Верстаков От "Правды"
Скачать 3.48 Mb.
|
Глава 15. ГОД НЕВЕЛИКОГО ПЕРЕЛОМА1985-й не заладился с первых же дней. Правда, я вернулся вдруг к дневнику, но записи получались тоскливые - не столько о жизни, сколько о нем же, о дневнике: 4 января 1985. "Самое реальное, что у меня осталось из юности и молодости - только дневник. Стихи - выдумка, игра. На то они и стихи, тем более ранние. Дневник не заменяется ничем. Даже жизнью. Потому что дневник, в отличие от нее, остается". 7 января 1985. "Вчера говорили о дневниках с братом Вовкой. У него тот же исток сомнений, что и у меня: а вдруг прочитают близкие? Для меня близкие - Ольга. Жаль будет разрушить ее представление о муже как о хорошем человеке, даже если это случится после моей смерти. И все же дневник - форма борьбы с ужимающим жизнь временем, метод сохранения своей жизни на разных этапах, т.е. сохранения сложности и непрерывности самого себя". Впрочем, в тот январский день я сделал и более конкретную запись: "Только что позвонил Саша Проханов. По-разному отношусь к его писаниям, но почему-то радуюсь его энергии. Плодит иногда смутное, слабое, но ездит по миру в действительно интересные и опасные районы. Если вдруг переживет творческое прозрение и выживет - у него ведь будет всё, чтобы написать что-нибудь настоящее. А умен уже и сейчас. Вот и сегодня назвал идеи, замыслы своих будущих материалов, энергично и кратко проанализировал ситуацию в писательских верхах, поговорили о сложностях в Восточной Германии". Судя по записи, особое отношение Гайдара к Проханову временно перестало меня удивлять. Гораздо позже, в девяностых годах, я все же попытался выяснить у Тимура истоки его давнишней любви к Александру Андреевичу. Он сделал вид, что обиделся, и ответил не по существу: - Какая, к черту, любовь, если он призывает повесить моего сына на фонарном столбе!.. Рассказ о пресловутом тимуровском сыне Егоре еще впереди, а пока продолжу разговор об отце. В начале 1985-го Тимур неприятно меня удивил. Об этом тоже есть дневниковая запись: 13 января 1985. "Т.Г. резко ушел в "Известия". Наши в редакции его хают, при этом подсчитывают, сколько он будет теперь получать: тамошний полный оклад плюс адмиральская пенсия. По другим причинам, но я тоже стал думать о Тимуре не так, как раньше. Добавилось неприязни. Сережа Вишневский сказал про Т.Г.: - Хочет жить так же широко, как Симонов, но без симоновского труда". "Другие причины" заключались в том, что Гайдар даже не предупредил Студеникина и меня о своем скором уходе со службы и из газеты, мы узнали об этом только на редколлегии. Мне было обидно вдвойне: ведь я, в отличие от Петра, делился с Тимуром всеми своими планами и даже тайнами личной жизни. Однако обида длилась не долго. Вскоре я почувствовал, что прекращение наших служебных отношений привело к укреплению и очищению отношений простых, человеческих. Мы как бы расслабились друг перед другом, перестали изображать начальника и подчиненного. Вот характерная запись из близких времен: 8 марта 1985. "Безволие и алкоголизм. Приезжал Т.Г. Спел ему свой новый "Офицерский романс". Он заплакал. Хотя выпили еще только по первой рюмке". Уход Гайдара совпал и с моим журналистским кризисом. Я подустал от газетной суеты и начал подумывать о переходе в литературу или хотя бы о более свободной редакционной должности, вроде спецкора при секретариате или собкора в тихой далекой стране. Студеникин тоже не рвался в редактора. Ждали новым начальником кого-нибудь из "Красной Звезды" (должности в отделе военные, офицерские, а выбор журналистов в погонах был невелик) или же, что предпочтительней, - опытного журналиста из "Правды": в армии ведь служили многие правдисты, можно призвать из запаса, повесить побольше звезд на погоны... Сработал второй вариант, но ухудшенный до абсурда: после месячной паузы Афанасьев на редколлегии объявил о назначении нашим редактором сотрудника отдела информации А.