20 автономных республик (из них 16 входят в состав Российской федерации). Автономные республики обладают Верховным Советом и Советом Министров, но партийную работу на их территории ведут областные комитеты соответствующей компартии. Они не имеют герба, флага и гимна, и культурная программа их скромнее (например, отсутствует академия наук и киностудия).
8 автономных областей; законодательную, властно-распорядительную и политическую работу здесь ведут областной Совет народных депутатов и областной комитет партии.
10 автономных округов, управляемых окружными Советами народных депутатов под руководством окружных комитетов партии. Культурные программы в автономных областях и округах значительно скромнее, чем в автономных республиках: они ограничиваются изданием книг и газет на национальном языке, национальным театром (в автономных областях) и фольклорным ансамблем (в автономных округах) .
Таким образом, 53 этноса распределены по четырем различным уровням государственности (мы даже не касаемся здесь крайне важной истории создания этих автономий). Но, зная, что всего нашу страну населяют более 100 народов, мы видим, что не менее половины этносов лишены внутрифедеративной государственности, которая, в частности, выражается в праве делегировать своих представителей в Совет Национальностей согласно установленному пропорциональному представительству. Уже здесь можно усмотреть явное юридическое неравноправие народов.
Национальное самосознание чрезвычайно ранимо, и мы не раз были свидетелями межэтнических конфликтов даже там, где формальное юридическое равноправие народов было соблюдено с должной скрупулезностью. Поэтому разделение народов на различные категории, а тем более наличие народов, не обладающих даже минимумом внутрифедеративной государственности, постоянно будет источником скрытой этнической напряженности.
Одной из точек этнической напряженности, возникающей именно в плоскости национально-государственных образований, является "русский вопрос". Некоторые считают, что русский народ является своего рода "суперэтносом", стоящим над и вне категорий внутрифедеративной государственности. Объясняется это утверждение прежде всего "союзно-республиканским", т. е. "русско-патерналистским" характером многих учреждений и важнейших политических институтов: нет компартии России, а есть КПСС, нет Российской АН, а есть АН СССР и т. п. Двуязычие существует на базе обязательного партнерства с русским языком. Одним словом, русский народ, согласно этой точке зрения, находится в исключительном, привилегированном положении, как и надлежит Старшему Брату.
Противники такого взгляда считают, что дело обстоит как раз наоборот и русский народ, хоть он и превосходит все остальные по численности, культурному вкладу и исторической роли в создании СССР, на деле влачит жалкое существование и ему уготована незавидная роль цементирующей массы, теряющей свое культурное, языковое, этническое своеобразие в процессе склеивания в единое целое полиэтнического сообщества нашей страны. В качестве аргументов выдвигаются те же самые тезисы: нет своей компартии, нет своей столицы, нет своей академии наук, и даже Русскую энциклопедию только что запланировали к изданию.
Игра в аргументы-перевертыши несерьезна, но именно в эту игру всерьез играет массовое сознание. А между тем "русский вопрос" существует, и озабоченность судьбой русского этноса абсолютно справедлива.
Источником скрытой этнической напряженности может служить загадочность, иррациональность традиционной ранжировки союзных республик.
Если же сопоставить численность народов СССР с их внутрифедеративно-государственным статусом, то нашему взору предстанет весьма запутанная картина. Рассмотрим первенствующие по численности народы СССР (не менее 1 млн. человек). В данном случае численность населения не важна, важен ранг, обозначаемый порядковым номером слева. Справа обозначим внутрифедеративно-государственный статус.
Русские. ССР
Украинцы. ССР
Узбеки. ССР
Белорусы. ССР
Казахи. ССР
Татары. АССР
Азербайджанцы. ССР
Армяне. ССР
Грузины. ССР
Молдаване. ССР
Таджики. ССР
Литовцы. ССР
Туркмены. ССР
Немцы. — Отсутствует статус
Киргизы. ССР
Евреи. АО
Чуваши. АССР
Народы Дагестана. АССР
Латыши. ССР
Башкиры. АССР
Мордва. АССР
Поляки. — Отсутствует статус
Эстонцы. ССР
Несоответствие рангов населения союзных республик, представленных в таблице, рангам численности народов ясно из того, что и республики населены не только представителями коренной национальности и народы живут не только в пределах своих республик.
