Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson)
Скачать 6.51 Mb.
|
| все чеки, и он ответил, что так он сможет снимать небольшие суммы от моего имени время от времени, не рискуя хранить у себя большую сумму. Я ему совершенно не поверил, да и он, вероятно, на это особо не надеялся. Так или иначе, но перед тем, как он показался с моей чековой книжкой, меня уже стала немного утомлять игра по постоянному изменению своей подписи, но теперь я дал себе слово ничего не подписывать своей законной подписью. И, конечно, я отказался подписывать чеки. И, естественно, следуя маятнику дневных и ночных допросов, он принял мой отказ довольно спокойно днем и стал угрожать мне по этому поводу ночью. В значительной степени вопросы Сидорова теперь стали концентрироваться на моих связях с армейским персоналом. Сидоров продолжал указывать на мою дружбу с капитаном Нортом, а также на знакомства с другими военными из посольства, как если бы это что-то доказывало. А потом, через некоторое время, он начал высказывать предположения, что я был хорошо знаком и со многими советскими офицерами, не так ли? Я сказал, что единственным временем для таких контактов мог стать день, когда все напились до беспамятства, в ночь, когда была провозглашена победа в Европе, и советские моряки-офицеры пригласили нас выпить с ними в баре гостиницы Метрополь. Что мы, конечно, и сделали. Сидорова это очень заинтересовало, и он продолжил свои предположения о том, что у меня были очень интересные знакомства среди военных, и что, по крайней мере, одного человека я знал очень хорошо, и попытался его завербовать. «Мы обо всем этом знаем, - говорил он, всегда хлопая ладонью по сшитым вручную папкам с листами бумаг. – Если вы этого не признаете, то вас ждут большие неприятности. Подумайте об этом». Я, конечно, все отрицал. Тогда он обычно уходил на некоторое время в другие области, но, после паузы или своего обеда, в течение которого охранник не давал мне заснуть, он начинал свою речь со слов: «Что ж, я даю вам еще одну возможность рассказать о вашей попытке завербовать некоторого советского офицера в свою шпионскую сеть», или что-то вроде этого, всегда намекая на некого индивидуума. Я недоумевал, потому что по тому тону, с которым он задавал эти свои вопросы, я понимал, что под этим есть нечто большее, чем просто закидывание удочки. Он держал что-то у себя голове. У него на уме должно было быть какое-то событие, которое он искажал, либо намеренно, либо в надежде, что оно его куда-то выведет. И в течение некоторого времени я был в совершенном недоумении. Я просто не мог предположить, к чему он ведет. Внезапно мне вспомнился один эпизод, который было бы чрезвычайно сложно объяснить, и в нем частично присутствовало нарушение законов, и в результате этого случая я достаточно близко столкнулся в свое время с МГБ. По непонятным мне причинам, этот эпизод совершенно выпал из моей памяти. Теперь мне нужно было все быстро обдумать. До сих пор я говорил Сидорову правду обо всем. Если же он знал детали этого события, а я бы солгал об этом или все отрицал, то это событие в их глазах могло стать чем-то худшим, чем тем, чем оно было в реальности. Но если бы я рассказал ему об этом эпизоде все, а Сидорову про это было ничего неизвестно, то я бы выдал им тот случай, о котором им знать не следовало. И я решил повременить. Мне нужно было тщательно все обдумать. Тем эпизодом, о котором я неожиданно вспомнил, была поездка, предпринятая мной в 1946 году. В результате в один из дней меня застукали на территории дачи секретаря коммунистической партии Украины, и при этом я был с оружием. Тем человеком на Украине, которого я решил тогда навестить, был старый друг моего отца, и звали его Михаил Ковко. А имя партийного секретаря компартии Украины в то время было Никита Сергеевич Хрущев1. Глава 7 Михаил Ковко был украинцем, который работал с