Верстаков От "Правды"
Скачать 3.48 Mb.
|
Глава 25. ТАРАКАНЬИ БЕГАО перестройке писать не хочется. Из песни это противное слово я бы, конечно, выкинул, но из повседневной журналистской жизни середины восьмидесятых - начала девяностых годов выкинуть, увы, не могу. Впрочем, отравленный запах будущих перемен стал ощущаться в "Правде" даже чуть раньше, и источник его находился в самом, вроде бы, консервативном подразделении редакции - отделе партийной жизни. В мае 1983-го спецкор этого отдела, мой достаточно близкий приятель В.Марков внезапно ушел редактором в "Московскую правду". Внешне это выглядело, а формально и было, служебным повышением, но Володя карьерой как таковой не интересовался и, по моим сведениям, становиться редактором не хотел. Он был увлечен теорией, причем копал глубоко, гораздо глубже, чем это было принято тогда в "Правде", не говоря уже о ЦК. Допускаю, что наши газетные начальники и даже некоторые рядовые правдисты считали его сухарем и занудой, но я знал, что Володя просто сглаживает в своих материалах слишком острые, противоречащие общепринятым положения. Личные наши разговоры сводились к тому, что коммунистическая теория опошлена, партия выродилась, и если не вернуться к подлинному, научному марксизму-ленинизму, то крах страны неизбежен. Время от времени к нашим разговорам присоединялся другой спецкор отдела партийной жизни Михаил Полторанин, тогда теория быстро и зримо переходила в практику: на столе появлялась очередная бутылка, допив которую, Михаил обычно доставал из нижнего ящика своего письменного стола кипу гранок, среди которых были и пожелтевшие. - Вот когда будут нас, коммунистов, вешать на фонарных столбах, я предъявлю эти свои материалы: смотрите, сколько я критики написал, а меня не печатали! Бывал на подобных выпивках-диспутах и Б.Миронов. В "Правде" Борис появился на год с небольшим позже меня - в 1978-м был принят корреспондентом-стажером в отдел писем и массовой работы, в начале восьмидесятых он поступил в Академию общественных наук, но в редакцию приходил чуть ли не каждый день и даже продолжал играть с нами в футбол. Боря, как и я, был помладше Маркова и Полторанина и взгляды имел тогда промежуточные: еще интересовался коммунистической теорией, но уже склонялся к русскому национализму. В перестроечные годы наши пути разошлись. Марков дождался в "Московской правде" столичного воцарения Ельцина - тот стал Первым секретарем Московского горкома партии, и у них, по слухам, возникли довольно тесные отношения. Володя писал для нового партийного вождя тексты выступлений и некие теоретически разработки, подыскивал кадры. Думаю, именно он и рекомендовал Ельцину Полторанина и Миронова, которые в скором будущем стали соответственно вице-премьером и министром печати. Сам же Марков вовремя разобрался в абсолютной бестолковости и примитивности Ельцина и сумел не влипнуть в историю. Полторанин довольно долго числился не только ельцинским сподвижником, но и его личным другом, и в этом качестве сумел влипнуть аж в две истории - большую и малую. Большая происходила у страны на виду, о малой носились лишь смутные слухи: Ельцин зачем-то поехал в дачное Подмосковье, там его кто-то откуда-то сбросил в воду, на месте происшествия обнаружено два букета цветов. Ну что ж, букетов действительно было два. Один из них принадлежал Полторанину, который сопровождал шефа в конспиративном походе по правительственному дачному городку, цель которого была сугубо лирической. Не дойдя до нужного адреса, они были радушно остановлены хозяином стоящей у воды дачи, супруга которого отмечала День рождения. Выпив за здоровье хозяйки, Ельцин начал к ней приставать, что не понравилось мужу, - и сексуальный хулиган оказался в воде. Дальнейшие подробности я у своего источника информации не расспрашивал, но героическими они явно не были. С Борей Мироновым после его похода во власть мы встречались тоже не часто. Грустно