Горохова. Друзья и вообще правдисты со стажем подходили сочувствовать, а мы с Петром в буквальном смысле онемели от удивления. Ведь этот Горохов только недавно пришел в "Правду", пишет только про авиацию (гражданскую), да и то со смешными ошибками, с армией же связан лишь тем, что некогда был отчислен из военного училища за дисциплину. Впрочем, приведу дневниковую запись: 1 февраля 1985. "Очень гнусно в редакции. Хуже всего, что я сам произношу внутренние монологи, обращаясь к различным начальственным лицам. Суть: вчера назначили редактором нашего отдела пижона Горохова. Петр еще накануне написал заявление об отпуске, но зам Главного Королев отказал. После известия о Горохове Петя напился и снова пошел к Королеву - выяснять отношения. Жуткий скандал. Не могу сейчас Петру дозвониться. Ему надо лечь в госпиталь. Это единственный шанс замять дело". Помню, что после записи я уехал выбивать злость игрой в большой теннис. Между прочим, к теннису меня приохотил Гайдар. Он увлекся "игрой начальников" в достаточно позднем возрасте, техникой ударов и движений почти не владел, зато переживал на корте до нервных срывов. Я решил пойти другим путем: накупил умных книжек с картинками, долгими часами отрабатывал у стенки правильность и точность ударов, и вскоре начал обыгрывать не только Тимура, но и добротных московских перворазрядников. Увы, матчи такого уровня требовали громадных затрат энергии, особенно психологической, я после них тупел, на несколько часов терял интерес к жизни, говорил и действовал, как в тумане. Зато сгорали и злые эмоции. В тот скверный февральский день, точнее глубокий вечер, я вымотался даже больше обычного, буквально не мог поднять рук, и на подходе к редакции держал их на торчащей из наплечной сумки рукояти ракетки. Было время начальственного разъезда, и мне навстречу спускался с редакционных ступеней заместитель Главного по иностранным делам Е.Григорьев. Увидев меня, он почему-то шарахнулся, спрятался за машину, даже пригнулся. Я все-таки решил поздороваться. Григорьев ответил не сразу и непонятно: - Что тебе надо? Почему ты так поздно идешь? - С тенниса возвращаюсь, Евгений Евгеньевич. - А что у тебя из сумки торчит? И почему ты за это держишься? Я тупо задумался: действительно - почему? Опустил руки, попробовал улыбнуться. - Да просто ракетка. А держусь, потому что устал. Григорьев окончательно выглянул из-за машины, распрямился. - Черт знает что. - Согласен, Евгений Евгеньевич, - ответил я, потому что тоже мало что понимал. Дверь нашего углового кабинета на десятом редакционном этаже была приоткрыта, Студеникин лежал на полу, рядом валялась пустая водочная бутылка. Собрав остаток сил, я переместил Петра на диван, закрыл кабинет изнутри, упал головой на рабочий стол и тоже уснул. Студеникин разбудил меня ближе к полуночи. - Викто́р, я верил, что ты придешь. Я так и сказал этим гадам: вот позвоню сейчас Верстакову, он привезет автомат и всех вас перестреляет… Позже выяснилось, что под "гадами" Петр подразумевал Королева и Горохова; Королев поспешил объявить о "заговоре военных" на главной редакции (заседания главной редакции, или иначе "узкой редколлегии" проходили обычно вечером, после первого газетного выпуска). Поэтому Григорьев от меня и шарахнулся. Зато уход Гайдара и моя относительно спокойная реакция на последовавшие события невольно сблизили меня с Афанасьевым. Видимо, он перестал считать меня "ставленником Тимура" и даже пригласил - через своего помощника и моего друга Мишу Истомина - "зайти как-нибудь вечерком". Дальнейшее я описал в дневнике: 4 марта 1985. "Вчера