Верстаков От "Правды"
Скачать 3.48 Mb.
|
Глава 17. ЗЛАТА И БУЛАТОпечатки в заглавии нет: речь в этой главе пойдет не про металлы, а про двух людей, которые повлияли на мою жизнь, включая газетную, хотя наяву я с ними так и не встретился. Но сначала вернусь к хронологии, а заодно и к теме предыдущей главы. После тоскливого 1985-го ничего особо хорошего в газетных делах и личной жизни я не ожидал. Так оно, вроде, и было, зато неожиданно стали сочиняться неплохие стихи. Проверил сейчас по своим изданным книжкам: одних "афганских" стихотворений написал в течение года более двух десятков. И написал их именно в редакции, в перерывах между выпусками и после дежурств, когда ожидал машину, чтобы добраться домой. Последнее упомянул не случайно: не хочется выглядеть в читательских глазах этаким творческим многостаночником - дескать, левой рукой пишет журналистику, а правой, одновременно, стихи. Хотя знаю далеко не бездарных людей, которые работали именно - или почти именно - так. Например, поэт и прозаик, главный редактор журнала "Советский Союз" Николай Грибачев, по рассказам его сотрудников, на большом столе правил или писал журналистику, временами поворачиваясь к столику поменьше, где лежал очередной недописанный стих... А вообще-то про стихи я вспомнил в связи с проблемой творческой честности и не менее творческого вранья. В поэзии приходится врать значительно чаще, хотя и не в лоб, не столь примитивно, как вы сейчас про меня подумали. Вынужден пояснить это стихотворным примером, поскольку прозаическое пояснение было бы еще длиннее. В начале 1986-го я написал в безлюдной ночной редакции стихотворение "Нюрка", над которым сам едва не заплакал - так стало жалко выдуманную собаку: Плачет Нюрка, живая душа, слезы с кровью смешались на лапах. Ах, как Нюрка была хороша - самый тоненький чуяла запах. Плачет Нюрка, а птица летит, боевая железная птица. Плачет Нюрка, себе не простит. Но ведь плачет. И всё ей простится. Гладит Нюрку родная рука. Ей лизнуть бы хозяйскую руку: так знакома она, так легка, обреченная Нюркой на муку. Вертолетный врезается пол в иссеченное Нюркино тело. ...Сотню раз она чуяла тол, а в сто первый чуть-чуть не успела. По загривку прошел холодок, когда запахом сбоку пахнуло, но на тонкий стальной проводок по расщелине лапа скользнула. И взметнулся огонь из камней, и запахло железом каленым, и хозяин, идущий за ней, опустился на землю со стоном. И ползла к нему Нюрка, ползла, и лизала его, и лизала, и хрипела - на помощь звала, и глазами всю боль рассказала. Подбежали к саперу друзья, обмотали бинтами сапера. Он сказал: "Мне без Нюрки нельзя". - "Нет, - сказали ему. - Это горы... " Вертолет прилетел поутру, их вдвоем погрузили в машину. "Ты не плачь, Нюрка, я не умру, ты не плачь, я тебя не покину". Но плачет Нюрка, живая душа… Это стихотворение я часто исполняю (под гитару) на поэтических выступлениях, предваряя примерно таким пояснением, начало которого, в общем, правдиво: "В песне говорится о минно-розыскной или, проще, саперной собаке. Они в Афганистане использовались для поиска мин и фугасов, особенно на дорогах, во время движения наших колонн. Саперы идут пешком впереди, ведут собаку. Если собака чувствует запах взрывчатки, а она его чувствует, даже если мина закопана глубоко, чуть не на метр, - то садится на этом месте. Саперы выкапывают и обезвреживают мину, снова дают команду: "Ищи!" - ну и так далее. Но бывают мины небольшие, противопехотные, с так называемыми растяжками. Собака спешит на запах и иногда невольно цепляется лапой за такую растяжку. Тогда, особенно если мина "прыгающая", то есть взрывается над землей, могут пострадать и саперы-вожатые…". Далее я с неизбежностью вру: "Однажды в опасном афганском ущелье Панджшер я заскочил в опустившийся на мгновение вертолет, в нем было сумрачно от близких высоких склонов, и я не сразу разглядел, что в вертолете лежали раненые, причем не только люди, но и собака, тоже