Плюрализм картин мира и способы их описания
Скачать 2.48 Mb.
|
Динамика нормы как показатель актуализации ключевых ментальных представлений в дискурсе прессы В современной лингвистике принято выделять два плана понятия нормы: узкий, в котором она является результатом кодификационной работы специалистов, и широкий, где за норму принимаются устоявшиеся в определенной ситуации (функциональный стиль языка) или на определенной территории (например, диалект) правила употребления, произношения и других аспектов речи. Несмотря на различные определения понятия нормы языка, разное установление ее границ и функций, ученые единодушны в признании сложности и двойственности (или диалектичности) этого понятия. Проблему противоречивости характера языковой нормы, ее устойчивости и в то же время динамичности можно назвать безграничной в пространственном отношении и постоянной во времени. По отношению к носителям языка требования нормы строги и их соблюдение обязательно (статический аспект). «Если бы литературное наречие изменялось быстро, то каждое поколение могло бы пользоваться лишь литературой своей да предшествовавшего поколения, много двух. Но при таких условиях не было бы и самой литературы, так как литература всякого поколения создается всей предшествующей литературой. Если бы Чехов уже не понимал Пушкина, то, вероятно, не было бы и Чехова. Слишком тонкий слой почвы давал бы слишком слабое питание литературным росткам. Консервативность литературного наречия, объединяя века и поколения, создает возможность единой мощной многовековой национальной литературы» [Пешковский, 1959, с. 144]. Если рассматривать норму в динамическом аспекте, то следует признать, что языковые нормы, отражая новое в жизни общества, в человеческой мысли, развиваются, и эти изменения не в силах остановить никакие запреты и ограничения. Современные лингвисты разделяют мнение В.Г. Белинского о том, что «создать язык невозможно, ибо его творит народ; филологи только открывают его законы и приводят в систему, а писатели только творят на нем сообразно с сими законами», признавая эволюцию языка главной причиной динамики нормы [Ахметова, 2008; Валгина, 2003; Фомин, 2011 и мн. др.]. Для соблюдения равновесия постоянно развивающегося языка и сохранения его чистоты выделяют следующие признаки нормы: ее коммуникативная целесообразность, целенаправленность ее кодификации, стабильность, консерватизм и отставание от живой речи. К.С. Горбачевич называет три фактора, которые следует учитывать при отнесении языковой единицы к норме: регулярная употребляемость способа выражения, соответствие способа выражения системе языка, общественное одобрение данного способа выражения [Горбачевич, 1989, с. 19]. Как и другие языковые изменения, сдвиги нормы в современном русском языке находят свое отражение прежде всего в газетных текстах. Более того, многие лингвисты (Л.П. Крысин, Ю.А. Панов, Ю.С. Степанов и др.) как раз одной из характерных черт современной прессы считают нарушения норм литературного языка. Как пишет Е.В. Какорина: «Пространство массовой коммуникации <...> является той средой, в которой объединяется и перемешивается множество речевых потоков из различных подсистем языка, где, собственно, протекают активные процессы, влияющие на состояние литературного языка в целом. Наиболее важные из них: освоение языковым коллективом иноязычных заимствований, популяризация экономической, политической и другой терминологии; заимствование языковых элементов (и коммуникативных навыков) из социальных и профессиональных жаргонов и их переход в литературный язык (публичную сферу общения)» [Какорина, 2003, с. 251]. Проанализированный материал позволяет выявить факты неоправданного употребления заимствованных слов (тинейржер, босс, аутсайдер и др.), профессионально-ограниченной лексики или терминов (лептин, остеопороз, гипертензия), сниженной лексики – просторечной, разговорной, бранной, жаргонной (профукать, наехать, разрулить). Приведем примеры контекстов: Привыкшие ждать команды от начальства пропагандистские машины различных ведомств профукали ситуацию («Аргументы и факты», 2008 г., № 34,); Услышав в ответ: «Это бомба», коллегу попросили не прикалываться («Известия», от 13 июля 2009 г.); Этот препарат имеет еще одно очень привлекательное свойство. У принимавших его снижается уровень гормона жира – лептина; Ведь у этого препарата вдобавок мощное антиоксидантное и противосклеротическое действие! («Аргументы недели», 2009 г., № 29); На одном из недавних селекторных совещаний с полпредами президент Дм. Медведев приказал «вылезти из-под стола всем губернаторам» и не ждать начальства из Москвы для разруливания кризисных ситуаций («Аргументы недели», 2009 г., № 29); При этом премьеров нисколько не смущало даже то, что все свои многозначительные заявления они делали на подземном паркинге Библиотеки имени Б.