встречался и говорил с Главным. Подарил ему кассету со своими песенками (и шуточно-газетными тоже). В конце разговора заикнулся про Индию - что с детства мечтаю о ней, изучаю, да и английский знаю неплохо. Главный не удивился, сказал, что такая возможность есть: Коровиков (наш собкор), вроде бы, через год возвращается. Если Главный не слетит в течение, думаю, двух лет, - может быть, и съезжу куда-нибудь. Поговорили о моих песенках (он слышал какую-то по ТВ). Когда я уже прощался, он вставил кассету в маленький магнитофон на боковом столике, пробормотал: - Поставлю, пусть тихонько играет. Вечером я перезвонил Истомину: - Не ругал? - Нет, говорит: "А он хорошо пишет", а я ему: "И вообще человек хороший". Смерть К.У.Черненко никого в редакции да и, пожалуй, в стране не удивила: все знали и видели, как он болен. Воцарение М.С.Горбачева многих порадовало - относительно молодой и говорит без бумажки. Я порадоваться не успел, поскольку Юра Махрин из отдела партийной жизни еще в похоронные дни рассказал мне о своей командировке в Ставрополь, когда Горбачев правил там крайкомом КПСС, но уже рвался в Москву. Прилетел Юра поздним вечером, его встретили прямо у самолетного трапа, отвезли в лучший номер лучшей гостиницы, он разделся, собираясь принять душ, но в дверь без стука вошла очень не старая и даже слегка симпатичная женщина с огромным букетом роз. Юра, поскольку был в одних семейных трусах, попытался ее выпроводить, но женщина не ушла: - Мы с Михаилом Сергеевичем так счастливы и горды, что к нам приехал ответственный сотрудник "Правды", тем более такой знаменитый и талантливый как вы! Позвольте вам преподнести этот скромный букет, пожелать счастья и творческих успехов! - Ну и так далее. Юра понял, что это жена Горбачева, но все-таки извинился и ушел в ванную комнату. В дни командировки Раиса Максимовна возникала на его пути еще несколько раз, Махрин с этим смирился. Всерьез его удивило другое – местное прозвище Горбачева: "Конвертик". Так его назвали еще в комсомольские времена (Михаил Сергеевич командовал и Ставропольским комсомолом): дескать, без конвертика-приношения серьезные вопросы он не решает. Разумеется, Юра рассказал мне это в неформальной - за выпивкой - обстановке, и я его в те времена не цитировал, тем более, что наш Главный поначалу относился к Горбачеву с благоговением - все-таки человек Андропова. Поздней осенью 1985-го я наконец-таки вырвался в Афганистан. Командировка была долгой, относительно безопасной и довольно противной. В Кабуле встретил своего давнего знакомого генерала армии М.Зайцева, которого перевели из ГСВГ на должность Главкома вновь образованной Ставки войск южного направления. Михаил Митрофанович расхаживал по штабу 40-й армии в сетчатом маскхалате, повесив на него звезду Героя Советского Союза, которую ему - неясно за что - вручили два года назад. Не напоминая о прошлых встречах, официально представился, попросил Зайцева рассказать здешнюю военную обстановку. Генерал подошел к делу серьезно, приказал развесить в своем кабинете свежие снимки воздушной разведки, прочел небольшой доклад о стратегии и в конце заявил, что все наши предыдущие афганские неудачи объясняются малым и неверным использованием танковых войск. Вскоре выяснилось, что это еще цветочки. Зайцев решил провести в Афганистане "Жуковскую операцию": во время штурма очередного душманского укрепрайона приказал затащить в горы авиационные прожектора, которые, конечно штурму не помогли, а потом были нами же взорваны, поскольку спустить их с гор не удалось. Вообще в штабе и в ЦБУ (центр боевого управления армии) было как-то нервозно - кажется, из-за присутствия и непредсказуемой активности Зайцева. Командарм И.