Аннотация Книга «Другая Троица»
Скачать 3.57 Mb.
|
| Ладушки, ладушки... (Ритуальный жест и его последствия в романе Сартра «Тошнота») Работая лапами, спустился на нитке паук с потолка, — официальный друг заключенных. Владимир Набоков «Приглашение на казнь» Не знаю, подчинялись ли мне в те минуты руки; мне казалось, если бы я предоставил рукам делать, что они захотят, они стали бы благодаря неведомой побудительной причине действовать сами собой и так, что я уже не смог бы вмешаться в их движения. Если бы я не следил все время за своим телом, невольно не подкарауливал бы его, оно могло натворить такое, чего я и сам не ожидал. Эти чувства появились во мне давно, когда я только начал разлагаться заживо. Садек Хедаят «Слепая сова» 1 В начале романа «Тошнота» (1938) Сартр дает ключ к своему произведению. Герой романа, Антуан Рокантен, берет в руку плоский камушек (чтобы запустить его по воде рикошетом). Снизу этот камушек оказывается влажным и грязным. Брезгиво подержав камушек некоторое время, Антуан роняет его и уходит. Всякому, кто запускал так камушки, знакома эта беда — нет-нет да и попадется камень, грязный снизу. А ты уже взял его в руку. Неприятно, однако жизнь после этого, как говорится, продолжается. А вот у Антуана Рокантена она на этом останавливается — его накрывает Тошнота. Эта перемена в герое и является содержанием романа: «Пожалуй, лучше всего делать записи изо дня в день. Вести дневник, чтобы докопаться до сути. Не упускать оттенков, мелких фактов, даже если кажется, что они несущественны, и, главное, привести их в систему. Описывать, как я вижу этот стол, улицу, людей, мой кисет, потому что это-то и изменилось. Надо точно определить масштаб и характер этой перемены. <...> В субботу мальчишки бросали в море гальку — «пекли блины», — мне захотелось тоже по их примеру бросить гальку в море. И вдруг я замер, выронил камень и ушел. Вид у меня, наверно, был странный, потому что мальчишки смеялись мне вслед. Такова сторона внешняя. То, что произошло во мне самом, четких следов не оставило. Я увидел нечто, от чего мне стало противно, но теперь я уже не знаю, смотрел ли я на море или на камень. Камень был гладкий, с одной стороны сухой, с другой — влажный и грязный. Я держал его за края, растопырив пальцы, чтобы не испачкаться»160. Антуан не раз еще вспомнит эту гальку: «Предметы не должны нас беспокоить: ведь они не живые существа. Ими пользуются, их кладут на место, среди них живут, они полезны — вот и все. А меня они беспокоят, и это невыносимо. Я боюсь вступать с ними в контакт, как если бы они были живыми существами! Теперь я понял — теперь мне точнее помнится то, что я почувствовал однажды на берегу моря, когда держал в руках гальку. Это было какое-то сладковатое омерзение. До чего же это было гнусно! И исходило это ощущение от камня, я уверен, это передавалось от камня моим рукам. Вот именно, совершенно точно: руки словно бы тошнило». «А пошло это с того злополучного дня, когда я хотел бросить в воду гальку. Я уже собрался швырнуть камень, поглядел на него, и тут-то все и началось: я почувствовал, что он существует161. После этого Тошнота повторилась еще несколько раз: время от времени предметы начинают существовать в твоей руке». Можно просто прикоснуться к камню (например, с какой-либо бытовой целью), а можно прикоснуться к камню, совершая ритуальный жест. Если бы Антуан был не жалким французом между двумя мировыми войнами, но благополучным первобытным человеком, то его ритуальный жест прикасания к камню выглядел бы примерно следующим образом. Антуан входит в пещеру. У стены пещеры — погребения предков. (Все они тоже Антуаны.) Антуан приближается к стене и кладет на нее ладонь. Может быть, гладит стену ладонью. Каменная толщь стены как бы истончается, стена становится тончайшей — чуть ли не прозрачной — перегородкой. С другой стороны стены становится видна (или только ощущается) другая ладонь, ладонь-двойник. Ладонь Антуана встречается с ладонью его умершего предка (пра-Антуана). Каково при этом чувство Антуана? Видимо, оно похоже на чувство, которое испытывает человек, приходящий к могиле родителя, ухаживающий за ней (и тем самым к ней прикасающийся), сидящий возле нее и — в глубине души — беседующий с умершим. Первобытный Антуан и печалится, и черпает силы от этой встречи («печаль моя светла»).  «Пещера рук» в Патагонии, 9-ое тысячелетие до н. э. Запечатлены в основном левые руки, причем руки мальчиков-подростков. Это позволяет предположить, что нанесение изображения своей руки входило в обряд инициации. Что же касается Антуана двадцатого века, Антуана из романа Сартра, то он, притрагиваясь к камню, встречается с чудовищем. Камушек Антуана — это, так сказать, мини-стена. «Камень был гладкий, с одной стороны сухой, с другой — влажный и грязный. Я держал его за края, растопырив пальцы, чтобы не испачкаться»; «...я почувствовал, что он существует». Иными словами, прикасаешься к стене — и чувствуешь вдруг: за ней кто-то есть. Кто-то живой («влажный») и страшный («грязный»). Наш Антуан, не будучи, в отличие от первобытного Антуана, должным образом подготовленным к подобной встрече, испытывает отнюдь не светлую печаль, но «тошноту». 2 Чтобы понять Сартра (и экзистенциализм вообще), удобно зайти со стороны мифа. Для такого захода познакомимся со статьей Софьи Залмановны Агранович «Печаль моя светла»162 — о ритуальном жесте прикосновения к стене пещеры, перенесенном затем на ритуальный жест прикосновения к печи. Вот выдержки из нее, важные именно для нашей темы: «Гипотетическая логика первобытного сознания представляется нам следующим образом. Стена мыслилась, вероятно, как внутренняя сторона пещеры — обиталища первобытных людей. Через эту стену осуществляется магический контакт потомков с предками посредством соприкосновения ладоней». «В известной игре в салочки игрок, не желающий быть пойманным (стать жертвой), "застукивается" ударом (касанием) ладони о стену, живое дерево (мыслящееся как мировое) или столб (воспринимаемый, вероятно, так же). Характерно, что по условиям игры "застукиваться" о дверь (даже плотно закрытую) нельзя, ибо игра, вероятно, "помнит" дверь лишь как сквозной проем. Излишне, наверное, напоминать, что удар ладони о плоскость, выполняющую функцию границы миров (или мирового дерева), сопровождается прямым обращением к предку: "Чур, меня! Чур, не я!" В другой игре — "в ладушки" (в ладошки) — играющие касаются ладонями друг друга, вероятно имитируя встречу, соединение живых и мертвых, предков и потомков. Показательно, что сейчас эта игра практикуется между ребенком, сознание которого только пробуждается, и взрослым. Фольклор сохранил и донес до нас далеко не такую невинную и детскую, как теперь кажется, песенку: Ладушки, ладушки, Где были? — У бабушки. Чего ели? — Кашку. Чего пили? — Бражку. Кашка сладенька, Бражка хмеленька. Сохранившийся в этой песенке ритуальный диалог вводит нас в обстановку тризны и ритуального общения с предками при помощи касания ладонями». «Печь может быть понята прежде всего как модель обитаемой людьми пещеры с горящим в центре огнем... <...> Одновременно печь осмысливается как человеческое тело. Характерно в связи с этим, что для названия ее частей употребляются слова, обозначающие части человеческого тела (см. чело, устье, щеки, ноги, плечи, хайло). В этом отношении характерна приводимая В. И. Далем пословица В печи тесно, а в брюхе просторно (о жадных хозяевах). Любопытно, что в русских народных сказках встречается печь-волшебная помощница, стоящая вне дома, на открытом пространстве, но растопленная и полная ритуальной пищи (пироги). Она выполняет активную функцию в испытании, которое проходит главная героиня сказки, ведет с ней диалог. Устье печки уподоблялось и женскому лону. Недаром героиня сказки "Гуси-лебеди", прячась от преследователей, "села в устьецо". Представление об устье как женском лоне отразилось и в загадке про печь: Стоит баба на юру, кто ни идет, всяк — в дыру, кто ни вскочит, всяк захохочет. <...> Такое же восприятие печи отразилось и в свадебном обряде. <...> Одновременно устье печи осмысливалось и как рот. Это отразилось, в частности, в поверьях о том, что если печь не закрывать заслонкой, то после смерти у покойника "рот буде роззявлен". <...> Одновременно печь, в которой выпекается хлеб и варится пища, не может не мыслиться как алтарь, место жертвоприношений, место первобытной евхаристии. Сакральность печи зафиксирована в поговороках, запрещающих срамные речи, потому что печь в хате. <...> Вертикальная топография печи уподобляет ее (так же, как и печной столб) мировому дереву. Топография эта трехчастная. Сначала дымовой волок и дым, а затем труба и дым — это верхний, небесный мир. Основное "тело" печи — мир земной, человеческий, упорядоченный космос. <...