Н. Ельцина, где проходила их пресс-конференция («Коммерсантъ» № 233 (4288) от 12.12.09). Тенденция активного употребления заимствованных слов, терминов и разных некодифицированных лексических единиц характерна в целом для языкового пространства современной России. Так, Л.П. Крысин замечает, что «в современном русском литературном языке получают распространение факты, идущие из некодифицированных языковых сфер – главным образом, из просторечия и жаргонов» [Крысин, 2004, с. 54]. Проблему экспансии сниженной лексики затрагивает Ю.А. Панов: «Сегодня ситуация выглядит диаметрально противоположной: не центробежным, а центростремительным оказывается движение лексических и стилистических потоков в языке и культуре; не литературный язык, нормированный и кодифицированный, идущий от Пушкина и закрепленный в академических словарях, концентрическими кругами развертывается в национальном языке, а напротив, от окраин к его центру стягиваются лексика (прежде всего) и грамматика. Это может быть вызвано тем, что в общеупотребительном языке на определенном историческом этапе его развития ощущается некий вакуум, некая неадекватность номинативных средств реальности, что требует заполнения и компенсации» [Панов, 2001, с. 5]. Эта особенность современной речевой национальной культуры проявляется не только в речевой практике газет, но и в телевизионных программах, в Интернете. Конечно, нельзя полностью отождествлять особенности современной газетной речи с современной русской речью вообще. Однако язык СМИ, на наш взгляд, можно принять за тот объективный материал, в котором отражены определенные тенденции развития русского языка. Степень влияния языка средств массовой информации на речевую традицию, по нашему мнению, следует признать высокой. Поэтому выводы, полученные в результате исследования языка газет, могут быть распространены на более широкое поле – современную российскую речевую культуру. Ошибки журналистов нередко становятся предметом тщательного анализа филологов. Замечательные работы о нарушении языковой нормы авторами газетных текстов написаны М. Кронгаузом (см., например [Кронгауз, 2009]). Однако до сих пор не предпринималось попыток поиска глубоких причинно-следственных связей между наиболее типичными видами нарушения языковой нормы и формированием новых, наиболее существенных, мировоззренческих представлений у современных носителей языка. Проведение подобного исследования и теоретическое осмысление его результатов поможет, на наш взгляд, расширить и углубить информацию о языке как живом организме и как зеркале национальной культуры современного российского общества. В этом отношении интересно замечание А.И. Горшкова: «...переход профессионализмов в слова и выражения общего употребления <...> связан с использованием их в более широком, переносном значении» [Горшков, 2008, с. 310]. Изменению подвергаются и термины, отрываясь от своего функционального стиля. И наряду с этим расширение семантического поля, например, медицинских терминов, часто фигурирующих в современной прессе, свидетельствует об актуализации репрезентируемых ими понятий в массовом сознании россиян. В лингвистических исследованиях справедливо отмечается, что изучение динамики нормы необходимо вести на уровне тексте, с учетом всех особенностей воплощаемой им действительности (А.И. Горшков, Л.