Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson)


НазваниеАвтобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson)
страница5/38
ТипДокументы
filling-form.ru > Туризм > Документы
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   38
Глава 5
Утром я еле волочил ноги со сна. Когда через окошко для еды прокричали «подъем», я знал, что мне надо двигаться, и я двигался, но, словно будучи под водой, замедленно. К этому времени я осознал важность следования повседневной дисциплине: так, я сначала включил воду и очень тщательно умыл свое лицо. Затем снял рубашку и тщательно, сантиметр за сантиметром, вымыл верхнюю часть своего тела, набирая немного воды в ладонь и растирая ее по телу, а затем, подождав, когда немного высохнет, снова – так я мылся до тех пор, пока не стал уже дрожать от холода. Затем пришел черед нижней части. Я снял мешковатые тюремные штаны, которые мне выдали, со шнурками на лодыжках, аккуратно сложил их, пока мылся и вытирался, используя маленькое полотенце только там, где сложно было высушиться так. К тому времени, когда я закончил свои процедуры, я почувствовал себя жизнерадостным и голодным – голодным почти до боли.

Дневной рацион почти не менялся. На завтрак это были 400 грамм прокисшего хлеба, кусочек которого я заставлял себя приберечь на более позднее время дня, хотя был голоден настолько, что мне хотелось есть свою собственную плоть. Потом давали сахар и безвкусную имитацию чая. Так как моя камера находилась в самом конце крыла тюремного здания, рядом с лифтом, то по утрам я слышал, как механизм лифта начинает свою работу, поднимая баки с чаем и лотки с хлебом. И теперь, всего лишь на четвертый день моего нахождения в тюрьме, я начинал глотать слюни автоматически при первых звуках работы этого лифта.

На непродолжительное время я попался в ловушку своих фантазий о великолепных блюдах. В своем воображении я заставлял стол красивой посудой, наполняя ее жареной говядиной, печеным картофелем, рыбой, чашами с черным и белым хлебом, зеленым горошком, мороженым, чашками со свежим сваренным кофе. Когда я смотрел на все это в своем воображении, мой желудок начинал болеть от голода. Внутри появлялась боль, словно от удара. Слюна во рту текла все обильнее, я глотал ее, а в желудке начались спазмы, все более и более глубокие. Затем я понял, что все это к добру не приведет. Я испугался, что все эти фантазии сведут меня с ума. Тогда я заключил с самим собой договор, поклявшись его исполнить. Я пообещал себе, что если подобные образы еды просочатся в мое воображение, я заставлю себя думать о чем-то другом. Как, например, о прогулках в лесу с Мери, или об игре в покер в посольстве, или об улицах нью-йоркского Ист-Энда. Поначалу это не слишком хорошо работало, потому что как только я уходил на прогулку в лес с Мери, она расстилала скатерть, разложив на ней холодные сосиски, бутылку вина, сыр, масло – и мой рот вновь начинал заполняться слюной. Или, проходя по улицам Манхеттена, я натыкался на булочную. Тогда я попытался занять себя арифметикой, или перечислением всех кораблей, принимавших участие в важнейших морских сражениях Первой и Второй мировых войн. Это было сложно делать молча. Но я был полон абсолютной решимости доводить до конца, так или иначе, каждое задание, которое я перед собой ставил. Неудача в этом означала выигрыш Сидорова, или их выигрыш. И, благодаря постоянным словам поддержки, которые я говорил сам себе, я научился следовать своим решениям.
Спокойно, Алекс! Расслабься. Ты сможешь это сделать. Ты выдержал уже неделю без сна, и ты сможешь сделать все, что захочешь. Ты в порядке, парень. Ты не из слабаков. Ты молод и силен. Эти русские ублюдки пытаются тебя сломать, но это не они, а ты на коне, не так ли? И пока ты будешь на голову выше их, они тебя не достанут.
И, таким вот образом, я заставлял себя идти вперед.

Я говорил себе: «Послушай, тебе нужно всего лишь пройти через этот день. Завтра снова будут допросы. Сидоров становится злее с каждым днем. Он вполне может по-настоящему рассвирепеть. Возможно, охрана застанет тебя за каким-нибудь занятием и бросит в карцер. Возможно, они даже просто выведут тебя и пристрелят. Но все, что тебе нужно сделать сейчас – это просто пройти через этот день. Вот и все, что тебе нужно сделать».

Позднее утром в то первое воскресенье задвижка на двери открылась, и охранник, которого я раньше не видел, кинул три книги на полку.

