Верстаков От "Правды"
Скачать 3.48 Mb.
|
Глава 14. ВОКРУГ ПЕРЕСМЕНКИ ГЕНСЕКОВЮ.В.Андропов прожил генсеком один год и три месяца, К.У.Черненко - ровно год, ну а М.С.Горбачев приступил к добиванию партии и страны в марте 1985-го. Впрочем, главная беда произошла, на мой взгляд, все же при Брежневе. Дело не в экономике - ее застой был весьма относителен, дело в идеологии. У Хрущева еще имелись идеи, пусть иногда внешне странные, малореальные - завалить СССР целинным хлебом и кукурузой, перегнать Америку на земле и в космосе ("показать американцам Кузькину мать"), поселить "нынешнее поколение советских людей" в коммунизм… Брежнев же мечтал жить и править спокойно, без потрясений и перегибов, без всяких эпохальных идей. Но Россия (СССР) - государство идеократическое, то есть такое, которое создается и управляется только идеей, а при ослаблении идейной составляющей неизбежно разваливается. При позднем Брежневе никто ни во что не верил. Даже расплодившиеся тогда анекдоты про партию и вождя были какие-то беззлобные, без глубинного отрицания, которое тоже ведь форма идейности. Существовал, кстати, слух, что они сочиняются в КГБ, чуть ли не под личным руководством Андропова, который, дескать, желает скорее свалить беспомощного вождя и занять его место. Допускаю, но сомневаюсь. Просто тогдашняя повседневная жизнь бывала анекдотичной сама по себе. Спецкор отдела партийной жизни Станислав Пастухов (в редакции мы почему-то всегда звали его не Стасом, а Славой) любил вспоминать разъезд машин из Кремля после очередного партийного сборища. Виктор Кожемяко, редактор этого отдела, потерял тогда Пастухова из вида, бегал между "членовозами", в которые рассаживались секретари ЦК и члены Политбюро, и кричал, протягивая правую руку вперед: "Слава! Слава!..". Партийные начальники шарахались, торопливо ныряли в свои машины, а кремлевская охрана вытолкала Виктора Стефановича со стоянки и проверила документы. Воцарение Андропова нас, журналистов, особенно не удивило, а Главного даже обрадовало. С будущим генсеком он познакомился еще в 1964-м, когда тот заведовал в ЦК отделом социалистических стран. Раньше Афанасьев в ЦК не бывал, поэтому вспоминал этот день проникновенно-лирически (цитирую по его книге "Четвертая власть и четыре генсека"): "И вот в глубоком душевном трепете, в смятении, с тревогой и сомнением я впервые переступил порог здания ЦК КПСС…". Оказалось, что подоплека вызова была тоже лирической: Андропов сочинял неформальное поздравление Хрущеву – по случаю его 70-летия, и попросил Афанасьева в этом деле помочь. Засели за работу, написали несколько вариантов, в том числе и стихами. Расстались дружески, и хотя в последующие годы общались не часто, Афанасьев искренне верил, что Андропов разбирается не только в поэзии, но и в политике и экономике. Во всяком случае, Главный как-то подтянулся, даже помолодел, сменил тональность своих выступлений на редколлегии с лениво-ироничной на деловую, чаще стал говорить о научном управлении обществом, о социальной справедливости и очищении партии… Помню, что многие журналисты, особенно "русского круга", этого энтузиазма не разделяли. Смущало уже само происхождение Андропова, точнее - неизвестность этого происхождения: о его родителях, детстве и юности достоверных сведений попросту не имелось. Зато было известно, что он ненавидит "русских националистов" и якобы русских вообще. По неформальным каналам в редакцию проник смутный слух, что Андропов, еще будучи Председателем КГБ, написал некую "телегу" в ЦК, после которой и начались гонения на русских писателей и журналистов. Сейчас эта "телега" опубликована; родилась она, оказывается, 28 марта 1981-го под грифом "Совершенно секретно" и называлась так: "Записка КГБ СССР в ЦК КПСС об антисоветской деятельности Иванова А.М. и Семанова С.