запомнился Орловский пленум правления Союза писателей России (кажется, в 1994-м), где Борис отмежевывался от наших писательских крайностей: вы, мол, призываете к вражде, а Россия уже навоевалась... Смущало и то, что на выступлениях в Орле и окрестностях Боря представлялся (по крайней мере, не мешал себя представлять) министром, хотя с министра печати Ельцин его уже снял. Впрочем, скоро Боря очнулся, написал хорошую книгу "О необходимости национального восстания", перестал кичиться бывшей высокой должностью и говорить обтекаемые слова. Однажды мы поехали с ним к знакомым офицерам на курсы "Выстрел". Помню, что на ужине-выпивке после официального выступления я даже смягчал борькины высказывания о евреях, он злился еще сильнее: - Да, я их не люблю. А с какой стати я их должен любить? Впрочем, это будет уже в концовке девяностых. Но и первые веянья перестройки порой заносили в редакцию непривычный и загадочный "русский дух". Кавычки здесь неизбежны, как и в сочетании слов "русская партия". В нашей повседневной газетной жизни это были скорее фантомы, чем реальный дух и реальная сила. Попытка их материализации была сделана извне - юристом, ученым, преподавателем Академии управления МВД, дочерью нашего Главного редактора Ольгой Афанасьевой. Поначалу я эту попытку недооценил, в чем и хочу нынче покаяться с помощью дневника: 8 апреля 1986. "Вчера - любопытный день. Пришел Мишка Истомин с обычным своим знающе-таинственным видом: звал на просмотр чего-то в ЦСДФ (Центральная студия документальных фильмов), где будут "настоящие русские люди", а приглашает почему-то дочь нашего Главного, Ольга. Однажды от подобной встречи уже уклонялся, так что пошел. Режиссер А.Киселев. Обычные фильмы - против войны, с международным уклоном. Три штуки. Но затем показал свой запрещенный фильм 66-го года. Про деревню, "Два дня мая". Прекрасный фильм. А в начале просмотра - "Новости дня", где его сюжет про самодеятельного композитора-гитариста Александра Сергеевича Лобзова. Романсы на стихи Тютчева, Фета, Рубцова... Лобзов до недавних пор - полковник милиции, следователь по особо важным делам (!). Ольга после просмотра позвала к себе домой послушать его вживую. Поехали с Истоминым. Застолье. Ругали евреев и прочих масонов. Я потихонечку налакался "композиторским" спиртом на травах. Читал его сочинение про упадок советской песни (евреи, масоны), слушал его исполнение романсов. Интересно, но чего-то не хватает. Называет себя "последним русским композитором". Играет возбужденно, резко. Жена Роза (!) мне: "Иногда струны на выступлениях обрывает". 1 мая 1986. "Утром, еще домой, позвонил Истомин: накануне вечером умер Лобзов - тот самый, кто сильно играл на гитаре, пел свои романсы, "последний русский композитор". А я, наверное, стал последним из незнакомцев, кто его слушал. На нашей вечеринке он пил мало, временами держался за сердце". 22 сентября 1987. "Вчера заходил домой к Ольге Афанасьевой и ее новому мужу Саше Киселеву. Ольга - хорошая женщина и человек, конечно, хороший. Но вряд ли она сама по себе, внутренне – столь уж ярая русофилка. Киселев долго рассказывал, как снимал в воскресенье (20-го) непостановку памятника Сергию в Радонеже, как его трижды почти арестовывали (самого Александра, но и памятник тоже). Посмотрели по видику снятое. Не мог побороть в себе чувства, что всё это к истории не относится. Хотя понимал, что должно относиться. Накануне постамент для памятника срыли бульдозером, а развороченный холм прикрыли пластами дерна. Мужик чуть ли не в кафтане басом возглашал, что высыпает на место будущего памятника священную землю с Бородинского поля, и теперь этот холм тоже становится священным. Умом я с этими людьми, с их делом, но сердцем остаюсь в стороне. Впрочем, и с умом - это еще надо подумать. Ведь убежден, что мне действительно неприятен любой национализм. С какой же стати умиляться русскому (тем более, тупо-церковному) национализму? Да, евреи нас поприжали, но на волне национализма и религии мы поднимемся только временно, затем будет опять спад, опять начнем тонуть. Памятниками, "Памятью", нашими взываниями к прошлому - евреев не пересилишь. Надо делать дела, и лучше, умнее, чем они их делают". 