В ранжир пятнадцати союзных республик "вклиниваются" народы, имеющие низший статус, а также не имеющие статуса вовсе. Подобная же картина возникает и при рассмотрении народов СССР численностью менее 1 млн. человек, например:
28. Корейцы. Нет статуса
29. Болгары. Нет статуса
30. Буряты. АССР
31. Греки. Нет статуса
32. Якуты. АССР
... и так далее.
Разумеется, можно привести с десяток веских причин, оправдывающих сложившуюся ситуацию, — здесь будут и указания на высокую диспергентность внестатусных народов, на отсутствие исторических традиций внутрифедеративной государственности именно у этих народов, на территориальные трудности, даже на внешнюю политику — "не можем же мы создавать третью Корею, параллельную Польшу или, например, Советскую Социалистическую Грецию!". И разумеется, все эти аргументы будут звучать чрезвычайно убедительно — для всех, кроме представителей того народа, о котором будет идти речь.
Существующая в стране этнофедеративная путаница обусловлена, во-первых, самим фактом разделения народов на категории, приписыванием им различного государственного статуса, а также наличием народов, какого-либо государственного статуса лишенных. Сама по себе идея подобного "категорирования" народов была ошибочной, и это надо признать.
Во-вторых, этнофедеративная путаница была усугублена тем, что образованные категории и их ранг часто не соответствовали ни населению, ни площади, ни промышленному потенциалу, ни историко-культурному развитию того или иного внутрифедеративного государственного образования.
7. Четыре уровня национального самосознания
Противоречивость национально-государственного устройства СССР и надрывный характер миграций, попеременно снижающий качество жизни целых пластов населения ("оргнабор", "лимитчики", "стройбат", нищенство и бомжество, в последнее время — беженство), не мешают увидеть в движении общую картину национальной ориентации различных этнических и иных групп населения.
Бесспорно, снижается число людей, вообще безразличных к этничности и/или не обращающих особого внимания на собственную национальную принадлежность.
2. Скачкообразно возрастает число так или иначе этнически озабоченных — от тех, кто предпочитает теперь обедать в кооперативном кафе со "своей" национальной кухней, до тех, кто считает необходимым для развития национальной культуры возвращение языка и традиционной письменности (таджики, тюркские народы).
3. В особую группу следует выделить людей, охваченных этническим
отчаянием. В этой группе могут находиться как целые народы (армяне,
юкагиры, ханты), так и определенные прослойки, профессиональные
группы (например, теснее других вовлеченные в процессы разрушительного взаимодействия с природой или его осмысления). Этническое отчаяние появляется, собственно, там, где для всей совокупности социальных перемен предлагается единое описание и объяснение через "давно
задуманную и успешно осуществляемую программу истребления (или
высшего испытания) нации". Гипертрофированная идея "заговора"
ориентирует массовое сознание на беспрерывный поиск новых подтверждений, которые находятся без всяких усилий со стороны ищущих.
Этническое отчаяние не является кратковременным массовым психозом: это постоянно насыщаемое бесчисленными новыми подтверждениями состояние уверенности в том, что "народ уже не спасти", а значит, остается единственная надежда — на чудо. Ради чуда спасения те, кто испытывает этническое отчаяние, готовы пойти на любые жертвы и лишения. Наличие одного-двух примеров удач других народов на пути к своему "чуду" затмевает десятки примеров неисполнения подобных народных чаяний.
4. Последний крупный тип этнической ориентации — космополитизм,
т. е. гражданская идеология, признающая приоритет личностных (общечеловеческих) ценностей перед этническими (национальными) и ценностей этнических (национальных) - перед государственными. Вбирая в
себя элементы трех перечисленных выше типов, космополитизм может
быть охарактеризован и как безразличие к этничности во всех сферах
государственной жизни, сочетаемое с подчеркнутым уважением или
вниманием к этничности в сфере гражданского общества и его культурно-хозяйственных институций, межличностного общения. Космополитизм — это и род этнической озабоченности, направленной, однако, не на
один этнос, но на характер межэтнического взаимодействия и разрушительного соседства этносов с природой. Космополитизм — это и этническое отчаяние, но только — преодоленное и уповающее не на чудо, а на
межэтническое сотрудничество.
