Автобиографическая повесть. Александр Долган (Alexander Dolgun) в соавторстве с Патриком Уотсоном (Patrick Watson)
Скачать 6.51 Mb.
|
| Глава 23 В полночь в госпиталь зашел Лавренов. Раньше он так никогда не делал. Он был в сильном возбуждении. «Чего вы, заключенные, хотите добиться?» - спросил он. «Что вы имеете в виду?» - переспросил я его. «Ну, это, должно быть, заговор, или какое-то восстание. Целое отделение МВД окружает наш лагерь, с пулеметами!» Позднее оказалось, что среди сотрудников МВД ходили слухи о том, что Лаврентий Берия, который на самом деле пытался возглавить советское руководство, собирается дать некий сигнал всем лагерным заключенным, чтобы они восстали одновременно. Трудно было вообразить большую нелепицу. Слухи быстро распространялись по лагерю. Удивительно, насколько многое из них в той или иной степени соответствовало истине. Мы слышали о том, что маршал Жуков едет в Москву и что он окружает Кремль танками, чтобы подавить сопротивление войск МВД. Мы слышали истории о том, что Берия посадил под стражу Маленкова. Мы слышали массу различных версий о причинах смерти Сталина. Армейские части, окружившие наш лагерь, были вскоре отведены, но ходили слухи о волнениях в лагерях по всему Архипелагу ГУЛАГу – так иронично именовали всю сеть советских тюрем и трудовых лагерей: острова в море угнетения. Единственным непосредственным следствием всего этого явилось зримое ощущение растерянности среди лагерного персонала. В некоторых случаях оно проявлялось в невероятном демонстративном дружественном расположении по отношению к заключенным. Ведь нас всех вскоре, массово, могли бы освободить – и было бы довольно тревожно оставаться в памяти семнадцати миллионов бывших заключенных в качестве тирана и садиста. В лагере под номером три комендантом был офицер МГБ. Даже еще до того, как Сталин умер – в то время, как через лагерные стены поползли первые слухи о том, что он, возможно, болен – тот человек, Цукерашвили, поразил заключенных, привыкших к исключительно жесткому обращению с его стороны, тем, что принялся ходить по лагерю, пожимая им руки, обращаясь «товарищ» и предлагая достать для них табака из города, если нужно, и говоря заключенным о том, чтобы они замолвили за него доброе словечко, если его когда-либо станут обвинять в плохом обращении с ними. Цукерашвили был из МГБ, а не из МВД, но он служил комендантом лагеря, потому что лагерь под номером три предназначался для беглых заключенных и заключенных, отмеченных в качестве «особо опасных». Офицеры МВД, прослышавшие о странной выходке Цукерашвили, решили от него избавиться и отрапортовали в Москву о том, что он сошел с ума. Его вызвали в Москву на проверку. По дороге туда он услышал о смерти Сталина. Когда он прибыл в Москву, то был помещен в заключение – до тех пор, пока передача власти не была завершена, и МГБ не обрело контроль над ситуацией. Затем его почтительно обследовали, объявили психически здоровым и возвратили на свой пост. Однажды утром, в апреле или в мае, в то время как я производил инъекции и зашивал небольшие раны в комнате для осмотра, в нее вошел полковник МГБ – в штанах с багровыми полосками и с фуражкой в виде блина на голове. Он подхватил докторский халат, набросил его себе на плечи, потом подошел ко мне с дружеской улыбкой и произнес: «Доброе утро, дорогой товарищ. Я – полковник Цукерашвили». Я в изумлении принял его рукопожатие. Истории о нем я слышал, но видеть его во плоти – это было нечто другое. - Я пришел повидать вашего уважаемого коллегу, доктора Адарича, - продолжил он. – Он сейчас занят? - Не думаю, - ответил я. – Вы, вероятно, можете найти его во дворе. Это через дверь и налево. Но уходить он не собирался. Полковник оглядел комнату, цокая языком при виде инструментов и медицинских приспособлений. Он пронаблюдал за производимой мной процедурой, выражая свое одобрение звуками, вроде «хммм». Потом он выглянул наружу, посмотрел на очередь из ожидающих заключенных и сказал им «доброе утро». Когда я закончил с последней инъекцией, он высказал одобрение эффективностью работы нашей клиники. Я начал подозревать, что он думает, что я – из МВД или еще что-то, несмотря на все слышанное ранее о нем, но вскоре он развеял мои сомнения. Он притянул к себе стул и сел на него наоборот, положив руки на спинку; потом предложил мне сигарету, и закурил свою. - Конечно, вы в вашем положении