«Что это?» - спросил я, но он просто закрыл окошко, не сказав ни слова. Они никогда ничего не говорят, если можно обойтись без разговоров.

Я кинулся к книгам. Они были оборванными и грязными, но для меня это было сокровище. Несмотря на резь в глазах и тяжесть в голове, я начал читать немедленно. Я прочитывал каждое слово с огромным интересом. Мне кажется, что в течение последующих двух-трех недель я прочел эти книги четыре или пять раз подряд.

Не знаю, были ли эти книги выбраны специально. Одна из них называлась «Политические узники в царской России». Книга была написана в виде свидетельства о всех тех ужасных преступлениях и унижениях, которым подвергались люди в период бесчеловечного царского правления. Первое, что я усвоил из этого чтения, это то, что никого из заключенных, о которых там писалось, никогда не лишали сна. Это мне показалось очень любопытным. Также меня очень увлекло чтение о том, что заключенные пользовались специальным кодом, чтобы обмениваться сообщениями друг с другом через тюремные стены посредством стука. Это называлось тюремным морзе, но мне это ни о чем не говорило. Мне становилось все более одиноко, и я чувствовал бы себя намного лучше, если бы у меня была возможность общаться с кем-то помимо Сидорова, пусть и перестукиваясь через стену.

Другой книгой были «Записки из мертвого дома» Достоевского. Книга оказалась очень увлекательной, хотя и жуткой. Девяносто девять лет назад до меня, этого несчастного сослали и отправили на телеге в Сибирь за обсуждение радикальных экономических теорий. Он провел в ссылке четыре ужасных года - «как человек, погребенный заживо, заколоченный в своем гробу». Чтение о тех давних, но реально перенесенных испытаниях навело меня на мысли о том, что мои испытания были, возможно, и не такими уж тяжкими.
В это воскресное утро я читал около часа, потом ходил взад-вперед по камере, потом снова читал – делая перерывы для того, чтобы не закончить свое чтение слишком быстро. Я также подумал, что мне следует регулярно заниматься физическими упражнениями, чтобы не впадать в слишком большую зависимость от фантазий и не терять связь с реальностью. В своей рубашке я обнаружил прореху и решил, что мне нужно будет найти способ ее заделать. Из прочтенных старых приключенческих книг я помнил, что люди, находившиеся в заключении, делали себе иголки из рыбьих костей. В моем обеденном рационе обычно были рыбьи кости – хотя иногда даже попадалось несколько граммов самой рыбы. Я решил, что если у меня получится расщепить толстый конец кости или проделать в нем дыру, а потом высушить кость, то я смог бы вытянуть несколько нитей от тюремного полотенца и зашить эту дырку.
Когда в середине дня принесли мой жиденький суп, я достал из него три или четыре рыбьих кости и попытался, безуспешно, проделать дырку в плоской широкой части кости – сначала при помощи зубов, а потом ложки. Но разваренная в супе кость либо расщеплялась, либо просто крошилась. Тогда я попытался заострить конец своей ложки об асфальтовый пол, размышляя, что если мне удастся заострить ее до желаемого уровня, то я смог бы сделать на следующий день отверстие в кости наподобие игольного ушка. Потом мне подумалось, что, заострив ложку достаточно хорошо с двух сторон, я мог бы сделать из нее некое подобие холодного оружия. Это, в свою очередь, навело меня на размышления о побеге – убить охранника, переодеться в его одежду и каким-то образом пробраться через тюрьму – словно в типичном сценарии огромного количества виденных голливудских боевиков и приключенческих книг. Одной из серьезных проблем в том, что касалось убийства охранника или других аспектов возможного побега, было то, что я все более и более слабел от недостатка питания и отдыха. На тот момент эта слабость еще не была достаточно серьезной, но я знал, что если меня продержат в таких же условиях довольно длительное время, то она превратится в очень серьезную проблему.
Так или иначе, но охранник заметил, как я пытаюсь наточить ложку, и отобрал ее у меня, пригрозив карцером – на какое-то время я позабыл о том, что должен следить за интервалами, в которые открывается глазок. Но даже если бы я был осторожен, они все равно, вероятно, нашли и забрали бы ее в то время, когда меня отводили на допрос.