Г. Кайда и др.), при этом «некий эталон и отклонение от него является основными объектами в различных областях лингвистики» [Красса, Калиновская, 2010, с. 550]. С целью выделения типов активных процессов, происходящих в языковом поле газеты, были обследованы газетные тексты 2000–2010 гг. Современный газетный текст концентрирует в себе представления об окружающей действительности широкого круга носителей языка – наших современников, сообщает информацию, интересующую значительную часть жителей России. При создании текста автор использует языковые средства, доступные и принимаемые большей частью читающего населения страны. Язык газет – это «усредненный» язык» современности. Поэтому результаты его когнитивного изучения могут пролить свет на особенности массового языкового сознания: если дискурс газеты раскрывает ключевые представления – то коллективные, если понятия – то принятые обществом, если концепты – то свойственные данной культуре и данному времени. Поэтому сдвиги нормы отражают наиболее активно изменяющиеся стороны массовых ментальных представлений русскоговорящего сообщества. В связи с этим актуальным является когнитивный анализ типичных моделей ментальных конструкций, которые проявляются в тех или иных фактах нарушения норм литературного языка. Согласно нашим наблюдениям, интенсивно входят в обыденную речь общества и язык СМИ, например, глаголы криминального жаргона, обозначающие незаконность различных действий с целью получения денег. Таковыми являются глаголы отмывать или выбивать (выколачивать). Между тем интересно, что не в любом тексте они употребляются с присущим им в жаргоне значением. Так, в качестве примера, где значение сохраняется, можно привести такой фрагмент статьи: В ходе операции были задержаны 15 человек, которым инкриминируют «отмывание» на территории Испании капиталов, полученных в результате незаконной деятельности в России» («Забайкальский рабочий», от 15 июля 2009 г.). Иначе обстоит дело со словом выбивать: Самое сложное, по ее признанию, было выбивать средства на поездку. Но в крае живут замечательные, неравнодушные люди, члены Попечительского совета, которые регулярно спонсируют детские мероприятия. Даже в последнюю минуту перед отправлением поезда меценаты принесли недостающую сумму (Там же, от 16 июля 2009 г.). Глагол выбивать произведен от слова бить в значении ‘ударять’, то есть речь идет о силовом воздействии, причем с явно негативной коннотацией, которая определяет оценку говорящего по отношению к лицу, терпящему воздействие. Однако автор приведенного текста подчеркивает, что люди, подвергнувшиеся выбиванию – это замечательные, неравнодушные люди. Налицо нарушение смысловой сочетаемости слов. Случайное ли оно? Представляется вероятным, что в сознании современного русскоговорящего сообщества это слово получило способность приобрести самостоятельное новое значение. Между тем этому предположению не противоречат, к примеру, такие высказывания: Прокурор Светлана Артемьева потребовала заменить присяжных после того, как ключевой свидетель обвинения – водитель-частник 34-летний Игорь Карватко – заявил, что показания против Квачкова были выбиты милицией («Российская газета», от 1 октября 2010 г.); Дрын помогает выколачивать тайные знания из официантов и других носителей важной для путешественника информации, устраняет языковые барьеры («Комсомольская правда», от 20 августа 2009 г.). Приведенные тексты демонстрируют традиционную для русского языка метафоризацию действий. Слово выбивать представляет собой перенос на основе сходства, поэтому соотносится с приложением силы. Такой же механизм характерен и для переносного значения глагола отмывать, который соотносится с действием ‘сделать из грязного чистые’, но относится к действиям иного характера и имеет явную негативную коннотацию. Определенный, устойчивый набор понятийных ассоциаций, связанных с частым употреблением некоторых жаргонизмов в текстах прессы, подтверждает актуальность репрезентируемых понятий и их когнитивных компонентов. Закономерно, в таком случае, предположить существование некой зависимости между структурой ментальных процессов, свойственных сознанию русскоговорящих современников, и их речевыми предпочтениями. На наш взгляд, такое предположение правомерно и требует экспериментального подтверждения. Библиографический список Ахметова Г.Д. Языковые процессы в современной русской прозе (на рубеже XX–XXI вв.). Новосибирск, 2008. Валгина Н.С. Активные процессы в современном русском языке. М., 2003. Горбачевич К.