Осведомленность современной молодежи о Пионерской организации
В целом ответы на первый вопрос показали, что современная молодежь достаточно хорошо осведомлена о Пионерской организации. Однако знать только лишь об осведомленности молодых людей о существовании пионерии нам недостаточно, поэтому далее следовал блок вопросов, направленных на выявление конкретных знаний о рассматриваемой молодежной организации.
Первым в данном блоке стал вопрос о символе Пионерской организации. Поскольку вопрос был открытым, мы получили самые разнообразные ответы. В качестве символа респонденты отмечали сразу несколько вещей (см. диаграмма 2).
Диаграмма 2.
Осведомленность современной молодежи о символах
Пионерской организации
Общеизвестно, что создание Пионерской организации было инициировано Н.К. Крупской, и первоначально (до 1924 г.) данная организация носила имя Спартака. После смерти В.И. Ленина она была переименована во Всесоюзную пионерскую организацию (далее – ВПО) имени В.И. Ленина. Для того, чтобы определить степень осведомленности молодежи о пионерии, мы поинтересовались, с чьим именем респонденты связывают ее создание.
Диаграмма 3.
Осведомленность современной молодежи об основателях
Пионерской организации
Как мы видим, подавляющее большинство опрошенных назвали В.И. Ленина. Гораздо меньше (9%) отметили Н.К. Крупскую. 19% респондентов затруднились с ответом. 2,5% не связывают создание пионерии ни с чьим именем. Видимо, по их мнению, пионеры самостоятельно создали для себя организацию. В целом же, можно констатировать, что среди молодежи царят ошибочные представления об инициаторе создания пионерской организации.
После того, как были получены данные, касающиеся осведомленности молодежи о пионерии, мы приступили к достижению основной цели исследования, а именно – к изучению того, что современные молодые люди думают о Пионерской организации и как они ее воспринимают. На выявление этого было направлено четыре вопроса.
Мы спросили у респондентов, было ли вступление в ВПО добровольным, или же это было обязательным (принудительным) для советского подростка. Понятно, что формально вступление было добровольным, а на деле без него нельзя было обойтись. Нас же интересовало субъективное мнение каждого из опрошенных, их восприятие данного факта. Мы получили следующие результаты (см. диаграмма 4).
Диаграмма 4.
Осведомленность современной молодежи о характере членства в Пионерской организации.
Более половины респондентов ответили, что в пионеры принимали добровольно, намного меньше считало, что принудительно. И чуть более 30% оказались плохо осведомлены по этому вопросу и предпочли не отвечать, не высказывать свое мнение. На наш взгляд, такое большое количество респондентов, считающих вступление в пионерию добровольным, говорит о том, что современная молодежь в целом очень позитивно воспринимает ВПО. Именно этого и касался следующий вопрос.
Современная молодежь, выросшая в «демократической», свободной стране, привыкла свободно выражать свое мнение, свою точку зрения. Поэтому для выявления отношения к пионерии, мы посчитали необходимым спросить мнение респондентов о том, насколько позитивным опытом объединения молодежи была ВПО (см. диаграмма 5). Результаты, которые мы получили, позволяют сделать вывод о том, что в своей массе молодежь в целом достаточно позитивно относится к пионерии. Лишь 5% респондентов оценили ее деятельность негативно. Разумеется, необходимо учитывать и два других варианта, за которые отдано тоже немало голосов. Однако, если сравнивать 40,5% и 5%, разница между ними говорит сама за себя.
Диаграмма 5.
Оценка современной молодежью Пионерской организации
Как раз для выявления плюсов и минусов Пионерской организации, о которых шла речь в предыдущем вопросе, мы попросили респондентов перечислить положительные и отрицательные моменты деятельности пионерии. Опять же получили интересные развернутые ответы, которые пришлось сузить и упорядочить для более легкого восприятия результатов. На диаграммах 6 и 7 мы можем увидеть эти самые результаты.
Диаграмма 6.
Оценка современной молодежью достоинств Пионерской организации
Диаграмма 7.
Оценка современной молодежью недостатков Пионерской организации
Большинство респондентов оказались пассивны и не стали отвечать на данные вопросы, возможно, сочтя их слишком сложными. Однако, несмотря на это, мы все же получили достаточно интересную картину. Невооруженным глазом видно, что достоинства Пионерской организации респонденты отмечали намного охотнее и с большим интересом, нежели недостатки. Поэтому мы можем судить об отношении современных молодых людей к ВПО. С другой стороны, недостатки, которые перечисляли респонденты, по своей значимости и серьезности могут перевесить все достоинства. Но, справедливости ради, стоит отметить еще и тот факт, что 5,8 % опрошенных отметили, что недостатков у пионерской организации не было.
