НАЦИОНАЛЬНОЕ НАСИЛИЕ
XX век войдет в историю человечества как "век гибели империй". Потрясшие его две мировые и большое число малых войн привели к последовательному уменьшению числа подобных государственных систем, сделав их социальным анахронизмом к самому концу столетия. Не выдержав первой мировой войны и последовавших революций, рухнули "лоскутные" Австро-Венгерская монархия и Оттоманская (Турецкая) империя, рассыпавшись на независимые и зачастую враждебные друг другу национальные государства. Под напором освободительных движений и неудачных колониальных войн исчезли Британская, Французская, Голландская, Португальская колониальные империи, зато их метрополии, захлестнутые последующей волной иммиграции, стали многонациональными и даже многорасовыми обществами. Жертвами собственной агрессии стали побежденные в мировых войнах Японская и Германская кайзеровская, а затем национал-социалистическая империи.
В результате мировой войны и двух революций рухнула и "тюрьма народов" — Российская Империя. На ее развалинах в 1917—1918 гг. возник конгломерат самостоятельных национальных образований, потом — военный и политический блок формально независимых советских республик и, наконец, сложное многонациональное государство нового типа — Союз ССР.
Как видно, распад многонациональных империй может идти разными путями и приводит порой к образованию сложных многонациональных и многорасовых обществ нового типа. Определим исходный вариант как имперски-колониальное общество; оно создается на основе агрессии и государственной экспансии и существует за счет насильственной эксплуатации населением метрополии народов присоединенных стран. Политическое и экономическое насилие здесь всегда совпадает с насилием национальным. Его идеологической основой становится идея об "историческом праве", или "цивилизаторской миссии", которая очень четко воплощается в делении общества на "высшие" и "низшие" народы, порой с большим числом собственных внутренних градаций.
Национальное насилие при этом выражается не только в подавлении или принижении имперским обществом национальной традиции покоренных народов — от их государственности до религии, духовной культуры или разговорного языка, но и в прямом проникновении насилия в сферу контактов между народами, т. е. в межнациональные отношения. Если теперь мы возьмем степень национального насилия как главный критерий для качественного различения сложных, полиэтничных обществ, то мы увидим, что, начиная от имперски-колониальной системы, они образуют своеобразный континуум. Три других звена (ступени?) этого континуума мы можем определить как "иерархическое общество", "федеративное общество" и собственно "многонациональное общество".
Иерархическое общество возникает в случае резкого численного неравенства входящих в него народов, или в случае объединения разных элементов вокруг народа-"основателя", или чаще всего — при сохранении в новом устройстве элементов идеологии прежней империи. Это общество построено на сложной иерархической системе статусов разных народов или, во всяком случае, на непризнании равноценности их статусов. Иерархия статусов означает, что народы получают разную закрепленную роль в государстве (скажем, в зависимости от своей численности), а значит, и разную степень представительства и разный набор прав.
Иерархические статусы неизбежно предполагают и иерархические интересы: как системы в целом, так и ее отдельных элементов. Отсюда естественно появление иерархических приоритетов и ценностей. В результате общество превращается в очень сложную систему, где наряду с "малыми" и "слабыми" разных уровней неизбежно появляются "первые среди равных". Их удел - поднимать слабых и отсталых и одновременно заботиться об интересах системы в целом.
Федеративное общество, напротив, построено на подчеркнутом, порой демонстративном утверждении равноценности интересов и статусов. Входящие в него народы призваны жить по принципу "один народ - один голос", т. е. равенства представительства независимо от своей численности. При строгом соблюдении этого принципа даже малый и слабый должен иметь право вето (по крайней мере в отношении собственных проблем), а общие решения принимаются не голосованием, а компромиссом или консенсусом (взаимным согласием) -крайне сложной демократической процедурой. В идеале такое общество строится на широкой внутренней автономии входящих в него элементов вплоть до гарантированного им права свободного выхода.
По-видимому, именно эту модель имел в виду Ленин в качестве прообраза при создании СССР, да еще предусматривал возможный "шаг назад" - "...оставить союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом1". Современная Югославия добавила к этой модели еще и принцип "ротации" всего федеративного руководства, когда верховная власть поочередно передается представителям разных республик. В чем-то сходные элементы существовали и в первые годы после образования Союза ССР в виде реальной и достаточно заметной власти четырех председателей Всесоюзного ЦИК представлявших интересы своих союзных республик.