перебинтованная. Собака тихонько скулила, мне даже показалось, что плакала, а двое раненых бойцов ее гладили и утешали. Скоро вертолетчики высадили меня в другом районе ущелья, полетели дальше, в Кабул, а до меня вдруг дошло, что я, наверное, видел концовку того эпизода, когда саперы пострадали из-за собаки. Со временем написал об этом стихотворение". Чистая правда выглядела несколько прозаичнее. Полеты по Панджшеру и посадки под выстрелами действительно были, но летал я не в одиночку, а с начальником ракетных войск и артиллерии Туркестанского военного округа генерал-майором Александром Казанцевым. Он и рассказал мне тогда про двух раненых саперов, которых на вертолете перевозили в госпиталь, кажется, из Рухи: пострадали из-за своей минно-розыскной собаки. Казанцев утверждал, что саперы без нее улетать отказывались; собачка в полете плакала, а бойцы ее утешали. Почему же тогда на своих устных выступлениях вру, говорю как о лично виденном? Ну, во-первых, для краткости и эмоциональности, ведь пересказ чужого рассказа всегда длиннее и действует хуже, надо вводить новый персонаж, а он к тому же в генеральском звании, нужно его "приблизить к народу", то есть объяснить, что генералы бывают разные, Казанцев - генерал рисковый и боевой, ему верить можно… А во-вторых, устный рассказ - это не очерк и не статья, малую толику выдумки он все-таки допускает. А теперь перехожу к максимально честному изложению самого мистического эпизода моей газетной и одновременно личной жизни. О нем есть несколько записей в дневнике, с них и начну: голой итоговой правде все равно никто не поверит. 1 октября 1986. Среда. 16.00. "Звонок утром домой. Девчоночий голос: - А вы сегодня будете на работе? Ответил, что буду, часа в два. - Можно вам позвонить? Разрешил. Попал под обаяние голоса. Начал было думать возможные варианты – стало менее интересно. Перестал думать. Позвонила в три. Из автомата с проспекта Маркса. В разговоре - почти мистика: знает, что Солуянов живет в Москве на Архангельской (я и сам забыл, что знаю). Видела все мои явления по ТВ. Читала мой очерк даже в политиздатовской книжке, которую я еще в глаза не видел ("В горах на северо-востоке"). Информацию о ней самой вытаскивал клещами. За час разговора выяснил только: зовут Злата, учится в 9-м классе, 15 лет; к сожалению, пишет стихи, но, слава Богу, не считает это главным; учит три языка - английский, немецкий, японский (!) - но не в спецшколе, а с учителями. Спросил: зачем же японский? - Собирается работать в Японии переводчицей! Все было бы дико, но голос - полудетский, спокойный, умный, и слова - умные. Как минимум, два брата. Шестилетний, который говорит: "А я красивей тебя, потому что я моложе", - и старший, который служит в ГСВГ. Кто родители - не сказала. Фамилию тоже. Телефоны узнала в "Юности", там ей ответил мужской голос: "Вы только его не убивайте". Пугающе образованна. Мой набор литературных ассоциаций и цитат оказался ей открыт и понятен, даже договаривать не успевал (Заболоцкий-живопись, второй язык, вторая душа и т.п.). Заговорили о возрасте. – Вы уже умрете, а я буду жить. Страшно об этом думать. Сейчас вспомнил маленькую, с большим ртом девчонку, которая пришла на лианозовский школьный двор, когда я, одинокий и злой, играл там в теннис (колотил мячиком в стенку). Она бегала и приносила далеко отскочивший мячик, рассказывала в паузах о себе, спрашивала, счастлив ли я, и какие у меня дети. Попросилась в гости, но легко, мимолетно, и я отшутился - было поздно уже. Больше эта девчонка (лет девяти-десяти) на школьном дворе не появлялась. Вернусь в настоящее. Сидел, говорил по телефону, смотрел на Савеловский вокзал, на чистое осеннее солнце – сквозь прозрачный, чуть розовый воздух, напомнивший мне вдруг кабульский. - Вас опять плохо слышно; я, наверное, уже надоела. Ответил: нет, просто сижу и в окошко смотрю, мне сейчас хорошо, перестал думать о трубке, вот рука и отходит немного. - А в чем вы сидите, в костюме? - Нет, совсем не в костюме. - В форме?! - вопрос с готовностью разочароваться. Самодовольно ответил, что и не в форме. - Тогда в спортивной одежде, как в телепередаче про дельтапланы?.. Итак: - Знает Солуянова, хотя и не лично. Даже знает московскую улицу, где он сейчас живет. - Учит языки. - Родители не одобряют ее стихов, вообще интересов, она от них таится - по крайней мере, духовно отделена. Да, спрашивала еще: можно ли (кому-то) послать на мой адрес письмо, чтобы я передал ей. Т.