Квазинациональная агрессия
Нам представляется сомнительным утверждение, что созидающий патриотизм и разрушительный шовинизм (национализм) — две диалектически связанные стороны единого явления — гражданской активности, вызванной установкой общества на перестройку и атмосферой гласности. Нельзя всякому отклонению и болезни придавать статус диалектики. Впрочем, стремление отнестись конструктивно к любому проявлению активности понятно.
Сознание опасности раскола в такой критический для развития нашего общества момент побуждает публицистов искать в любом проявлении социальной активности положительные моменты, рациональные зерна. Они прежде всего хотят убедить своих оппонентов в возможности объединения на почве критического патриотизма как единственно плодотворной позиции. Отсюда — либеральная тональность в большинстве статей об экстремистских движениях. Так, авторы публикации в "Огоньке" прежде всего перечисляют "добрые дела" участников общества "Память" (хотя из статьи неясно — дела ли это или призывы). "Эти люди становятся на пути механизмов, направляемых бездушными приказами на разрушение памятников нашей культуры. Они способствуют возврату старых имен улицам и площадям, народных традиций, фольклора" (10, с. 4). Ни один из участников "Памяти", занятых этими патриотическими делами, авторам статьи, однако, неизвестен, во всяком случае не назван. Люди, известные им по именам или "званиям" (всегда помпезным: "бесстрашный народный трибун", "великий борец за трезвость") , занимаются совсем другим делом — они выявляют "международный заговор сионизма и масонства" против нашей страны. Враги, по словам лидера "Памяти" Д. Васильева, "проникли во все поры нашего общественного организма" (цит. по: 10, с. 5). Обнаружить это можно с помощью особого рода анализа печатной и изопродукции. Например, если провести на афише русского ТЮЗа мысленную линию из одного угла в другой, "мы увидим такой символ: меч упирается в русского мужика". "Это до какой наглости дойти надо! Мечом — в русского человека?!" (цит. по: 10, с. 4).
Главный способ борьбы масонов с Россией — террор. Линии метрополитена в столице, оказывается, прокладываются так, "чтобы можно было без труда взорвать важнейшие госучреждения" (10, с. 4). Другое мощное "средство разложения нации" — спаивание народа, в частности через детские молочные кухни. "Ученые установили, что в кефире содержится полтора процента алкоголя. Значит, кому-то выгодно спаивать наших детей" (цит. по: 10, с. 5).
Программа действий общества, таким образом, никакого отношения к восстановлению старины и вообще к созиданию не имеет. Напротив, она однозначно устремлена к разрушению, пронизана прямыми призывами к гражданской войне. "Смелее находите и называйте вражеские конспиративные квартиры... Установите контроль над средствами массовой информации, выявляйте продажных журналистов и расправляйтесь с ними!" (цит. по: 10, с. 5).
И тут обнаруживается любопытная вещь: враги, как можно судить по их именам, названным в этой и других публикациях, выявляются не только, а может быть, и не столько по национальному признаку. Общество устроило обструкцию руководителю Новгородской экспедиции, подлинному спасителю нашей старины члену-корреспонденту АН СССР В. Л. Янину; Д. Васильев охарактеризовал как "работающую на сионизм" деятельность крупнейшего исследователя отечественной культуры академика Д. С. Лихачева (10, с. 5). Аналогичные по идеологии белорусские деятели обвиняют в отсутствии патриотизма людей, составляющих гордость современной белорусской культуры, — писателей Алеся Адамовича и Василя Быкова. Масонам они пособничают, оказывается, своей пацифистской деятельностью, сионизму — пропагандой искусства своего великого земляка художника Марка Шагала. "В "черных списках" "Памяти" — редакторы газет и журналов, активно пропагандирующих перестройку, авторы книг о терроре в годы сталинизма — независимо от их национальности. Поэтому нам представляется поверхностным понимание эксцессов "Памяти" как издержек патриотизма" (10), усиленных атмосферой гласности.