моим отцом в Нью-Йорке в двадцатых и вернулся обратно в СССР в 1929 г. Во время войны его серьезно ранило, и его отослали в Москву в качестве заведующего трофейным вооружением, или кем-то вроде этого. Он оставался военнослужащим, а так как он являлся специалистом по автомашинам и грузовикам, то его отправили в Киев, столицу Украины, заведовать различными транспортными службами и отвечать за техосмотр. Однажды в 1945 г. Михаил Ковко нашел моего отца в Москве и приехал повидаться с ним. На тот момент он стал уже капитаном. Мы все встретились с ним в квартире моего отца, посидели за столом, поговорили о Нью-Йорке. Потом он довольно часто навещал моего отца, и я виделся с ним еще несколько раз. Его очень впечатлило то, что я работаю в американском посольстве. Мне не очень понятно, почему, но он глядел на меня с неким преувеличенным уважением. Мы хорошо сошлись. Он оставался в Москве только пару недель, и несколько раз за это время он сказал мне: «Почему бы тебе не приехать как-нибудь к нам? Познакомишься с моей женой и детьми, посмотришь Украину», и т.д. Это было сказано очень искренне, как мне тогда казалось, и я решил так и сделать, если представится возможность. Когда Михаил Ковко уехал из Москвы домой в Киев, я на некоторое время совершенно о нем позабыл. Но в 1946 г., когда весь город погрузился в атмосферу того особенного сумасшедшего послевоенного оптимизма, я в один из дней вспомнил о Михаиле Ковко и решил, прямо вот так вот, очень импульсивно, что поеду и навещу его – как только найду время, свободное от работы в посольстве. Девушка, которая у меня была тогда, решила, что это отличная идея для приключения. Ее звали Дина – она закончила московский Институт Иностранных Языков и была очень энергична, умна и готова практически на все. Она была моим первым романтическим увлечением, и, хотя мои чувства к ней не были столь сильны, как впоследствии к Мери, мы провели вдвоем чудесное время, и я всегда буду помнить ее – со смешанными чувствами, однако, как оказалось позднее. Чтобы поехать в то время куда-либо в Советском Союзе, вам нужно было получать официальное разрешение на каждую конкретную поездку. Даже советским гражданам это удавалось с трудом – что уж говорить про иностранца, у которого не было большой необходимости в этом путешествии. Я подумал – что за черт, я никогда не был в других частях России, я хочу поехать, и я сделаю это как-нибудь без получения разрешения. Дина была целиком на моей стороне. Она меня поддерживала. Таким образом, я начал ходить по вокзалам, смотреть расписание, наблюдать и прислушиваться – чтобы узнать, как следует действовать. Вокзалы были набиты людьми и их пожитками, свернутыми в узлы. В основном это были солдаты, а также самые разные люди, в большинстве своем бедно одетые, с пожитками, завязанными тряпьем. Чемодан или сумку можно было увидеть нечасто. Многие спали на лавках или даже на полу. Люди жили там целыми семьями. Я видел матерей, которые кормили детей из своего скудного рациона, состоящего из черного хлеба и капусты. Я видел людей, одетых в свои наряды, со всего Советского Союза – конечно, это были не красочные национальные костюмы, однако можно было явственно ощутить, что находишься на перекрестке культур и дорог – по мешанине из одежд, лиц, диалектов и языков, которые слышались вокруг. Я стал перекидываться словами с людьми, намекая, что собираюсь в дорогу. Я даже попытался пройти сквозь кассу, чтобы понять, получится ли соврать насчет разрешения и взять билет, потому что русские очень небрежно относятся к своим бюрократическим процедурам, в которых всегда существует множество «лазеек» и неразберихи. Но этим способом мне не удалось ничего сделать. Однако я узнал, что большое количество людей путешествовало без разрешений, и чтобы все устроить, нужно было найти какого-нибудь доброжелательного проводника или кондуктора, и предложить