> Подпечье, голбец163, погреб, который располагался непосредственно под печью, связаны с миром мертвых, миром предков, хтоническим хаосом. С семиотикой печной вертикали связаны многие обряды и обычаи. <...> В мифологии восточных славян печная труба связывала жилище с иным миром, "тем светом", Вереем (Иреем), куда души мертвых улетали, подобно птицам (навьям). <...> Снизу печь была связана с хтоническим пространством. Как за печью, так и под печью живет домовой, соединяющий в себе признаки архаического тотема и антропоморфного предка. По древнему ритуалу, под полом и особенно в той части дома, где стояла печь, буквально располагался мир мертвых. В глубокой древности похороны под печью, в подполе, под голбцом были не исключением, а правилом. <...> Любопытно, что в повести Н. В. Гоголя "Вий" казаки, выносящие гроб панночки из дома в церковь, производят определенный обряд: "Пришедши в кухню, все несшие гроб начали прикладывать руки к печке, что обыкновенно делают малороссияне, увидевши мертвеца". Гоголь фиксирует известное не только на Украине ритуальное действие, связанное с печью. Этнографы отмечают независимость этого действия от погоды, времени года и т. д. Поведение казаков понятно: причина смерти панночки неизвестна (она вернулась ночью избитая и умерла), и потому панночка является так называемым "заложным" покойником. Естественно, она должна вызывать страх. Кроме того, ходило множество слухов о ее прижизненной ритуальной нечистоте — причастности к иному, чуждому миру, что на фоне христианской культуры воспринималось как знак продажи души дьяволу. Герои "Вия", люди приблизительно середины XVII века, прикасаясь к печи, исполняют уже малопонятный им ритуал, смысл которого, вероятно, заключается в следующем. Видя опасность в чужом, враждебном, ритуально нечистом покойнике, они обращаются за помощью, поддержкой и защитой к умершим предкам и их магической мощи164. <...> Как мы видим, прикосновение раскрытых ладоней к печи имело особое значение. Независимо от погоды и времени года к печи прикасалась ладонями сваха, которую по этому жесту и узнавали. <...> Сваха должна была увести невесту в другой мир, и первое, что она делала, входя с этой целью в дом, было ее обращение к умершим предкам невесты. <...> Прикосновение к печи, как мы видим, свойственно для всех переломных моментов в жизни человека: рождение, брак, смерть. Так, во время родильного обряда после омовения младенца баба-повитуха дотрагивалась ножками новорожденного до печки и обходила с ним вокруг очага». «Показательно, что именно с печью связан так называемый "иронический удачник", сказочный герой (обычно младший из братьев или сестер: Иван-дурак, Емеля, Золушка), который пересыпает золу, сидит и даже ездит на печи. Генетически этот образ (как и образ просидевшего на печи тридцать лет и три года Ильи Муромца) восходит к представлению об умирающем и возрождающемся предке, начинающем новый круг жизни, или о герое, проходящем инициацию. Любопытно, что главный герой саги о Гамлете из третьей книги Саксона Грамматика "Деяния датчан", образ которого построен по модели "иронического удачника", притворяясь дураком, часто сидел у очага и "сгребал руками тлеющую золу"». Для чувств по отношению к умершему предку Агранович вводит удобное различение: если герой соприкасается с предком ладонью (через стену пещеры или стенку печи), то он испытывает печаль165 («светлую печаль»), если же герой не контактирует с предком, то он испытывает скуку (и при этом съеживается, застывает в неподвижности). Это, между прочим, как раз случай Антуана Рокантена: «Только не шевелиться, главное — не шевелиться… ох! Мне не удалось удержаться, и я повел плечами. Я потревожил вещь, которая ждала, она обрушилась на меня, она течет во мне, я полон ею. Ничего особенного: Вещь — это я сам. Существование166, освобожденное, вырвавшееся на волю, нахлынуло на меня. Я существую. Существую. Это что-то мягкое, очень мягкое, очень медленное». «Мир ждал, съежившись, затаив дыхание, — ждал своего кризиса, своей Тошноты...» (Тут надо заметить, что контакт с предком у Антуана все же намечается, однако он не понимает, что же там за чудовище за стеной — готовое, кажется, вырваться наружу и поглотить героя. Скука Антуана перетекает в страх. Видимо, его «тошнота» и есть смесь скуки и страха.)  Сальвадор Дали. Одиночество. 