НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПЛЮРАЛИЗМ И ЭКОНОМИКА
Время мифов уходит в прошлое. На наших глазах начинаются крушение догм, ломка стереотипов в одной из самых болезненных сфер нашего общества — национальной. Массовое сознание, десятилетиями питавшееся мифологизированными представлениями о "решении национального вопроса в СССР", с некоторым изумлением вдруг обнаружило неудовлетворенные национальные чаяния, оскорбленные национальные чувства, властно заявившие о себе массовые национальные движения. Выявились сложнейшие узлы межнациональных трений и противоречий. Елейные заклинания застойных времен о "единстве", "все большем сближении наций и народностей", "формировании единой общности — советского народа" обнаруживают свою явную несостоятельность. Все более настоятельным становится осознание того очевидного факта, что мы, представители разных племен и народностей, некогда объединенные общей государственной крышей и одной идеологией, — разные. Мы — очень разные, и наши отличия друг от друга вовсе не ограничиваются фольклорными костюмами и декоративными украшениями праздничных колонн.
Существенные различия между союзными республиками в экономической сфере связаны прежде всего с дифференциацией их уровней экономического развития (УЭР). По производству национального дохода на душу населения (важнейшему показателю УЭР) союзные республики в конце 80-х годов формировали четыре типологические группы: высокоразвитые, среднеразвитые, с уровнем развития ниже среднего и слаборазвитые.
В первой группе высокоразвитых республик можно выделить две подгруппы. Верхнюю из них составляют республики с наиболее высоким и практически одинаковым УЭР — Эстония и Латвия (139% к среднесоюзному уровню). Нижнюю подгруппу высокоразвитых республик образуют Литва (128%) и Белоруссия (122%).
В группу среднеразвитых республик входят Российская Федерация (111%), Украина (100%) и Молдавия (99%). К республикам с уровнем развития ниже среднего относятся Казахстан (85%), Грузия (80%), Армения (77%). Последнюю группу — слаборазвитых в экономическом отношении — составляют Азербайджан (66%) и республики Средней Азии: Киргизия (62%), Туркмения (61%), Узбекистан (54%), Таджикистан (48%). -
При этом с годами ситуация ухудшается. Если в 1970 г. на душу населения в Латвии приходилось в 2,6 раза больше национального дохода, чем в Азербайджане, то в 1986 г. разрыв между республиканскими полюсами развития в СССР — Эстонией и Таджикистаном — составил 2,9 раза. Таким образом, вместо провозглашенного сближения уровней экономического развития союзных республик на деле имеет место постепенное возрастание разрыва между ними, дифференциация углубляется.
Наличие в стране крупных регионов, существенно (почти в 3 раза) различающихся по УЭР, чревато глубокими деструктивными последствиями для экономики всей страны и требует серьезных мер для смягчения такой дифференциации. Прежде всего необходимо ускоренное развитие отсталых республик.
Однако расчеты, проведенные в сопоставимых ценах, показывают, что на деле ситуация была почти прямо противоположной. За 1971 — 1986 гг. самые высокие темпы экономического роста имела Белоруссия. Производство национального дохода на душу населения в ней возросло за эти годы на 45%. И наоборот, самые низкие темпы демонстрировали республики Средней Азии и Казахстан. Величина душевого национального дохода возросла: в Казахстане — на 7%, в Киргизии — на 4% (в среднем по СССР — на 30%. Что же касается Узбекистана, Туркмении и Таджикистана, то за эти 16 лет они не только оказались на последних местах в стране по темпам экономического роста, но и испытали абсолютное падение душевого производства национального дохода — на 2, 3 и 6% соответственно.
Следовательно, двадцатилетняя стагнация привела не только к падению темпов социально-экономического развития в целом по стране. Для трех среднеазиатских республик она означала абсолютное уменьшение душевого дохода, так что в конце 80-х годов для них он не достигает еще уровня 1970 г.