ему несколько рублей, чтобы он посадил вас на поезд. У меня хватило дерзости обойти весь вокзал в поисках такого кондуктора, и, наконец, я нашел человека, с которым смог легко договориться. Он сказал, что посадит меня на поезд, и для меня это обойдется в несколько рублей, а также что он за мной присмотрит и все будет отлично. Он предупредил меня, чтобы я взял с собой еды, потому что пищи было мало, выдача ее нормирована, а в поезде я не смогу ее достать. Этот успех нас с Диной чрезвычайно воодушевил. Мне понадобилось больше месяца, чтобы все устроить – найти нужный поезд, нужную станцию, разузнать все остальные детали. И вот все было готово – я объявил на работе о своем отъезде, и нам пришла пора выдвигаться. Я упаковал большой чемодан вещей и еды – положив туда консервированное мясо, фрукты, другие тяжелые вещи, а также бутылку виски. С собой я также решил взять два своих пистолета – на случай, если мы будем загородом, и мне выпадет возможность немного поупражняться в стрельбе. Дина жила в принадлежавшей ей небольшой комнате, и рано утром 10 июля я взял посольскую машину и перевез все наши вещи к ней домой. Потом я вернул машину и доехал до Дины на автобусе. Перевозя вещи, я был предусмотрителен и постарался избавился от хвоста МГБ по дороге к Дине. Когда я ехал по Покровке, они следовали довольно близко позади меня. Затем я вильнул в сторону и ушел в один из своих любимых дворов, а потом сымитировал поворот обратно, через другой двор, в Петровский переулок, и когда они начали выезжать на него через предыдущую арку (я был уверен, что они так и сделают), я развернулся и поехал назад на Пушкинскую улицу, расположенную с другой стороны квартала. Я внимательно осмотрелся – следов МГБ нигде не было, и направился к Дине, не заметив по пути никого за собой. Все эти дворы и кварталы я знал превосходно, так как жил в этих местах во время войны и исходил их все пешком вдоль и поперек. Проводник сказал нам, как пробраться окольной дорогой к путям, и назначил время, когда мы должны были встретить его на погрузочной платформе, далеко за пределами самого вокзала. На улицах Москвы можно было всегда встретить немало пустых чиновничьих автомашин со свободными шоферами, которые в перерыве между своими разъездами были рады отвести вас куда угодно за небольшую плату. Мы этим и воспользовались. Я был тогда достаточно наивен, чтобы не беспокоиться относительно МГБ – хотя шофер, которому я махнул рукой, вполне мог оказаться одним из них, в гражданской одежде, и я знал это. Договариваясь с проводником, я заплатил ему 200 рублей и пообещал еще 300, когда он посадит нас на поезд. Я был уверен, что он сдержит свое обещание – ведь сумма в 500 рублей была очень неплохой для русского рабочего человека в то время, а для меня тогда эти деньги не были значительными, потому что издержек у меня было мало, а платили мне очень хорошо. Однако я переоценил его честность и порядочность. Он обещал мне хорошее купе, а в результате мы оказались в телячьем вагоне. Я кричал: «А что же насчет вашего обещания?» и т.д., но он просто продолжил запихивать нас в вагон, крича, что поезд вот-вот тронется (все это происходило в темноте, было около десяти или половины одиннадцатого вечера). И действительно, весь состав задрожал и заскрипел, и мы услышали пыхтение паровоза, а телячий вагон был уже довольно плотно забит людьми. «Садитесь или останетесь!» - закричал проводник. Мы бросились вперед и забрались в вагон. Все это стало частью наших приключений. Этот вагон был явно переоборудован для перевозки людей. Не знаю, были ли в нем другие такие нелегальные пассажиры, как мы. Судя по всему, советское государство пыталось поставить на рельсы все, что только могло по ним двигаться, чтобы развезти обратно по домам огромное количество людей, не создавая при этом помех передвижению чиновничества и высших армейских