Потом у меня вдруг возникла идея, непонятно откуда взявшаяся, сделать более элегантный календарь, нежели чем царапины на стене. Я решил продолжить делать свои царапины, для общего счета, но подумал, что могу сделать несколько цифр и основу для них из сырого хлеба, который выдавался мне в ежедневном рационе. Когда этот хлеб черствел, то становился довольно твердым. К работе по изготовлению календаря я приступил в это первое воскресенье, начав с изготовления основы для него. У меня оставалось достаточно хлеба, понемногу утаенного с каждой порции. Я размял его, раскатал об пол, а затем принялся давить – до тех пор, пока у меня не получился маленький целый прямоугольник, примерно восемь сантиметров в длину, два в ширину и один в толщину. Затем я взял одну из тщательно сохраняемых спичек и при помощи ее острого конца проделал две дырочки – посередине, на одном расстоянии от края плоской основы. Дырочки должны были служить для крючков, которые я планировал сделать из спичек, чтобы надевать на них цифры, которые я также планировал сделать из хлеба.
С помощью спички я выдавил дату – 1948 – в нижней части основы. Потом я положил полученную основу на подоконник для лучшего затвердевания, гадая, заберет ли ее охрана при очередном обыске. Я решил, что когда основа достаточно затвердеет, я смогу отполировать ее об свои ботинки или об пол, с нетерпением предвкушая тот момент, когда смогу приступить к изготовлению цифр, утаив еще немного хлеба от своего скудного рациона.
Так прошла большая часть второй половины дня того первого воскресенья – в чтении, изготовлении хлебного календаря, неудачных попытках сделать иглу из рыбной кости. Я был голоден, но не отчаянно. В один из моментов охранник поймал меня на том, что я негромко мычал мелодию себе под нос – он угрожающе помотал головой, я сразу же прекратил, и он оставил меня в покое. Было ужасно тяжело продолжать бодрствовать, но я думал, что смогу хорошо выспаться ночью и гадал, смогу ли продержаться следующую неделю до выходных, и придется ли мне вообще держаться. Может быть, вся эта игра наконец-то уже закончится к этому времени?
Я скучал по человеческим голосам, дружеским голосам, и было очень сложно удержаться от того, чтобы не заговорить с самим собой. При ходьбе взад-вперед по камере я, когда разворачивался и шел от двери, шептал себе кусочки припоминаемых разговоров и коротенькие ободряющие реплики в свой адрес, а также отпускал комментарии относительно прочитанного.
Позже, во второй половине дня, странный охранник вывел меня в душевую комнату. Выражение его лица было абсолютно пустым. Я пытался с ним заговорить, но каждый раз он только беззвучно мотал головой и прикладывал палец к губам. Я спросил о погоде на улице. Он помотал головой. Спросил, как часто меня будут выводить в душ. То же движение, более сердито. Потом у меня возникла идея – я спросил, нравится ли ему его работа. Он снова помотал головой и даже скривился, поднося палец к губам – выглядел он в тот момент достаточно свирепо. Хотя я не думаю, что он слушал мои вопросы. Не говоря ни слова, он достал старые парикмахерские ножницы и прошелся ими по моей мягкой бороде недельной давности, превратив ее в жесткую щетину, вырвав в процессе немало волос, так как ножницы были тупыми. Не говоря ни слова, далее он указал мне на душевую.
Хотя мыло было таким же дурно пахнущим и мягким, как и на Лубянке неделей раньше, душ был приятен своим теплом, а также по той причине, что, несмотря на мой строгий режим с ежедневным обмыванием по утрам, после холодной воды без мыла мое тело оставалось недостаточно чистым. Взглянув на себя под душем, мне показалось, что я немного похудел. Я решил продолжать выполнять свои физические упражнения, чтобы верхняя моя часть не стала вялой, и принялся еще под душем делать жим одной рукой о другую.
Кусок мыла был размером с треть спичечного коробка, и я почти весь его израсходовал – а оставшееся припрятал, когда охранник отвернулся, чтобы взять с собой в камеру. Я не собирался мыться с этим мылом под холодной водой – оно едва растворялось в горячей. Но у меня начали развиваться крысиные инстинкты, автоматически.
Задолго до того, как подошло время ужина, от голода меня стала одолевать сильная икота. Когда мне, наконец, принесли мою вечернюю кашу, я принялся есть ее медленно, тщательно пережевывая каждую ложку, несмотря на то, что каша была жидкой, а ее слой – очень тонким. Я вытер миску последним кусочком хлеба, припасенным с завтрака.

Во время еды я размышлял о том, почему посольство до сих пор не пришло мне на помощь. Этот факт вызывал во мне чувство горечи и недоумения. Затем горечь переросла в ярость. Как они могли оставить меня здесь на целую неделю и не устроить скандала! Чем больше я думал об этом, тем эта ярость все больше вскипала во мне.