С. Нормы современного русского литературного языка. М., 1989. Горшков А.И. Русская стилистика и стилистический анализ произведений словесности. М., 2008. Какорина Е.В. Сфера массовой коммуникации: отражение социальной дифференцированности языка в текстах СМИ // Современный русский язык. Социальная и функциональная дифференциация: монография. М., 2003. Красса С.И., Калиновская Е.А. Лексические ошибки как системный фактор ксенолекта // Язык. Текст. Дискурс: науч. альманах: вып. 8. Ставрополь, 2010. Кронгауз М. Русский язык на грани нервного срыва. М., 2009. Крысин Л.П. Русское слово, свое и чужое: исследования по современному русскому языку и социолингвистике. М., 2004. Панов Ю.А. Экспансия сниженной лексики как заполнение лексических и стилистических лакун // Язык, коммуникация и социальная среда: межвуз. сб. науч. трудов: вып. 1. Воронеж, 2001. Пешковский А.М. Объективная и нормативная точка зрения на язык // Пешковский А.М. Избр. труды. М., 1959. Фомин А.И. Язык и стиль лирико-философской прозы В.В. Розанова: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. СПб., 2011. Н.В. Осколкова17 Границы специальных лингвистических познаний В рамках антропоцентрической научной парадигмы центральные позиции занимает когнитивная проблематика, базовым понятием которой является «знание». Лингвистами накоплен и теоретически обобщен значительный опыт по разграничению обыденного и специализированного (прежде всего, научного) знания, по описанию национально-культурной специфики когнитивной деятельности. Вместе с тем, расширение сферы применения этих представлений ставит перед исследователями новые задачи. Мы обратимся к анализу тех из них, которые возникают на стыке наук. Так, лингвистика в течение второй половины ХХ века активно взаимодействовала с различными областями знания, результатом чего явилось формирование политической лингвистики, психолингвистики, математической лингвистики, социолингвистики и т.п. При этом в большинстве случаев преодоление дисциплинарных границ признается неизбежным, а вырабатываемые комплексные подходы характеризуются как отвечающие требованиям современной науки. Однако эта установка разделяется не всегда. В частности, в юрислингвистике – области знания, изучающей языковые аспекты права [Голев, URL] – существует необходимость четкого разграничения лингвистических и юридических познаний. Наиболее ярко это проявляется в прикладном разделе юрислингвистики, связанном с теорией и практикой проведения лингвистических экспертиз, то есть исследований, выполняемых лингвистами по запросам юристов. В связи с тем, что выводы, полученные в ходе таких исследований, используются в правовой сфере, их применение строго регламентируется. В частности, указывается, что «вопросы, поставленные перед экспертом, и его заключение не могут выходить за пределы специальных познаний эксперта» [Памятка, 2004, с. 21]. Что же понимается под «специальными познаниями эксперта»? В качестве примера юридического осмысления этого понятия приведем фрагмент из работы доктора юридических наук Е.Р. Россинской: «Уголовное и гражданское судопроизводство, производство по делам об административных правонарушениях невозможно без использования современных достижений естественных, технических, экономических и других наук, которые принято называть специальными познаниями. Закон не дает определения понятия “специальные познания”. Традиционно в юридической литературе под этим термином понимают систему теоретических знаний и практических навыков в области конкретной науки либо техники, искусства или ремесла, приобретаемых путем прохождения специальной подготовки или обретения профессионального опыта и используемых для решения вопросов, возникающих в процессе уголовного или гражданского судопроизводства. Причем к специальным не относят общеизвестные, а также юридические познания» [Россинская, URL]. Таким образом, можно сделать следующие выводы: юристами осознается необходимость привлечения экспертов и использования специальных познаний для решения юридических задач; познания экспертов противопоставляются общим знаниям и специальным юридическим знаниям. Применительно к лингвистической экспертизе эти противопоставления могут быть