Нам могут возразить — и основательно, — что называемое нами космополитизмом есть просто здравый смысл в национальном вопросе. Если это так, нам необходимо ответить на важнейший вопрос: почему тогда этот здравый смысл столь слабо представлен в общественном сознании, почему этот, по нашему счету — четвертый, тип этнической ориентации практически лишен пока шансов на превращение в ту "идеологию массового сознания", которая могла бы остановить мучительный процесс этнической дезинтеграции страны?
8. Словесный фетишизм
Мы исходим из аксиомы: пропаганда достигает цели в условиях господства словесного фетишизма, или такого поведения сознания, которое стремится к четкому качественному противостоянию "своего" и "чужого", "дурного" и "хорошего", "правильного" и "неправильного". Слово в этих условиях сигнализирует о вещах, по отношению к которым слушатель занимает априорную устойчивую позицию - "принцип", "неуязвимую и неразрушимую моральную опору".
На уровне социального поведения этому свойству соответствует "принципиальность": демонстративное неприятие слова-фетиша, маркированного как "плохое", и прославление слова-фетиша, маркированного как "хорошее". Таковы пары "национализм" и "интернационализм", "патриотизм" и "империализм".
Этот подход требует выбора такого объекта противостояния, который заведомо обречен на моральное, словесное поражение, ибо он — абсолютный враг. Слова же, обозначающие промежуточные социальные или идеологические феномены, парадоксальным образом вовсе лишаются статуса принимаемых всерьез оппонентов, становятся худшим врагом, чем сам абсолютный враг. В рамках действовавшей на протяжении жизни нескольких поколений пропагандистской программы такова была судьба "либерализма", "консерватизма" (на линии противостояния "коммунизма" и "фашизма"), а также "космополитизма" (на линиях противостояния "национализма" и "интернационализма", "патриотизма" и"империализма").
В условиях господства словесного фетишизма мы рискуем заслужить обвинение в том, что спорим о словах. Конечно, мы никогда не успеем возразить, что важнейшее свойство словесного фетишизма как речевой основы идеологии и как социального недуга как раз и состоит в готовности жрецов идеологии мгновенно остановить любой разговор на том основании, что он зашел в область спора о словах, пустой риторики, "манипулирования гласностью" и т. п.
Слово-фетиш (как "хороший", так и "плохой") обыкновенно запретно для разбора: его противник — не другое слово, но сакральное безмолвие. Именно поэтому необходим разбор слов-фетишей, лежащих в основе пропагандистских программ последних десятилетий, пусть и возможен он лишь в рамках "предлагаемых обстоятельств" или — поначалу — в рамках все того же словесного фетишизма.
Мнимое противостояние "патриотизма" и "интернационализма" "национализму" и "империализму" десятилетиями вытравляло из массового сознания космополитическую альтернативу тому и другому. В рамках двоякой идеологической программы, основанной на пропаганде "патриотизма" и "интернационализма", которая была призвана поддерживать ширящуюся "классовую борьбу", или "войну всех против всех", космополитизм оказался самым опасным врагом, ибо именно космополитическая установка ("здравый смысл" в национальном вопросе) с безошибочной точностью указывает на патриотизм как прикрытие национализма, его благопристойный парадный наряд, а на интернационализм как на прикрытие государственного империализма.
Жизнестойкой сделало эту программу напряженное противостояние государственных (империализм) и групповых (национализм) интересов, равновесие между которыми поддерживалось за счет учреждения своеобразного крепостничества (тотальной зависимости под видом дисциплины в различных сферах народного хозяйства на одном полюсе социальной иерархии и торжества абсолютной безответственности верхушки госаппарата — под видом радения о геополитических интересах державы — на другом).
Чем выше уровень культуры, тем больше ослабляют такое напряжение многообразные словесные, смысловые альтернативы. Чем выше поляризация, тем стремительнее падает уровень культуры, политической культуры — прежде всего.
В области внутренней политики упряжка "патриотизм" — "интерна ционализм" обеспечила стремительное уничтожение окружающей среды едва ли не во всех регионах страны: под видом радения об общегосударственных интересах в жертву "интернациональной" стройке приносился, например, любой "национальный" ландшафт — от костромских лесов и полей до среднеазиатских садов, от Аральского моря до калмыцких степей, от архитектурного облика Москвы до тюменской тундры. Под видом заботы о "малой родине" в разных слоях общества (как осознанно, так и неосознанно) возбуждается синдром "вражеского окружения", "инородческого" (а для "инородцев" — "русского") заговора против местного очага жизни и традиции. Растет число непосредственных жертв обоих "пунктов" программы: в жертву "патриотизму" приносятся жизни подростков в Казани, в жертву "интернационализму" приносились жизни своих и чужих в Афганистане.