е. даже письма (от ее мальчика, кажется) таит от родителей. - С Афганистаном связана через друга, который там служит, но о нем говорит неуверенно. Хотя - письмо... - Вряд ли читает все газеты, журналы, книги, плюс безвылазно сидит у телевизора. С теликом вероятнее всего простое совпадение, но с книжкой Политиздата, "Правдой" ("Вы там стали редко печататься; почему?"), журналами (даже давнюю, не нынешнюю "Юность" с моим очерком читала) - не может быть только лишь совпадением. Очень вероятно - близка человеку, который меня знает, причем знает и по работе. Дочь журналиста? Младшая подружка кого-либо из редакционных женщин? Если дочь, - понятно, почему не сказала фамилию. Или дочь "очень больших" родителей? Тогда тоже понятно с неговорением фамилии. Доступ к книгам, даже только что опубликованным, к базам данных. Но ведь спрашивал: москвичка ли? Помедлила: "Нет, но сейчас живу в Москве". - "Временно?" - "Да, временно". В начале разговора предлагал ей взять да подъехать. Отказалась решительно: "Так сразу я не могу". Словно не боязнь даже, а желание, чтобы некое очарование (заочного интереса ко мне) не развеялось. Т.е. предполагает вариант, что личная встреча погасит в ней самовзлелеянную и самоценную мечту. Обещает позвонить дней через десять, - когда, по ее подсчетам, придет ко мне то письмо, которое я должен передать ей. Несуетливая девочка! Интересно: письмо - предлог или суть? Звонил сейчас Вовка, я ему почти всё рассказал. Больше никому рассказывать не хочу и не буду. Давно не был так очарован, удивлен и - счастлив. Если ничего больше не будет, если канет мое злато в безвестность, или всё прояснится и окажется понятным и мелким или даже обидным (розыгрыш), то я всё равно был в этот день счастлив. И этот день - мой. На всю жизнь. Хотя ничего особенного ведь не произошло... Тем выше качество счастья". Тот первый телефонный разговор я записал в дневник, конечно, не дословно, не полностью. Деловая его часть была посвящена Александру Солуянову, о котором я напечатал очерк в журнале "Юность", где упоминалась и сценка в редакции "Правды". Если без смягчений, сцена была такова. Однажды вечером в мой кабинет привычно ввалился Игорь Салтыков, в меру выпивший, но чересчур возбужденный, бросил передо мной журнал "Огонек" и с пафосом вопросил: - Ну и кого вы пропагандируете?! На обложке была фотография Солуянова, и я добросовестно рассказал то, что о нем знаю: десантник, в Афганистане командовал батальоном, который при нем почти не имел потерь, но душманов "валил" без счета, имеет ранения, хотя дважды его прикрывали своими телами подчиненные, Героя Советского Союза получил не за какой-то конкретный бой, а, как говорится, по совокупности, сейчас учится в Академии Фрунзе, где мы, кстати, на днях увидимся. - И ты не боишься? - Чего? - Да ты к фотографии присмотрись, на глаза его погляди. Встретишь такого под вечер на улице, всю ночь потом не уснешь! Присмотрелся и понял, что Игорек в чем-то прав. Солуянов в парадной форме, с орденами и Геройской Звездой выглядел неотразимо, но глаза его на цветной фотографии казались грозно холодными, злыми. Далее в "Юности" была достаточно правдиво описана встреча, точнее застолье с офицерами-"афганцами" в академическом общежитии, где я при первой возможности спросил Александра про ту фотографию. Он даже рукою с досады махнул: - Понимаешь, сидели мы в редакции этого чертового "Огонька", я им все рассказал, они все записали, а