сформулированы как «лингвистическое знание vs обыденное знание», «лингвистическое знание vs юридическое знание» и «лингвистическое знание vs другое (помимо юридического) специальное знание». Обсуждая первую оппозицию, представляется необходимым отметить, что обыденное знание осмысляется в сопоставлении не только с лингвистическим, но и с юридическим, то есть чаще всего данное противопоставление выступает в более общем виде «специальное знание vs обыденное знание». Несомненно, что эта оппозиция относится к числу наиболее изученных. Назовем в качестве примера лишь две подобные работы, на конкретном материале демонстрирующие существование указанных противопоставлений: 1) Г.В. Кусов, сопоставляя юридическое, лингвистическое и обыденное понимание концепта «оскорбление», приходит к выводу о том, что «правовая норма “оскорбление” отображает элементы лингвокультуры не зеркально, а фрагментарно, в соответствии с коммуникативными нормами, отвечающими за сохранение социальной стабильности в обществе» [Кусов, URL]; 2) Т.И. Краснянская, анализируя интерпретацию понятия «унижение чести, достоинства, деловой репутации» участниками судебного процесса, указывает на то, что «во многих случаях притязания истцов остаются не удовлетворенными судом (42%), что свидетельствует о глубоком расхождении в понимании участниками процесса содержания рассматриваемого понятия» [Краснянская, URL]. Эти различия обусловлены «главным образом природой их языкового сознания; истец является носителем обыденного сознания, ответчик (журналист), эксперт и судья – представителями профессионального сознания», при этом «истец интерпретирует событие в целом как субъективно-пережитое знание, основываясь на экспрессивности речи. Интерпретация истца сопряжена с интенсификацией субъективно-интерпретационной деятельности, результатом которой является расширение понятия “унижение чести”» [Там же]. В своем основном виде оппозиция «лингвистическое знание vs обыденное знание» встречается главным образом при анализе спорных текстов (преимущественно текстов нормативных документов, получающих разную интерпретацию сторонами). В качестве примера приведем ситуацию, когда объектом лингвистического исследования выступает текст, содержащий фактическую ошибку. С одной стороны, установление фактических ошибок является частью анализа содержания текста. С другой стороны, определение того, как описываемые в тексте факты соотносятся с действительностью, не входит в сферу специальных лингвистических познаний. Вторая оппозиция – «лингвистическое знание vs юридическое знание» – является наиболее значимой для юрислингвистической практики, поскольку выход эксперта за пределы его специальных познаний служит основанием для отклонения результатов экспертизы в качестве доказательства в ходе судебного разбирательства. Эта проблема поднимается в работах многих теоретиков и практиков лингвистической экспертизы. К примеру, Е.И. Галяшина отмечает: «При назначении судебной экспертизы и формулировании вопросов эксперту важно четко разграничить полномочия эксперта, дающего заключение на основе специальных знаний, и субъекта, квалифицирующего речевой акт, как правонарушение с учетом его объективной и субъективной стороны. <…> Недопустимо ставить на разрешение эксперта вопросы о наличии в тексте признаков состава правонарушения <…>. В противном случае заключение эксперта может быть признано недопустимым доказательством, поскольку эксперт, отвечающий на правовые вопросы, выходит за пределы своей компетенции» [Галяшина, URL]. Проблема разграничения лингвистических и юридических знаний имеет несколько аспектов, которые соотносятся с разными этапами лингвистической экспертизы. Так, первый этап заключается в постановке юристами вопросов для лингвистического исследования. Возникающие при этом сложности объясняются существенными различиями профессиональных познаний. Это приводит к тому, что юристы не вполне четко представляют, о чем можно задавать вопросы лингвистам и как эти вопросы нужно формулировать. В статье Л.