Итак, гласность только выявила крайние формы умонастроений в нашем обществе, направленные против гуманизма, иногда закамуфлированные под "национальное", иногда искренне "спутанные". Черносотенные организации прошлого века справедливо поминаются в исторических публикациях о "Памяти", но просто назвать их и на этом остановиться — значит утерять ощущение преемственности этих тенденций. О ней — преемственности — пишут авторы статьи в "Огоньке": "...чего же следовало ожидать? Легкой капитуляции тех, кто годами и десятилетиями уже противостоял процессам, объединенным сегодня в деле и понятии перестройки? Они ведь и генетику в свое время искореняли, и кибернетику запрещали как вредные явления, чуждые, опасные и непатриотич ные" (10, с. 5). Не случайно эти тенденции все сильнее проявляются в отношении широкого мирного сосуществования. Предупреждение писателя А. Адамовича о возможности тотального уничтожения человечества в ядерной войне авторы упомянутой статьи в "Политическом собеседнике" В. Бегун и В. Бовш (статья называется "С позиций абстрактного гуманизма") толкуют в таком духе: "Вот начинается эта война, приходит агрессор, и он, как некогда фашистские палачи, пытает и ставит к стенке ваших родителей... понятно поведение каждого в этом случае — нужно защищать отца и мать... Оказывается, есть писатель, который убеждает нас, что теперь так нельзя. Необходимо, говорит он, пощадить палача, ибо возмездие чревато страшными последствиями" (2, с. 6).
А в статье "Украденный фонарь гласности", опубликованной в том же минском журнале, В. Бегун обвиняет в сионизме художника Шагала на том основании, что он наряду с другими храмами расписывал и синагогу. "Думается, — пишут авторы письма в "Литературную газету", — что подобного рода понятия и служат "теоретической" основой для экстремистов пресловутой "Памяти" (2). Определение "теоретической" разумно взято в кавычки. Очевидно, что у истерик и угроз никакой теории нет, а есть некоторое психическое состояние, только отчасти обусловленное социально. Но вопреки этой очевидности большинство публицистов связывают деятельность "Памяти" и — шире — такие явления, как шовинизм и агрессивный национализм, с явлением чисто духовного, философского порядка и даже с религией. Слова "церковь", "святыня", "православие", употребляемые ораторами "Памяти", воспри нимаются как маркеры их религиозности. То же делается в отношении других религий. Бурный протест общественности восточных рес публик вызвала статья И. Беляева в "Литературной газете" от 20 сентября, акцентирующая реакционно-националистическую роль ислама.
"...Я читал в одной статье, — говорит, например, Р. Гамзатов, — что надо, дескать, переименовать те или иные названия и имена, связанные с религией. Я не за ислам, но от того, что я буду Василий Гамзатов, а не Расул Гамзатов, ему что, автору той статьи, полегчает?
Даже название ансамбля "Ялла" похоже, по его мнению, по звучанию на слово "аллах". Народ сам себя создает, сам выбирает имена. Насилие здесь бесплодно. Когда в свое время уничтожали мечети, уничтожали и историю, и архитектуру, и культуру народа" (6, с. 6).
Особенно топорно предпринята попытка связать шовинизм и религию в статье Е. Лосото, опубликованной в "Комсомольской правде" (11). Беда "Памяти", по ее мнению, в том, что на ее знамени "не социализм как отечество, а своя усадьба с угодьями как отечество, православие как отечество" (11, с. 2). Совершенно фантастически определяется в статье теоретический багаж "Памяти" — "бессовестная смесь клерикализма и мистицизма с "ленинизмом" (11).