чинов, предпочитавших комфортные пассажирские вагоны. В нашем телячьем вагоне было много простых солдат, и у многих из них при себе еще имелись ружья, что впоследствии оказалось очень кстати. Я помню ночную сцену в этом вагоне, представлявшую собой кошмар – казалось, что в этот вагон упакованы сотни обернутых в тряпье человеческих тел. Люди в нем лежали на двух ярусах деревянных полок. Полки кишели вшами и клопами, но у меня была банка с порошком ДДТ, и с его помощью мы с Диной огородили пространство вокруг себя в виде изолированного острова. У всех остальных были узлы и бумажные свертки. Кажется, что чемодан был только у нас. Я подумал, не ограбят ли нас по дороге. Мы условились, чтобы один из нас всегда бодрствовал. Это было несложно. Шатающийся вагон, плач женщин, смрад от давно немытых людских тел, клопы, угольная пыль, ветер, дующий из всех щелей – все это помогало нам не терять бдительности. Чтобы не потерять также бодрости духа, мы в первую же ночь выпили почти всю бутылку виски. На следующий день нас одолевало похмелье, и мы умирали от жажды. Поезд делал остановки редко. На остановках я бегал и наполнял кипятком бутылку из-под виски и армейскую флягу, и потом мы заваривали растворимый кофе, ели консервированный бекон и другие продукты, в то время как другие довольствовались черствым черным хлебом и смотрели на нас со злобой. Мы провели в этом поезде трое суток. В последнюю ночь, когда поезд шел по Украине, он был атакован бандитами, пытавшимися ограбить пассажиров. Мы слышали в ночи несколько выстрелов – солдаты воспользовались своими винтовками, чтобы держать бандитов на расстоянии. В пять утра поезд прибыл на киевский вокзал – точнее, на то, что от него осталось после тяжелой бомбардировки во время войны. Крыши почти не было, как и складов и зала ожидания – просто платформа и мусор, а также несколько временных дощатых билетных киосков. Но нас Диной все еще переполняла романтика приключений, и хотя мы и сильно устали, она согласилась подождать на вокзале с чемоданом, пока я пойду разыскивать Михаила Ковко. Это было в моем стиле – я даже не написал Ковко о том, что мы едем. В конце концов, он же сам говорил, чтобы я приезжал в любое время. И вот я ранним утром пошел бродить по разрушенным улицам Киева со своей адресной книгой. Мне пришлось идти пешком, потому что общественный транспорт не работал. Не было еще и 6 утра, как я нашел дорогу к нужному дому на улице Леваневского1. Поднявшись на несколько пролетов вверх, я постучал в дверь, чувствуя, что веду себя немного неделикатно, и в то же время ощущая внутренний подъем после успешного путешествия и ночного столкновения с бандитами, а также от чувства пребывания в совершенно новом месте и в компании чрезвычайно привлекательной девушки. Я постучал в дверь и позвонил несколько раз, и затем услышал голос: «Кто там?» - Это Алекс! - Алекс? Алекс? – Дверь приоткрылась на цепочку. – Алекс! Алекс Долган! Входи, входи! Михаил Ковко был еще в нижнем белье. Он добродушно улыбался, протирая глаза со сна. - Слушай, моя жена с детьми на даче. Тут полный бардак. Я сварю немного кофе. Проходи в комнату и рассказывай, что ты тут делаешь, а я пока оденусь. Я начал было рассказывать, проговорив: «Ну, я тут с девушкой, и…» И тут я остановился, потому что был настолько шокирован тем, что увидел в комнате. Моя рука тут же потянулась за маленьким японским пистолетом в кармане. Я подумал: «Если придется, то я…». Ковко вновь заговорил, думая, что я смущаюсь, говоря о своей девушке: «Это замечательно, не стесняйся, расскажи мне о ней», - и т.