Наконец, в четвертом варианте, который можно назвать собственно многонациональным обществом, отсутствуют как иерархия, так и закрепленное признание равенства статусов отдельных народов. Собственно этническая принадлежность на законодательном уровне или в структуре государства никак не фигурирует, а национальная (как и конфессиональная) жизнь считается частным делом граждан на основе гарантированной свободы всех форм ассоциаций. В результате разнородные этнические элементы сосуществуют на принципе широкой национально-культурной или региональной автономии. Государство открыто не вмешивается в национальную жизнь (тем более не подавляет или вытесняет ее) и, за исключением школьной политики, считает ее скорее сферой групповых или индивидуальных ценностей.
На такой основе живут сейчас большинство развитых западноевропейских государств, США и Канада, некоторые из развивающихся стран со смешанным населением (например, Сингапур или Маврикий). Конечно, все перечисленные варианты (иерархическое, федеративное или многонациональное общества) редко встречаются в чистом виде. Так, в тех же США, которые по сути являются классическим "многонациональным обществом", имеются и система особых статусов для представителей коренного населения — индейцев и эскимосов, и строго дифференцированные иммиграционные национальные квоты, и столь часто упоминаемые у нас проявления расизма. Все эти элементы характерны скорее для "иерархического общества". Но обычно система достаточно открыто демонстрирует свой главный принцип национального сосуществования, и определить его в рамках предложенной схемы не составляет труда.
Выделенные в ней варианты легко выстраиваются по порядку и образуют достаточно четкий континуум по степени национального насилия. Понятно, что эта степень будет наивысшей при любом типе имперско-колониальной системы и наименьшей, хотя бы теоретически, в открытом многонациональном обществе, где государство декларирует невмешательство в национальную жизнь своих граждан. Всякая иерархическая система предполагает подчинение одних национальных интересов другим и потому в принципе допускает достаточно высокую степень национального насилия, вплоть до законодательно разделенного существования народов или расовых групп. Основная трудность федеративного общества — поддержание равновесия между общими и частными национальными интересами, между отдельными народами и т.п., а также борьба с периодически возникающими сепаратистскими тенденциями. Поэтому многие федеративные общества переживают отчетливые взрывы межнациональной напряженности (Югославия, Малайзия, Канада) и даже открытого национального насилия (Индия).
Не застрахованы от этнических или этнорелигиозных (этноконфессиональных) конфликтов даже собственно многонациональные общества. Пример Великобритании с ее тяжелейшим кризисом в Ольстере, Испании с ее баскской проблемой, Бельгии, недавно вынужденной перейти к федеративной структуре из-за растущей мещобщинной конфронтации, и тем более Шри Ланки служит тому подтверждением. В ряде многонациональных стран переход к федеративному устройству видится единственным путем снижения напряженности и законодательного укрепления прав этнических меньшинств. Бельгия и Канада уже вступили на этот путь в интересах собственной стабильности и единства.
Степень национального насилия (как и насилия в целом) служит не только основой классификации, но и определяет развитие общества в рамках предложенного континуума. Усиление насилия, повышение его уровня неизбежно приводят к движению системы вспять, т. е. в направлении от открытого межнационального или федеративного состояния к имперско-колониальному, где одни народы откровенно и узаконенно угнетают другие. Рост насилия не всегда сразу действует деструктивно и дестабилизирующе — даже на первых порах он может способствовать восстановлению стабильности и порядка. Но усилившееся или не отраженное государством межнациональное насилие постепенно разлагает все общественные институты, повергая народы в состояние взаимной подо зрительности, агрессии или страха. Заражая различные клетки социального организма, насилие самовоспроизводится как раковая опухоль и, таким образом, трансформирует прежний тип общества, поднимая его или, точнее, опуская на качественно иной уровень внутреннего угнете ния.
Ярким примером такой разлагающей роли насилия служит эволюция устройства Советской федерации республик под влиянием общего повышения уровня насилия в стране в 20—30-е годы. На смену федерации равноправных и внешне самостоятельных в своей национальной жизни автономий очень быстро пришла жесткая иерархическая система, стремившаяся максимально восстановить централизованное бюрократическое государство в границах бывшей Российской Империи — вплоть до войны за захват Финляндии и нового раздела независимой Польши. Национальное насилие было в этой системе таким же элементом структурного насилия2, как и массовые репрессии, уничтожение целых социальных слоев, подавление любых независимых форм духовной жизни, подчинение искусства. Последствия столь высокого уровня национального насилия были многогранны и неисчислимы. Это — произвольно проведенные границы, депортации целых народов, назначаемые сверху и так же авторитарно отменяемые автономии и статусы (вспомним переходы Карельской АССР в Карело-Финскую ССР и обратно или Тувы из независимой республики в автономную область и затем в АССР), уничтожение национальных административных кадров и интеллигенции. Это и постоянное использование угрозы "национализма" для подавления своеобразия и оправдания любых расправ в угоду интересам иерархической системы. Движение от первоначального Союза вспять настолько очевидно, что выражение "сталинская империя" уже ни у кого не вызывает протеста или удивления.