Космополитизм как идеология, действуя в условиях господства словесного фетишизма, обеспечивает прорыв от идеологии патриотического интернационализма к здравому смыслу, который помогает отрешиться от неизбежного и в конечном счете кровавого конфликта народов между собой "в розницу" и с центральным правительством — "оптом".
Вот почему сразу после Великой Отечественной войны, войны второй мировой, космополитизм как реальная идеология, не получившая еще, но вот-вот готовая получить широчайшее поле сторонников — людей, изувеченных мировой бойней духовно, а не только и даже не столько физически, — был подвергнут жесточайшему разгрому, будучи приписан только еврейским интеллектуалам, тогда как на деле ожиданием мира в мире, жаждой строить "миры в Мире" (М. Я. Гефтер) жили все без исключения народы — как в Европе, Азии и Америке, так и в СССР.
Если уж говорить о потенциальных космополитах, то главная угроза для сталинской этноцидной и геноцидной системы исходила от возвращающихся с войны солдат, освобожденных из плена, вдвойне свободных — русских и узбеков, армян и азербайджанцев (стоит ли продолжать ритуальный список?). Миллионы новых космополитов возвращались по домам — солдаты с Запада, а потом — с Востока, эвакуированные из-за Урала и с Юга. Процесс космополитизации, или очеловечивания системы, не мог быть, конечно, совсем похож на то объединение Западной Европы, которое должно привести к созданию "Общеевропейского дома" в 1992 г., но в потенции новая космополитическая идеология была столь сильна, что по ее зародышу необходимо было нанести сокрушительный удар. И вот десятки тысяч бывших военнопленных "остывали" в собственных лагерях, сотни тысяч мирных жителей были депортированы по национальному признаку, был даже обнаружен главный народ-предатель, и в среде интеллектуальной элиты была развязана новая гражанская война между "патриотами" и "безродными космополитами".
Именно последнему обстоятельству сегодняшнее общественное мнение обязано неподдельным страхом перед словом-фетишем у многих, кого можно считать как раз носителями космополитической идеологии (не в силу национальной предрасположенности, а в силу того, что, как говорил герой Сервантеса, "истина иной раз истончается, но никогда не рвется и в конце концов оказывается поверх лжи - как масло поверх воды").
9. Мнимая государственность
Суверенные права и государственные институты наших внутрифедеративных образований носят скорее декларативно-декоративный, чем прагматический характер. Но в нашей полиэтничной и мультистатусной реальности эти права и институты усугубляют межэтническую напряженность тем, что оскорбляют национально-политическое самосознание:
а) самих носителей этих прав, сознающих декоративный характер
республиканского суверенитета, права выхода из СССР и т.п.;
б) жителей государственных образований низшего ранга, а также
народов, лишенных государственного статуса, поскольку у них нет даже
такой, пусть и декоративной, государственности;
в) представителей русского этноса, указывающих на отсутствие у
России политических институтов и культурных программ, существующих у союзных республик; что же касается права выхода из СССР
применительно к Российской Федерации, то здесь она выглядит оскорбительной бессмыслицей. Напротив, на РСФСР в силу "союзно-республиканского" характера многих ведомств как бы навешивается обязанность блюсти территориальную целостность всего СССР.
Острый национальный кризис в регионах, где за несколько предшествующих столетий, хоть и в рамках "тюрьмы народов", сложилась многонациональная этнокультурная общность более высокого ранга, чем национально-республиканское государственное образование последних десятилетий, управляемое коррумпированными кланами алиевых, демирчянов, рашидовых и им подобных,— этот кризис настоятельно требует сжатого описания общих для так называемых национальных республик признаков мнимой государственности.
Во-первых, это бесправие местных властей в созидательной социальной и экономической сферах. Подчиненность вненациональному центру охватывает все стороны жизни — от строительства атомных электростанций до рецептуры начинки для пирожных и шоколадных конфет. Массовое сознание "инородцев" четко отождествляет "власть центра" и "власть русских"; массовое сознание "русских" склонно отождествлять "вненациональность" центра и его "инородчество".