В чем причины такого положения? Быть может, в усилении демографического давления на занятое население со стороны молодых возрастов в связи с бумом рождаемости, переживаемым в этих республиках? Выясняется, однако, что прирост трудовых ресурсов и занятых в народном хозяйстве в этих районах был все же несколько выше, чем прирост всего населения, и как результат демографическое давление на занятое население (за исключением Узбекистана) снижалось. Так, в Таджикистане в 1970 г. на 1000 всех жителей приходилось 225 занятых в материальном производстве, а в 1986 г. — 226, в Туркмении — соответственно 261 и 266, в Узбекистане - 241 и 238.
Причины падения душевого дохода в другом. За те же годы общественная производительность труда уменьшилась: в Узбекистане и Казахстане — на 1%, в Туркмении — на 5, в Таджикистане — на 6%. В то же время в целом по стране она возросла на 13%, в Литве - на 21, в Грузии — на 23, в Молдавии — на 31, а в Белоруссии — на 41%. Падение производительности труда и послужило важнейшим фактором снижения душевого дохода в Узбекистане, Туркмении и Таджикистане.
Однако само падение производительности труда на первый взгляд трудно объяснимо. Оно, безусловно, не было запланировано. Знакомство с плановыми документами подтверждает: все эти годы планировался опережающий по сравнению со среднесоюзными темпами рост производительности труда в этих республиках. Так в чем же дело? Может быть, планы опережающего экономического роста были не обеспечены централизованными ресурсами, а внутренних накоплений в республиках оказалось недостаточно? Эта гипотеза требует внимательного рассмотрения перелива ресурсов между республиками.
Механизм безвозмездного межреспубликанского перераспределения ресурсов включает в себя несколько каналов, среди которых можно выделить следующие: централизованное перераспределение средств через госбюджет, применение разных цен на товары и услуги одного качества, использование равной оплаты за труд разной производительности, неконтролируемая или слабоконтролируемая миграция денег и товаров, функционирование теневой экономики. В результате действия этих и других факторов объем произведенного на территории данной республики национального дохода может не совпадать с размерами использованного. Разницу между этими величинами и составляют ресурсы, передаваемые от одних республик другим.
В результате проведенных расчетов обнаруживается, что суммарная передача межреспубликанских средств составляет в настоящее время около 2% от совокупного использованного национального дохода СССР. По участию в межреспубликанском перераспределении ресурсов все союзные республики делятся на три группы: республики-доноры, республики-реципиенты (получатели помощи) и республики, не принимающие значительного участия в межреспубликанском перераспределении национального дохода. По данным 1980 г., к республикам-донорам относились — РСФСР, Белоруссия, Латвия, Литва, Эстония; к республикам-реципиентам — Казахстан, Узбекистан, Грузия, Киргизия, Армения, Туркмения, Таджикистан, Азербайджан. Две республики — Украина и Молдавия — в 1980 г. имели практически нулевое сальдо по межреспубликанскому балансу.
Как республики-доноры, так и республики-реципиенты различаются между собой масштабами и степенью участия в перераспределении ресурсов. При том, что Российская Федерация обеспечивает свыше 70% перераспределяемых в Союзе средств, их абсолютные размеры не превышают 2,5% от величины использованного на территории РСФСР дохода. Иными словами, из каждых 102,5 руб. произведенного в РСФСР национального дохода 100 руб. используется на территории республики, а 2,5 руб. пере дается в общесоюзный фонд. Для других республик-доноров эта величина выше: для Литвы она близка к 7 руб., для Белоруссии и Эстонии — 8, а для Латвии достигает почти 11 руб.