Отражение этой динамики можно уловить даже при сравнении текстов разных советских конституций. Так, первая Конституция РСФСР, принятая в далеко не идиллическом 1918 г., провозгласила (статья 2), что "Российская Советская Республика учреждается на основе свободного союза свободных наций, как федерация Советских национальных республик". Конституция СССР 1924 г. (где уже нет никаких "свободных наций") открывается Декларацией и Договором об образовании Союза Советских Социалистических Республик. В сталинской Конституции 1936 г. факт сложного, многонационального устройства страны отражен только в статье 13, определившей СССР как "союзное государство, образованное на основе добровольного объединения равноправных Советских Социалистических Республик3". Наконец, в последней действующей Конституции 1977 г. ключевые слова о многонациональности и федерализме вновь восстановлены ("единое союзное многонациональное государство, образованное на основе принципа социалистического федерализма, в результате свободного самоопределения наций и добровольного объединения равноправных Советских Социалистических Республик". Зато эти ключевые для определения государства слова задвинуты теперь еще дальше в глубь Конституции (статья 70!), уже после разделов об экономике, культуре, внешней политике, правах и обязанностях граждан и даже положении иностранных под данных и лиц без гражданства.
Та же эволюция видится и в конституциях союзных республик. В первой Конституции РСФСР 1918 г., как уже цитировалось, имеются и "свободные нации" и "свободный союз". В Конституции РСФСР 1925 г. сказано лишь, что "Российская Республика есть социалистическое государство рабочих и крестьян, строящееся на основе федерации национальных советских республик..." (статья 2). А в республиканской Конституции 1937 г. в статье 14 сухо отмечается, что РСФСР "состоит из краев (перечисляются), областей (перечисляются все 19), автономных советских социалистических республик и автономных областей (все названы в алфавитном порядке)4". Если верить этой формулировке, взгляд на РСФСР как многонациональную федерацию был к 1937 г. явно утерян.
Иным примером движения системы вспять под влиянием растущего уровня межнационального насилия может служить нынешняя ситуация в Югославии. Новая югославская федерация возникла на обломках недолго просуществовавшего королевства (где православная сербская династия была поставлена над конгломератом народов и религий), после хаоса второй мировой войны с чудовищными актами геноцида вооруженных коллаборационистских формирований. Социалистическое государство провозгласило принцип равенства входящих в него народов и республик вплоть до права республик на выход из федерации. Единственным отклонением от федерационного принципа стало введение более низкого иерархического статуса для двух автономных краев — Косово и Воеводины. Формально они пользуются всеми правами республик, кроме оговоренного конституцией права выхода из государства. Не приходится удивляться, что именно там, где нарушился общий принцип федерации, и возникли очаги напряженности, а затем — как в Косово — национального насилия.
С 70-х годов все более дестабилизирующим фактором для югославской федерации стали этнические конфликты в Косово. Здесь православные сербы и черногорцы обвиняют мусульман-албанцев в неприкрытой этнической агрессии, проведении политики "белого геноцида" и вытеснения православного населения с этих "исконно сербских" земель. По мнению сербов, против сербского населения Косово разжигалась прямая кампания террора, включая акты физического насилия, групповые изнасилования, осквернения кладбищ и т.п. При этом, хотя в Косово албанцы составляют сейчас более 80% населения (и естественный прирост у них в четыре раза выше, чем у сербов), в целом по стране их в шесть с половиной раз меньше, чем сербов.
Ситуация осложняется тем, что административно Косово входит в Республику Сербия, т. е. формально подчиняется сербскому руководству. Сербы отказывают албанцам Косово в их главном требовании — праве на создание своей союзной республики под предлогом возможности их выхода из федерации. Выход они видят лишь в жестком наведении порядка, введении в Косово дополнительных сербских войск и милиции, пресечении силой всех актов насилия и террора5 .