Во-вторых, это вытекающие из "созидательного бесправия" широчайшие полномочия распределительно-репрессивного аппарата, с каждым десятилетием приобретающего все более отчетливые национально-провинциальные черты. Один из примеров — мощные земляческие формирования на всех этажах системы: "днепропетровцы" Брежнева, "нахичеванское" ядро в клике Алиева, "южный жуз" в аппарате Кунаева, 'сибиряки" в академической и архивной верхушке и т.п.
В-третьих, это нарастающая конфликтность сосуществования этнических групп. Становясь национальной республикой, каждая часть того или иного региона (Туркестана или Закавказья) автоматически оформляла более или менее отчетливое насилие по отношению ко всем инонациональным группам. Отметим в дополнение, что "национальное насилие" (этносоциометрический концепт И. И. Крупника) — это едва ли не вынужденный политический механизм, именуемый в официальном просторечии "дружбой народов".
Этнические группы, еще раньше в составе империи выработавшие частичный иммунитет к разного рода незаметным формам угнетения, становятся объектом всеобщей враждебности или сдержанного недоброжелательства (напр., курды, цыгане).
В-четвертых, это неуклонное снижение культурного уровня интеллигенции, консолидирующейся на национальной платформе и легко променивающей свое внесословное (или третьесословное) первородство и космополитическое достоинство на "плебейскую" ориентацию. В контексте карабахского кризиса обращает на себя внимание популистский восторг работников культуры Азербайджана и Армении от внезапной гомогенизации своих народов вокруг национально-государственной идеи.
Под лозунгом "единства с народом" и необходимости стать выразителями "истинных народных чаяний" национальные интеллигенты постепенно теряют по отношению к обществу, в котором живут, свои контрольно-критические функции и приобретают новый для себя статус чиновников национально-освободительного движения: в этом качестве они приобретают право показать "народу", где скрыт его "настоящий враг": азербайджанский писатель заговорит об "армянских экстремистах" и "неблагодарных гостях", армянский — будет стращать армян и русских "извергами-мусульманами", а русский писатель — сколачивать молодежные отряды (какие угодно - хоть литературные) для противостояния "инородческому засилью".
Для ряда республик этот процесс снижения уровня культуры элиты обостряется быстрым ростом крупных городов за счет интенсивного и всегда поощряемого верхами притока на низкие и средние ступени партийно-хозяйственной иерархии, в сферу обслуживания и образования выходцев из деревень и перенаселенных райцентров. Следствием этого процесса стала повсеместная дисквалификация кадров, деградация системы образования, очевидная профессиональная непригодность абсолютного большинства работников коммунального хозяйства.
Индустриализация, сопровождаемая дезурбанизацией национальных культур, снижает качество жизни и при этом с успехом скрывает от населения вненациональный источник разложения, запрограммированного государственным устройством образца 20 - 30-х годов XX в.
Пятый признак государственных образований, именуемых национальными республиками, - это наличие активной теневой экономики как социального института, компенсирующего неэффективность централизованной госсистемы и - в кадровом отношении — представляющего собой в каждом конкретном случае более или менее заметную часть местного партийно-государственного аппарата. В этом, собственно, и состоит смысл эпитета "теневая".
Шестой признак — этноцентризм стихийных массовых движений, заслоняющий гражданское самосознание личности идеологией национально-освободительного движения (суверенитет этнической группы вступает в конфликт с автономией личности). Массовидность и, в сущности, репрессивный по отношению к отдельной личности характер демократического движения в национальных республиках вызывает у пассивногo большинства населения отрицательную реакцию не на этноцентризм, а на демократию и делит все общество на безучастных ("мудрых") и агрессивных ("горячих").
Седьмой признак - бессилие религиозных организации, преобладание в массовом сознании суеверий и дегуманизированной, национально окрашенной и своеобразно "безбожной" религиозности, одной из особенностей которой оказывается не знание собственного традиционного вероучения, но ненависть к чужому.
При определенном стечении обстоятельств этот, седьмой по нашему счету, признак может приобрести трагический размах. Так, массовое истолкование землетрясения в Армении как "кары Аллаха" (у псевдомусульман) или "Божьей кары" (у псевдохристиан вне Армении) свидетельствует о том, что официальные религиозные институты духовную связь с людьми уступили идеологии презрения к человеку, для которой повышенной ценностью обладают пустые абстракции: вчера это были "интересы общества", сегодня - "интересы нации".