потом начали фотографировать. Ну, думаю, щелкнут разок-другой - хватит. Нет, десять, двадцать раз сняли - "не то", говорят. "Вы, мол, вспомните ваш самый тяжелый бой, когда в ваших подчиненных стреляли, а вы не знали, успеете их спасти или нет". А я не хочу вспоминать, я за каждого из тех мальчишек ну просто не знаю, что могу сделать… Хотел это сказать, а они меня - раз! - и засняли. И сразу свет выключили, аппарат спрятали, потому что меня в тот момент лучше было не трогать. Итак, юная незнакомка посчитала, что в "Юности" неправильно написано про злые глаза Солуянова, что на самом деле он хороший и добрый, и решила мне это доказать. Судя по дневнику, я понял это не сразу: 10 октября 1986. "Непонятная ситуация в Кирове: местному журналисту неизвестно кто повелел выслать мне два номера "Кировской правды" – "Для Холод 3.М." Неужели - Злата? Интуитивно мне это не нравится. В номерах, кажется, про Афганистан, про батальон Солуянова". 19 октября 1986. " Злата собирается в Ташкент. Там у нее дядюшка. Предпоследний звонок: говорила, что пробудет там до конца школы. Но в последний: тетушка не захотела, поэтому едет туда только на 10 дней. Тетушка ли?.. Прочитал ей стих про ее голос (обещал его сочинить и сделал это ночью, в полусне). Быстро отреагировала: - Вы меня совсем-совсем не поняли. Я хотела, чтобы вы мне были отцом. Почему у всех есть отцы, а у меня нет? Начал бубнить что-то ответное. Выяснилось, что я похож физиономией на ее отца - он погиб молодым, моложе меня. Перевел разговор на ТВ - что встретимся 21-го на экране. - Наденьте, пожалуйста, тот костюм, светлый, в котором прошлый раз снимались. - Что, у отца был такой же? - Да, очень похожий. Прекрасная у нее интонация: растягивает слова. В большом конверте прислала плакат с иероглифами. Думал - против курения, оказался - воздушный змей: "Для Маши" (моя дочь). Подробный и странный обратный адрес:, "9-й м/р-н Теплого Стана" и т.д. - А вы что, ездили? Я же придумала. Нет, бестия. С отцовством либо внушила себе, либо невольно выкрутилась. Кокетничает девчонка. Все-таки мне нравится эта ситуация, вся ее непонятность". 17 ноября 1986. "Звонок от Университета. Долгий разговор из трех автоматов. Болела, ангина. В Ташкент не уехала: тетушка почему-то решила жить в Москве, остается при ней. Будет ходить в нормальную школу (не интернат). Зачитала дурацкое письмо из Казани, из суворовского училища, которое заканчивал Солуянов (критика курсовых офицеров моей публикации в "Юности"). Слегка испугалась, что я обижусь на это письмо. Рост метр пятьдесят три. Кажется, сама этим расстроена: - Сегодня летала во сне. Значит, расту?.. Счастливая ошалелость, когда услышал ее голос. Затем нарастающее огорчение, что - телефон, пятнадцать лет, метр с кепкой… " 21 ноября 1986. "Нашла мне учительницу французского языка, "девочку". - Метр сорок? - А вам нужно больше? - Да, я люблю повыше. Если сама окажется маленькой и некрасивой - будет обидно". 17 декабря 1986. "Уже к двум часам отупел (тупой материал в номере, правка своей тупой рецензии на ненужный 12-томник "Венок Славы"). Надо было плюнуть на все, прилечь на диванчик, расслабиться. Не сделал. И позвонила Злата. Бедная, опять с улицы, а на улице холод собачий. Наивная, путаная, добрая. А я злой, без энергии. Нахамил ей, голос у нее стал тихий, потух. Ее-то зачем обижать. Она не виновна. Если теперь и позвонит, то очень не скоро. А может быть – и никогда". 