Если бы Е. Лосото обратилась к текстам идеологов "Памяти", она увидела бы, что сила их ненависти к христианству не уступает силе ненависти к евреям, иностранцам, демократам, либералам, современным по облику и профессии женщинам, эсперантистам и многим другим "врагам рода человеческого". Род же человеческий, по их понятиям, — это некогда порабощенный "внуком раввина" Владимиром Святым (Красное Солнышко) языческий арийско-славянский род, владевший во время оно полумиром, в том числе и горой Сион (Сиян), и рекой Дон (Иордан). Пиратски изданные тексты эти нет возможности полноценно библиографически цитировать, но они широко привлекаются и ораторами "Памяти", и пишущими о ней. В ненависти к христианству они вполне логичны: религия всечеловеческого братства, для которой нет "ни эллина, ни иудея", религия, написавшая на своем знамени "Не меч, но мир", несовместима с идеологией террора и гражданской войны. Но с ними несовместима любая религия, поскольку любая религия — это система воззрений на мир, предлагающая человеку способ духовного приобщения к безусловно существующей (хотя и не на конкретной земле) гармонии, дающая возможность осмыслить свое существование и примириться с ним, с его тяготами во имя высших ценностей. В этом последнем религия альтернативна научному атеизму, но при том совме стима с ним в практической деятельности.69
Убедительный исторический довод в пользу нерелигиозной природы террора под националистическими лозунгами дает история геноцида армян в Османской империи. Уже упомянутую рецензию на книгу об этой трагедии австрийского писателя Франца Верфеля "Сорок дней Муса-дага" много лет назад написал Карапет Палджян — румынский армянин, ныне Католикос всех армян Вазген I. И вот сегодня журнал "Дружба народов" печатает эту рецензию вместе со специально написанной для журнала статьей Католикоса.
В рецензии дана совершенно объективная интерпретация знаменитого романа. Положив в основу романа строго документальную основу, Верфель, годами работавший в архивах, опросивший тысячи армян и турок, показал, что "организатор погромов — не турецкий народ, а иттихат, т.е. "европеизированный" (как теперь говорят, "квазимодернизированный". — В.Ч.) турок, который превращается в западного человека, корыстолюбивого и расчетливого обывателя, но, безусловно, без осознания вековой культуры европейца.
В сознание такого турка проникает именно европейский мещанский национальный идеал, разрушив все, что определяло у прежнего турка веру и совесть, и ничего нового не поставив на их месте.
Турок-иттихат отныне имеет вместо совести политическую пантюркистскую программу" (17, с. 228—229.).
Лидер и вдохновитель геноцида, ни во что, кроме власти, не верующий циник говорит посланцу гуманистической Европы — немецкому пастору: "Вы сегодня считаете нас восточными дикарями, темными мусульманами, но завтра вы — цивилизованные люди — повторите наш эксперимент". А в это время группа мусульманских богословов и противников иттихата тайно собирается для обсуждения возможностей сопротивления геноциду, выходит на связь с гуманитарными кругами Европы, организует спасение отдельных жертв геноцида. Это историче ский факт. И таким же историческим фактом становится на наших глазах травля русских ученых и писателей обществом "Память"; расправы над казахами, азербайджанцами, узбеками, сопротивлявшимися произволу и коррупции, — у них, на "малой Родине". Осмысление таких фактов должно способствовать совершенствованию национальных отношений и повышению аналитического уровня злободневной публицистики.
Пока он невысок. Статья А. Черкизова "О подлинных ценностях и мнимых врагах" (22) несколько шире других, даже "географически". Она затрагивает не только историко-патриотическое объединение "Память" в Москве, но и "Отечество" в Свердловске, "Спасение" в Ленин граде. В статье дана наиболее точная и объективная оценка, сформулированная в первом ее абзаце.
"Неформальный, самодеятельный характер этих обществ привлек к ним многих честных людей, глубоко заинтересованных судьбами отечественной культуры... но все чаще стало обнаруживаться, что в составе этих обществ возникли группы крикливых "лидеров", которые назойливо и упорно пытаются увести свою аудиторию от конкретных дел в область пустопорожних дискуссий и вредных противопоставлений" (22, с. 3).
Последнее делается по разным параметрам. Например, по революционным • заслугам. "Цитируемый Черкизовым оратор "Памяти" из Новосибирска считает, что самое главное — выяснить, "какие нации, народности и этнические группы... создавали предпосылки для революции" (22, с. 3). В данном случае, чтобы отметить: не азербайджанские и грузинские, во главе с еврейской интеллигенцией, а русские. (Но может выясняться это и с.другим знаком!) Отвечая, Черкизов напоминает, что в статьях Ленина всегда говорится не о "русском", а о "российском" пролетариате; подчеркивается, что интернациональный капитал может одолеть только интернациональный труд.