Вышеперечисленные признаки помогают понять драматическую сложность, с какой сталкивается наша страна в качестве наследницы Российской Империи, пересоставленной на основах новой государственности. Эта сложность в том, что большинство населения страны связывает национальный суверенитет со сложившимся национально-государственным устройством и склонно связывать светлые перспективы своего развития с наращиванием суверенности через укрепление именно такой национально-государственной системы.
Быстрая консолидация стихийных общественных движений во всех регионах страны по этническому признаку, объясняемая отсутствием в стране гражданского общества, сочетается с безграничной верой в незыблемость государственного насилия: отсюда — вполне демократическое стремление поскорее вычистить из органов управления "чужих" ("инородцев", "русских", "бюрократов") и заполнить их "своими" ("коренными", "честными парнями").
Такое развитие событий, если оно будет иметь место в ближайшем будущем (не только, скажем, в Закавказье, но и в Средней Азии и в Прибалтике), грозит превращением десятков миллионов людей разных национальностей в заложников принципа национальной государственности, или суверенитета наций, или права наций на самоопределение. Этот вариант может иметь насильственное решение, что не в последнюю очередь будет зависеть от уровня подготовки вооруженных сил, доставшихся в наследство от империи.
Другой сценарий, связанный с попыткой во что бы то ни стало оторвать "тень" от "тела" — "коррумпированные кланы" от партийно-государственных аппаратов, — отрабатывается в настоящее время в Узбекистане и, возможно, в Азербайджане и Армении. Ближайшее следствие этой политики в плане национальной ориентации массового сознания — это рост феодального изоляционизма: сколь бы ни было благотворно вмешательство центральных органов в местные феодальные структуры, оно все равно вызовет в массовом сознании сильную ответную реакцию и будет стимулировать национально-освободительный процесс, в чьих недрах только в неопределенном будущем возникнет и гуманистическое движение, для которого суверенитет личности во всех случаях будет преобладать над суверенитетом группы, в том числе — этнической группы.
С другой стороны, оправданная попытка разрушить саму систему национально-государственных образований и перейти к федерализму на региональной, а не национальной основе встретила бы еще более резкий "этнический отпор" как проявление неоимперской политики, антидемократизма и т. п.
Демократические ценности, конечно, неоспоримы, но только там и тогда они приносят плоды и не уносят миллионы жизней, где и когда "демос" — народ — наделен самосознанием, общественным знанием о себе и общественным мнением по разным вопросам своей и чужой жизни.
В современных советских условиях объявленного перехода от тоталитаризма и авторитаризма к демократии наиболее массовыми оказались два демократических движения — кооперативное и национальное. Существующее национально-государственное устройство ("бюрократия") стремится всеми силами поддержать возникающую на пересечении этих движений мафию, а этот симбиоз латиноамериканского образца в наших условиях, попросту говоря, непобедим.
Сдерживаемая гласность и неспособность государственных органов в республиках вступать в диалог с массовым сознанием, монополизм официальной печати, радио и телевидения — все это до такой степени изолирует руководящих от руководимых, что они вполне понимают друг друга только в момент разгона демонстраций или ввода войск в столицы суверенных братских государств-республик.
В этих условиях национальное движение — чем дальше, тем больше — будет оставаться для людей "простого званья" единственной положительной жизненной платформой. Уже сегодня ради сохранения этой платформы многие люди готовы существенно сократить свой и без того скромный достаток, а некоторые — и жизнь.
Радуясь демократизму движений за национальный суверенитет, не следует забывать, что в нашем случае (отсутствия или недостатка общедоступной информации и системы обратной связи) авторитарному управлению "верхов" соответствует охлократизм "низов". Очень возможно, в рамках национальных движений демократия вообще не в состоянии преодолеть охлократическую стадию: народная толпа, направляемая самыми безответственными, но и оказавшимися самыми авторитетными ее элементами, убивала людей в Сумгаите, народная толпа, "сдерживаемая" или/и "подогреваемая" местной интеллигенцией, изгоняла людей из Армении и Азербайджана, народная толпа сплачивается пролитием чужой крови, поруганием чужих святынь.
Народная толпа обменивается политическими методами с правительством, вот почему либеральная интеллигенция чтит ее за "обнажение" подлинной физиономии властей, а "наши современники" — за своевременное напоминание властям об их обязанностях всеединого пресечения.