д. Но тем, что заставило меня замолчать, был вид униформы, которую надевал Ковко. Это была униформа МГБ. Он поднял глаза и поймал взгляд, с которым я смотрел на бордовые лампасы. «Н-да, - произнес он. – Отвратительно, правда? Ну, им потребовался хороший автомеханик, и мне предложили чин майора, и это не так уж плохо. Работа та же, что и в армии. Ранг выше, и зарплата тоже». Я подумал – да уж, сам вид этой униформы многое значит. Несмотря на то, что Ковко был старым другом семьи, присутствие символов этой огромной, никому не подотчетной силы заставило меня мысленно потянуться за своим пистолетом. Я следил за ним, в то время как он подпоясывался портупеей со своим пистолетом, шагая взад и вперед по комнате, а я рассказывал ему о нашем путешествии. Наша дерзость и смелость его впечатлили. Потом он сказал, что пойдет за машиной, и мы возьмем Дину и поедем загород, где находится его семья, чтобы провести несколько дней на природе. Несмотря на дружелюбие и открытость Ковко, моя настороженность к нему сохранялась. Униформа МГБ практически убивала доверие к людям. Я поймал себя на мыслях о том, что если он попробует перехитрить меня, я его пристрелю, и точка. «Ну что, пошли! – он обернулся ко мне. – Давай, поехали за твоей девчонкой!» Мы вышли на улицу и прошли несколько домов, пока не дошли до массивного здания. «Главный отдел, - беспечно обронил Ковко. – Не беспокойся ни о чем. Я им скажу, что ты мой свояк. Не показывай никаких бумаг, ничего». Я держал в кармане рукоять своего пистолета. Мы прошли прямо к будке охраны. В окружении сотрудников органов! Я размышлял, героически, что успею пристрелить как минимум троих, прежде чем они меня возьмут. У меня было немного нереальное ощущение от происходящего. Ковко сказал охране, что я – брат его жены, и мне выдали пропуск. Просто вот так. Мы прошли прямо в гараж, и мне не довелось поучаствовать даже в самой крошечной перестрелке. «Это наша тюрьма», - Ковко небрежно махнул рукой в сторону каменной стены позади гаража. Группа механиков поприветствовала его очень уважительно. «Я беру машину на выходные, - обратился он к ним. – А вы двое подгоните мне грузовик, мне надо перевезти кое-что из мебели на дачу». Никто не задавал вопросов. Ковко послал двух молодых офицеров на грузовом студебеккере к себе домой, забрать несколько стульев и еще что-то, а мы сели в зеленый БМВ и поехали на станцию за Диной. Как и многие русские, занимающие достаточно видное положение - бюрократы среднего и высшего звена, армейские офицеры рангом выше капитана - Ковко проводил часть лета в нескольких снятых комнатах в небольшой деревушке, неподалеку от реки и леса, где можно было гулять и устраивать пикники. Они называли это «дача», хотя лучше было бы назвать это меблированными арендованными комнатами. Когда мы очутились загородом, мое напряжение начало спадать, а Дина чувствовала себя просто прекрасно – судя по всему, наводившая ужас униформа секретной полиции моего друга ее ничуть не смутила. Так что все было замечательно. Долгие вечера мы проводили за разговорами и вином, а потом мы с Диной уединялись в своей комнате, прежде чем Ковко со своей женой уходили спать. Утром я оставлял Дину спящей, а мы с Михаилом брали его дробовик и пистолет Токарева, уходя на берег Днепра поупражняться в стрельбе. При этом я благоразумно не показывал ему своего оружия, которое всегда было при мне – маленького японского пистолета 22-го калибра. Ковко был впечатлен, когда я подстрелил несколько птиц из его Токарева. А меня впечатлил пистолет Токарева. Я часто видел такие пистолеты на поясах офицеров, но раньше не имел представления о том, насколько это основательное и точное оружие. Время от времени мы садились в весельную лодку, переплывали Днепр и взбирались на противоположный крутой берег, чтобы побродить там в лесу. В то время мы еще не знали, что этот лес находится на территории дачи, принадлежащей в то время Хрущевым. В полдень или вскоре после него мы обычно возвращались в деревню, и Валентина, приятная молодая женщина, жена Михаила, обычно уединялась на кухне с Диной, а потом мы ели холодный борщ, сладости с чаем и шли спать. Вечером мы устраивали пикники, ужинали; каждый