23 февраля 1988. "Позвонила Оля Афанасьева (хотя уже почти 11 вечера). Хорошее чувство к ней. Мы редко встречаемся, даже друзьям назвать нельзя. Ничего из тех "русских дел", за которые она порою хлопочет, я не довел до конца. Да и хлопочет она, пожалуй, лишь внешне: ведь дочь Главного, может всё это делать через отца. Что-то другое тут, человеческое. Мне нравится, какой она человек. Ей тоже, возможно, нравится, какой я. Но ведь я никакой - в смысле политики". В последней фразе просматривается, конечно, доля кокетства. Оставаться в политике никаким было уже нельзя. В качестве пояснения приведу еще одну подборку своих дневниковых записей – о повседневной редакционной и внешней жизни в начале и продолжении перестройки: 24 декабря 1986. "Не знаю причины: после чтения газет ("Комсомолка", "Савраска", "Известия", наша, "Звездочка") - т.е. когда читаю их вместе, скопом, - остается тяжелое похмельное чувство. Безволие и нежелание действовать. Особенно в последнее время, когда газеты стали острее, смелее и пр. Но совсем убоги литературно. А не читать вовсе? Несколько дней - удовольствие. Затем опять тяга. Как к водке". 15 декабря 1987. "Утром - встреча писателей с Министром обороны. Впервые побывал в новом здании на Арбатской площади. Мраморное великолепие ради великолепия. В коридорах можно мячи гонять. Зал на 5-м этаже. Две девушки-солдатки в двух лифтах. Сначала лифты и девушки стояли внизу, затем так же основательно стояли на 5-м. Но ведь кто-то в этом здании продолжал же работу? Пешком ходили? Некуда, значит, спешить? Азиатчина. И сама встреча - азия и африка. Язов то ли поглупее, чем о нем говорили, то ли не нашел пока своего образа в новой роли. Невоспитанность по отношению к В.Карпову. Тот на трибуне, Язов его перебивает и долго говорит с залом. Карпов обиделся, сумел ответить (подловил на противоположности взглядов): - Поскольку мы сюда собрались не комплименты говорить, а решать проблемы, то я должен сказать: я с вами, товарищ министр, решительно не согласен. Это было по поводу истории и современности. Увы, не очень-то умный Карпов показался мне сегодня поумнее министра. А началось совещание-встреча выступлением начальника ГРУ: лысый, сгорбленный к бумажке генерал-полковник Михайлов. Ни проблеска интеллекта в словах (глаз не видел, поскольку он их не поднимал). Потом Волкогонов - общефилософские и чувствительные слова (образно-умилительное описание, как выглядит на планете жизнь и как смерть). Атлантида". 3 февраля 1988. "На редколлегии - о журнале "Родина" (при нашей газете). Возможно, редактором будет Проскурин или Распутин. Главный: - Нужно дать им от нас молодого энергичного зама, с левыми взглядами. Сразу вякнул Т.Колесниченко: - С левыми у нас нет. Афоня сказал, что есть, даже среди сидящих сейчас на коллегии есть. А ведь не исключен вариант, что предложат мне. Вряд ли, но не исключено. Не пойду. Всё надоело, любое функционирование". 7 апреля 1988. "Был у Т.Г. Нарастает ощущение нечистоты во время общения с ним. Уйдя из газеты, Тимур слишком сблизился с воинствующими русофобами. Да и с возрастом все чаще прорываются в нем национальные черты. Жалко. Он умен и талантлив талантом редактора. И Ариадна Павловна тоже настроена воинственно. Они ликуют по поводу отвратительной статьи А.Яковлева (без подписи, в нашей газете). Я уклонился от спора". 9 сентября 1988. "Подлая статья в "Моск. комсомольце" некоего М.Пастернака. Оскорбление "афганцев" и фронтовиков Великой Отечественной. Бредил наяву, мысленно писал ответ, и вдруг понял: не надо, нельзя отвечать. Люди должны разглядеть, что происходит не газетная драка, а попытка убийства. Что это уже не совращение, а садистическое изнасилование. Что пора оружием, а не словами драться за Родину". 