Тема 3. Русский язык и российское общество в исторической ретроспективе
(середина XVIII — начало XXI в.)
Дадим краткий обзор развития русского литературного языка со времен М. В. Ломоносова. Такая временная граница выбрана потому, что именно с эпохи Ломоносова мы можем говорить о полноценном научном изучении собственно русского языка. Основная заслуга принадлежит здесь именно Ломоносову.
Главное его дело в филологической области — создание трудов, написанных на русском языке и предназначенных для русского читателя, которые содержали полное и систематическое описание, с одной стороны, грамматического строя русского языка («Российская грамматика», 1757 г.) и, с другой стороны, закономерностей построения русского текста («Краткое руководство к красноречию», 1748 г., иначе — «Риторика»). Естественно, это были не первые грамматика и риторика, написанные в России. До Ломоносова существовали грамматики церковнославянского языка, написанные по-церковнославянски, краткие грамматики русского языка, фактически — учебники, написанные на иностранных языках и предназначенные для иностранцев, рукописные риторики, содержавшие церковнославянский языковой материал, в то время как труды Ломоносова — это первые полноценные печатные научные работы, впоследствии неоднократно переиздававшиеся, обращенные непосредственно к русской образованности и предлагавшие описание живого родного языка и как статичной системы, и как динамичной модели речевого действия.
Нам сейчас довольно трудно представить, насколько велико было это европейское ренессансное открытие, в XVIII в. совершенное и в России, — обнаружение во внешне неорганизованной, «низкой» речевой стихии грамматики, т. е. упорядоченного строя, правил, нормы — всего того, чем традиционно наделялись только «высокие» языки: латынь в Европе или церковнославянский язык в России. Для формирования основ национальной культуры, для становления национального литературного языка, выступающего стержнем центростремительных социокультурных тенденций, для самоидентификации общества, устремляющего на свой язык совокупность рефлексивных и нормирующих усилий, это открытие имело принципиальное значение.
Каковы же основные тенденции развития русского языка в указанный период?
В области грамматики основной характеристикой русского языкового развития является стабильность. В последние 250 лет в русском языке не произошло каких-либо революционных преобразований, подобных тем, что русский язык переживал ранее, начиная с XI—XII века. Парадигмы склонения и спряжения, морфологические категории, типы синтаксических конструкций — одним словом, грамматический остов русского языка со времен Ломоносова не претерпел существенных изменений.
Устойчивость грамматического строя русского языка, безусловно, связана с нормирующей деятельностью филологического сообщества, которая восходит к уже упоминавшейся «Российской грамматике» Ломоносова. Именно Ломоносов установил в своем труде принцип совмещения описательной и нормативной грамматики. Его «Российская грамматика» не только описывает, но и предписывает, рекомендует и запрещает. Этим были заложены основы русской академической грамматической традиции, которая всегда поддерживала и поддерживает до сих пор нормативный аспект в описании языка. Например, известная ошибка в употреблении деепричастного оборота, которую мы часто иллюстрируем фразой из юмористического рассказа А. П. Чехова «Жалобная книга»: «Подъезжая к сией станцыи и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа», — впервые была описана и охарактеризована как нежелательный речевой недочет Ломоносовым. «Весьма погрешают те, — писал он, — которые по свойству чужих языков деепричастия от глаголов личных лицами разделяют», приводя в пример ошибочно построенную фразу «идучи я в школу, встретился со мною приятель». С этой ошибкой, между прочим, мы боремся, причем без особого успеха, и по сей день, в том числе и в рамках Единого государственного экзамена, где подобного рода конструкции часто представлены как требующие исправления.
Гораздо более подвижным в своем развитии, нежели грамматика, оказался словарный состав русского языка, что вполне естественно, так как лексика, непосредственно реагируя на изменение реалий, является самым динамичным языковым уровнем. В этой связи примечательно, что принципы отбора слов в живой литературный язык, установленные Ломоносовым в его последней филологической работе «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке» (1758 г.), оказались актуальны в последующие эпохи и в своем общем виде действуют до сих пор. Эти принципы предполагают, что русский литературный язык в рамках конкретного текста сплавляет в своем составе генетически разнородные, восходящие к разным словесным традициям компоненты: славянизмы — слова, связанные с церковнокнижным, «высоким» в стилистическом отношении началом, и разговорные элементы, связанные с живой, народной, и в этом смысле «низкой», речевой стихией.