Е. Кирилловой отмечается, что запрос на проведение экспертизы, который определяет направление исследования, не всегда бывает составлен корректно [Кириллова, URL]. К числу типичных ошибок в составлении вопросов автор относит «неточное изложение содержания спорного текста или даже искажение его при цитировании (иногда вторичном, вслед за искажениями в исковом заявлении)» и неудачные формулировки вопросов (к примеру: «Является ли вопрос многосложным?»), которые приводят к тому, что «лингвисту приходится сначала дать толкование вопроса судьи и отвечать не на сам вопрос, а на предполагаемый вариант его интерпретации» [Там же]. Возможности преодоления междисциплинарного взаимонепонимания связываются с участием лингвиста в формулировании вопросов, а также в создании списка типовых вопросов по различным речевым правонарушениям [Памятка, 2004]. Признавая в целом закономерность такого подхода, заметим, что он не лишен сложностей и противоречий. В частности, для того, чтобы участвовать в формулировании вопросов, лингвист должен понимать, что является юридически релевантным в анализируемом конфликтном тексте. Для этого лингвист должен быть осведомлен как минимум о формулировках статей, регулирующих различные речевые правонарушения, а также о комментариях к ним, раскрывающих позицию законодателя по тем или иным вопросам. Показательна следующая рекомендация из издания, подготовленного Гильдией лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам (ГЛЭДИС): «Для экспертов-лингвистов важно различать понятия “клевета”, “оскорбление”, “порочащие сведения”, “сведения оскорбительного характера”, “выражения оскорбительного характера”, “нанесение обиды”, “неприличная форма”, “оценочное высказывание” в контексте Российского законодательства» [Спорные тексты…, 2005, с. 190]. Таким образом, преодоление разницы юридических и лингвистических знаний предлагается осуществлять за счет приобретения лингвистами юридических познаний. В настоящее время имеется ряд работ, написанных в этом ключе [Галяшина, 2006; Осадчий, 2007]. Второй этап лингвистической экспертизы представляет собой собственно лингвистическое исследование (то есть ответы лингвиста на заданные вопросы). При этом одна из проблем состоит в разнице между юридически и лингвистически определяемыми терминами, «особую сложность для лингвистической экспертизы текста представляют термины законодательства, внешне похожие на соответствующие термины лингвистической теории» [Баранов, 2007, с. 22] (имеются в виду термины типа призыв, оскорбление, которые в языкознании рассматриваются как особые типы речевых актов, а в юриспруденции именуют правонарушения, например, ст. 280 УК РФ «Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности», ст. 130 УК РФ «Оскорбление»). Другая проблема заключается в том, на какие источники может ссылаться эксперт при проведении исследования. Ответ кажется очевидным – на лингвистические. Вместе с тем ситуация несколько сложнее. Прежде всего, неоднократно указывалось на различную интерпретацию одних и тех же единиц в разных авторитетных словарях. По мнению Н.Д. Голева, наиболее адекватно русская инвективная лексика отражена в толковом словаре Д.Н. Ушакова, однако нельзя не учитывать тот факт, что составлялся данный лексикографический источник более 70 лет назад, что вряд ли позволяет считать его максимально полным отражением современного языкового сознания [Голев, URL]. Более того, «филологический словарь не призван выполнять юридическую функцию, не “имеет законного права” быть основанием следственных и судебных решений. Автор словаря в данном отношении слишком волен, пометы в словаре слишком прихотливы и приблизительны, чтобы выполнять роль правового документа» [Там же]. Таким образом, опора на словарные данные не только не приводит экспертов к одинаковым выводам, но и создает возможность для манипулирования. В статье «Типичные ошибки (уловки) в ненадлежащей судебно-лингвистической экспертизе» наглядно продемонстрировано, как выбор словарей и различная подача содержащейся в них информации (например, избыточные сведения о лексико-семантических вариантах слова или о семантике омонимов) позволяют фальсифицировать результаты экспертизы или поставить под сомнение их однозначность [Салимовский, Мехонина, 2010]. Кроме того, при исследовании нестандартных объектов лингвистической экспертизы (преимущественно креолизованных текстов) нередко необходимо обращение к культурологическим, историческим и т.