Н.". В ней помимо двух уже упомянутых в заглавии литераторов, клеймились так называемые "русисты" и русская идея как таковая. В итоге был уголовно наказан Иванов (неизвестный нам тогда "самиздатовский" автор), сняты с должностей Семанов — главный редактор журнала "Человек и закон", В.Н.Ганичев - главный редактор "Комсомольской правды", Ю.И.Селезнев - заместитель главного редактора журнала "Наш современник", Ю.Л.Прокушев - директор издательства "Современник", В.В.Сорокин - главный редактор этого же издательства, Н.Е.Палькин - главный редактор журнала "Волга". Так что андроповские снаряды падали очень близко от нас и от меня в частности: в соседней и дружественной во многих отношениях "Комсомолке", в издавшем мою первую книгу "Современнике", в почти одноименном журнале, где у меня тоже были знакомые литераторы. И все же те взрывы казались разрозненными, едва ли не случайными, как бы не связывались напрямую с Андроповым. Напрямую и непосредственно были связаны уличные облавы. Вспоминать об этом сейчас довольно смешно и неловко. Ну, останавливали иногда милиционеры или дружинники, спрашивали - почему в рабочее время гуляешь по улицам, могли документы проверить… Ничего, вроде, страшного, а настроение портилось. Мы, журналисты, легко отбалтывались: дескать, не ваше дело, иду по своим журналистским делам. Хуже, если ловили, скажем, в пивнушке, - тогда приходилось отшучиваться, унижаться, просить, чтобы не сообщали в редакцию. Все это было противно даже не по грозившим последствиям (их в "Правде", кстати, и не было), а по определению. Примерно в те дни я едва не потерял партийную скромность. Откровеннее говоря, все-таки потерял, но Гайдар ее вовремя поднял и вернул в мою жизнь. Эта история началась со служебного повышения генерала армии И.Шкадова. Он десять лет был начальником Главного управления кадров Министерства обороны, а в 1982-м стал еще и заместителем Министра обороны по кадрам. Гайдар, поздравляя Шкадова, напомнил об их давнем знакомстве на Кубе, где Иван Николаевич был старшим группы советских военных специалистов, и попросил содействия в открытии через газету образа современного командарма. Проблема заключалась в том, что после Великой Отечественной войны армии как бы исчезли, по крайней мере из открытой печати. Разрешалось писать про полки, бригады, дивизии, а выше них – только про военные округа. Шкадов сам в конце пятидесятых был командующим танковой армией, и отнесся к нашему замыслу одобрительно. Пишу "к нашему", потому что очерк о современном командарме Гайдар поручил мне, и я это сделал еще два года назад: написал большой материал о командующем 36-й общевойсковой армией В.Краеве - бывшем десантнике, любимце Маргелова и друге Тимура, которого даже сбросил на старости лет из самолета на парашюте, о чем я еще расскажу. Тот давнишний очерк категорически не пропустила цензура, теперь мы набрали его заново на "сухой", то есть белой и плотной бумаге, и вот я сижу в кабинете Ивана Николаевича, он читает принесенную мной красивую гранку и с первых же строк морщится. Это меня тревожит, но на Шкадова все же смотрю с невольной улыбкой: генерал мне по-человечески нравится. Иван Николаевич перехватывает мой взгляд, вызывает адъютанта, велит принести кофе, долго еще читает, затем откидывается в кресле. - Молодец. Хорошо написал. Но печатать в "Правде" это не нужно. - Я уже понял, товарищ генерал армии. - А почему тогда улыбался? - У меня отец был тоже танкистом, воевал почти там же, где вы. И внешне похож, и хмурился так же. - Вот и выбрал бы командарма из бывших танкистов или хотя бы мотострелков. А то - из десантников… Что они в настоящем бою понимают? Их дело свалиться врагу на голову, плацдарм захватить. А современный командарм - это мыслитель. - Краев закончил Академию Генштаба… - Да знаю я Володю, сам его на должность рекомендовал. Но первым надо открывать