Усвоение русским литературным языком значительной части церковнославянских слов и словообразовательных элементов (прежде всего — суффиксов) обеспечило ему примечательное отличительное качество — его своеобразную двумерность, т. е. наличие синонимических способов выражения, с одной стороны, для конкретно-бытового содержательного плана, а с другой стороны, для абстрактного или поэтически-возвышенного. Так, в предметно-бытовом речевом преломлении мы используем русские слова перегородка, дерево, при переводе же речи в иной стилистический регистр можем употребить церковнославянские по происхождению слова преграда, древо (например, в составе метафоры древо познания). Этой развернуто реализованной двумерностью русский литературный язык отличается в том числе и от близкородственных языков, например от украинского литературного, который — во многом по политическим причинам — сознательно отталкивался от русского и соответственно от стилистически обогащающего язык церковнославянского лексического и словообразовательного пласта.
Впрочем, основной, во многом знаковой лексической проблемой последних столетий стала для русского общества проблема заимствований. Надо сказать, что борьба с ними берет свое начало как раз в середине XVIII в. Тот же Ломоносов одним из первых высказал соображения о необходимости осторожного отношения к заимствованиям, он отвергал «дикие и странные слόва нелепости, входящие к нам из чужих языков» — этот тезис впоследствии лег в основу многочисленных, хотя и не очень разнообразных по своему содержанию, вариантов русского пуризма.
В целом необходимо признать, что призывы к русификации словарного состава и изгнанию из русского языкового обихода иностранных слов никогда не имели особого успеха, даже будучи подкреплены конкретными лексическими рекомендациями и авторитетностью их источника, — вспомним хотя бы В. И. Даля, строившего свой знаменитый словарь на последовательно пуристической основе и потерпевшего полную неудачу в деле замены иноязычных слов русскими. Борьба с заимствованиями в иных культурных ареалах, например в чешской или французской культуре, велась и ведется гораздо более успешно, чем в русской. Русский язык оказался чрезвычайно восприимчив к чужеязычным элементам, а иногда и откровенно всеяден, впрочем, в большинстве случаев удачно перерабатывая иноязычный материал и разводя его по значению или стилистическим оттенкам с существующими русскими эквивалентами.
Борьба с заимствованиями тревожит умы и наших современников. Скажем, соответствующий пассаж введен в осторожной форме в действующий закон «О государственном языке Российской Федерации». К сожалению, можно с уверенностью сказать, что этот пуристический посыл постигнет та же незавидная участь забвения и неисполнения. Прежде всего потому, что он в настоящее время не обеспечен никакой научно-организационной базой и остается всего лишь декларацией.
Касаясь истории русского произношения последних столетий, следует отметить, что в XVIII в. еще довольно остро стоял вопрос о формировании единой произносительной нормы русского литературного языка. Уже тогда выделялись три группы русских наречий: 1) московское, 2) северное и 3) южное. В отношении норм литературного языка предпочтение отдавалось московскому произношению: «Не токмо для важности столичного говора, но и для своей отменной красоты» (М. В. Ломоносов). Единая произносительная норма современного русского языка действительно сформирована на базе московского наречия, которое являет собой определенный компромисс между северными и южными русскими диалектами: в частности, как уже говорилось, в области произношения гласных оно следует южнорусским особенностям произношения, а именно аканью в отличие от северного оканья ([вада], а не [вода]), в области же произношения согласных оно ориентировано на северные произносительные особенности, что проявляется, например, в том, что в литературном языке, так же как и на севере, звучит [г] взрывное, а не [γ] щелевое ([гот], а не [γот]).
В то же время формирование русской литературной произносительной нормы в последние два века отмечено определенным своеобразием. Существование в Российской империи двух столичных центров — Москвы и Петербурга — привело к тому, что произносительная норма долгое время была представлена в двух вариантах, отличающихся друг от друга несколькими десятками более или менее существенных произносительных черт. Специальные исследования, проведенные в последней четверти XX в., показали, что к концу прошедшего столетия эти различия сгладились, причем в каких-то случаях победило петербургское произношение, в каких-то московское. Впрочем, следы этих различий в некоторых случаях ощущались до самого последнего времени. Например, когда В. С. Высоцкий в одной из своих ранних песен рифмует «парус» и «каю[с]» («Парус! Порвали парус! // Каю[с]! Каю[с]! Каю[с]!»), он следует старомосковской произносительной традиции. Это как раз тот случай, где литературная произносительная норма утвердила петербургский вариант произношения показателя возвратности — с мягким [c’], а не твердым, которое когда-то звучало в Москве.