С другой стороны, крупнейшими получателями межреспубликан ской помощи являются Казахстан и Узбекистан, получающие соответственно 31 и 28% ресурсов межреспубликанского фонда. Однако доля этих средств в общем объеме использованного национального дохода меньше: в Казахстане - 11%, в Узбекистане - 13%. Это означает, что из каждых 100 руб. национального дохода, использованного в этих республиках, на собственной территории произведено 89 руб. в Казахстане и 87 руб. в Узбекистане, а соответственно 11 и 13 руб. получены из общесоюзного фонда. Для Азербайджана эта величина составляет 4 руб., для Таджикистана и Армении — более 11, для Туркмении и Киргизии — более 13, а для Грузии достигает почти 16 руб. Такая существенная инъекция из межреспубликанских средств в экономику Грузии связана в значительной степени с расположением на ее территории многих курортов всесоюзного значения и с высокой дифференциальной и монопольной рентой, которую обеспечивает реализация выращенной в Грузии субтропической и другой сельскохозяйственной продукции на рынках других регионов страны.
Каким же образом эти перераспределяемые ресурсы воздействуют на динамику экономического развития, на выравнивание УЭР союзных республик? Здесь обнаруживается весьма любопытное явление. Для одних республик-реципиентов — Грузии, Армении, Азербайджана и в меньшей степени для Казахстана — увеличение республиканских ресурсов за счет внутрисоюзного перераспределения приводит к росту национального дохода на душу населения. В результате этого относительный УЭР этих республик (по сравнению со среднесоюзным уровнем) возрастает. За 1981 — 1986 гг. он повысился: в Грузии — с 73 до 80%, в Армении — с 73 до 77%, в Азербайджане — с 64 до 66%, в Казахстане — с 84 до 85%.
В других же республиках помощь извне приводит к прямо противоположным результатам. Возрастание объема средств, находящихся в распоряжении республики, привело к падению душевого производства национального дохода в 80-е годы: в Киргизии и Туркмении — на 2%, в Таджикистане и Узбекистане — на 8%. Следствием этого стало снижение их относительного УЭР: Киргизии — с 63 до 62%, Туркмении — с 63 до С1%, Узбекистана — с 59 до 54%, Таджикистана — с 52 до 48%. Имеются основания полагать, что получаемая по межреспубликанским каналам помощь для экономики среднеазиатских республик играет угнетающую роль, развращая ее получателей своей бесплатностью и дестимулируя в них потенции экономического роста.
Складывается весьма непростая ситуация. Во-первых, налицо существенная дифференциация союзных республик по УЭР. Имеется группа слаборазвитых республик, уровень развития которых колеблется в пределах 66—48% от среднесоюзного уровня. Во-вторых, вопреки расхожему мнению менее развитые республики имеют меньшие темпы роста, чем развитые и чем весь Союз в целом, а в отдельных республиках наблюдаются и отрицательные темпы роста. Все это приводит к еще большему их отставанию от среднесоюзного уровня. И в-третьих, увеличивающиеся объемы помощи отставшим регионам неожиданно приводят к обратным результатам. Они не стимулируют, а угнетают потенциал социально-экономического развития в этих республиках.
Вместе с тем нельзя пройти и мимо другого парадоксального факта. Самые высокие темпы экономического роста в 80-е годы демонстрировали как раз не реципиенты, а доноры. Передавая в межреспубликанский фонд значительную часть произведенного ими национального дохода, Белоруссия и Литва по темпам роста опередили все другие республики, достигнув 14- и 9%-ного прироста душевого национального дохода (в среднем по СССР — 0,5%). В итоге относительный УЭР возрос: для Белоруссии — со 108 до 122% и для Литвы — со 117 до 128%.
Если все разнообразие экономической ситуации в стране сводилось бы только к особенностям этих двух групп республик, то это давало бы некоторые основания для формулировки двух почти невероятных, парадоксальных правил.
Более развитые регионы имеют и более высокие темпы экономического роста.
Темпы экономического роста прямо пропорциональны величине ресурсов, передаваемых регионами на сторону, и обратно пропорциональны величине ресурсов, получаемых извне.