не его, к тому же он вечно не уживается с политработниками. - А кто уживается? - Есть у меня одна кандидатура в ГСВГ (Группа Советских войск в Германии. - В. В.) Поедешь туда? - Даже пешком готов. У меня отец в Германии служил, а я там в школе учился. Шкадов пообещал "проработать вопрос", на прощанье спросил - нет ли у меня личных офицерских проблем? Ответил, что нет: выходил полный срок капитаном, а майора получать не спешу. - Почему? - удивился Шкадов. - Давай завтра же и присвоим. Большие звезды на погонах заметнее. - Зато маленьких больше. Раньше только у вас, генералов армии, было столько же звезд, сколько у нас, капитанов. Но Брежнев ваши четыре заменил на одну, хотя и огромную, а мы еще держимся… Шкадов расхохотался, но и задумался. - Слушай, Тимур о тебе хорошо отзывается... И в Афганистане, говорили, ты чуть не погиб… А давай тебе сделаем, как космонавтам делали: сразу дадим подполковника. По две звезды на погоне тебя ведь устроят? Возражать я не стал, но усомнился, что это возможно. Иван Николаевич даже обиделся: - Я и просто начальником ГУКа мог это сделать. А теперь я, если ты слышал, заместитель министра… В редакцию я возвращался с тревогой. Неудача с очерком была предсказуемой: мы тоже кое-что слышали о неладах Краева с его нынешним членом Военного совета, но Тимур мог подумать, что я слишком легко променял честь редакционного мундира на внеочередное офицерское звание. На всякий случай входя в гайдаровский кабинет, доложил: - Товарищ контр-адмирал! Капитан Верстаков от генерала армии Шкадова прибыл. - При тебе он, что ли, звонил? - хмуро спросил Гайдар. - Если вам, то после меня. - Понимаешь, вы со Студеникиным большие, очень большие люди. И не только в газете, но и в масштабах партии… - Тимур Аркадьевич, я осознал и с удовольствием остаюсь капитаном. Гайдар шутливого тона не принял: - …И я ответил Шкадову, что мы в военном отделе "Правды" будем служить, как все. И звания будем получать тоже, как все. При этих словах Тимур потянулся к сейфу, но я наконец тоже обиделся: - Разрешите идти? Мое капитанское звание мы уже обмывали. Выбранный Шкадовым командарм мне понравился, но очерк о нем опубликовать снова не разрешили: с ним и его женой стряслась привычная для больших командиров история, которая называется "семейная", в сути и нюансах которой копаться не буду. А всего через несколько месяцев я снова попал в Германию - на партийную конференцию ГСВГ. И несколько эпизодов из этой командировки все-таки опишу, поскольку они, как мне кажется, имели подспудное отношение к повседневной военной и журналистской жизни. Поселился я вновь в генеральской гостинице, в просторном двухкомнатном номере. Соседями были командармы и их ЧВСы (члены Военных советов), приехавшие в Вюнсдорф на день раньше партконференции, чтобы успеть решить с местным начальством кое-какие вопросы, а заодно и пообщаться между собой. Вечером оказалось, что общение может не состояться: Главком запретил подавать в гостиничной столовой спиртное, а собираться и пить в своих номерах генералы побаивались – за коллективную пьянку влетело бы хозяевам номера (жили по двое). На скучном безалкогольном ужине ЧВС 8-й армии И.Горбунов, с которым в мою прошлую командировку мы неоднократно выпивали и парились, предложил "встретиться в номере журналиста", где, дескать, и места побольше, и риска поменьше. Командармы идею одобрили, ЧВСы слегка колебались, зная, что я из "Правды" и что неформально знаком с начальником Политуправления ГСВГ А.