Межэтническая конфронтация на фоне роста экономических трудностей поставила югославскую федерацию в самое трудное положение за весь послевоенный период ее истории. Может случиться так, что единственным реальным гарантом целостности страны окажется армия, которая, как и любая армия, построена по жесткому иерархическому, а отнюдь не федерационному принципу. Тогда неизбежным, видимо,' будет возвращение к более централизованной иерархической структуре, где сербы как самый крупный народ Югославии (40% населения) вновь постараются занять более высокий статус в системе.
Для нас важнее, однако, другой пример — когда общество переходит от более высокого уровня национального насилия к более низкому, т. е. движется от колониальной или иерархической модели к федерационному или многонациональному принципу. Чаще всего такой переход происходит в результате прямого разрушения прежнего типа общества и создания на его обломках нового - как было при образовании той же Югославии или независимой федеративной Индии после окончания колониального управления и кровавых столкновений между индуистами и мусульманами. Огромный заряд насилия, который сопровождал все эти события, строго говоря, не позволяет называть подобный процесс естественным "переходом".
Мирный переход к обществу с более низким уровнем национального насилия теоретически может происходить под действием трех механизмов. Первый из них можно назвать экономическим процветанием, когда рост экономики, благосостояния, интернационализирующее действие рынка, внутренней и внешней кооперации сами (как считают многие экономисты) ведут к снижению насилия, в том числе и межна ционального. Интересы современного рыночного производства с его мобильностью, свободным потоком людей, товаров и услуг через границы в принципе несовместимы с жесткими структурами имперско-колониальных и иерархических обществ. Вспомним, что капитализм победил феодальные общественные системы не только более высокой производительностью труда и уровнем жизни, но и своим открытым декларированием принципа равенства, отказом от иерархической структуры феодальных государств, в том числе и в области межнациональных отношений. Индустриальное общество конца XX в. также не приемлет национального насилия как элемент, структурно чуждый своей системе.
Другой путь перехода лежит через увеличение открытости общества. Даже самые процветающие страны могут длительное время оставаться закрытыми национальными образованиями, в той или иной мере ксенофобическими по отношению к иноэтничным группам. Экономическое процветание Северной Америки, Западной Европы в 60-е годы или арабских нефтяных монархий в 70-е шло на фоне резкого увеличения притока иммигрантов. Процветание Японии или Финляндии, напротив, не сопровождалось увеличением их многонациональности. Поэтому "открытость" может быть и независимым, самостоятельным качеством и выражаться в росте внутренней демократии, увеличении контактности, развитии туризма и внешних миграций, появлении более доброжелатель ного отношения к внешнему миру и т.п. Все эти процессы неизбежно подрывают жесткость иерархических систем, способствуют их эволюции в сторону меньшей роли всех форм функционального насилия. Уменьшение национального насилия будет естественным результатом такого развития.
Наконец, третий путь перехода — целенаправленное снижение национального насилия (как и прочих видов насилия). Оно может выражаться в изменении законодательства и конституционных основ, отношения к национальным меньшинствам и их движениям, проведении более плюралистической национально-культурной политики и т.п. Снижение насилия предполагает и достаточно твердый контроль государства за его рецидивами, поскольку в первое время общество очень чувствительно и неустойчиво к обратному движению. Последовательное пресечение вспышек или даже угроз насилия становится, таким образом, условием выживания общества в его новом состоянии.
Страна, которая в последние годы продемонстрировала успешный переход от жесткой иерархической системы к плюралистическому многонациональному состоянию, — это Испания после смерти Франко. При этом испанское общество стремилось использовать одновременно все три пути: экономическое преуспевание, рост открытости и демократизма внутренней жизни, успешную борьбу с проявлениями политического и национального насилия. Предоставлением широкой региональной и национально-культурной автономии Испания смогла разрешить почти все внутренние межнациональные противоречия, за исключением проблемы басков.
К процессу нынешнего преобразования советского общества, его перестройке на новых, демократических принципах изложенная схема имеет самое прямое отношение. Она показывает, что благоприятные перемены в экономике или социальном устройстве неотделимы от снижения национального насилия, поскольку отражают — каждая по-своему — движение системы в одном направлении. И наоборот, рост национального насилия, как в случае венгров в Румынии или турок в Болгарии, неминуемо тормозит развитие в сторону большей демократизации и экономического процветания.
