Личность и тождество
Очень немногие и при этом очень рафинированные интеллектуалы могут похвастаться полной личностной независимостью, автономией персонально переживаемых ценностей и уникальностью собственного духовного опыта. Но на самом деле эти личности тоже не лишены отождествления себя с другими. Иное дело, этот их круг себе подобных ("референтная группа") чрезвычайно узок. В остальных случаях референтная группа, т. е. люди, с которыми себя отождествляет личность, а оценки которым принимает на себя, стремится соответствовать их ожиданиям и даже подражает им, значительно более широка, чем круг общения рафинированных интеллектуалов. Можно полагать, что референтных групп у одной личности бывает несколько — от весьма обширных и аморфных до компактных и строго организованных. Но главное, как нам представляется, — это то, что личность связана с референтной группой интимно и тесно.
Референтная группа — это не только примерочная, где человек постоянно проверяет, вертясь перед социальными зеркалами, свое соответствие требованиям окружения.
Референтная группа — это еще и в полном смысле "группа поддержки" — от сохранения хорошего социального самочувствия до прямой физической защиты. Сама по себе, чтобы считаться таковой, референтная группа должна обладать некоторыми конституирующими ее особенностями, среди которых — общие социальные ценности в их конкретности, а также определенный статус, позволяющий группе выступать как целое, защищая своих членов. Это, на первый взгляд академическое, рассуждение пригодится нам в дальнейшем.
Грандиозные, не имеющие аналогов в истории мероприятия по установлению социальной однородности (увы, таким холодным термином мы, вслед за С. Кордонским, назвали здесь жернова сталинских репрессий) практически уничтожили все общности и объединения, которые могли играть (и играли) роль референтных групп — от крестьянского двора до союза поэтов, от кооператива маслобойщиков до университетской профессуры. Роль референтной группы для каждой личности взяло на себя государство в целом.
Правда, оставалась еще семья, но она в послесталинский период стагнации потерпела сокрушительную катастрофу (вряд ли есть нужда указывать здесь процент разводов или число сирот при живых родителях) и в массе своей не может выполнять ценностноориентирующую и защитную функции со времен Павлика Морозова и "сына, не отвечающего за отца".
Разница масштабов слишком велика для отдельной личности: с одной стороны — государство, пусть справедливое и заботливое в какой-то конкретной человеческой ситуации, а с другой стороны — семья, пусть тоже весьма благополучная. С одной стороны, зона самоотождествления необъятно широка, с другой - стеснительно узка. Дома тесно, а на миру — пусто: в промежутке между домом и миром прислониться не к чему. Что уж говорить о людях, к которым и государство повернулось спиной, и в семье разлад? Что же касается труда, основного поприща и меры самореализации личности, то в последнее время добросовестный активный труд, как точно заметил Н. Шмелев, в глазах большинства стал если не позором, то чем-то близким к юродству (см. "Знамя", 1989, № 1).
Личности не с кем отождествиться, превратить свое одинокое "я" во внушительное "мы". "Мы", которые научим, поддержим, поможем...
Растет неудовлетворенность, обида, безнадежность. Это состояние — социальная фрустрация. Национальность воспринимается здесь как аварийная группа поддержки.
Социальная фрустрация связана, однако, не только с потерей референтных групп.
2. Опыт поражения
В конце 60-х годов американский психофизиолог М. Селигмен провел следующий эксперимент. Заключенная в клетку собака получала удары электрическим током. Вначале собака пыталась вырваться из клетки; позже, осознав, если можно так говорить о собаке, тщету своих попыток освободиться, она безропотно переносила удары током. Наконец, клетку открывали... Собака, продолжая получать болезненные удары, уже не пыталась бежать, хотя освобождение было, что называется, за порогом. В животном выработался "рефлекс беспомощности". В более широком смысле есть основания говорить об опыте поражения, оставляющем обезображивающие рубцы на социальном облике личности. Прежде всего, это социальная апатия.
"Ничего не надо делать, просить, добиваться, искать, потому что все равно не доплатят, не дадут, не положено, вообще нету" — вот краткое кредо личности, страдающей социальной апатией. Соберем все свое общественное мужество и признаемся, что наш народ приобрел опыт поражения в превосходящих всякое реальное разумение масштабах.
Опыт поражения накапливается в быту и на более высоком уровне социальной рефлексии, ибо примерно раз в 10—15 лет всему народу объявлялось, что в целом мы шли верным путем, но не той тропинкой и чуть не заплутали, потому что наш тогдашний провожатый был не на высоте положения, лозунги его были бессмысленными, статистика — лживой, а политика — недальновидной. И даже в людях, наименее склонных к политическим философствованиям, подобное положение дел уже на бессознательном уровне, да еще вкупе с бесконечными "нельзя" в быту, вызывало стойкую социальную апатию. Добавим к этому всевластие ведомств, глобальные природопогубительные проекты, сжирающие изрядную долю государственного бюджета, критическое состояние здравоохранения, народного просвещения...
Трудно, горько, но нужно сказать и о том, что наш народ не сумел полностью вкусить плодов самой великой победы — победы в Великой Отечественной войне. Аресты, спецпроверки и каторга для вернувшихся из плена; "наказанные народы", чьи сыновья сражались на фронтах; и в довершение новая волна сталинских репрессий. "А побежденные — конфеты едят",— как сказал Виктор Астафьев. Сознание этого тоже как-то не прибавляет социальной бодрости, тоже, как ни парадоксально, есть момент субъективно воспринимаемого поражения на фоне Великой Победы.
Возможно, бессознательным преодолением этого парадокса является социальный мазохизм, проявляющийся, правда, главным образом на словесном уровне и чаще всего — у представителей старшего поколения. Основной максимой социального мазохизма является следующее утверждение: "Разбаловались мы что-то совсем, забыли, как хлеб был по карточкам!" Но эти словеса лишь маскируют агрессивные поиски выхода из социальной фрустрации.
Одним из таких выходов и является этничность как состояние сознания.
|