Однако главные свои аргументы против шовинизма автор ищет в деятельности указанных обществ. Для нее характерны доносы в виде "открытых писем", порочащих честь ученых бездоказательными обвинениями; публичные лекции с обвинениями ряда видных ученых в пособничестве сионизму и масонству. О нравственном уровне прокуроров из "Памяти" дает представление биография В. Емельянова, зарубившего топором свою жену. Его труд "Десионизация" автор статьи называет "образчиком невежества и мракобесия" (22).
К сожалению, статья изобилует стереотипными приемами словесной диффамации (не "поездка", а "вояж"), содержит сомнительные аргументы типа "общество "Память" дурно потому, что его хвалят радиоголоса". Все это должно быть за бортом серьезной информации. Важно другое: в статье названы наряду с "неформалами" легальные, чиновные, остепененные авторы трудов, пропагандирующих концепцию заговора сионистов и масонов, — Е. Евсеев, В. Бегун, А. Романенко70.
Автор убежден: масонство и сионизм — просто кодовые сигналы для возбуждения всеобщей подозрительности и вражды, "спекуляция, направленная на торможение перестройки" (22).
Таким образом, все публикации о "Памяти" сосредоточены на идеологической основе движения, на его несовместимости с научным марксистским подходом к проблеме национального, с принципами ин тернационализма. Очень бегло указывается на психологическую природу склонности к такой идеологии — подозрительность, мнительность, комплекс "врагов". Атавистически присущий человеческому сознанию вообще, в нашем обществе он исторически искусственно и искусно возбужден политикой и пропагандой сталинизма, с ее присущим всякой деспотии принципом "разделяй и властвуй", усиленным установкой на "рост классовой борьбы по мере укрепления социализма". Этот нарыв сейчас активно вскрывается передовой публицистикой в материалах на правовые и этические темы, только отдельными отголосками проникая в область национальных отношений.
Таков, например, самокритический порыв В. Астафьева в статье об Отечественной войне: "Ну, врагами, изменниками, шпионами, христопродавцами и прочей нечистой силой меня не удивишь, сам есмь Отечества моего сын и, чуть что, как и все россияне, горазд бочку на них катануть"71.
Без глубокой научной основы борьба с национализмом выродится в бессмысленный, бесплодный нигилизм по отношению к национальным культурам.
"На волне роста национального самосознания всплывают псевдопатриотические преувеличения особости и особых достоинств своей национальной культуры, своей национальной психики и нравственности. Мы сегодня сталкиваемся с вспышками националистических настроений и экстремистских спекуляций. Для многих писателей, и не только писателей, есть элемент неожиданности и в экстремизме лидеров "Памяти", и в дурной активности просионистской, так называемой "инициативной группы" псевдоборцов против антисемитизма, признаемся, неожиданны были для многих из нас эксцессы в Алма-Ате и среди крымских татар, и в столицах прибалтийских республик", — говорится в докладе Ю. Су ровцева.
Но не на "волне роста национального самосознания" появилась трагедия Алма-Аты. Нурсултан Абшиевич Назарбаев (новый председатель Совета Министров Казахской ССР, член ЦК КПСС) всем своим драматическим — чудом не трагическим — опытом познал истинные ее причины. Многолетний борец с кликой Кунаева, он знает цену и "интернационализму" и "патриотизму" — официальным вывескам "республики всех языков". В его статье-интервью "Исцеление" приведен поистине потрясающий пример абсурдности бюрократического интернационализма. Уборку целинного хлеба в Северном Казахстане вполне можно было бы проводить собственными силами. Но "по велению интернационального долга" принято приглашать механизаторов "братских республик", "бросать" на уборку воинские части. А между тем "каждый механизатор, "завезенный" с Украины, из РСФСР, из Прибалтики, обходится хозяйству 400 — 500 руб. за сезон... 500 — 600 руб. обходится переброска одной машины... На людей со стороны в прошлом году хозяйства затратили 11,3 млрд. руб. Еще деньги ушли на передислокацию воинских батальонов, на переброску автотранспорта из южных областей — 4,5 млн.; да в 10,1 млн. руб. обошлось государству сохранение 75% зарплаты занятых на уборке шоферов-варягов..." (16, с. 197).