считаете, что жизнь офицера очень хороша, и так далее, но вы даже не представляете, как эти сволочи, мои коллеги, вели и ведут себя все это время. Здесь я провел свою жизнь, пытаясь сделать все, что могу, на этой тяжелой работе, и соблюсти интересы вас, заключенных, так, как только возможно, а эти сволочи начинают писать доносы о том, что я – сумасшедший. Отсылают меня в Москву! Можете ли вы в это поверить! - Да, теперь они поняли, что к чему, все в порядке, - продолжил Цукерашвили, - но я могу вам сказать – не у вас одних в жизни есть небольшие неприятности, по меньшей мере, совсем не только у вас одних, дорогой товарищ! Он выказывал признаки явного раздражения – потирал руки и пыхтел сигаретой, выпуская дым между зубов. Не докурив, он затушил свою сигарету и вышел искать Адарича, чтобы взять у него некоторые медицинские припасы для своего лагеря, как потом оказалось. Не у вас одних есть небольшие неприятности в жизни! Что касается Лавренова, то он всегда был довольно сносным, а теперь и подавно. Он по-прежнему много пил, может, теперь даже больше, но теперь он намного больше времени проводил в госпитале, пытаясь быть полезным, а так как он был хорошо обученным фельдшером и добросовестным человеком, то он и в самом деле был нам полезен. Через несколько недель он отвел меня в сторонку и объяснил, что я уже превысил срок пребывания на своей должности, предусмотренный для персонала госпиталя, не имеющего медицинского образования. Почти все рабочие задания для «придурков» имели ограничения по времени – кажется, в большинстве случаев это было полгода. Я пробыл в госпитале почти год, и по сравнению с жизнью почти всех, кого я знал, это был «замечательный» год. - Ты первоклассный фельдшер. Я редко видел кого-то, кто бы так быстро учился, - сказал Лавренов. – Я буду рекомендовать, чтобы тебя перевели как фельдшера. Тебя назначат на тяжелую работу, ты знаешь, может быть, даже пошлют в рудник, но если ты пойдешь как фельдшер, с тобой все будет в порядке. Мои ягодицы вновь обрели «первую медицинскую категорию». Наши доктора проверяли мое сердце каждый месяц или два, и заключили, к своему изумлению, что изначальное 4,5-сантиметровое расширение самопроизвольно уменьшилось менее чем до 2-х сантиметров. Я снова был здоров. - Что бы ни случилось, - сказал Лавренов, - если тебя захотят послать в рудник, то это не будет пятьдесят первый. Его закрыли на время. Была ужасная авария, оборвался трос клети. Я ответил, что слышал о том, что все боялись поездок в клетях на 51-м руднике, так как они были в аварийном состоянии. - Этот случай был наихудшим за долгое время, - ответил Лавренов. – Двадцать семь человек там было. Только один выжил, понимаешь. Он держался за прутья крыши. Переломал все кости, но, говорят, что с ним все будет в порядке. Кстати, - с усмешкой продолжил Лавренов, - в той клети погиб один фельдшер, поэтому будь осторожен, если тебя пошлют туда. - Буду, - пообещал я. - Да, - продолжил он, - этот, как его, он был не фельдшером. У них не было фельдшера, и они где-то достали врача. Сейчас вспомню его имя. У него все внутренности были переломаны. Его принесли обратно в его собственный госпиталь, и он упросил своих коллег не оперировать его, представляешь? Он знал, что умрет, и поэтому сказал: «Не надо меня оперировать, ребята, со мной все равно покончено». Во всей округе был только один госпиталь, о котором я мог подумать. Холодок пробежал по моей спине. - Попробуйте вспомнить, как его звали, гражданин начальник, - проговорил я. - Латышский врач. Я почувствовал себя дурно. - Ациньш, - произнес я. - Да, точно, - сказал Лавренов. – Конечно! Я забыл. Ты же обучался у него, так? В течение нескольких недель два человека, которые стали мне дороги, по особому дороги, ушли из жизни – Аркадий и Арвид Ациньш. Я словно окаменел изнутри. Чувствовал я ненависть. Лавренов старался вести себя мягко, но он был не способен понять, почему мое лицо вдруг помрачнело. Потом оно стало еще мрачнее. Через несколько дней меня послали к лагерному нарядчику. Нарядчик – это заключенный, которому доверяется производить распределение рабочих заданий и докладывать куму, начальнику лагеря. Таким образом, он считается стукачом, как бы это ни было на самом деле. Так как это ясно с самого начала, никто ему ничего не рассказывает, а он, таким образом, не рискует жизнью за стукачество. Этот человек вызвал меня