п. источникам. К примеру, анализ листовки с надписью «Ты будешь следующим» и изображением, созданным путем трансформации плаката Д.С. Моора «Ты записался добровольцем?», невозможен без учета того, каково было исходное изображение, как оно было трансформировано, поскольку именно это определяет интерпретацию вербального компонента. И последнее. Как отмечалось выше, предполагается, что лингвист, проводящий судебную лингвистическую экспертизу, обладает необходимым минимумом юридических познаний. Следовательно, будут возникать ситуации обращения к специальной юридической литературе. Например, определение того, какие сведения считаются порочащими, содержится в Постановлении Пленума Верховного суда РФ от 24 февраля 2005 г. № 3 «О судебной практике по делам о защите чести и достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц». Более того, разработанные типовые вопросы к экспертам включают такие формулировки, которые однозначно предполагают наличие у лингвиста, проводящего исследование, специальных юридических познаний, к примеру: «Содержатся ли в исследуемых текстах высказывания в форме утверждений о совершении гражданином (ФИО) деяний, предусмотренных УР РФ, преступлений?» [Памятка, 2004, с. 36]. Таким образом, с одной стороны, эксперт должен обладать специальными юридическими познаниями (прежде всего в области речевых правонарушений), а с другой стороны, демонстрация им этих познаний приведет к обвинению в выходе за пределы лингвистической компетенции. Данное противоречие вряд ли может быть в полной мере снято (разве что путем выделения специальных юрислингвистических познаний). На практике «перевод» юридически значимых положений в лингвистически определяемые термины осуществляется в первую очередь лингвистами. Подход юристов к этой проблеме можно назвать весьма формальным. Так, вся трансформация обычно заключается в использовании вместо юридически определяемого термина его толкования (к примеру, вместо «Имеется ли в тексте оскорбление?» спрашивают «Имеется ли в тексте унижение чести и достоинства, выраженное в неприличной форме?» (ср. со ст. 130 УК РФ: «Оскорбление, то есть унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме…»). Очевидно, что такая трансформация не делает вопрос более «лингвистичным». Вместе с тем отмечается и другая крайность: осуждается использование лингвистом тех формулировок, которые встречаются в законодательном тексте (заметим, что это еще раз подтверждает мысль о том, что лингвисту имплицитно приписывается знание юридических текстов: ведь невозможно быть уверенным в том, что не повторяешь юридические формулировки, если не знаком с этими формулировками). Наиболее часто эта проблема возникает при проведении экспертиз по вербальным проявлениям экстремизма, поскольку а) перечень видов деятельности, квалифицируемой как экстремизм, достаточно широк (см.: Федеральный закон от 25 июля 2002 г. № 114-ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности»; Федеральный закон от 27 июля 2006 г. № 148-ФЗ «О внесении изменений в статьи 1 и 15 закона “О противодействии экстремистской деятельности”»); б) эти виды деятельности получают точное обозначение и не могут быть перефразированы с целью формального отсутствия повторения (к примеру: «возбуждение расовой, национальной или религиозной розни»; «пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их отношения к религии, социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности»); в) при формулировке этих видов деятельности упоминаются призыв, клевета, пропаганда, побуждение, угроза, которые представляют собой «виды и жанры речевой деятельности. Следовательно, они строго определяются лишь терминами и методами языкознания» [Осадчий, 2007, с. 119]. На наш взгляд, в данном случае решение о том, вышел ли лингвист за пределы своих специальных познаний, должно приниматься не путем сравнения тех языковых средств, которые использованы в тексте законодательства и в тексте лингвистической экспертизы, а ответом на вопрос, какие методы анализа использовались, насколько достоверны полученные выводы исходя из совокупности современных лингвистических представлений и т.