Таков был "интернационализм". Еще менее можно говорить о "национализме" в смысле особой любви и уважения к людям своей национальности или хотя бы солидарности с ними. Да, в тот трагический декабрьский день казах поднял руку на русского. Но все предшествующие годы не казах с русским — казах с казахом сходились в смертной борьбе. Скупо и все-таки выразительно рассказывает Назарбаев, чего ему стоило выступление против приписок: "Травля мафии с угрозами жизни семье, с провокациями и подлогами". После выступления Назарбаева на XXVII съезде его подчиненных под угрозой увольнения с работы и исключения из партии заставляли писать на него доносы: казахи — казахов — на казаха. А рядом активно плели паутину махинаций и интриг "дети всех языков": бывший управляющий делами ЦК Статенин, крупные начальники (ныне уголовные преступники) Лысый, Каспаков (16, с. 201-202).
Иллюзорность национального характера конфликта проявилась в одной существенной детали. В те декабрьские дни бунтовавшая молодежь "высказывалась в том смысле, что мы, дескать, не против русского в руководстве, но пусть этот русский будет выходцем из Казахстана, а не со стороны" (16, с. 208). Требование само по себе резонное, но сообщающий этот факт Назарбаев, человек, варившийся в том котле и понимавший, что к чему, продолжает свою мысль: "И даже называли фамилии вероятных кандидатов. Откуда была такая информированность? Ясное дело, таким образом бывшее руководство пыталось сохранить влияние. Если уж выдвигать — неважно, кто он по национальности, но пусть будет зависим от прежних руководителей..." (16, с. 208—209).
То же говорил Назарбаев иностранным журналистам (на пресс-конференции в казахском Совмине в феврале 1987 г.) : "Это была отчаянная попытка врагов перестройки удержаться "на плаву". Для достижения этой цели, по их мнению, все средства были хороши.
Для Назарбаева реальна не национальная, а скорее "сословная" специфика: он убежден, что декабрьские события — "разгул групп студенческой и учащейся молодежи, не знающей жизни... Рабочих среди них были "единицы", а в целом дружины трудовых коллективов дали отпор националистам", — утверждает он72.
Несколько иначе подходит к анализу декабрьских событий его земляк писатель Ануар Алимжанов. Относительно мотивов ущемленных перестройкой идеологов движения он полностью согласился бы с позицией Назарбаева, но в осмыслении поведения молодежи он переносит акцент на объективные причины протеста — с вины на беду. В середине 60-х годов, пишет он, в республике произошел демографический взрыв. За ним должен был последовать строительно-культурный бум. Но строителям монументальных бань и помпезных особняков было не до школ. "Чьей-то умелой рукой на площадь были выведены в основном те, кто родился в середине 60-х. На их глазах закрывались сотни начальных школ, и они вынуждены были уходить в интернаты, жить обособленно, а потом нередко за взятки или по покровительству "своих" поступать в техникумы и вузы" (3, с. 3).
Естественно, что с такой позиции автору представляется неадекватным масштаб применения наказаний к молодежи: "...число наказанных (исключенных из вузов и техникумов, из комсомола, получивших взыскания) перевалило уже далеко за две тысячи" (там же). Распространение принципов милосердия на сферу национальных конфликтов — злободневная задача. Об этом говорят и письма к автору, и анонимные звонки. "Вы защищаете своих. Тех, кто вышел на площадь, надо бы расстрелять на месте и вас вместе с ними" (3). Опять же не следует думать, что национальность ограждает автора от угрозы расстрела хотя бы со "своей" стороны. "Вы предали интересы казахов, и вы должны в течение 24 часов вместе с семьей убраться из Алма-Аты в Россию, иначе вы приговорены", — был и такой звонок (там же).