Логика борьбы за демократию неумолимо снижает кое-как достигнутый уровень социальной защищенности так называемых широких слоев населения, на глазах расслаивающегося по этническим признакам и обреченного на новый виток насилия — от мягчайших форм борьбы за национально-культурную автономию или за государственный статус языка до межнациональных распрей в стиле тамильских "тигров освобождения .
Понять, что имперское наследие и новая республиканская государственность довели все без исключения народы страны до состояния взаимного угнетения, - дело нехитрое.
Понять механизм этого взаимного угнетения и динамику его активизации - это уже сложная социально-политическая задача.
Пытаться исправить положение в рамках существующей государственной системы, пока еще не гарантировавшей создание гражданского общества, системы, пока еще запрограммированной на подавление личности, - в рамках этой системы делать ставку на перераспределение этнической собственности — значит подражать в безответственности тем политикам 20-х годов XX в., которые в свое время и возглавили сменяя друг друга, беспримерное самоистребительное народное движение.
Участвуя в мировом историческом процессе не только (и не столько) как великое целое, но и вполне автономными частями, наша страна отрабатывает несколько моделей "демократического развития": в Закавказье события развиваются по, условно говоря, ливанской, в республиках Прибалтики — по среднеевропейской, в Центре и в Азии — по латиноамериканской модели. Развитие национальных движений покажет, какая именно модель окажется синхронизатором общего движения к демократии и в какой мере оно вообще может реализоваться.
Собственно, под вопросом такая возможность оказалась после событий вокруг Нагорного Карабаха: перед нами — реальность гибельной модели.
10. Путь
В начале нашей статьи мы отметили, что существуют три позитивные этнополитические догмы: Национальное Самосознание, Национальное Государство и Межнациональные Отношения.
Мы постарались показать, что эти старые истины фиксируют определенный этап этнополитического развития и не являются универсальным ключом к решению многообразных проблем, связанных с этническими контактами и конфликтами.
Реальность перерастает смысл и содержание старых этнополитических догм, и они становятся препятствием на пути установления достойных человеческих отношений между людьми.
Вместе с тем реальность предлагает и другую ситуацию - существуют этносы, для которых указанные догмы являются либо пока еще не достигнутой целью, либо отнятым достижением. Эти народы с упорством и иногда жестокостью, характерной для национальных движений, стремятся к развитию национального самосознания, формированию национальной государственности, завоеванию прочного места в системе отношений между нациями, понимаемыми как государственные институты.
Эту ситуацию, столь характерную ныне для нашей многонациональной страны, оценить нелегко.
Осудить людей, отчаянно стремящихся к достижению устарелых целей, сказать, что их активность лишь тормозит демократический процесс в нашем полиэтничном сообществе, — это значит проявить удивительное бездушие, неспособность почувствовать чужую боль, ущемление чувств своих сограждан.
Заявить, что народ всегда прав, — это значит с ханжескими увертками выказать полное равнодушие к происходящему: Тем более, что народ отнюдь не всегда и не по любому поводу бывает прав. "Глас народа — глас божий" — пословица умывающих руки. Поддержать тех, кто, потрясая перечнем "болей, бед и обид", требует национальной сатисфакции,— это значит немедленно нырнуть в пучину межэтнических конфликтов, неизбежно разряжающихся вспышками насилия.
Что делать и на что надеяться?
Мы надеемся на человека. Не на человека вообще, а на конкретных, живых, вот этих людей, чей здравый смысл и добрая воля преградят дорогу насилию, злу, нетерпимости.
В историческом процессе на первый план выходит личность — единственный по-настоящему реальный носитель общественного прогресса. Именно личность в полноте своих прав и свобод, суверенитета и социальной ответственности является самым надежным гарантом против любых форм насилия, в том числе и национального. Мы живем в эпоху становления личности как субъекта исторического процесса.
Но вряд ли такое становление будет легким. В течение тысячелетий (начиная с процесса над Сократом) личность всячески принижалась. Сравнение единичной личности с могущественным государством было не в ее пользу. Веками людям вбивалась в голову ложная мысль — "страна без тебя проживет, а ты без страны — нет". Это точка зрения самодержца, взирающего на многомиллионную массу черни и отлично сознающего, что судьба одного смерда никак не поколеблет его трона.