4 января 1987. "Позвонила перед самым Новым годом, в лютый мороз. - Подождите, пожалуйста, я варежки надену. Болела в предновогодние дни". И последняя, после долгого перерыва, дневниковая запись на эту тему: 23 сентября 1987. "Видел вещий сон. Редко их вижу. Пожалуй, раз в год, не чаще. Зато сбываются (не в мелочах, конечно). Сон такой. Пришли ко мне (кажется, не на работу, не в случайное место, а на квартиру, но не нынешнюю) две девушки. Одна - плотная, грубоватая, этакая бой-баба в очках. Вторая - совсем юная, похожая на мальчишку, с четким, но не броско-красивым лицом. Даже показалось, что лицу не хватает детской округлости, которая именно и возбуждает в лицах этого типа. И вот эта юная что-то спросила или попросила. Я ответил и уже отвернулся, готовый расстаться с ней навсегда, и она то ли отвернулась, то ли совсем отошла от двери. Но я вдруг почувствовал, что меня что-то связывает с этой девушкой и что вообще ее нельзя отпускать. Бой-баба уже, наверное, ушла или отошла далеко. Я вернулся к юной девушке и сказал, чтобы она не уходила, что мне без нее будет плохо. Она оживилась и сразу стала очень красивой. Сказала, что хочет меня о чем-то спросить, потому что тоже занимается журналистикой. Завел ее в комнату, обнял и поцеловал. И вдруг узнал, кто она; не знаю, как, почему узнал, словно бы со стороны увидел: ведь эта девушка спасала меня от смерти. Увидел, как я лежу где-то без сознания, - то ли ранен, то ли очень больной. И эта девушка - одна - меня выхаживает. "Почему ты не сказала сразу, что ты меня спасла?" Ответила, что подумала: если узнаю, вспомню сам, то она останется со мной. А напоминать и набиваться она не хочет. Дальше не помню. Сон продолжался, развивался. С этой девочкой у меня все было хорошо и важно. Но я не помню! Сейчас подумал: а что если сон - да, вещий, но в отношении прошлого? Та девочка могла быть Злата. Тем более, что именно Злату вспоминал в последнее время несколько раз. И очень возможно, что год назад (Злата впервые позвонила год назад, 1 октября, у меня на столе лежит под стеклом лист "Ежедневного рабочего плана" с этой датой и пометкой о звонке) - итак, возможно, мне грозила тогда какая-то опасность, и странные телефонные разговоры маленькой девочки меня спасли. Но все равно в этом сне есть элемент будущего: например, встречу Злату, не зная, что это она..." Не встретил. И звонков от нее вот уже двадцать лет не было. Ни одного. Вообще-то "бесконечные", то есть лишенные логического конца истории мне не нравятся - ни в литературе, ни – особенно - в жизни. Но что делать: эта история была именно такой, позабыть, выкинуть ее из своей судьбы не могу. А рассказал потому, что с годами уверился: нечто подобное случалось почти в каждой мужской жизни, просто об этом не принято говорить, - разве что близким друзьям во время грустно-лирических выпивок. Будем считать, что так я и сделал; в любом случае нынешней откровенности не стыжусь. Вторая история вспоминается тяжелей. Началась она в конце шестидесятых годов. В ту пору мы слушали "Битлс", подпевали Высоцкому и влюблялись под Окуджаву. Вот и я, став московским студентом, а затем курсантом, мурлыкал перед очередным свиданием "Синий троллейбус" или "Часовые любви", и был бессловесно уверен, что та, с кем сегодня встречусь, тоже мурлыкает что-нибудь окуджавское. Впрочем, услышать Булата Шалвовича вживую мне как-то не удавалось, зато в конце семидесятых на даче родственников жены в Салтыковке случайно обнаружил пыльные магнитофонные ленты, на которых были записаны первые, еще послевоенные песенки Окуджавы. Более того, записи были сделаны именно в этом доме, поскольку здесь одно время проживал кинорежиссер Г.Аронов, друживший с начинающим песнопевцем. Потом, в январе 1980-го, в бессонную ташкентскую ночь перед вылетом в Афганистан я включил телевизор, где кончался фильм о декабристах и звучала на титрах песня с тревожно-пророческими словами: "Крест деревянный иль чугунный назначен нам в грядущей мгле... Не обещайте деве юной любови вечной на земле". Крест и жестяная звезда меня миновали, и я, вернувшись в Москву, позвонил Булату Шалвовичу, попросил разрешения процитировать его песню в книжке про Афганистан, на что Окуджава после долгого, с минуту, раздумья согласился в очень обтекаемой формулировке: - Запретить вам цитировать мои стихи я не могу. В газетной публикации это разрешение мне не понадобилось - Главлит окуджавские строчки снял, посчитав, что в афганском контексте они звучат