Надо сказать, что призывы "наказывать за шовинистическое слово", прозвучавшие в письмах читателей по поводу общества "Память", не нашли поддержки у научной и литературной общественности. Закон демократии: на слово отвечают словом. А что до формулы "слово тоже дело" — она справедлива и для ответного слова. Оно и должно стать делом борьбы с шовинизмом и национализмом. Менее всего повинна в этих эксцессах демократизация.
Эта проблема обсуждается эстонским социологом Э. Сависааром (19).
Национальное и культурное: проблема исследования
"Уход от действительности проявляется и в изучении национальных отношений. Именно в этой сфере, как ни в какой другой, накопилось много устаревших догматических оценок, неадекватных практике", — цитирует эстонский социолог Э. Сависаар члена Политбюро ЦК КПСС А. Н. Яковлева73.
Оригинальность его позиции в том, что он отвергает традиционный путь анализа острых социальных проблем: сначала решение вышестоящего органа, затем его изучение в массах. Не резонно ли сделать наоборот: выслушать соображения по национальному вопросу каждого жителя республики, потом провести дискуссии среди коммунистов и общественности. Позиции, сформированные в ходе свободного обмена мнениями, послужили бы основой для выработки установок партийного пленума.
Догматическое толкование национального вопроса — это, по мнению автора, "составная часть выдвинутой в начале 60-х гг. концепции ускоренного строительства коммунизма (19, с. 33). Сквозь призму этой теории сегодняшний день виделся неким симбиозом "ростков коммунизма", "элементов незрелого коммунизма" и "пережитков капитализ ма". Национальные различия были отнесены к числу пережитков.
Между тем, по мнению автора, национальные отношения следует рассматривать "на фоне происходящих в обществе демографических, экономических и социальных процессов" (19, с. 41). Для Эстонии он считает особо значительными в этом отношении следующие процессы.
1. Низкая рождаемость, не обеспечивающая даже простого воспроизводства населения (в 1978, 1979, 1980 и 1985 гг. — даже со знаком минус).
2. Большая, растущая миграция в республику (в 1984 г. миграционное сальдо — 6 тыс., в 1985—1986 гг. — 8 тыс. человек).
3. Уменьшение приверженности родному языку.
4. Уменьшение доли эстонцев в населении республики (от 75% в 1959 г. до 61% в 1986 г.; а в северо-восточной части эстонцы стали меньшинством).
Все это, по мнению автора, "не может не оказывать влияния на межнациональные отношения и представления о будущем эстонской нации" (19, с. 48).
Падение национального самосознания, считает Сависаар, в какой-то мере результат порочной экономической политики, ложно понятого интернационалистского воспитания. Бессмысленный с точки зрения стратегических задач производства ввоз рабочей силы размыл ее "национальное качество". Само это понятие пресса третировала как "националистическое". Для автора бесспорно: "Производительность труда и его качество зависят не только от пола, возраста, свидетельства об образовании, но и от того, какие трудовые и культурные традиции были преобладающими там, где человек вырос...
Но в общем уравнительном ажиотаже все народы виделись на одно лицо. Упущены и возможности наших национальных трудовых традиций" (19, с. 48). А между тем "этнокультурное влияние на производство признается и используется во всем мире" (18).
Автор сообщает, что ученые Института истории партии ЦК КПЭ провели основательное исследование отношения к труду работников разных национальностей и надеются на полезность полученных данных для производства.
Высокий, на наш взгляд, уровень анализа той же проблемы демонстрирует литературовед и публицист Г. Гачев.
"Особенно остро задача национального понимания встала в XX в. Тут парадокс: с одной стороны, народы мира максимально сближаются по образу жизни, быту, производству, культуре, а с другой — обостряется национальная чувствительность" (7, с. 157). Причина — в частоте контактов: чем больше люди общаются, тем яснее они видят свои различия.
Развитие национальных чувств, если оно не искажено, — процесс вовсе не центробежный по отношению к идее всечеловечности. Тут методологически важно понимать, что народ, нация — не механическая часть целого.