Однако реальная ситуация значительно многообразнее и сложнее. Высокие темпы роста в 70 — 80-е годы имели как высокоразвитые республики (Белоруссия, Литва), так и среднеразвитые (Молдавия, Грузия) и слаборазвитые (Азербайджан). Низкие темпы роста одинаково характерны и для высокоразвитых республик (Латвия), и для среднеразвитых (Украина, Казахстан), и для слаборазвитых республик Средней Азии. Быстрыми темпами развивались не только доноры (Белоруссия, Литва), но и реципиенты (Грузия, Армения, Азербайджан). И вместе с тем низкие темпы имелись как у реципиентов из Средней Азии, так и у доноров из Прибалтики (Латвия, Эстония).
Представленную противоречивую картину можно дополнить знакомством с характером распределения личного богатства внутри самих республик. О степени неравномерности его распределения можно получить некоторое представление по доле совокупных вкладов в сберкассах республик, приходящейся на любые 10% населения, являющегося вкладчиком Сбербанка. По этому признаку республики образуют три четко выделяемые типологические группы.
В первую из них с наиболее равномерным распределением личного богатства входят три славянские и три прибалтийские республики. На 10% населения Белоруссии, являющегося вкладчиком Сбербанка, приходится чуть более 11% суммарных вкладов в сберкассах республики, на 10% населения Украины — 13, России — 14, Латвии, Эстонии, Литвы — примерно 15%.
Вторую группу с более неравномерным типом распределения личного богатства формируют Грузия, Армения, Молдавия и Казахстан. Соответствующий показатель равен в Грузии и Молдавии 20%, Казахстане -21, Армении - 22%.
И наконец, группу республик с резко контрастным типом распределения образуют остальные республики. В Азербайджане и Киргизии 10% населения распоряжаются 33% совокупных личных сбережений, в Таджикистане — 45, в Узбекистане — 46, а в Туркмении — более 55%.
В то время как в ряде республик — Белоруссии, Литве, Грузии, Казахстане, Молдавии, на Украине — за 70—80-е годы распределение становилось более равномерным, в остальных республиках возрастала его относительная по сравнению со среднесоюзным уровнем неравномерность. К этому следует добавить, что с течением времени разрыв по характеру распределения личного богатства между республиками возрастает. Если в 1970 г. разрыв между республикой с самым неравномерным распределением и республикой с самым равномерным распределением составлял 2,8 раза, то в 1980 г. он достиг 3,7, а в 1986 г. - 4,6 раза.
Из этого видно, что хотя та или иная модель распределения личного богатства внутри республик и имеет определенную связь с уровнем их экономического развития, однако этим фактором она полностью и однозначно не определяется. Более важную роль при этом играют другие причины, прежде всего, возможно, культурно-бытовая специфика, своеобразие исторических традиций.
Другими словами, сложность и неоднозначность экономической ситуации по республикам таковы, что параметры их социально-экономического развития (УЭР, темпы роста национального дохода и производительности труда, эффективность использования получаемых извне ресурсе, тип распределения личного богатства и т.д.) вряд ли могут быть удовлетворительным образом объяснены чисто экономическими причинами. Не меньшее воздействие на них оказывают факторы субъективного характера.
В рамках действующей административной системы субъективные причины приобретают огромное значение для всей общественной, в том числе и экономической, жизни. Какие по своим профессиональным и нравственным качествам люди оказались на вершине управленческой иерархии; чья "команда" встала у штурвала государственной, партийной, хозяйственной власти в республике; какие взаимоотношения сложились у нее с центральным руководством в Москве, с республиканской технической и творческой интеллигенцией; насколько продуманна и обоснованна республиканская экономическая стратегия, принятая руководством к осуществлению; насколько принципы социальной справедливости находят свое отражение в реальной жизни; в какой степени государственный аппарат заражен коррупцией; какова духовная атмосфера в республике — все это в различной степени воздействует на экономическое положение в регионе.