слишком мрачно, зато в книге я их восстановил и даже назвал по ним первую главу: "Не обещайте деве юной..." В промежутке между снятием-восстановлением была возможность встретиться с Окуджавой лично. На очередном совещании молодых военных писателей в Дубултах я попал в семинар Александра Николаева - поэта-фронтовика, потерявшего на войне руку. Александр Маркович приехал в Дубулты с женой, они пригласили меня в свой номер, где я попел им песенки под гитару, затем пригласили посетить их и в Москве, что Евгения Федоровна радостно предвкушала: - Обязательно позову и Булата. Какой ему будет подарок! Увы, становиться подарком Окуджаве мне уже не хотелось, поскольку я успел прочитать несколько стихотворных сборников Булата Шалвовича, понял, что его рифмованные тексты становятся поэзией только под музыку, и я от московского приглашения уклонился: вдруг да ляпну на встрече свое неуместное мнение. Затем были новые афганские командировки, в которых, помимо многого прочего, удивляло "незвучание" Окуджавы на реальной войне. Солдаты и офицеры его песен не пели и не слушали с магнитофонов, хотя окуджавские кассеты продавались и в гарнизонных чековых магазинах и даже - сам видел - на одном из кабульских рынков. Конечно, я эти кассеты купил (в Союзе они еще были редкостью), но в Афганистане тоже не слушал. Мои попытки включить их на нескольких тамошних вечеринках приводили к очередному нетрезвому выкрику: - Да выключи это нытье, дома его наслушались!.. Будущее показало, что лично я не наслушался. Вскоре после телефонного романа с таинственной Златой я почти случайно встретился с младшей сестренкой жены одного из моих погибших друзей. Она снимала на проспекте Мира крохотную, без кухни и коридора однокомнатную квартирку с тонкими стенами и необитой дверью, и при наших лирических встречах мы ставили на допотопный проигрыватель диск Окуджавы: сначала просто для звукоизоляции, а потом по привычке и по традиции. Девушка была юной, застенчивой, чистенькой (работала в аптеке), но почти всегда грустной. Вскоре я понял, что она любила моего погибшего друга, и продолжает любить память о нем больше, чем живого меня. Наши встречи всего лишь погружали ее в прошлое, от которого, как ни жестко это звучит, молодым женщинам надо поскорей избавляться. Расстались мы спокойно, без сцен и выяснения отношений, послушав на прощание нашу пластинку. А Б.Окуджава в перестроечные времена зачем-то полез в политику, стал писать антисталинские статьи, подмахивать "расстрельные" письма. Гораздо обидней другое: стал исполнять и записывать свои старые песни под аранжировки и фортепьянный аккомпанемент не слишком чуткого к музыке сына. Потом уехал из страны, заболел, умер в Париже. Перед смертью, судя по его последним словам, о многом задумался. Слова были такие: "В московской больнице меня бы выходили". |
Похожие:
 | Место нахождения общества: 125040, г. Москва, ул. Правды, д. 26, 4 этаж, помещение XXII, комната 67А | | Мировой судья судебного участка №5 Гагаринского судебного района города Севастополя Гонтарь А. В. (299014, г. Севастополь, ул. Правды,... |
| Iii. Уголовное преследование главного редактора газеты «Право-защита», сопредседателя «Общества Российско-Чеченской дружбы» С. М.... | | Его мучают головные боли, слышатся голоса, а сам он собирает на улице старые пуговицы, уверяя всех, что на самом деле занят поиском... |
| Общественная атмосфера, которая была порождена попытками обуздать, стереть историческую память народа, ярко передана в поэме А. Твардовского... | | Мне думается, что раздумье над прошлым, оценка его по совести, безбоязненное приятие исторической правды сейчас особенно необходимы... |
 | РФ, 127015, г. Москва, ул. Правды, д. 23, почтовый адрес: рф, 127137, г. Москва, а/я 54, контактный телефон: 8 (495) 787-44-83, электронная... | | Беларусь, город Минск, гражданство: Республика Беларусь, пол: Женский, паспорт мк 000000, выданный Октябрьским рувд г. Минска, дата... |