17 сентября 1988. "Прилетел из Иркутской области ("писательская бригада"). Вместе выступали и много общались с Прохановым. Умный. Встреча с секретарем обкома. Глубинное неверие - не ему, а его. Переживает, что из Москвы понапрасну злят людей. Например, с сахаром, который держат, не дают продавать (якобы, чтобы самогон не гнали). Проханов уверен, что идет умышленное разрушение социализма и государства. "Перестройка поручена евреям" – его слова". 19 сентября 1988. "Подтекст личных решений. Вернее, неуловимость причин их возникновения. Например, окончательно - т.е. чувствами, а не только разумом - решился уйти из "Правды" из-за тараканов! Казалось, что едва ли не главное, что удерживает меня в газете, - кабинет, своя отдельная комнатка, где я пишу, пью чай, расслабляюсь, принимаю друзей, храню рукописи и архивы... И сейчас это кажется, но комнатка стала как бы не только моя, делю ее - с тараканами. Противно: открываю шкафчик, а там между чашками бегают тараканы. Один упал в неплотно закрытую бутылку кефира - неэстетично, унизительно. Приходят гости, а я думаю, боюсь: вот сейчас побежит через комнату таракан. Впрочем, сейчас и во всей стране нечто подобное ("перестройка и ускорение")". 27 сентября 1988. "Страшно за страну. Разгул национализмов, антирусские выступления. И полное ощущение, что это спровоцировано сверху. Ничего, в 17-м было страшнее, а Россия выжила и окрепла. "Придет Михаил-меченый, и Россия зальется слезами". 10 октября 1988. "Самое противное в тараканах - их скорость. Когда понимают, что обнаружены, мчатся бешено и суетливо. В эти секунды их действительно не люблю, способен на убийство. Сию секунду глянул на мусорную корзину - на ободе таракан. И все же, честно, я им благодарен. Ничто другое, никто другой не смогли бы так надежно разлучить мою душу с газетой. Даже лирические воспоминания, оставаясь прекрасными, все же не мучают своей неповторимостью, поскольку вспоминаются, будут вспоминаться и сопутствующие лирике тараканы". 15 ноября 1988. "Сижу и сквозь зубы себе говорю: "Уходи из газеты немедленно". Добила история черкашинского материала о Саблине. Сняли из номера на понедельник (трус и перестройщик М.Королев). Ходил с Колей к Афанасьеву... Куча правок от членов редколлегии. В полосе убрали фотопортрет, поставили снимок корабля: он, что ли, железяка этакая, обратился с "Воззванием" (за чистоту идеалов коммунизма, кстати)? А сейчас, в 10 вечера, мужики в типографии показали последнюю правку Главного - вписал заголовок: "Преступление на море". (Было раньше что-то хвалебное, затем "Чрезвычайное происшествие"). Видимо, додавили Королев и другие перестройщики. Но если "преступление" уже в заголовке, то о чем тогда речь? Жене и дочке будут снова кричать: Эй, преступники. Даже боюсь завтра являться на коллегию: могу сорваться против Главного. Защищать, бесконечно отступая, нельзя, лучше уж сразу отказать в защите. Не знаю, как поведет себя завтра Коля. Я бы снял такой материал. Подобное может быть и в художественной литературе. Но там хотя бы вымысел, а тут - реальный человек, его живая семья. Страшно". Последняя дневниковая запись требует и заслуживает пояснения. Николай Черкашин, давно уволившийся из "Красной Звезды", но сохранивший неформальные связи в армии и особенно на флоте, раскопал самую загадочную, самую скрываемую историю в жизни Советского ВМФ и написал о ней огромный, на целую газетную полосу очерк. Вкратце и внешне история такова. 