Затем я решил, что эти мысли мне только вредят, и решил направить их на Мери Катто, чтобы немного успокоиться.
По мере того как приближалась ночь, я все больше думал о Мери. Ее слова, что она будет меня ждать, поддерживали меня. Воспоминание о том, как я добился от нее этого обещания, интриговало меня и придавало мне сил. Меня переполняло желание оказаться рядом с ней. Некоторое время я размышлял, стоит ли мне подавлять эти мысли – также как и фантазии, связанные с едой – но, в конце концов, я решил, что не буду им препятствовать. Воспоминания о Мери, как и о других девушках в моей жизни, стали для меня связующим звеном с внешним миром. От них мне становилось лучше, а не наоборот - даже несмотря на сильные приступы горечи, которые эти воспоминания иногда вызывали во мне. Таким образом, к десяти часам вечера, когда моему теперь немного менее утомленному сознанию был вновь позволен отдых в виде сна, я ощущал себя собранным, и в то же время меня одолевало одиночество. Поэтому, не смотря на сильное отвращение к Сидорову, я почти предвкушал нашу встречу с ним утром – настолько сильным было мое желание поговорить хоть с кем-то.
Оглядываясь назад, я удивляюсь, как все эти инстинкты и твердое намерение установить для себя столько важных правил и видов деятельности развились у меня на столь раннем этапе пребывания в заключении – ведь я по-прежнему был уверен, что все это лишь ошибка, которая вскоре будет исправлена. Сидоров прекрасно понимал мое состояние и не упускал возможности этим воспользоваться, напоминая мне о том, что «мы» (органы) «никогда не ошибаемся». «Все заявляют о том, что это – ошибка», говорил он мне. И, конечно же, просил «не волноваться». Время от времени его слова действовали на меня подавляюще, и я начинал думать, что он, возможно, прав. Вероятно, это стало одной из тех причин, что побудили меня к развитию навыков выживания. Скорее всего, в своем подсознании я понимал, в какой опасности нахожусь в действительности. К тому же я был молод, напитан множеством прочитанных приключенческих историй и просмотренных фильмов, и у меня, как и у любого молодого человека, имелась склонность имитировать приключения в реальной жизни.
Кроме того, не следует забывать о той послевоенной атмосфере, в которой протекала моя жизнь до ареста. Это была пьянящая атмосфера, немного нереальная, в которой жизнь казалась дерзкой игрой – в особенности, если вы находились в положении относительно неплохо зарабатывающего иностранца, которому были легко доступны многие дефицитные товары и имеющего внутреннее ощущение защищенности, передаваемое вместе с дипломатическим статусом. По крайней мере, я думал, что был защищен, до определенного времени. На дальнейших допросах я пытался объяснить эту атмосферу Сидорову, продолжавшему бесконечно цепляться к таким вещам, как моя привычка кататься по Москве в посольских машинах, когда бы мне это не вздумалось, и принимать участие в различных вечеринках с влиятельными людьми из других посольств. Но я не один был такой. Может, я и был немного более авантюрным, чем другие, но не сильно больше. Мы все ощущали после войны эту атмосферу облегчения. Даже обычные москвичи чувствовали прилив оптимизма и надеялись, что лучшие дни уже не за горами. Для меня, как и для многих других молодых людей моего возраста, воздух был насыщен этим пьянящим чувством уверенности в завтрашнем дне, которое, безусловно, способствовало романтическому взгляду на жизнь. Значительная доля этого чувства осталась со мной и в тюрьме – и слава Богу, что так, потому что оно стало щитом в моей борьбе со всеми теми унижениями разных видов, которым, с течением времени, все чаще и сильнее стали меня подвергать. Сидоров никогда не принимал моих объяснений относительно послевоенного настроения, царившего в Москве. Мне кажется, он просто не понимал этого.
По ночам манера Сидорова была агрессивной, он много и грязно ругался. Днем он был настроен легко и даже был не прочь поболтать. Нередко он проводил время за чтением своей книги или писал отчет, не относящийся к моему делу. У него была привычка нервно крутить ручку между пальцами. В послеобеденные часы он обычно откидывался в своем кресле, крутя ручку и рассуждая о единственном предмете, который, по моим наблюдениям, вызывал в нем хоть какой-то энтузиазм – о футболе и московской команде «Динамо». Эта команда находилась под покровительством тайной полиции, и Сидоров никогда не пропускал их игр. Он знал характеристики и сильные стороны каждого из членов команды так, как школьник знает таблицу умножения, и иногда всю вторую половину дня проводил за обсуждением этой темы.
Но по ночам он всегда был настроен враждебно и агрессивно. Я никогда не был для него ни кем иным, как только «подследственным», либо «тупым подследственным», а часто «проституткой» или «сукиным сыном» во всех возможных комбинациях. Он изрыгал эти слова с оглушительным ревом и пронзительными криками, изрядно брызгая слюной.