новый день все более располагал к спокойствию и отдыху, и мое волнение по поводу того, что Михаил работал в органах, улеглось. Однажды утром мы с Михаилом подстрелили двух птиц из ружья, переплыли на лодке через Днепр, взобрались на крутой противоположный берег и бросили птиц в ручей. Потом мы по очереди стреляли по ним из пистолета. Мне удалось попасть, но Михаил так и не смог этого сделать. Он позавидовал моей меткости, как всегда, в своей добродушной и легкой шутливой манере. Внезапно, в то время как мы палили по этим несчастным птицам, я услышал шум в кустах позади нас. Я обернулся и остолбенел. Четверо мужчин, в гражданской одежде, окружили нас, направив на нас пистолеты. Один из них приблизился и заговорил низким, твердым голосом, в котором звучала властность: - Почему вы здесь стреляете? Вы не знаете, что это – запретная зона? Кто вы такие? Потом он заметил лампасы на брюках Михаила и знаки отличия на его рубашке. - Извините, товарищ майор, не могли бы вы объясниться? Понимаете, вы находитесь на территории дачи секретаря Хрущева, и никому не дозволяется здесь находиться. Михаил вынул свое удостоверение, как всегда, в своей добродушной манере: - Конечно, конечно, ребята. Извините. Не знал, где мы находимся. Просто немного развлекаемся с моим другом Александром, братом моей жены. Вы, ребята, отлично знаете свою работу, молодцы. И так далее. Я был очень впечатлен тем, как он держался с ними. Они сразу стали дружелюбнее и убрали свое оружие, а мы поспешили прочь, но не растеряв при этом своего достоинства. Ковко посчитал этот случай забавным, однако мне потребовался день или два, чтобы отыскать в нем хоть что-то забавное. Ведь я не имел права находиться на Украине, и если бы они спросили мои документы, все могло закончиться совсем не так забавно. Перед отъездом я составил несколько писем на посольских бланках для себя, где было сказано, что я являюсь сотрудником посольства, путешествующим с официальным поручением, с просьбой к станционному начальству в Киеве о содействии в том, чтобы предоставить г-ну Долгану билет, и т.д. и т.п. Я понятия не имел, сработает ли это. В Москве бы точно не сработало, но чем дальше от Москвы, как я предполагал, тем более расхлябанно работает бюрократия. Я рассказал об этих своих намерениях Михаилу, когда пришло время возвращаться назад. Он сказал, чтобы я ни о чем не волновался, и что он все уладит, когда мы приедем на станцию. К этому времени я был уже достаточно спокоен и уверен, что его слово крепко. И действительно, Михаил разместил нас в вагоне первого класса, предназначенном исключительно для официальных лиц, со скатертями и цветами на столах, с превосходной едой в пути и удобными спальными местами. Таким образом, обратный путь был намного легче, чем путь туда, хотя и не был столь волнующим и полным приключений. Мы уехали из Москвы десятого июля, а шестнадцатого отменили ограничения на передвижение, и поэтому на обратном пути нам не о чем было волноваться. На Украине мы провели чудесное время. Прогулки в лесу, волнующая встреча с охраной дачи Хрущева, страстные ночи с Диной, много веселья и приятных неторопливых бесед с Михаилом и Валентиной. Я помню, с каким восторгом Михаил смотрел на мой тяжелый серебряный браслет на цепочке с гравировкой – Alexander M. Dolgun, American Embassy, Moscow. Он никогда ничего подобного нигде не видел, и считал, что это нечто особенное. Я решил, что сделаю для него такой же и перешлю в Киев. Пару раз, когда Михаил хватил лишнего, он рассказывал мне мрачные истории о транспортировке заключенных – это было, в общем, основной частью его работы. Однажды он был ответственен за транспортировку нескольких барж с заключенными, плывущих в связке по этому самому отрезку Днепра, где мы стреляли по птицам и плавали на лодке. Восемь или десять заключенных решили сбежать и прыгнули в реку. Охрана, рассказывал