Лизичевым. Горбунов за меня поручился, и уже через десяток минут мой номер гудел командирскими голосами, звенел хрусталем и стеклом. Выпивки было много: от лучших напитков всех районов Германии, экспортной русской водки, настоек на медицинском спирте до фирменного армейского самогона, которым генералы гордились особенно, хвастаясь качеством "своего" друг перед другом. Закуска была не менее экзотической: немецкие деликатесы, наша икра, сало и окорока с подсобных хозяйств. Выпив и закусив, мужики, как обычно, заговорили о работе, то бишь о службе: кто и за сколько часов дойдет до Гамбурга, за сколько дней - до Ла-Манша, как лучше переправиться в Англию. Относительно трезвый голос засомневался: - Это если их приграничную оборону сходу прорвем… Сидевший рядом со мной командарм рассмеялся: - А я об этом даже не думаю: напротив меня румыны стоят! - Какие еще румыны? - удивился я. - Мы же в Германии. - Бельгийский пехотный корпус, - пояснил генерал. - Ничем не лучше румын. Наутро генералы хмуро и важно отсидели партконференцию, некоторые даже выступили, и довольно толково. В перерыве Лизичев подвел меня к прилетевшему на конференцию начальнику Главного Политуправления СА и ВМФ генералу армии А.А.Епишеву - совсем уже старенькому, сморщенному, как бы вросшему в землю. Алексей Дмитриевич представлял меня громко и долго: "Ответственный сотрудник "Правды"… Талантливый журналист... Боевой офицер... Пишет замечательные стихи…" Епишев смотрел на меня слезящимися глазами и, по-моему, мало что понимал. Лизичев наклонился к нему еще ниже и почти прокричал: - Специальный корреспондент "Правды"! У Тимура Гайдара работает! Епишев вдруг оживился: - Знаю Гайдара, знаю! Даже слышал про него анекдот: в "Правде", говорят, всего один адмирал, да и тот контра!.. Смутившийся Лизичев выдавил смешок, искоса посмотрел на меня. Я демонстративно молчал и не отводил от старческих начальственных глаз своего помрачневшего взгляда. Анекдот был, увы, почти справедливым, но смеяться при посторонних над своим командиром я не хотел и не мог. После конференции гостиничные соседи разъехались и разлетелись командовать своими армиями, я выпил бутылочку слабого, памятного еще по детству "бархатного" темного пива и засел за отчет, который надо было утром передавать в Москву. Хотелось написать что-нибудь относительно достоверное и неглупое, по возможности сохранив здешнюю тревожную терминологию: "ежеминутная готовность к разгрому врага", "полки прикрытия", "дивизии первой линии"... Нет, московская цензура это сразу вычеркнет. Про численность Группы войск - более полумиллиона - упоминать было тоже нельзя. Можно было воспеть братство советских народов – в ГСВГ служили воины 83 национальностей и народностей, но умиляться этому я не хотел: раньше отбор солдат для службы в Германии был гораздо строже, подавляющее большинство составляли славяне. Сейчас в кабинетах Зайцева и Лизичева невольно слышал доклады оперативных дежурных, похожие до противности: "Рядовой Ахмет Рустамов, находясь в самовольной отлучке, встретил немецкую гражданку, зверски изнасиловал и убил", "Ефрейтор Рустам Ахметов, выйдя за пределы части, познакомился с гражданкой ГДР…" - и та же концовка. Правда, общее число преступлений, согласно докладу Лизичева, за последние годы уменьшилось, но славяне всегда были склонны бузить и нарушать дисциплину по мелочам, так что в газетном отчете на статистику упирать нечестно. Да и вообще цифры писать нельзя, никакие: цензура опасается, что они передадут масштаб Группы войск. В текущем году 1.070 человек исключены из комсомола. Нельзя безусловно. Проведено свыше 20 тысяч "встреч с братьями по оружию" (то есть с воинами ННА; эти встречи с давних времен назывались "Дружбами"). Если даже поставлю число, цензура его зачеркнет и впишет нейтральное: "Проведены многочисленные встречи...". Дорогая мне статистика школ: в ГСВГ их едва ли не сотня - 93. За них могу побороться, сделав приписку для Гайдара и Студеникина, - пусть объяснят цензуре, что теоретически школы бывают и маленькие, на десяток-другой детишек. Практически же все школы огромные, как в том же Магдебурге или Шверине. Но главного все равно говорить, тем