По ночам в его руках нередко появлялся пистолет. Он неистово размахивал им, а потом садился за свой стол и молча смотрел на меня, целясь прямо между глаз, взведя курок и подергивая пальцем, словно он мог случайно выстрелить в любой момент. У пистолета Токарева достаточно тугой спусковой механизм, но я знал о пистолетах и о происшествиях с ними достаточно много, и такое поведение Сидорова щекотало мне нервы. Я никогда не показывал вида, что нервничаю. Я просто продолжал улыбаться. Иногда я даже подмигивал ему в тот момент, когда он целился мне промеж глаз, и это его бесило.
Однажды, это случилось на этой второй неделе моего пребывания в тюрьме, я обнаружил, что лежу без сознания на полу, а Сидоров орет на меня сверху. Я совсем не помнил момента, когда заснул. То есть для меня было полной неожиданностью слышать, что мне кричат просыпаться, а я при этом нахожусь вовсе не в кровати. Минуту назад я пристально смотрел на Сидорова, стараясь держать свои глаза открытыми – и вот меня уже будят, а я лежу на полу.
В камере мне приходилось собирать по крохам всю ту силу воли, что у меня оставалась, чтобы не уснуть. Несколько раз я позволял себе вздремнуть, сидя на койке с выпрямленной спиной. Если на дежурстве в это время находился сносный охранник, то меня оставляли в таком состоянии на несколько минут, иногда даже, может, до получаса. Но сносные охранники попадались очень и очень редко. Среди них был один молодой парень с комсомольским значком (комсомол – это такая юношеская коммунистическая организация). Он был единственным из охранников, кто когда-либо разговаривал со мной – это говорило о том, что он был новичком на этой работе. Большинство охранников, когда я пытался с ними заговаривать, просто отвечали – «не положено!». Эта фраза,
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   38

Похожие:

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconПравовые основы практическое пособие ю. П. Орловский, Д. Л. Кузнецов
Москвы в области науки и образовательных технологий гл. IV, § 4 (в соавторстве с И. Я. Белицкой), § 6 (в соавторстве с И. Я. Белицкой),...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconАлександр Дэвидсон «Скользящий по лезвию фондового рынка»»
Оригинал: Alexander Davidson, “Stock market rollercoaster a story of Risk, Greed and Temptation ”

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconКомментарий к федеральному закону
Российской Федерации в трех томах / Под ред. А. П. Сергеева" (Кодекс, 2010, 2011 (в соавторстве)); учебных пособий "Правовое регулирование...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconВ. П. Ермакова Коллектив
Ермошин Александр Михайлович, Литвиненко Инна Леонтьевна, Овчинников Александр Александрович, Сергиенко Константин Николаевич

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconКомментарий к федеральному закону
Алексеев В. И. канд юрид наук, ст науч сотрудник ст ст. 12, 23 26, 34, 35, 42 (в соавторстве с А. В. Бриллиантовым)

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconХарактеристика урока
Тема: «The poetic language in the original and translated versions of Alexander Pushkin’s “Eugene Onegin”» (Поэтический язык оригинала...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconСписок результатов интеллектуальной деятельности полученных в период...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconЛитература: Alexander Osterwalder
Целью освоения дисциплины «Организационное поведение» является формирование у студентов системы представлений об основах поведения...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconАлександр Вемъ Вруны и врунишки. Как распознать и обезвредить Аннотация...
Специалист в области отношений, эксперт по психологии лжи Александр Вемъ поможет вам! Он расскажет, как распознать лжеца и не допустить...

Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson) iconЮрий Пахомов Белой ночью у залива удк 882 ббк 84 (2Рос-Рус) п 21
П 21. Белой ночью у залива: рассказы и повесть. – М., 2010. Эко-Пресс, 2010, 254 с

Вы можете разместить ссылку на наш сайт:


Все бланки и формы на filling-form.ru




При копировании материала укажите ссылку © 2019
контакты
filling-form.ru

Поиск