"И человечество — целостность, и народ — целостность, каждый видит всю Вселенную... но в особом аспекте, повороте. Возникает спектр национальных пониманий мира". В качестве гипотезы возникло у автора представление, что "у каждого народа есть свой склад мышления", который предопределяет его картину мира, а через нее и деятельность. Но на рационально-логическом уровне эта гипотеза недоказуема: "Кант, Платон, Юм, Вундт, Джеймс — все вроде однотипной формальной логикой работают" (7, с. 165).
Другое дело, сравнивать народы по климату, языку, пейзажу, пище. "Они непрерывно питают и воспроизводят национальные склады бытия и мышления", порождают национальные образы мира — эти "сны наро дов о Едином". Изучение их — не проявление национализма, а, напротив — единственный способ убедиться "в ограниченности и локальности наших даже самых общих представлений" (7, с. 167).
Автор отстаивает диалектический взгляд на категорию "национальная особенность". В познании и освоении мира "это и подмога, и помеха, плодородящая почва... и сбивающий "шум" (7, с. 167).
Предлагая — с этой оговоркой — читателю свои описания национальных культурных целостностей (итальянский образ мира, английский, американский), Гачев с готовностью встречает его возможный вопрос: "А не подкармливает ли такое исследование национализм?"
"Именно когда не погружаются в глубокое изучение национальной специфики, а топчутся в преддверии, бесконечно повторяя-заклиная про "единство национального и интернационального", ребячество нацио нализма может втемяшиться от малого узнания некоей лестной про себя особенности. Но глубокое спокойное исследование только раскрывает каждому народу глаза на бездну красоты, силы и незаменимую ценность культуры другого народа, пестует трепетное уважение к ее уникальности" (7, с. 191).
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Айтматов Ч. Как слово наше отзовется... — "Дружба народов", 1987, № 2, с. 234-246.
2. Алексиевич С, Быков В. Кто украл фонарь гласности. — "Советская
культура", 3 октября 1987, с. 6.
3. Алимжанов А. Искусство взаимопонимания. — "Литературная газета", 1987, 14 октября, с. 3.
4. Балашов Д. Всегда в окружении фактов. — Там же, 7 октября, с. 5
5. Великий Октябрь и литература. — Там же, с. 2.
6. Гамзатов Р. Над и под крылом орла. — "Огонек", 1987, № 41, с. 4—7.
7. Гачев Г. Национальные образы мира. — "Вопросы литературы", 1987, № 10, с. 156-191.
8. Гурвич-ЛищинерС. Честь имени русского. — "Новый мир", 1987, № 5, с. 236-238.
9. Джунусов М. Таблица уважения. — "Советская культура", 28 мая 1987, с. 3.
10. Головко А., Павлов А. О чем шумите вы? — "Огонек", 1987, № 21, с. 4-5.
11.Лосото Е. В беспамятстве. — "Комсомольская правда", 22 мая 1987, с. 2
12. Лихачев Д. Золотое слово русской литературы. — Слово о полку Игореве. М., 1987, с. 3-20.
13. Лихачев Д. Достоинство культуры. — "Огонек", 1986, № 48, с. 9—14.
14. Л и ч у т и н В. О горе-злосчастии. - "Октябрь", 1987, № 10, с. 144—178.
15. Матевосян Г. Несколько слов о Василии Белове. — "Литературная Армения", 1986, № 10, с. 77-79.
16. Н а з а р б а е в Н. Исцеление. — "Дружба народов", 1987, № 9, с. 195—209.
17. Палджян К. Армяне Муса-дага в романе Франца Верфеля. — Там же, № 8, с. 227-234.
18. Панкин Б. Время и бремя посягать. — "Московские новости", 1987, № 41, с. 3.
19. С а в и с а а р Э. О национальных отношениях в Эстонии. Ч. 1 : 1970—1980 гг. — "Радуга", Таллин, 1987, № 10, с. 32—48.
20. Суровцев Ю. Великий Октябрь и современная литература. — "Литературная газета", 14 октября 1987, с. 1—3.
21. Ткаченко В. Родина дана нам один раз и до самой смерти. — "Правда", 21 августа 1987.
22. Черкизов А. О подлинных ценностях и мнимых врагах. — "Советская культура", 18 июня 1987, с. 3.
Г.Г.,Д.Д.