более объяснять не могу: все школы в ГСВГ - восьмилетние, старшеклассников еще с начала шестидесятых годов стали отправлять в Союз, поскольку какой-то шестнадцатилетний балбес поссорился с родителями и ушел в Западную Германию; из-за этого, кстати, я сам на два года был разлучен со своим старшим братом. Остается писать псевдопартийную и псевдовоенную чепуху в духе темы конференции, которую могу и сегодня процитировать по блокноту: "О состоянии и мерах улучшения партийно-политической работы по повышению боевой готовности, качества боевой и политической подготовки, укреплению воинской дисциплины в свете решений XXVI съезда КПСС, указаний, содержащихся в выступлениях Ю.В.Андропова и требований Министра обороны СССР на новый учебный год". Ну что ж, я сумею и так - особенно после вопиющего успеха своей рецензии на труд академика Минца. Надо только не умничать и расслабиться. Одиноко поужинал в роскошной гостиничной столовой, где девчата пожарили мою любимую картошку с беконом, разогрели котлету по-киевски и охладили бутылочку "доппель-корна", вернулся в номер, закурил, посмотрел западногерманское телевидение (кстати, скучнейшее), разложил на столе бумагу, открыл колпачок тонкого дорогого фломастера, купленного утром в предбаннике конференции, и вдруг осознал, что не могу написать ни слова. Нет, одно какое-нибудь слово могу написать легко, но любое второе с первым попросту не стыкуется - не только по смыслу, но даже по падежу. Стало смешно, я понял, что еще не расслабился, извлек из холодильника остатки командармовских приношений, выпил, закусил, покурил, взял фломастер… - и начал бояться. Опьянения не было, я это чувствовал, даже понимал, что с каждой минутой трезвею. Причем трезвею от подступившего к сердцу и к животу страха. Голова работала вроде нормально, мозг ничего не боялся, в нем вспыхивали строчки, абзацы, целые страницы не слишком умного, но вполне проходимого текста, но едва я пытался записать их отдельными словами, - рука каменела, сердце замирало, живот холодел и, хуже всего, становилось мучительно стыдно за свое приспособленчество и за ту глупость, которую ведь все равно напишу. После полуночи и нескольких фужеров водки я подавил в себе стыд и бросил остаток ума и сил на борьбу со страхом. Он отступил только лишь на рассвете, я написал-таки первый абзац, но понял, что на второй у меня попросту не осталось энергии: вся ушла на борьбу. До заранее назначенной встречи с Лизичевым, которому я обещал показать материал перед отправкой в Москву, оставалось чуть более часа, и я решил прибегнуть к стародавнему методу, который применял в редакции при срочных заданиях: лечь, отрешиться от мира, побормотать молитвы. Но вместо отрешения и молитв в голову полезла любовная чушь, даже не столько любовная, сколько эротическая: остро вспомнились жестко-интимные сцены предгерманских свиданий с женщиной, которую я тогда любил. Неутоленное возбуждение столкнуло меня с кровати, я вернулся к столу и одним махом написал страницу туповатого, но внешне логичного текста. Когда энергия возбуждения кончилась, я снова прилег, снова представил еще более откровенную сцену, - вспыхнувшей энергии хватило еще на страницу... В кабинет Лизичева я пришел вовремя и с пятистраничным текстом, который даже успел перепечатать в его приемной. Алексей Дмитриевич, похоже, спал не больше меня (а я не спал вовсе), мы в молчании выпили по две чашки очень крепкого кофе, Лизичев взялся читать мой материал, я же попросил разрешения выйти и покурить, поскольку мне было невыносимо стыдно за официозную тупость своей писанины. Вернувшись, с удивлением увидел, что Лизичев улыбается. - Виктор, я тебя понимаю, ты человек лирический. Я тоже люблю нашу армию и Германию. Но пойми и меня: это моя первая партконференция в ГСВГ, да еще сразу – с отчетом в "Правде". Будут