в приемную администрации и вытащил папку с моим «делом». - Ты уходишь из госпиталя, - сказал он грубо. - Где я буду работать? - Пятьдесят первый рудник. Расслабься, братишка, тебе повезло. Ты направлен туда как фельдшер. - Но послушай! – меня бросило в жар. – Этот рудник должен быть закрыт. Клеть сорвалась. И мой друг погиб в ней! - Тебе кто-то обещал, что его закроют? – фыркнул он. – В любом случае, подъемник починили. Неделю, по крайней мере, он должен продержаться! Вот и все. Пришло лето. Путь до рудника с моим небольшим медицинским ранцем был самой трудной частью дня, несмотря на то, что рудник располагался поблизости от лагеря, и от лагерных ворот были видны вышки и горы породы. Но в тени нередко было 43 градуса, а тени при этом не было. Жаркое солнце окрасило мое лицо и шею в цвет темной меди за несколько дней, а волосы приобрели цвет выгоревших колосьев пшеницы. При себе я имел все необходимое. В своем мешке я носил шприцы, перевязочные материалы, средства дезинфекции, пару ампул с морфином, некоторые сердечные препараты, такие как дигиталис, нашатырь и много аспирина. А также резиновый жгут. Также у меня с собой был скальпель и материалы для зашивания ран, зажимы – чтобы иметь возможность обрабатывать глубокие порезы прямо на месте. В руднике постоянно происходили несчастные случаи, и уровень смертности был велик. Я ожидал, что работы у меня будет много. Поначалу спуск в шахту был облегчением, потому что на 240-метровой глубине царила прохлада, и позднее я брал с собой телогрейку, чтобы одевать ее внизу. У меня была небольшая ниша рядом с будкой механика, поблизости от подъемника, и я нарисовал большой красный крест на маленьком столике и скамейке, что мне выдали, и почувствовал себя так, будто открываю свое небольшое дело. Между сменами в шахту спускались гражданские специалисты-подрывники, закладывая взрывчатку в отверстия, пробуренные предыдущей сменой, и подрывая породу. Потом приходила следующая смена и при помощи шлангов и сжатого воздуха выдувала дым, а следующая бригада подвешивала рабочие лампы. Потом приходили шахтеры, чтобы выбрать медную руду – чтобы потом, позже, в тот же день, снова начали бурить отверстия, чтобы подготовить следующий подрыв. Рудник работал круглые сутки. Снаружи высились гигантские рукотворные горы породы из зеленоватого камня – порода высыпалась из больших ковшей, соединенных звеньями и оборачивающихся вокруг огромного колеса для того, чтобы сбросить свой груз. До того времени, как я попал на рудник, его бичом был силикоз, или рак легких – по причине пыли, постоянно висевшей в воздухе. Но после смерти Сталина была организована влажная добыча породы. К буровой машине крепился шланг, разбрызгивавший воду при бурении, и пыль осаждалась – в результате количество случаев легочных заболеваний резко пошло на убыль. Ранее породу добывали вручную. Тысячи и тысячи людей умерли от изнеможения. Теперь же работа осуществлялась при помощи больших буровых машин с электрической тягой – это значительно увеличило продуктивность и снизило число смертей. Полости шахты соединялись туннелями, по которым бегали маленькие электрические поезда с дугой, питающей их от провода, протянутого под потолком. Они перевозили руду из полостей, где осуществлялась добыча – иногда за два километра от подъемника. Любимой забавой шахтеров было подвешивать тонкую проволоку к проводу на потолке, чтобы дать почувствовать новичку хороший удар током. Со мной тоже это проделали. Я почувствовал себя так, будто меня сбили с ног ударом кувалды. Некоторый привилегированный статус, который сопровождал меня в госпитале, где все звали меня «доктор» и смотрели на меня снизу вверх, здесь на меня более не распространялся. Я был просто еще одним новичком, над которым подшучивали и к которому относились так же, как ко всем остальным. Чаще всего мне приходилось иметь дело с разбитыми пальцами. У нас дома, в Америке, вас бы госпитализировали, если бы вы сломали себе палец. Но все, что я мог сделать здесь – это наложить повязку на искалеченный палец и дать бедняге-рабу горсть аспирина. Ему нужно было возвращаться к работе. В случае если была разбита целая рука или нога человека освобождали от работы, но если только я не кричал о том, что он умирает от потери крови, его оставляли в шахте до окончания смены, а затем ему нужно было идти в зону вместе со всеми остальными. Почти каждый