Михаил, не предприняла ни малейшей попытки схватить их. Они просто расстреляли их из пулеметов в воде, и оставили тела плыть вниз по течению. Двое доплыли до берега, где были схвачены и расстреляны. Иногда Дина тоже вставала пораньше, чтобы пойти пострелять вместе с нами, и ей понравилось держать пистолет. Поэтому, когда мы приехали в Москву, я взял свой револьвер 38 калибра с длинным барабаном и оттянул курок немного назад, чтобы он был мягче для нее. Мы ходили в лес по выходным и упражнялись в стрельбе, стараясь отстрелить, к примеру, днище от винной бутылки, стреляя ей в горлышко, при этом не повреждая стенок. Не скажу, чтобы нам удалось достичь такой точности, хотя я был и неплохой стрелок. Иногда по ночам я оставался у Дины, и мы проводили чудесное время вместе, и все это могло в конечном итоге зайти достаточно далеко, хотя, по крайней мере, для меня, все это не было таким уж серьезным. Но вот в один из дней я шел по улице Большая Полянка. Я не помню, почему я там оказался. Так или иначе, но впереди я увидел идущую в том же направлении Дину, и решил, ради смеха, не окликать ее, а тихо идти за ней следом, чтобы потом положить руку на плечо и строго сказать: «Тихо! МГБ!». Я решил, что подшучу над ней таким образом тогда, когда она будет входить в свой дом, и потому немного замедлил шаг, чтобы не приближаться до того момента, как она наклонится, вынимая ключи. Однако она внезапно повернула во двор, не доходя до своего дома, и направилась в здание школы. Я поднялся за ней по ступенькам школы, и как только вошел, увидел, как Дина впереди меня вошла в комнату в дальней части коридора. У входной двери сидел дежурный, и он спросил меня, что мне нужно. Я сказал, что жду приятеля, и поинтересовался, что за контора находилась прямо по коридору. А-а, ответил он, это спецотдел МГБ, - одно из тех особых мест, где сотрудники органов неформально встречаются со своими осведомителями. Я был в бешенстве. Моим первым порывом было дождаться ее снаружи и встретить лицом к лицу, когда она выйдет. Но я понял, что был вне себя и мог ударить ее, и все это закончилось бы плохо. Поэтому я просто развернулся и вышел, и никогда больше не искал встречи с ней. В течение нескольких дней она много раз звонила в посольство, но я ни разу не перезвонил. Поэтому я был почти уверен, что именно этот эпизод имел в виду Сидоров, когда он намекал на мою связь с неким военным офицером. Хотя в этом присутствовала некоторая непоследовательность. Сидоров ни разу не упомянул МГБ, и не дал мне ни единой подсказки, что все это происходило на Украине. С другой стороны, когда он называл нескольких моих подруг по именам, он ни разу не упомянул Дину. Я сидел в своей камере, пытаясь сложить этот паззл, и от этих размышлений мне стало только тяжелее, потому что я чувствовал, что, так или иначе, я проиграю. Мое путешествие было бы очень сложно объяснить. В случайность моего появления на территории дачи Хрущева никто бы не поверил. Михаила Ковко ожидали бы серьезные неприятности, если он уже в них не попал. При условии, конечно, что он и Дина не были в сговоре, и не они оба меня выдали. Я решил, что если буду вынужден рассказать о своей поездке, то не буду упоминать случай с охраной Хрущева, в надежде, что Сидорову об этом неизвестно. Потом я решил, что вообще не буду ничего говорить, пока не удостоверюсь, что он эту историю уже знает. Но мне потребуется для этого провести некоторую разведку. Я сказал: «Послушайте, я действительно пытаюсь вспомнить. Вы думаете, что я пытаюсь ввести вас в заблуждение, но я пытаюсь вспомнить, был ли какой-то случай с военными, который мог вам дать повод думать, что я пытался кого-то завербовать». Я сказал это так, чтобы вопрос повис в воздухе. Сидоров явно заинтересовался. Я чувствовал, что он попался на наживку и ждет, что я могу выдать нечто важное. Тогда я произнес, понимая, что рискую: «Не