8 ноября 1975-го года из парадного строя военных кораблей в Риге самовольно вышел большой противолодочный корабль "Сторожевой". Замполит, капитан 3 ранга Валерий Саблин арестовал командира, занял его место на мостике и повел корабль в открытое море. Там он обратился к руководителям страны с неким воззванием. Поднятые в воздух самолеты остановили "Сторожевой" залпами из авиапушек и бомбами. А когда командиру удалось освободиться, он тяжело ранил из пистолета своего замполита и вернул корабль в базу. На первый взгляд - полный абсурд, на второй - вопиющее преступление, на третий - случай клинического сумасшествия замполита. Но Саблин оказался абсолютно вменяемым, прекрасным человеком и офицером. Закончив самое престижное на флоте Высшее Военно-морское училище имени Фрунзе, он успешно служил по командной линии, быстро рос в званиях и должностях, а затем вдруг задумался о происходящем в стране, понял, что ему не хватает широты знаний и поступил в Военно-политическую академию имени Ленина. Академию окончил с отличием и с полной уверенностью, что брежневский режим по сути не является коммунистическим и ведет партию и страну в тупик. Попав на "Сторожевой", Саблин убедил матросов в правоте своих взглядов, с их помощью захватил корабль, но сначала повел его все-таки не в нейтральные воды, а в Ленинград, к якорной стоянке "Авроры", откуда и собирался обратиться с воззванием о восстановлении коммунистических идеалов. Об этой своей надежде он писал и в прощальном письме жене: "Я убежден, что в народе нашем, как и 58 лет назад, вспыхнет революционное сознание и он добьется коммунистических отношений в нашей стране. А сейчас наше общество погрязло в политическом болоте, все больше и больше будут ощущаться экономические трудности и социальные потрясения". Следствие было долгим, суд коротким. 3 августа 1976-го года Валерия Саблина расстреляли. "Пробить" о нем очерк нам с Черкашиным так и не удалось. И против публикации выступали именно перестройщики. Сначала я их даже не понимал: ведь материал вроде бы обличал ненавистные им застойные времена! Со временем понял: Саблин боролся за справедливость и коммунизм, перестройщики же изначально боролись только за власть, с идеалами коммунизма это не совместимо. Думаю, что в первые годы горбачевского правления далеко не всё в перестройке понимал и В.Афанасьев. В ту пору редакционные дни начинались и заканчивались очередными слухами о его переходе в более близкое окружение Горбачева. Жалко, подзабыл свое тогдашнее стихотворение (оригинал через Истомина передал Главному), но начиналось оно, помнится, так: В задымленном кабинете правишь горе-репортаж, - прибегают те и эти: - Слышь, уходит Главный наш!.. Было в стихотворении и перечисление должностей, на которые, якобы, уже назначен Виктор Григорьевич, в том числе "Председатель Обороны и Министр КГБ". Позже оказалось, что слухи имели серьезную подоплеку: Горбачев предлагал Афанасьеву стать членом Политбюро, он почти согласился, даже сфотографировался для соответствующих документов, но в последний момент передумал и отказался - по тем же причинам, по которым при Брежневе не стал Секретарем ЦК. А затем, ближе к финалу восьмидесятых, началось прозрение - думаю, что взаимное: Афанасьев окончательно разглядел Горбачева, Горбачев - Афанасьева. В редакции из многих слухов остался один: Главный уходит в аппарат Академии наук; мы уже понимали, что перестройщики на более высокую должность его попросту не допустят. Потом была публикация об американских дебошах Ельцина, что не понравилось Горбачеву (посчитал это тонким ходом против себя) и что, якобы, привело к снятию Главного. Но ведь "отпустили в науку" его аж через полтора месяца после этой пресловутой истории! На самом деле была еще одна причина или, по крайней мере, значительный повод. В конце октября 1989-го Главный по "русским каналам" получил аудиокассету с записью нелегального совещания в МГУ "сверхдемократов" (среди которых - горький отклик судьбы - был и Егор Гайдар, сын Тимура), решавших вопрос о практическом захвате власти в стране. Было, например, предложение любой ценой вытянуть людей на улицу и попытаться столкнуть их с армией и милицией. Кто-то возразил: ведь людей арестуют. Ему ответили: на этот случай уже подготовлены деньги и специальная группа юристов. Ну и так далее. Виктор Григорьевич воспринял информацию более чем серьезно, почти сутки писал докладную записку на имя Горбачева о неотложных мерах по предотвращению государственного переворота, сумел передать ее непосредственно в руки генсека - на совещании с главными редакторами центральных изданий. Горбачев бегло прочел "Записку", пожал плечами и …передал ее А.