вечер я играл на гитаре вместе с Зюзиным, и мои музыкальные навыки улучшались день ото дня. Духом я был бодр. От тяжелой физической работы я был избавлен, и к тому же продолжал изучать медицину. Мне удалось взять на время несколько книжек по медицине у Адарича, и я изучал фармацевтику, физиотерапию и даже акушерство и гинекологию. Атмосфера в лагере становилась все более вольготной день ото дня. Никаких внезапных и больших изменений не происходило – просто понемногу отношение к заключенным улучшалось. Рацион по-прежнему был ужасен. Менее обученные искусству выживания по-прежнему умирали быстро, но умерших становилось все меньше, так как выживание требовало все меньше сноровки. Частью «оттепели» стало сокращение часов работы с двенадцати до десяти – и так как у людей появилось больше времени для отдыха, их бедный рацион стал более адекватным. И по вечерам у нас стало больше времени для восстановления сил и развлечений. Туфта в шахте широко практиковалась, включая систему, по которой трое заключенных вписывали произведенный ими объем руды в квоту одного вольнонаемного рабочего, которых там было довольно много – их привлекали на работы в шахтах обещаниями высокой зарплаты. При помощи трех заключенных свободный рабочий мог перевыполнять стахановскую норму по добыче руды ежедневно, получая значительную зарплату. Заключенным доставались крохи, но и это было для них хорошо, так как их вольный друг покупал им хорошей еды на воле и питались они лучше многих из «придурков». Лето, проведенное мной в шахте, не было отмечено необычными событиями или памятными встречами. Эдик Л. в то время работал на той же шахте, но я редко с ним виделся. Хотя я и получал некоторое удовлетворение от своей постоянной работы, заключавшейся в исцелении других и в препирательствах с сотрудниками МВД от лица пациентов, которым требовалась первая помощь, в целом эта работа была довольно скучной, и каждый день я с нетерпением ждал наступления вечера, наполненного занятием музыкой и разговорами в бараке. Когда пришла осень и резко похолодало, находиться в шахте стало очень неуютно. В конце октября или ноября 1953 года несколько раз отключалось электричество в то время, когда мы находились под землей. Подъемник работал от электричества. Это означало необходимость спуска и подъема по лестнице – 240 метров вниз утром и 240 метров вверх вечером, при отсутствии освещения – лишь с тусклой карбидной лампой на каске. На ступени лестницы капала вода со стенок шахты, и там, где внутрь ее засасывался холодный воздух снаружи, она быстро замерзала. Таким образом, подъем был ужасающим и утомительным кошмаром, в процессе которого вы могли потерять хватку, или ваша нога могла поскользнуться на обледенелой лестнице в любой момент – а дно шахты находилось в трехстах метрах от поверхности. Было несколько случаев падения, с пронзительными криками, вниз, и даже охранники пребывали ото всего этого на нервах. Где-то в ноябре меня вновь оповестили, что нарядчик хочет меня видеть. Ходили слухи, что в соседнем лагере у него есть друг, тоже фельдшер, который присматривался к моему месту в течение некоторого времени. Поэтому когда я шел к нему, то ожидал худшего. Так оно и произошло. |
Похожие:
 | Москвы в области науки и образовательных технологий гл. IV, § 4 (в соавторстве с И. Я. Белицкой), § 6 (в соавторстве с И. Я. Белицкой),... | | Оригинал: Alexander Davidson, “Stock market rollercoaster a story of Risk, Greed and Temptation ” |
| Российской Федерации в трех томах / Под ред. А. П. Сергеева" (Кодекс, 2010, 2011 (в соавторстве)); учебных пособий "Правовое регулирование... | | Ермошин Александр Михайлович, Литвиненко Инна Леонтьевна, Овчинников Александр Александрович, Сергиенко Константин Николаевич |
| Алексеев В. И. канд юрид наук, ст науч сотрудник ст ст. 12, 23 26, 34, 35, 42 (в соавторстве с А. В. Бриллиантовым) | | Тема: «The poetic language in the original and translated versions of Alexander Pushkin’s “Eugene Onegin”» (Поэтический язык оригинала... |
|  | Целью освоения дисциплины «Организационное поведение» является формирование у студентов системы представлений об основах поведения... | |
| Специалист в области отношений, эксперт по психологии лжи Александр Вемъ поможет вам! Он расскажет, как распознать лжеца и не допустить... | | П 21. Белой ночью у залива: рассказы и повесть. – М., 2010. Эко-Пресс, 2010, 254 с |