говорить, что умничаю и высовываюсь. Давай твой материал слегка упростим и засушим, вставим пару абзацев про Андропова, про министра… Вставка и упрощение заняли менее часа, материал был вовремя передан и напечатан, а я навсегда осознал, что с любовью не шутят. И она с нами тоже. До отъезда в Москву успел выспаться и успокоиться. Тем более, что последний расчет валюты выявил приятный излишек, достаточный для приобретния "Эрики" – пишущей машинки, с которыми в Союзе было тогда напряженно. Вот, кстати, этот расчет (по блокноту): "Всего денег официальных 2.135 (марок ГДР). Можно было тратить 658. Должно остаться 2.135 - 658 =1.477. Осталось 1.609. Можно еще тратить: 1.609 - 1.477 = 132". Величина суммы возврата объяснялась вопиющей дешевизной генеральской гостиницы во Вюнсдорфе (7 или 10 марок в день, точно не помню). Любопытно, что мысль о "левых" счетах, которые без малейшего зазрения совести оформлял в Сирии и Афганистане, здесь, в ГДР, мне просто не приходила в голову: Восток есть Восток, а Запад есть Запад, даже если он находится в Восточной Германии. Но одну ошибку по итогам этой командировки я все-таки совершил. На традиционном докладе Гайдару упомянул о своем странном общении с А.Епишевым и его недоброжелательном анекдоте про "контру". Тимур побледнел, беззвучно - губами - выругался, обстоятельства и детали расспрашивать не стал. Боюсь, что моя откровенность повлияла на его скорое решение уволиться из армии и из "Правды". Возможно, совершил после командировки и вторую ошибку, она касалась Бацановой. Галина Борисовна к тому времени окончательно повзрослела, часто выступала в нашей газете. Прояснилась и некогда пугавшая меня связь с Японией. Ни в каких развлечениях высоких гостей девочка не участвовала. Просто наш Главный, находясь в стране Восходящего Солнца, был принят лично японским Премьером, а затем в Союз приехал редактор японской газеты "Асахи" и попросил Афанасьева устроить ему встречу с нашим Председателем Совета Министров. В советской бюрократии такие дела с кондачка не решались, но Главный на всякий случай позвонил очень большому человеку, по совпадению обстоятельств знавшему тогда девочку Галю, и тот распорядился насчет японца, взамен попросив Афанасьева оценить некое школьное сочинение. Итак, после возвращения из ГДР и неудачного доклада Гайдару я позвонил Бацановой, она почувствовала мое настроение и забежала в редакцию - повидаться и успокоить. В горестном монологе я упомянул и свой "ступор" в писании отчета о конференции, рассказал о внезапном спасении через воспоминание жестких любовных сцен. Остаток вечера пришлось отбиваться от ее наивно-невинных вопросов: какие именно сцены и в какой очередности я в Германии вспоминал. |
Похожие:
 | Место нахождения общества: 125040, г. Москва, ул. Правды, д. 26, 4 этаж, помещение XXII, комната 67А | | Мировой судья судебного участка №5 Гагаринского судебного района города Севастополя Гонтарь А. В. (299014, г. Севастополь, ул. Правды,... |
| Iii. Уголовное преследование главного редактора газеты «Право-защита», сопредседателя «Общества Российско-Чеченской дружбы» С. М.... | | Его мучают головные боли, слышатся голоса, а сам он собирает на улице старые пуговицы, уверяя всех, что на самом деле занят поиском... |
| Общественная атмосфера, которая была порождена попытками обуздать, стереть историческую память народа, ярко передана в поэме А. Твардовского... | | Мне думается, что раздумье над прошлым, оценка его по совести, безбоязненное приятие исторической правды сейчас особенно необходимы... |
 | РФ, 127015, г. Москва, ул. Правды, д. 23, почтовый адрес: рф, 127137, г. Москва, а/я 54, контактный телефон: 8 (495) 787-44-83, электронная... | | Беларусь, город Минск, гражданство: Республика Беларусь, пол: Женский, паспорт мк 000000, выданный Октябрьским рувд г. Минска, дата... |