Пожалуй, наиболее существенные изменения, произошедшие в русском литературном языке со времен Ломоносова, заключаются в выработке разветвленной системы функциональных разновидностей (или, как еще говорят, функциональных стилей) языка, т. е. таких его вариантов, которые закреплены за определенной сферой деятельности и содержат набор языковых средств для реализации соответствующей коммуникативной задачи.
Чрезвычайно важны в этой связи усилия русского образованного общества по выработке языка русской науки. Отказ от латинского языка как языка науки в пользу русского приводил к середине XVIII в. к необходимости тяжелой работы по созданию русской научной терминологии, причем в различных сферах знания. Не все термины, предложенные в то время, прижились в русской науке, но те лингвистические решения, которые были использованы: сочетать интернациональную терминологию на латинско-греческой основе (линия, квадрат, корпус и др.) с терминологизацией собственно русских слов и сочетаний (явление, частица, земная ось и др.), причем использовать абстрагирующий потенциал церковнославянских суффиксов (-ений-, ость и др.) — эти решения оказались исключительно плодотворны.
Ломоносов в отношении возможностей русского языка испытывал оптимизм: «Тончайшие философские воображения и рассуждения, — писал он, — многоразличные естественные свойства и перемены, бывающие в сем видимом строении мира и в человеческих обращениях, имеют у нас пристойные… речи». Но потребовались десятилетия, чтобы эти оптимистические предсказания сбылись. Еще в 1824 г. Пушкин замечал, что «ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись — метафизического языка у нас вовсе не существует». Только к концу XIX в. система функциональных разновидностей русского литературного языка обретает свое полнокровное существование, и, собственно, с этого времени мы можем отсчитывать его современное состояние.
Особую страницу в истории русского языка последних трех столетий составляют изменения графического облика русской речи. Импульс, заданный реформами алфавита и графики, проведенными в Петровскую эпоху, был ощутим на протяжении всего XVIII в.: проблемы правописания постоянно находились в поле внимания деятелей культуры той эпохи. Уже тогда деятелями русской культуры был высказан ряд предложений по усовершенствованию русского алфавита, например отказаться от буквы i («и десятеричное»), полностью дублирующей букву и («и восьмеричное»). Отказ от этой буквы, как и от ряда других, произошел, однако, гораздо позднее, когда готовившаяся с начала XX в. под руководством выдающегося языковеда А. А. Шахматова орфографическая реформа была утверждена и проведена в жизнь новой, революционной, властью.
Хотя письмо есть вторичная форма языка — по отношению к собственно звуковой — и является в чистом виде социальным соглашением, вмешательство именно в устоявшуюся графическую традицию очень остро и болезненно переживается обществом. Известны многочисленные критические отзывы о реформе 1917—1918 гг., причем эта критика могла иметь различную мотивировку — политическую, как у И. А. Бунина, или символически-психолингвистическую, как у А. А. Блока, который утверждал, в частности, что не ощущает запаха леса, написанного без ятя.
Насколько сложно осуществлять даже мелкие орфографические изменения, хорошо видно на примере попыток реформирования русского письма 1960-х и начала 2000-х гг., когда обнародование соответствующих проектов вызвало жесткое общественное сопротивление. Между тем положение дел в области современной русской орфографии далеко не беспроблемно. И дело даже не в отдельных правилах и не в использовании отдельных букв, хотя некоторые наивно полагают, что главная проблема современного русского письма — это употребление или неупотребление буквы ё. Последним законодательно утвержденным справочником по правописанию являются «Правила орфографии и пунктуации» 1956 г., которые по целому ряду параметров нас уже не могут удовлетворить. В российском обществе сегодня отсутствует полный, отвечающий современным орфографическим реалиям свод правил, который был бы, как того требует закон, утвержден высшей исполнительной властью, служил бы основанием современного правописания и использовался для прояснения спорных случаев. В этих условиях неизбежна известная орфографическая разноголосица, особенно в отдельных сферах — например, в области слитного, полуслитного или раздельного написания слов, которая усугубляется интенсивностью процессов обновления, которое переживает русский литературный язык начиная с конца 1980-х гг.
В последние 20 с лишним лет в России наряду с изменениями политическими, экономическими и социальными произошло и существенное обновление русской речи, прежде всего официальной, массовой, публичной. В известном смысле можно говорить о завершении в конце 1980-х гг. советской риторической эпохи. Обезличенный, сильно идеологизированный публично-официальный язык советских лет, которому западные лингвисты не без оснований присвоили наименование «деревянный», ушел в прошлое.