То же в полной мере справедливо и для нашего общества, где сохранение национального насилия, а тем более его увеличение способны заблокировать всякое развитие в том же направлении. Отказ крымским татарам, немцам или месхетинцам в возвращении на родину, преследование неформальной еврейской культуры и движения за эмиграцию, подавление национального движения на Украине, в Карабахе или Прибалтике были вполне совместимы с условиями иерархической системы. Но они оказались очевидным для всех препятствием на пути общедемократических преобразований, ставящих своей целью создание динамичного, процветающего и правового государства.
Наше общество, сложившееся в 1922 г. как федеративное, но ушедшее далеко назад под давлением огромного заряда разных форм насилия (политического, экономического, идеологического и, конечно же, национального), вновь возвращается к исходному состоянию. Процесс этот потребует болезненной ломки многих социальных отношений, связей и стереотипов. Но попытки остановить этот процесс новым применением насилия — будь то в Закавказье, Прибалтике, Крыму, на Украине или любой точке государства,— по сути, можно сравнить с заражением организма заведомо злокачественными раковыми клетками. Ту же роль играет сохранение старых форм национального насилия, доставшихся в наследство от иерархической системы. Как живой организм общество не может двигаться разными частями в разном направлении, не теряя при этом равновесия.
Понять это нам важно еще и потому, что уровень насилия, внешней и внутренней агрессии в нашем обществе и так очень высок; к тому же он заметно повысился в последние годы. Свидетельствами этого уже переполнены наши средства информации. Рост подростковой и молодежной агрессивности, организованной преступности, жесткость отношений в армии и жестокость всей пенитенциарной системы, появление неформальных группировок с открыто агрессивными или даже профашистскими программами — лишь наиболее яркие проявления такого состояния. Общество, где действуют рэкет и подпольные тюрьмы, где группы подростков в городах делят территорию на сферы влияния (как в Казани или Волгограде) или ведут настоящие бои с отрядами милиции (как в Моршанске и Алапаевске), имеет только один выход: максимально снижать, а не повышать уровень насилия одних своих элементов над другими. Уверенность в личной, правовой и национальной безопасности, отсутствие страха перед возможностью насилия — очень ценные, но, к сожалению, и крайне хрупкие социальные завоевания. Как показывает опыт истории, их можно быстро потерять; но чтобы обрести вновь, требуются годы и десятилетия.
Именно поэтому отдельные вспышки или даже акты национального насилия становятся для нас не случайными, "единичными явлениями", но сигналами, чрезвычайно тревожными для общества и государства. Именно поэтому такую важную для всех нас роль играет реакция на погром в Сумгаите — первый крупный акт национального насилия в период движения от иерархической системы к федерации. Допустив и затем не осудив публично насилие против армян в Сумгаите, не наказав всех виновных в ходе гласного и открытого для всей страны процесса, государство превратило себя в заложника постоянной угрозы повторного насилия. Тем самым оно как бы приняло и попыталось незаметно "переварить" этот заряд огромной инфицирующей силы. В еще большей степени получило этот заряд само азербайджанское общество, которое лишь подтолкнуло себя к сохранению закрытой, иерархически организованной и построенной на насилии старой социальной модели.
Последствия не замедлили проявиться. Все развитие событий в Закавказье вплоть до введения особого положения и фактической военной оккупации Нагорного Карабаха и столиц двух союзных республик выглядит логической цепью эскалации национального насилия. Зримые или незримые круги расходятся далее по стране. Угрозы "стихийных" еврейских погромов, раздающиеся в Москве и других городах, листовки с призывами расправиться с крымскими татарами в Крыму, открыто агрессивный тон заявлений и лозунгов "Памяти", избиения и угрозы представителям малых северных народов в индустриальных городах Крайнего Севера - зримые проявления этого "переваренного", но не отраженного государством и обществом заряда национального насилия.
Понятно, что дальнейший рост национального насилия в любой части страны чреват самыми серьезными последствиями. Полученный и уже подтвержденный в Закавказье опыт введения военного положения и использования силы против национальных движений легко может толкнуть всю систему назад - в сторону отнюдь не забытого иерархического и даже колониального общества, где интересы одних поддерживаются за счет прямого подавления других. В процессе перестройки государство поочередно пробует разные формы снижения насилия: экономическую реформу, гласность (т. е. рост открытости) и демократизацию, более гибкую национальную политику. Но все эти формы пока еще хрупки и неустойчивы и легко блокируются бюрократическими контрмерами.
Примечательно, что организованные национальные движения прекрасно осознают это и со своей стороны всячески стремятся препятствовать какой-либо эскалации насилия. И этим — осознанно или неосознанно они активно помогают государству в его объявленном движении к новому состоянию.
В. М. Сергеев
|