Яковлеву. Почти сразу, 25 октября 1989-го, Афанасьева сняли. Знаю, что в декабре 1993-го Виктор Григорьевич радостно готовился к очередной поездке в Китай. Он любил эту страну - и по военным воспоминаниям, и потому, что там были изданы и неоднократно переиздавались все до единой его научные книги; именно по ним, посвященным системному управлению обществом и экономикой, строилось нынешнее "китайское чудо". Перед отъездом слегка занемог, решил провериться в ЦКБ (Центральная клиническая больница), врачи его в Китай не пустили: обнаружили рак пищевода. 10 апреля 1994-го, после многократных облучений и химиотерапии, отказали легкие; Виктор Григорьевич Афанасьев умер. В написанной незадолго до смерти книге воспоминаний он с каким-то особым чувством возвращался к середине шестидесятых и середине семидесятых годов. В первый период Л.Брежнев вдруг загорелся идеями научно-технического прогресса, решил даже созвать по этому поводу специальный Пленум ЦК. Афанасьев тогда был приглашен для подготовки доклада и других документов. Они были подготовлены, понравились Брежневу, но Пленум не состоялся: более близкое окружение генсека сумело его отменить. Виктор Григорьевич спорил, протестовал, рвался на личный прием к Брежневу, но тот его не принял - сослался на занятость. Второй шанс повернуть развитие экономики и политики на правильный путь выпал через десять лет, при подготовке XXV съезда КПСС. Брежнев был еще в силе и разуме, понимал, что страна движется к тупику, но его "мозговой штаб" готовил документы по старым идеологическим и экономическим шаблонам, отговаривая генсека от перемен. Афанасьев, к той поре уже полноправный член "штаба", в одиночку протестовать не решился. Перед смертью он напишет об этом с горечью и страданием: "Честно говоря, меня страшила мысль попасть в стан "врагов". Мне, уцелевшему на войне, не хотелось калечить свою, родных и близких жизнь из-за идеологических разногласий, не хотелось возвращаться в закуток солдатской землянки размером два метра на три, в который меня с женой и грудным сынишкой "загнали" после вывода нашей 12-й воздушной армии из Китая". Фронтовик Великой воины, выдающийся русский ученый, Главный редактор главной газеты СССР Виктор Григорьевич Афанасьев словно бы кается перед нами, потомками, что не пожертвовал собой в очередном бою. Может, и кается, но снисхождения не выпрашивает: о смерти в том закутке сына-первенца Главный не упомянул. |
Похожие:
 | Место нахождения общества: 125040, г. Москва, ул. Правды, д. 26, 4 этаж, помещение XXII, комната 67А | | Мировой судья судебного участка №5 Гагаринского судебного района города Севастополя Гонтарь А. В. (299014, г. Севастополь, ул. Правды,... |
| Iii. Уголовное преследование главного редактора газеты «Право-защита», сопредседателя «Общества Российско-Чеченской дружбы» С. М.... | | Его мучают головные боли, слышатся голоса, а сам он собирает на улице старые пуговицы, уверяя всех, что на самом деле занят поиском... |
| Общественная атмосфера, которая была порождена попытками обуздать, стереть историческую память народа, ярко передана в поэме А. Твардовского... | | Мне думается, что раздумье над прошлым, оценка его по совести, безбоязненное приятие исторической правды сейчас особенно необходимы... |
 | РФ, 127015, г. Москва, ул. Правды, д. 23, почтовый адрес: рф, 127137, г. Москва, а/я 54, контактный телефон: 8 (495) 787-44-83, электронная... | | Беларусь, город Минск, гражданство: Республика Беларусь, пол: Женский, паспорт мк 000000, выданный Октябрьским рувд г. Минска, дата... |