Но, несомненно, более важную роль в социально-экономическом развитии играют причины, объединяемые таким понятием в самих республиках, как "национальная специфика". Широко распространенные, если не господствующие и постоянно воспроизводимые в рамках однородной этнической общности местные традиции, трудовые навыки, общественные и семейные отношения, исторический опыт, психология, мораль, бытовая культура, образ жизни, ее темп и тысячи других факторов образуют единственную, уникальную в своем роде этносоциально-психологическую среду, в значительной степени предопределяющую поведение экономических субъектов.
Эту среду можно назвать этноэкоценозом, понимая под этим термином выработанную веками и весьма устойчивую целостную общность этнических, природных, культурных, экономических, нравственных, психологических и других элементов. Комплекс этих взаимосвязанных и взаимообусловленных факторов обеспечивает как условия относительно комфортного существования этнической группы, так и поддержание в динамическом равновесии традиционных параметров ее экономической жизнедеятельности.
В условиях конкретного этноэкоценоза формируется, воспроизводится и развивается местный экономический механизм, индивидуальные черты которого находят свое отражение в присущих ему параметрах: масштабах экономики; уровне экономического развития; целях, приоритетах, структуре производства и потребления; направленности и темпах экономических изменений; типичном отношении представителей этноса к труду и его различным видам; мотивации экономических субъектов; реальном хозяйственном кодексе и действующей экономической морали; особенностях национальной экономической психологии; характере распределения общественного и личного богатства и т.д.
Поддержание этноэкоценоза в состоянии, близком к равновесию, способствует сохранению местного экономического механизма, обеспечивает динамическую стабильность традиционных для него макроэкономических показателей (уровней, темпов, структуры) и благоприятствует экономическому развитию этноса.
Массовый же приток на территорию конкретного этноэкоценоза представителей иных этносоциальных групп, носителей отношений других экономических механизмов выводит традиционную этноэкономическую среду из равновесия. Такие вторжения приводят зачастую не только к появлению очагов межнациональной напряженности, не только к деградации этических, эстетических, культурных, языковых и прочих ценностей представителей обеих этнических групп, не только к возрастанию психологической дискомфортности их жизни, но и к разрушению традиционного этноэкоценоза и к кризису импортированного экономического механизма. Следствием этого становится ухудшение экономических показателей региона.
Подобно тому как некоторые экологические катастрофы были вызваны агрессией инородных растений и животных против местных биогеоценозов (козы в Греции, кролики и кактус опунция в Австралии) , массовый приток носителей иных этнических групп на территорию сложившихся этноэкоценозов в состоянии привести к этноэкономической катастрофе. В этом случае разрушается целостная этнопсихо-экономическая среда, ломается традиционная структура производства, рвутся отлаженные временем связи, ликвидируются традиционные отрасли, промысла, ремесла, забываются навыки и опыт, происходят тяжелые, часто необратимые изменения в психике отдельного человека и этноса в целом.
Такая катастрофа поразила многие небольшие по численности народы Крайнего Севера, Сибири, Дальнего Востока — нивхов, эвенов, эвенков, ханты, манси, коряков, селькупов, саамов, чукчей. В результате беспрецедентных темпов освоения природных ресурсов на территории их расселения представителями иной этноэкономической среды традиционные этноэкоценозы во многих районах так называемого "нового освоения" оказались практически разрушенными. Традиционные виды производственной деятельности — охота, рыболовство, оленеводство — во многих регионах приходят в упадок. Коренное население деклассируется, пополняя ряды занятых неквалифицированным физическим трудом — разнорабочих, грузчиков, уборщиц, истопников и т.д. Эта категория трудящихся становится очагом проявления социальных бедствий — отчуждения, бродяжничества, пьянства, агрессивности, высокой смертности со своими постоянными спутниками — азартными играми, проституцией, нарко- и токсикоманией. Средняя продолжительность жизни у народностей Севера снизилась с 60 лет в 50-х годах до 42 лет в 80-х.