Родионов от него, по-моему, просто прятался. Два первых дня я тосковал и пил на вилле нашего собкора в Кабуле Владилена Байкова, съездил в советский микрорайон к недавнему заместителю ответственного секретаря "Правды", а сейчас советнику главного редактора местной партийной газеты Вадиму Окулову, втроем завалились на виллу собкора "Известий" Г.Устинова, куда должны были приехать медсестры из армейского военного госпиталя, но почему-то не приехали. Наутро я не выдержал, добрался к десантникам и упросил взять меня в горы. Почти неделю ходил по горам, жил на высотных сторожевых заставах, попадал под небольшие обстрелы, в одном из ночных переходов при диком ветре едва не свалился в бездонную пропасть, однажды во время горного марша встал от усталости на колени, сделав вид, что просто споткнулся. Но порой не выдерживали и десантники, некоторые бойцы просто падали и теряли сознание, тогда подходил ближайший офицер, бил солдата по щекам и кричал ему в ухо: "Мир прекрасен, солдат! Подъем!" - это обычно действовало. По возвращению на базу... Кстати, база была интересной: полк не только воевал, но и побатальонно охранял в Кабуле президентский дворец, где мирно спивался Бабрак Кармаль. Так вот: вернувшись на базу, бойцы считали меня уже своим человеком, откровенно отвечали на любые вопросы, охотно показывали и свои "дембельские альбомы", которые в Афганистане солдаты начинали готовить едва ли не с первых служебных дней. Выписал из альбомов несколько афоризмов: "Небо ошибков не прощает". "Не становись на пути десантника, иначе ты рискуешь потерять молодость, красоту и способность передвигаться". "ВДВ не шутка, дорогая". (Повторялось в нескольких альбомах). "Десантник идет, сколько может, а затем - сколько нужно". В этом последнем я убедился лично. Следующие дни ходил и летал - на вертолетах - по Панджшеру. Очень удивился нынешнему гарнизону в Рухе: закопался в землю и скалы, перекрылся бетонными плитами, к любой огневой точке можно добраться, не выходя на воздух, - этакое метро получилось. Командир полка майор Николай Петров гордо сказал: - У меня единственный в Сухопутных войсках подземный полк. Впрочем, главные силы полка были сейчас в Пизгаране - перекресток четырех ущелий в Панджшере: сажали батальон "зеленых" (афганских солдат) на некую горку. Саперно-инженерная рота полка оборудовала им позиции, остальные силы охраняли эту роту и этих афганцев. "Духи" постоянно обстреливали и каждый день нападали, но пока еще небольшими группами, человек по тридцать. Все были уверены, что "зеленые" разбегутся, а нас тут сильно побьют. Из Пизгарана случайным вертолетом возвратился в Кабул, повидался с Вадимом Окуловым. Он рвался в бой, ну или хотя бы проехать через Саланг. Я договорился с военными, нас перебросили в Джабаль-ус-Сирадж - местечко, от которого начинается подъем на перевал. Из Джабаля шла пара БТРов в Хиджант – селение и гарнизон на северном склоне Саланга. Договорились, пристроились, выехали. Вскоре я понял, что дело дрянь. Прапорщик - старший бронегруппы - не знал даже позывных, ни чьих! Водители без оружия, пулеметы зачехлены, да и пулеметчик на две машины только один - туркмен Анакуллы Каракулов; по-русски он говорил с трудом, но сумел-таки мне рассказать, что вообще-то он тоже водитель, стрелять не умеет. Дальнейшие события опускаю, кроме последнего, да и его - для краткости - изложу по блокноту: "Возле 29-го поста дорогу перегородили три БТРа, один оказался подбитым: ехал из Хиджанта вверх (на Саланг), километрах в двух от штаба батальона "духи" стукнули из гранатомета в правый борт, ближе к корме, дыра в форме вдавленного цветка. Разбило аккумулятор и бак (с маслом?) В темноте ходят наши вояки, один с пулеметом на плече, желтеют патроны в ленте. Полны добра, но плана не имеют: - Прорветесь. Только надо без света и на скорости. И люки не закрывать. Несовместимо. Мой бестолковый старый прапорщик (позже оказалось, что ему 35 лет. – В.