могли бы вы сказать, где эти встречи, как предполагается, происходили?» Рыба сорвалась с крючка. Он ответил: «Я думаю, что это вам лучше мне об этом сказать. Я все знаю, конечно, но если вы хотите избавить себя от неприятностей, то расскажете мне все совершенно свободно». Я пытался выждать какое-то время, не скажет ли он мне хоть что-то, хоть каплю – из того, что могло бы указать мне, что в его голове существуют такие слова как Киев или Ковко. Безрезультатно. Тогда я решил, что попробую разыграть другой гамбит, зафиксировав время. Если бы я смог найти способ определить год и месяц, то это дало бы мне возможность продвинуться к разгадке. Я глубоко вздохнул и сказал: «Так, мне кажется, мы с вами говорили о лете 1945 года», - с целью сбить его со следа моего вояжа в Киев, если он вообще шел по какому-то следу. Сидоров остался абсолютно невозмутим, хотя в действительности он вообще не называл никаких дат. Но они должны были быть у него в голове. Он кивнул головой в знак согласия и продолжил ждать. Я тоже ждал. После некоторого времени Сидоров повторил: «Тысяча девятьсот сорок пятый. Верно». Мы оба выжидали. - Ну? – спросил Сидоров. - Ну, - ответил я, - помедлив, дразня его, потому что теперь я был совершенно спокоен: мне не придется рассказывать ему о поездке в Киев в 1946. Может, и в своих подозрениях насчет Дины я был несправедлив, в конце концов. Может, она просто зашла туда воспользоваться туалетом, может, дежурный при входе, сказавший мне по спецотдел, просто пошутил, может… - Ну? Ну??? – Сидоров терял терпение. Отлично. Я медленно покачал головой и произнес слова, полные чистейшей правды: - Нет. Мне жаль. Я пытаюсь, но не могу припомнить ничего о 1945 годе. Вы знаете, мне кажется, что в этот раз вы действительно ошиблись». Время было послеполуденное. Сидоров просто плюхнулся в свое кресло с выражением отвращения. Потом он поднялся, и нажал на кнопку позади себя. Когда дверь открылась, он обратился к конвоиру со словами: «Следи внимательно за этим сукиным сыном. Не позволять ему вставать и спать. Я выйду, выпью чаю». Позже в тот же день на ночном допросе он отыгрался на мне, сыпля угрозами, под дулом пистолета, обвиняя в связях с высокопоставленными военными. Было ясно, что он сдаваться не собирается. Может, я и не был у него на крючке применительно к связи с Михаилом Ковко, но у него в голове было что-то определенное, к чему он клонил. Чем более искренне я отрицал его обвинения и говорил ему, абсолютно честно, что не понимаю его вопросов, тем яростнее он становился. Я чувствовал, что напряжение растет. Я прикинул, что это просто вопрос нескольких дней, а затем оно во что-то выльется, и я точно не предвкушал этого момента. |
Похожие:
 | Москвы в области науки и образовательных технологий гл. IV, § 4 (в соавторстве с И. Я. Белицкой), § 6 (в соавторстве с И. Я. Белицкой),... | | Оригинал: Alexander Davidson, “Stock market rollercoaster a story of Risk, Greed and Temptation ” |
| Российской Федерации в трех томах / Под ред. А. П. Сергеева" (Кодекс, 2010, 2011 (в соавторстве)); учебных пособий "Правовое регулирование... | | Ермошин Александр Михайлович, Литвиненко Инна Леонтьевна, Овчинников Александр Александрович, Сергиенко Константин Николаевич |
| Алексеев В. И. канд юрид наук, ст науч сотрудник ст ст. 12, 23 26, 34, 35, 42 (в соавторстве с А. В. Бриллиантовым) | | Тема: «The poetic language in the original and translated versions of Alexander Pushkin’s “Eugene Onegin”» (Поэтический язык оригинала... |
|  | Целью освоения дисциплины «Организационное поведение» является формирование у студентов системы представлений об основах поведения... | |
| Специалист в области отношений, эксперт по психологии лжи Александр Вемъ поможет вам! Он расскажет, как распознать лжеца и не допустить... | | П 21. Белой ночью у залива: рассказы и повесть. – М., 2010. Эко-Пресс, 2010, 254 с |