Этноэкономические катастрофы грозят и другим, более крупным, народам. Практически не изучено разрушительное воздействие миграции представителей некоренных национальностей в Латвию и Эстонию на целостность этноэкоценозов в этих республиках и как следствие на понижение темпов их экономического роста. При уменьшающейся доле латышей в населении Латвии с 56,8% в 1970 г. до 53,7% в 1979 г. темпы роста национального дохода на душу населения в республике за 1971 — 1986 гг. составили всего 10%, причем в 70-е годы - 8%, в 80-е - только 2%. При понижающейся доле эстонцев в населении Эстонии с 68,2% в 1970 г. до 64,8% в 1979 г. темпы ее роста за 16 лет составили 11%, в том числе за 70-е годы — 13%, а за 80-е годы прирост оказался даже отрицательным — 1,5%.
В то же время в соседней и более или менее сходной по общим условиям Литве, доля литовцев в населении которой незначительно колебалась на уровне 80%, темпы экономического роста были существенно выше — 19% (9% и 9%). Несомненно, что разрушение однородности этноэкономической среды и целостности местного экономического механизма не являются единственными и, возможно, главными причи нами ухудшения экономической ситуации. Но вместе с тем их нельзя и не учитывать.
Особое значение в этой связи приобретает вопрос о соотношении республиканских экономических механизмов и общесоюзного. Основное содержание региональной политики центральных органов сводится к созданию условий для более или менее пропорционального экономического развития при опережающем росте отсталых районов. Усиление диспропорциональности в программы экономического центра страны, очевидно, не входит. Однако фактические результаты отличаются от плановых.
При наличии, казалось бы, единого общесоюзного хозяйственного механизма республики развиваются не столько в соответствии с общесоюзными целевыми установками и приоритетами, сколько в соответствии с условиями местной экономической среды. Действие в течение длительного времени разнонаправленных, в том числе и прямо противоположных, тенденций экономического развития в республиках заставляет серьезно усомниться если не в существовании, то, во всяком случае, в ведущей роли общесоюзного экономического механизма по отношению к союзным республикам.
При благоприятном совпадении характеристик общесоюзного и республиканского экономического механизма темпы экономического роста республики возрастают, повышается уровень жизни ее населения, улучшается социальная ситуация. Столкновение же несовпадающих ориентиров общесоюзного и республиканского экономических механизмов приводит зачастую к этноэкономическим, экологическим и другим катаклизмам, сопровождающимся ухудшением республиканских социально-экономических показателей.
Многообразие моделей хозяйственной жизни в республиках и невозможность их однозначного экономического истолкования свидетельствуют о наличии в каждой из них особого, по-своему уникального, исключительного хозяйственного механизма, связанного с традициями. Этот механизм оказывает более сильное воздействие на уровень и динамику экономических параметров республики, чем общесоюзный экономический механизм. Очевидно, что в стране не существует единого экономического механизма, точнее: он не играет ведущей роли, а в ней функционируют несколько национальных моделей экономического механизма. Республики развиваются в большой степени каждая по своим экономическим законам, с существенной автономией от хозяйственной политики центральных государственных органов.
Дополнительную "прочность" республиканским экономическим механизмам обеспечивает тенденция возрастания этнической однородности для ряда союзных республик. Так, с 1959 по 1979 г. доля лиц коренной национальности в общей численности населения возросла: в Лит ве - с 79,3 до 80%, Грузии - с 64,3 до 68,8, Армении - с 88,0 до 89,7, Азербайджане — с 67,4 до 78,1, Казахстане — с 30,0 до 36,0, Узбекиста не—с 62,2 до 68,7, Киргизии — с 40,5 до 47,9, Таджикистане — с 53,1 до 58,8, Туркмении - с 61,0 до 68,4%.