В.) ждет решения от меня. Я спросил: есть ли связь хоть с кем-нибудь? Прапорщик вспомнил позывной полка, слазил в мой БТР: полк отвечает и сразу же замолкает. Слышим переговоры с постом: отсюда - доклады про обстрел, сверху - никакого решения. Гоню прапорщика в пост: тоже бестолковость, помогать не хотят. Советуюсь с Вадимом, решаем прорваться. Прапорщик садится в броню, прячется. Окулова задвинули еще дальше, а это опасно (избыточное давление при взрыве). Раза три ругаюсь и лезу в их БТР. Говорю с кем-то из местных - с поста. - Жмите со светом, но люки не закрывайте. Втолковываю прапорщику, что пулемет нужно развернуть влево, а не вправо… Такое ощущение, что в него ни разу никто не стрелял, и он растерялся. У меня пулеметчик - чурка из Туркмении. Объясняю, что надо снять чехлы с крупнокалиберного и 7,62 пулемета, повернуть влево и т.п. Зачем? Стволы он за всю дорогу так и не опустил - смотрели в небо, хотя здесь "зеленка" и дорога вообще на возвышении. Полный бардак. Можно нас бить из рогатки". Дальше - пробел и изменение почерка: "Стрельба над нами и рядом, ночь, колючая проволока в метре от дороги, тихий свет от приборов из БТР, люди-тени. Всё, хочу спать. Пехота - солдаты грязные, расстегнутые, идут вперед плечом. И - отчужденность. Выживают в одиночку". Еще немного хронологии. В Хиджант мы с Окуловым все же прорвались, поработали там пару деньков и случайным попутным вертолетом перелетели в Баграм. Приземлились поздним вечером, почти ночью, но нас, как ни странно, встречали, - причем лично командир местного авиационного полка Александр Руцкой. Мне показалось, что это случайность, что он тут встречает каких-то больших начальников, но оказалось, что нет: вертолетчики доложили в полк о пассажирах-газетчиках, Руцкой успел распорядиться о "генеральском" номере в гостинице, ужине и бане, просидел с нами, рассказывая о своей жизни и службе, половину ночи, а утром тоже лично повел смотреть расположение полка и своих "Грачей" - штурмовики СУ-25. Всё это мы позже опишем в газете, а я еще - в журналах, книге и стихах, еще чуть позже Руцкой вдруг окажется в пакистанском плену, откуда его то ли выкупят, то ли на кого-то обменяют (история темная), попадет в немилость у военных начальников, но получит-таки звание Героя Советского Союза, временно станет патриотом, затем яростным антикоммунистом, поедет каяться и вспоминать свои "корни" в Израиль, докается до вице-президентства у Ельцина… В Кабул нас отправили тоже с непривычными почестями, на специально выделенном вертолете. Окулов вернулся к своей работе, а я к своей: поехал в штаб армии выяснять обстановку. Оказалось, что командарм Родионов внезапно вылетел в Джелалабад, я насторожился-удивился и с первой оказией перелетел туда же. В Джелалабаде было тепло - самое жаркое место в Афганистане, где зимы попросту не бывает, - и абсолютно спокойно. Командарм внепланово проверял две местные бригады, мотострелковую и спецназовскую, проводил неторопливые совещания, на которых больше говорил о быте, чем о боях: - Прошло шесть лет столетней войны, надо не шашками махать, а строиться и обживаться. В первый же вечер, когда выпили с Родионовым фронтовые сто грамм, я осторожно спросил, зачем он все-таки прилетел именно сюда, ведь в Панджшере сейчас гораздо тревожнее. Командарм помрачнел и безадресно выругался. Утром мы и вовсе отправились на рыбалку. Стояли с удочками на берегу реки Кунар, молчали. За спиной - танк с направленной в камыши противоположного берега пушкой, по бокам - два солдатика с автоматами наизготовку. Вскоре примчался мотострелковый комбриг, доложил Родионову