п. Третья оппозиция – «лингвистическое знание vs другое (помимо юридического) специальное знание» – актуализируется в том случае, когда исследуемый феномен может быть проанализирован методами разных наук (так, к решению вопроса о том, способствует ли определенный текст разжиганию межнациональной розни, могут быть привлечены не только лингвисты, но и психологи, этнологи, социологи). Отметим в этой связи лишь то, что необходимость в такой комплексной экспертизе возникает тогда, когда лингвистом не могут быть сделаны однозначные выводы. Приоритет лингвистического анализа в данном случае задан тем, что он охватывает и форму, и содержание высказывания, то есть является необходимым компонентом при рассмотрении речевых правонарушений. Итак, описывая границы специальных лингвистических познаний, мы приходим к выводам о том, что 1) наибольшую сложность представляет разграничение лингвистического и юридического знания в сфере юрислингвистической практики; 2) существует противоречие между требованием к четкому разграничению лингвистических и юридических знаний при проведении лингвистических экспертиз и необходимостью использования комплексного юрислингвистического подхода для решения поставленных задач. Библиографический список Баранов А.Н. Лингвистическая экспертиза текста: теория и практика: учеб. пособие. М., 2007. Галяшина Е.И. Лингвистика vs экстремизма: в помощь судьям, следователям, экспертам / под ред. М.В. Горбаневского. М., 2006. Галяшина Е.И. О проблемах судебной лингвистической экспертизы экстремистских материалов. URL: http://www.rusexpert.ru/index.php?idp=content&id=203. Голев Н.Д. Юридический аспект языка в лингвистическом освещении // Юрислингвистика: проблемы и перспективы: межвуз. сб. науч. трудов / под ред. Н.Д. Голева. Барнаул, 1999. URL: http://lexis-asu.narod.ru/ul1.htm. Кириллова Л.Е. Дискурс лингвистической экспертизы и постановка экспертных задач. URL: http://www.rusexpert.ru/index.php?idp=content&id=133. Краснянская Т.И. Интерпретация понятия «унижение чести, достоинства, деловой репутации» участниками судебного процесса: автореф. дис. … канд. филол. наук. Пермь, 2008. URL: http://www.ceninauku.ru/page_15280.htm. Кусов Г.В. Оскорбление как иллокутивный лингвокультурный концепт: автореф. дис. … канд. филол. наук. Волгоград, 2004. URL: http://kubstu.ru/docs/lingvoconcept/ autoref5.htm. Осадчий М.А. Правовой самоконтроль оратора. М., 2007. Памятка по вопросам назначения лингвистической экспертизы: для судей, следователей, дознавателей, прокуроров, экспертов, адвокатов и юрисконсультов / под ред. М.В. Горбаневского. М., 2004. (В тексте – Памятка.) Россинская Е.Р. Специальные познания и современные проблемы их использования в судопроизводстве. URL: http://www.lawmix.ru/comm/6117. Салимовский В.А., Мехонина Е.Н. Типичные ошибки (уловки) в ненадлежащей судебно-лингвистической экспертизе // Вестник Пермского университета. Сер. «Российская и зарубежная филология». 2010. Вып. 2 (8). Спорные тексты СМИ и судебные иски: Публикации. Документы. Экспертизы. Комментарии лингвистов / под ред. М.В. Горбаневского. М., 2005. Н.В. Черникова18 |
Похожие:
 | Кроме номера, у каждой схемы имеется год описания и номер в соответствующем ежегодном обзоре мошенничеств с недвижимостью, с полными... | | |
 | В разделе описания типов пользователь может определять свои типы данных, присваивая каждому из них определенный идентификатор. Синтаксис... | | Способы сохранения электронных данных, порядок установления паролей, способы восстановления данных в случае их утраты |
| России и стран мира, бронированию и приобретению авиа и железнодорожных билетов по маршрутам на территории России и стран мира, а... | | Перевод М. В. Лебедева. Публикуется по изданию: Н. Гудмен. Способы создания миров. М., "Идея-пресс" "Праксис", 2001 |
| «выдача разрешений на использование объектов животного мира, за исключением объектов, находящихся на особо охраняемых природных территориях... | | Требования к выполнению контрольной работы по «Туристским ресурсам мира» для студентов идо |
| Понятие «языковая картина мира» и основные направления изучения языковой картины мира 12 | | Определены способы решения сформулированных интеллектуальных задач, финансового обеспечения, ожидаемого экономического и социального... |