Крах монархического, патерналистского воззрения на общество показал, что на деле все обстоит как раз наоборот. Отдельная личность может порвать связи с конкретным государством, сохранив при этом свою самотождественность. Способов к тому множество — от бродяжничества до эмиграции. Но представить себе государство, обходящееся без собственных граждан, — это уже нечто в духе Салтыкова-Щедрина.
И тем не менее личность медленно расправляет свои плечи. От приниженного "винтика" к социально ответственному гражданину нельзя перейти одним скачком. Думается, что этничность — это один из путей социальной идентификации личности.
Выше мы говорили, что этничность как функция — это выход из социальной фрустрации, неизбежно возникающей, когда личность осознает свои права, но не может ими воспользоваться. Но если выход, то — куда? Мы полагаем, что путь лежит через этничность как осознание собственной ценности и ответственности в национальных рамках к осознанию собственной безотносительной ценности и столь же высокой ответственности.
Этот путь начался с пробуждения общества от гипноза социальной однородности и эгалитаристской мистики. Он предусматривает поощрение — на государственном и частном уровне — общественных движений (профессиональных, культурно-политических, предпринимательских, досуговых и проч.) к сохранению самостоятельности и разнообразия, так сказать, в "антитрестовском" духе. Очевидно, что любое объединение граждан должно пользоваться равными правами со всеми другими объединениями, включая этнические, при этом ни одно из них не может претендовать на монопольное право распоряжаться судьбами как других объединений, так и своих собственных членов.
Только" оживление и развитие потенциальных референтных групп может ориентировать личность в ныне еще полупустом социальном пространстве. В ходе плюрализации общественной жизни этничность должна потерять свою привлекательность в качестве надежной и достаточной меры личностной идентификации.
Идеальной целью развития общества является содружество суверенных личностей, связанных сознанием ответственности за свое будущее, за свой общий дом.
Как всякий идеал, эта цель едва ли полностью достижима, но она освещает и освящает путь, на котором национальное самосознание должно стать лишь одной из красок социального облика личности, исполненной заботы о своих соседях, к какому бы этносу они ни относились. Путь, на котором национальная государственность — речь идет о Советском Союзе — претерпит эволюцию от федерации разноуровневых этно-социальных образований к федерации равноправных народов. Путь, на котором межнациональные контакты станут межличностными и пресловутая "дружба народов" превратится в доброжелательные контакты конкретных людей.
Таков идеал авторов этих строк.
Разумеется, не все авторы предлагаемого сборника целиком и полностью разделяют нашу позицию по изложенным вопросам. Поэтому авторы этой статьи не могут нести ответственности за идеи, проекты, предложения и вообще за мысли, высказанные авторами других статей, составляющих эту книгу.
Мы уверены, что сейчас, в ситуации обострения межнациональных проблем, сборник статей, выражающих разные мнения, будет не менее полезен, чем монография, характеризующаяся единством, а значит, и некоторой одномерностью подхода.
Диалогичность анализа увеличивает количество информации. Информация не только существует в тексте статей, но и родится в поле напряженного противостояния между ними. Кроме того, многие из статей сборника сами по себе являются документами национального самосознания.
Мы заранее готовы принять многие критические упреки, памятуя, что наш сборник — не энциклопедия национальных проблем и поэтому не может претендовать ни на полноту охвата материала, ни на всесторонность его анализа на страницах этой небольшой по объему книги. Кроме того, наши авторы — люди различных профессий, судеб, возрастов, характеров и пристрастий, в силу этого обладающие каждый своим особым видением жизни. И вот тут может возникнуть упрек в непрофессионализме. Но именно этот упрек мы решительно отвергаем. Кто может присвоить себе право окончательного экспертного суждения по национальным проблемам? Этнографы? Или историки? Социологи, антропо логи, статистики? А может быть, литераторы, философы, публицисты? Психологи, политологи, культурологи? Список можно продолжать и продолжать...
Г. К. Честертон сказал, что есть вопросы слишком серьезные, чтобы их можно было доверить специалистам.
Безусловно, к таким вопросам относится и национальный.
Но если эта книга даст читателю представление о реальной сложности национальных проблем нашей страны, то авторы сочтут свою задачу выполненной, а себя и своих читателей — готовыми к продолжению разговора.
Новый взгляд на старые истины
И. И. Крупник
|