1931 год Если же, наоборот, самому умершему предку не удается выйти на связь, то этот предок испытывает тоску! Иными словами, тоска — это чувство, которое испытывает мертвый по отношению к живым. (Например, тоску испытывают Снегурочка или Русалочка.) Нам-то что до этого? Но дело в том, что мы сами не всегда вполне живы — и тогда нас, словно мертвецов, тянет к живым... 3 Герой Сартра чувствует, что его прикосновение к камню вдруг оказалось ритуальным и что даром ему это прикосновение не пройдет. Но он уже не может остановиться — и на протяжении романа неоднократно повторяет ритуальный жест (прикасается к разным вещам167). И каждый раз ему от этого не по себе. Еще бы, ведь с другой стороны стены — чудовище. Ладонь Антуана нащупывает мертвеца, который оживает, при этом продолжая разлагаться. Даже так: он живет и шевелится именно благодаря своему разложению. И каждая часть мертвеца, отделившаяся в результате разложения, также оживает. Все эти части становятся щупальцами, которые тянутся к нашему герою. Чудовище существует — и от его вида тошнит. Вот, например, Антуан садится в трамвай и прикасается ладонью к трамвайной скамейке, обтянутой красным плюшем: «Я опираюсь рукой на сиденье, но тут же отдергиваю руку — эта штуковина существует. Вещь, на которой я сижу, на которую я оперся рукой, называется сиденье. Они нарочно всё сделали так, чтобы можно было сидеть: взяли кожу, пружины, ткань и принялись за работу, желая смастерить сиденье, а когда закончили, получилось вот это. Они принесли это сюда, вот в этот ящик, и теперь ящик катится, качается, и стекла в нем дрожат, и в своей утробе он несет эту красную штуку. Да это же скамейка, скамейка, шепчу я, словно заклинание. Но слово остается у меня на губах, оно не хочет приклеиться к вещи. А вещь остается тем, что она есть со своим красным плюшем, который топорщит тысячу мельчайших красных лапок, стоящих торчком мертвых лапок. Громадное повернутое кверху брюхо, окровавленное, вздутое, ощерившееся всеми своими мертвыми лапками, брюхо, плывущее в этом ящике, в этом сером небе, — это вовсе не сиденье. С таким же успехом это мог бы быть, к примеру, издохший осел, который, раздувшись от воды, плывет по большой, серой, широко разлившейся реке, а я сижу на брюхе осла, спустив ноги в светлую воду. Вещи освободились от своих названий. Вот они, причудливые, упрямые, огромные, и глупо называть их сиденьями и вообще говорить о них что-нибудь. Я среди Вещей, среди не поддающихся именованию вещей. Они окружили меня, одинокого, бессловесного, беззащитного, они надо мной, они подо мной». Можно заниматься философией (но тут я чувствую жанровый запрет), а можно рассматривать картинки. И смотреть, чтó на что похоже. Сиденье трамвая, которое трогает Антуан, не просто похоже на «Падаль» Бодлера, а именно оттуда и принесено. В этом стихотворении поэт приглашает свою Прекрасную Даму к созерцанию мертвого большого животного (скорее всего лошади). Разлагающееся животное кажется живущим — множеством своих частей. Оно «воплощает» в себе весь мир и в особенности саму Прекрасную Даму, что автор и спешит ей (Даме) сообщить. В общем, перед нами некая териоморфная богиня — дарительница жизни и смерти. Привожу целиком, в оригинале и дословном переводе: |
Похожие:
 | Книга-игра, книга-головоломка, книга-лабиринт, книга-прогулка, которая может оказаться незабываемым путешествием вокруг света и глубоким... |  | Аннотация к рабочей программе по английскому языку умк «Enjoy English» (М. З. Биболетова) для 7 класса |
| Аннотация: Книга рассказывает о противостоянии германских военно-воздушных сил и системы противовоздушной обороны Поволжья во время... | | Аннотация: от 1000 до 1200 печатных знаков. Аннотация должна быть информативной, содержательной, структурированной, оригинальной,... |
| Аннотация. Начинать аннотацию рекомендуется словами «Предложен(ы), описан(ы), рассмотрен(ы)». Аннотация должна содержать краткое... | | Они доступны любому индивидууму, не смирившемуся с неудачами в личной жизни, готовому изо всех сил бороться за свое счастливое будущее,... |
| Книга написана с позиции язычества — исконной многотысячелетней религии русских и арийских народов. Дана реальная картина мировой... | | Помпонацци, Парацельса, Макиавелли, выделяется главная книга – «анти-Библия»: «…У либертенов всегда в руках книга Рабле, наставление... |
| Технология творческого решения проблем (эвристический подход) или книга для тех, кто хочет думать своей головой. Книга первая. Мышление... | | Книга предназначена только для предварительного ознакомления! |