Организующими речевыми принципами нового времени стали либерализация и деидеологизация языкового употребления, усиление личностного начала. Деформировались привычные монологические формы речи, новые очертания приобрела система речевых жанров. Резко интенсифицировались лексические передвижения. Слова целыми пластами стали отодвигаться на периферию или, наоборот, перемещаться в центр языкового сознания общества. Значительное количество слов, в том числе более чем привычных, оказалось переосмыслено, получило новую оценочность и сочетаемость. Массовое вторжение иноязычных слов, активизация целого ряда словообразовательных моделей преобразовало языковой облик многих жизненных сфер: политики, экономики, финансового дела, массовой культуры.
При этом частично разрушенными оказались традиционная стилевая иерархия и стилевые границы, что привело к заполнению публичного коммуникативного пространства разговорно-просторечной стихией. Запрятанные ранее в сферы исключительно частной жизни многочисленные факты низкой речевой культуры сегодня легко обнародуются, а речевая свобода часто подменяется вседозволенностью и стилистической беспринципностью.
Как бы остро ни переживались данные языковые процессы, следует признать, что ничего принципиально нового для русской культуры в них нет. Схожие явления наблюдались в периоды общественных потрясений начала XVIII в. и 20 х гг. минувшего столетия. Пожалуй, действительно новым и неожиданным стало то, что все большую роль в формировании особенностей современной русской речевой среды начинает играть неофициальное общение в интернете, где новые технологические возможности преобразуют традиционные речевые параметры. Речь идет не том, что здесь формируется собственная группа жаргонов, — это как раз вполне ожидаемо. Главное — возникновение новых, ранее неизвестных типов речевых ситуаций, новое сочетание интимности и публичности речи, ее официального и частного характера, признаков письменной и устной речи. Например, в русском литературном языке практически не употребляются и запрещены нормой действительные причастия настоящего времени от глаголов совершенного вида типа увидящий, сделающий. Между тем в общении в интернете подобные формы встречаются регулярно, а для некоторых глаголов исчисляются тысячами словоупотреблений. Это происходит как раз потому, что, с одной стороны, письменный характер общения предполагает употребление такой книжной формы, как причастие, а с другой стороны, неофициальный характер общения подразумевает весьма свободное отношение к литературной норме, характерное для устной неподготовленной речи.
В то же время бесконечное многоголосие отсылающих друг к другу и перетекающих друг в друга интернет-текстов, уже оторванных от их изначальных авторов, анонимность общения или общение под социальной и речевой маской создают в современной глобальной сети некое пространство «нового средневековья», где утрачивается представление о принципиальной важности авторского начала высказывания. Вместе с этим размываются и теряются критерии авторитетности текста, что в конечном счете приводит к утрате личной ответственности за слово.
Было высказано немало соображений о том, как следует относиться к современным языковым процессам в российском обществе. Отвергая панические и алармистские лозунги, хочется все же подчеркнуть, что литературный язык — это явление культуры, а культура и есть область применения осознанных целенаправленных человеческих усилий. Поэтому уважение к внутренним силам и «мудрости» самого языка отнюдь не предполагает нашего бездействия.
Практическое занятие к теме 3
Материал для практического занятия:
Шмелев А. Д. Ложная тревога и подлинная беда // Отечественные записки. Журнал для медленного чтения. 2005. № 2. URL: http://www. strana-oz. ru/?numid=23&article=1033.
Формы работы:
обсуждение понятийной структуры статьи, проблематики, основных выводов;
сопоставление представленных автором фактов и доводов с собственными наблюдениями и представлениями в отношении обсуждаемой темы;
формулирование коллективного заключения по проблематике статьи.
Вопросы для самоконтроля
1. Каковы особенности развития русского литературного языка в последние 250 лет: в области грамматики; лексики; стилистики; фонетики; графики и орфографии?
2. Что такое языковой пуризм? Сформулируйте свое отношение к нему.
3. Почему можно говорить об орфографии как значимой социальной теме?
4. Каковы наиболее характерные черты обновления русской речи в последние 20 лет?
5. Каковы основные особенности русской речи в интернете?
Творческое задание
Опираясь на собственный языковой опыт, напишите эссе «Как изменилась русская речь в последнее двадцатилетие». Приведите примеры, прокомментируйте их. Выскажите свое отношение к описываемым процессам. В заключение дайте ответ на вопрос: должно ли а) общество, б) государство активно реагировать на протекающие языковые процессы?
|