срочную телефонограмму из Кабула: в Панджшере, район Пизгарана, мятежники напали на афганский батальон и наши подразделения прикрытия, афганцы частично разбежались, частично перешли на сторону "духов", наши выстояли, но в рукопашных боях погибло до пятнадцати человек, потери еще уточняются. Командарм отшвырнул удочку. - Ведь говорил же я этому мудаку, предупреждал! Губит людей почем зря, а мне разбираться и хоронить!.. Поскольку я совсем недавно был в Пизгаране, то лишних - да и неуместных сейчас - вопросов не задавал. Понятно, что панджшерскую авантюру затеял Зайцев, Родионов был против, и в Джелалабаде отсиживался именно в знак протеста. Командарм улетел в Панджшер, меня, конечно, не взял, да я и не очень просился: главный бой там закончился, а "разбираться и хоронить" я по своей журналистской должности не обязан. Опять забегу вперед. С Игорем Николаевичем Родионовым встречусь почти через двадцать лет. Он успеет покомандовать Закавказским военным округом, где его снова "подставят" - в тбилисских событиях, когда наши солдаты будут якобы гоняться с саперными лопатками за грузинскими женщинами-демонстрантками, а на деле будут падать в неподвижном строю от ударов железными прутьями грузин-боевиков; Родионова снимут с должности и назначат на тупиковую должность начальника Академии Генштаба, с которой, однако, во время недолгого взлета еще одного моего афганского знакомого генерала-десантника Александра Лебедя внезапно возвысят до Министра обороны, где он не выдержит очередной грубости Ельцина и будет уволен в запас. А мы встретимся еще позже, в относительно узком кругу, когда перед исполнением своей афганской песенки под гитару, я скажу примерно такую фразу: - Вы, Игорь Николаевич, конечно, не помните, но мы с вами не только встречались, но даже пытались однажды рыбачить в Афганистане... Ответ был быстрый и искренний: - Ну что ты, Витя... Конечно же, помню! Руцкого после Афганистана я видел не раз, мы общались и неформально - например, с женами за ужином в ЦДЛ. Последняя наша встреча состоялась уже в дни его вице-президентства. В Перовском районе Москвы открывали памятник воинам-"афганцам", Руцкой прибыл последним, в окружении огромной, человек двадцать, охраны. Я решил поздороваться, он меня не услышал, охранники оттолкнули, пришлось и мне потолкаться, Руцкой оглянулся на шум, протянул руку с еле разжатыми пальцами, вяло сказал: - А... Я тебя помню... Повторять приветствие и разговаривать я не стал, да и сейчас вспомнил Руцкого только для сравнения с Родионовым. Две почти одинаковых фразы, две внешне похожих судьбы, но какие разные интонации, какие разные люди... |
Похожие:
 | Место нахождения общества: 125040, г. Москва, ул. Правды, д. 26, 4 этаж, помещение XXII, комната 67А | | Мировой судья судебного участка №5 Гагаринского судебного района города Севастополя Гонтарь А. В. (299014, г. Севастополь, ул. Правды,... |
| Iii. Уголовное преследование главного редактора газеты «Право-защита», сопредседателя «Общества Российско-Чеченской дружбы» С. М.... | | Его мучают головные боли, слышатся голоса, а сам он собирает на улице старые пуговицы, уверяя всех, что на самом деле занят поиском... |
| Общественная атмосфера, которая была порождена попытками обуздать, стереть историческую память народа, ярко передана в поэме А. Твардовского... | | Мне думается, что раздумье над прошлым, оценка его по совести, безбоязненное приятие исторической правды сейчас особенно необходимы... |
 | РФ, 127015, г. Москва, ул. Правды, д. 23, почтовый адрес: рф, 127137, г. Москва, а/я 54, контактный телефон: 8 (495) 787-44-83, электронная... | | Беларусь, город Минск, гражданство: Республика Беларусь, пол: Женский, паспорт мк 000000, выданный Октябрьским рувд г. Минска, дата... |