Для шести республик национальная однородность населения снижалась. Доля русских в численности населения РСФСР уменьшилась с 83,3 до 82,6%, украинцев на Украине — с 76,8 до 73,6, белорусов в Белорус сии — с 81,1 до 79,4, молдаван в Молдавии — с 65,4 до 64,0, эстонцев в Эстонии - с 74,6 до 64,8, латышей в Латвии - с 62,0 до 53,7%. Какие причины послужили основой для снижения этнической однородности в этих республиках? Поскольку разница в темпах рождаемости и естественного прироста для представителей большинства национальностей, проживающих в этих республиках, невелика, то возможны следующие варианты: либо эмиграция лиц коренной национальности за пределы республики, либо иммиграция представителей других этнических групп в республику, либо сочетание и того и другого. Изучение ситуации показывает, что для всех республик, кроме РСФСР, определяющим фактором в изменении этнического состава была иммиграция лиц других национальностей, прежде всего русских. Результатом этого стало увеличение их доли в численности населения этих республик.
Особый интерес в этой связи представляет изучение миграционного поведения различных этносов. По характеру и направленности миграции их можно разделить на две группы: нации с так называемым "союзным" сознанием и поведением и нации с "республиканским" сознанием и поведением.
Для первых из них характерно восприятие в качестве родины всей страны — Союза ССР. Соответствующее этому восприятию миграционное поведение сводится к расселению части представителей данных этносов по территории страны за пределами национальной республики и сокращению их доли в численности населения республики, названной по их имени. Так, с 1959 по 1979 г. доля русских, проживающих в РСФСР, в общей численности русских, проживающих во всей стране, уменьшилась с 85,8 до 82,6%, доля белорусов в Белоруссии - с 82,6 до 80,0%. Из национальностей, давших наименования автономным республикам, "союзный" тип поведения был характерен в 1959—1979 гг. для башкир, татар, марийцев, удмуртов, чувашей.
Для подавляющего большинства других народов определяющим является "национальный" тип сознания, рассматривающий в качестве своего родного очага не всю страну, а только свою республику. "Республиканский" тип поведения приводит к усилению миграции данного этноса в свою республику из-за ее пределов и повышению в ее населении доли лиц коренной национальности. С 1959 по 1979 г. доля узбеков, проживающих в Узбекистане, в общей численности узбеков, проживающих во всей стране, возросла с 83,8 до 84,8%, казахов в Казахстане — с 77,2 до 80,7, азербайджанцев в Азербайджане — с 84,8 до 86,0, литовцев в Литве — с 92,5 до 95,1, латышей в Латвии — с 92,7 до 93,4, киргизов в Киргизии — с 86,4 до 88,5, таджиков в Таджикистане — с 75,2 до 77,2, армян в Армении — с 55,7 до 65,7, туркмен в Туркмении — с 92,2 до 93,3, эстонцев в Эстонии — с 90,3 до 92,9%. Среди национальностей автономных республик "национальный" тип поведения присущ бурятам, кабардинцам, балкарцам, калмыкам, карелам, коми, мордве, осетинам, чеченцам, ингушам, каракалпакам.
Нечетко выраженные тенденции миграционного поведения в эти годы оказались у украинцев, молдаван и грузин. Однако поскольку их Доля в населении Украины, Молдавии и Грузии весьма высока и равнялась в 1979 г. соответственно 86,2, 85,1 и 96,1% от численности всех лиц данных национальностей, проживающих в стране, это все же роднит характер их миграционного поведения и этнического сознания с "национальным" типом поведения и "национальным" типом сознания.
Таким образом, крупнейшим по численности народам практически только двух союзных республик — русским и белорусам — в 60—70-х годах были присущи "союзное" сознание и поведение. Для крупнейших народов остальных союзных республик характерны "республиканское" сознание и поведение. Наличие четко выраженного такого типа сознания и поведения дает дополнительное подтверждение внутренней целостности местных экономических механизмов.