И меня в семье великой,
В семье вольной, новой,
Не забудьте, помяните…
Т.Шевченко
Очевидно, Павло Тычина, который в 1938 г. писал о "чувстве семьи единой", считал, что мечта Тараса Григорьевича Шевченко исполнилась. Тем не менее можно полагать, что романтическая устремленность поэта XIX в. и реальность этнофедеративного устройства, закрепленного в сталинской Конституции, суть вещи принципиально разные. Именно это различие делает крайне рискованным употребление "семейных" метафор применительно к ситуации, сложившейся в СССР.
Уподобление государства семье лежит на поверхности, но корни его принадлежат глубочайшей архаике, прорастая из организации первобытного стада и патерналистской (в переносном и в прямом смысле) роли вожака. В более сложно организованных социальных структурах недифференцированный патернализм вождя (властолюбие в сочетании с повышенной репродуктивной активностью — Цезарь, Нерон, Иван IV, Генрих VIII) вызывал общественное осуждение, но вместе с тем фиксировал патерналистские установки низов. С другой точки зрения (А.Кардинер) ценность "царя-батюшки" в тех или иных политических ипостасях будет существовать ровно столько, сколько просуществует современная патрилинейная семья.
Итак, попытаемся содержательно интерпретировать метафору "семьи единой". Надо признаться, что такая интерпретация довольно трудна, потому что внешне привлекательная идеологема в результате принимает несколько диковатый вид. Судите сами: в этой семье странным образом сосуществуют республики-сестры и народы-братья. Но где семья, там и родители. Родительница — это, разумеется. Родина-мать. А отец? Если вспомнить, что П.Тычина написал свои строки в 1938 г., то вопрос с отцом решается просто — разумеется, это он. Отец Народов. Поневоле вспоминается легенда об инцестуозном сне Цезаря (Плутарх. Цезарь, 32).
Но очевидно, чтоб избежать подобных толкований, в разговорах о семье наро дов СССР про родителей вообще не упоминают. Зато появилась "единая семья народов-братьев" — нечто вообще малопонятное, похожее на семерых богатырей или, скорее, на тридцать витязей прекрасных во главе с дядькой Черномором из сказок Пушкина.
Кроме того, семья — реальная, а не метафорическая — динамична. Братья подрастают, кто-то отделяется, кто-то замещает отца, который из грозного батьки превращается в деда на печи. Сестры выходят замуж, в доме появляются снохи и примаки...
Трудно предположить, что приверженцы "семейной" метафоры жаждут именно такого развития событий. Скорее всего, им по духу иерархичность семьи, жесткое разделение на старших и младших, а также спасительная оговорка "в семье не без урода".
Есть еще одна рискованная метафора — "дружба народов". Если понимать эти слова как мозаичное панно на станции метро "Киевская", где веселые парни и девушки в национальных костюмах гуляют в обнимку, тогда и понимать ничего не надо, потому что слова и картина взаимно бессодержательно соответствуют друг другу. Дружить, а также общаться, спорить, обсуждать общие проблемы могут люди, конкретные личности. А взаимоотношения между народами — или между государствами — это уже другой, внеличностный уровень, и поэтому на таком "международно-правовом" уровне человек превращается в представителя: контакт становится имперсональным.
В начале событий вокруг Нагорного Карабаха корреспондент беседовал с людьми на московской улице. Люди по-всякому выражали свою озабоченность происходящим, а один из них добавил: "Разве это порядок в доме, когда ссорятся дети?" Хотелось спросить, кем он себя в таком случае считает, этот обыкновенный москвич в плаще и шляпе?! Вот до каких пределов наивной великодержавности может довести такая простая и такая милая метафора — "мы все одна семья". Нет, мы не семья. Мы — уникальное многонациональное государство, находящееся в сложной стадии становления межэтнических взаимоотношений. Какими конкретно станут эти взаимоотношения, в какую новую правовую форму отольются — покажет будущее. Нам бы хотелось, чтобы это была федерация народов. Но в любом случае у нас не должно быть ни старших братьев, ни тем более детишек-несмышленышей.
|