Теперь можно подвести некоторые итоги. Действительное экономическое развитие СССР осуществляется в результате сочетания по крайней мере 15 республиканских и общесоюзного экономических механизмов. Очевидно, что к этому надо относиться как к объективной реальности, предоставив республикам существенно большие возможности для разработки и осуществления стратегии их экономического развития, для выбора отраслей специализации республиканского хозяйства, для определения их индивидуальной экономической ниши в традиционном и современном секторах производства.
Наилучших результатов союзная экономика может достичь в случае максимального соответствия производственной деятельности в каждой республике исконным традициям ее населения, его опыту, трудовым навыкам, психологии, специфике его этноэкоценоза. Что же касается увязки весьма различных республиканских экономических механизмов в одно целое, то способ ее осуществления хорошо известен и давно уже опробован историей — это общий рынок. Он обеспечивает соизмеримость и эквивалентность обмениваемых товаров и является более эффективным и цивилизованным средством по сравнению с административным механизмом, которому он должен прийти на смену. Кто же, где и каким образом произвел товары для общего рынка — в Прибалтике ли, За кавказье или Средней Азии — это для покупателя, вышедшего на общесоюзный рынок, не имеет большого значения.
Однако наряду с рыночным как основным механизмом перераспределения ресурсов должно сохраниться место и для нерыночных, неэквивалентных, безвозмездных отношений.
Необходимость самого факта перераспределения части ресурсов между регионами страны не может быть подвергнута сомнению. Безвозмездный перелив ресурсов от более развитых регионов страны к менее развитым характерен для всех государств современного мира, проводящих активную региональную политику: для социалистических — Чехословакии, Югославии, Китая; для капиталистических — Италии, Великобритании, ФРГ, Испании, Канады; для развивающихся — Бразилии, Аргентины, Нигерии, Индонезии. Более того, безвозмездный перелив ресурсов осуществляется не только на внутригосударственной, но и на межгосударственной основе. Так, в рамках международной про граммы "Официальная помощь развитию" развитые капиталистические страны передавали развивающимся странам в 80-е годы от 10 до 15 млрд. долл. ежегодно. В отдельные годы помощь развивающимся странам со стороны такого нефтеэкспортера, как Кувейт, достигала 3% его валового национального продукта. Поэтому внутристрановой перелив ресурсов — явление вполне логичное и закономерное. Другое дело — масштабы предоставляемых ресурсов, направления, структура и условия их использования. Эти вопросы нуждаются в серьезных изменениях.
Прежде всего необходимо выработать разумную систему платежей в общесоюзный бюджет на осуществление централизованных программ. В основу этой системы, очевидно, необходимо положить принципы взимания пропорционального или даже прогрессивного подоходного налога — так, чтобы более развитые республики вносили относительно большую часть средств, а менее развитые — меньшую.
Во-вторых, должны быть уменьшены суммы, безвозмездно передаваемые некоторыми республиками в общесоюзные фонды. 8 —11% от использованного в республике национального дохода представляются слишком большой величиной.
В-третьих, назрела необходимость создания межреспубликанского инвестиционного банка (фонда), ресурсы которого предоставлялись бы нуждающимся в них регионам на целевые проекты на условиях возвратности, срочности, платности, что повысило бы рациональность и эффективность их использования.
Вполне созрели также условия и для отказа от исключительно вертикальных связей между республиками через центр. Необходимо развитие прямых межреспубликанских экономических связей без какого бы то ни было вмешательства и контроля из центра. На двусторонней и многосторонней основе можно было бы осуществлять не только простейшие торговые операции, но и переходить к долгосрочному кредитованию взаимовыгодных проектов.
Реальный плюрализм республиканских экономических механизмов требует не только признания его как такового, не только учета особенностей национальных экономических механизмов при проведении централизованной политики, но и кардинальной перестройки механизма экономических взаимоотношений как между республиками и центром, так и между самими республиками.
Ф. Д. Климчук
|