Диаграмма 8.
Сравнение ВПО с одной из нынешних молодежных организаций
Главным вопросом нашего исследования стал вопрос о том, с какой из ныне существующих молодежных организаций респонденты могут сравнить пионерию (см. диаграмма 8).
Таким образом, мы выявили, что в молодежной среде преобладает позитивное отношение к Пионерской организации. Юноши и девушки отмечают ее продуктивность в работе с молодежью, положительное влияние на формирование подрастающего поколения.
Главное, что нас интересовало, и ради чего мы проводили социологический опрос, – это вопрос о возможности сравнения пионерии с какой-либо из современных молодежных организаций. Когда мы обосновывали актуальность, то сказали, что ни одно современное молодежное объединение не обладает такой популярностью, которой обладала ВПО. Наше исследование еще раз подтвердило данный факт. Многие, вероятно, подумают, что пионерия была навязанной сверху организацией, и не вступать в нее было просто нельзя. Отчасти мы с этим согласны, однако никто не станет умалять эффективности ее деятельности, ее популярности и положительного влияния на формирование поколения. Если мы спросим об этой организации у наших родителей, то, вероятнее всего, услышим только позитивные отклики о ней. Мы ни в коем случае не отрицаем негативные моменты. На наш взгляд, респонденты совершенно справедливо отметили их, отвечая на вопросы. Это и идеологическая пропаганда, и, отчасти, отсутствие индивидуальности (с чем, в общем-то, можно и поспорить). С этим мы согласны. Однако те технологии, которыми пользовались идеологи пионерии, те мероприятия, которые проводились в рамках работы с молодежью, по нашему мнению, могли бы пригодиться для сегодняшних молодежных объединений, что повысило бы их популярность и эффективность. Современная молодежь нуждается в организации досуга, но далеко не каждое молодежное объединение может это предложить. Молодежь необходимо заинтересовывать. Как раз в этом могли бы помочь политические технологии, применяемые в свое время Пионерской организацией. На наш взгляд, создавая что-то новое, обязательно нужно перенимать положительный опыт некогда разрушенного.
Зевако Ю.В.
соискатель
НИСГУ имени Н.Г. Чернышевского
Ресурс «советскости» в контексте формирования политической идентичности в государствах постсоветского пространства
Советский народ – новая историческая, социальная и интернациональная
общность людей, имеющих единую территорию, экономику,
социалистическую по содержанию культуру,
союзное общенародное государство и общую цель
- построение коммунизма; возникла в СССР в результате
социалистических преобразований и сближения
трудящихся классов и слоев, всех наций и народностей
Большая советская энциклопедия
Распад СССР повлёк за собой коренной пересмотр социальных, культурных и политических практик, бытовавших до этого на его территории. Волна отрицания того, что «было», как и в 1920-е гг., привела к разрыву ткани истории, восприятию её в трёх измерениях: дореволюционная Россия/Российская империя, Советский Союз и современный период. Отрицание всего советского и идеализирование дореволюционного, характерное для широкого общественного дискурса 1990-х гг., к настоящему времени перешло в более узкое и специализированное русло, в то время как общественное сознание с начала-середины нулевых заполняет всё более советскоцентричный дискурс, на самой поверхности проявляющийся в периодизации истории как досоветской, советской и постсоветской.
Вероятно, можно согласиться, что «советскость» как универсальная на пёстром многонациональном пространстве всего Советского Союза надэтническая политическая идентичность с распадом последнего также потерпела крах. Однако, «советскость» – не как ярлык, но как система мировоззрения, ценностей, оценок, суждений и отношений, как продукт общей социализации и как некогда общий культурный код – не растворилась в перипетиях «национальных возрождений», «парадов суверенитетов» и пр. Напротив, данный феномен, если рассматривать его с точки зрения конструктивистской теории и социальной инженерии, предполагающей формирование политических конструктов как технологических процессов со своими механизмами и вкладываемыми ресурсами, превратился из объекта воздействия в субъект и обрёл собственную ресурсность.
Понимание миротворческого, интернационалистского потенциала «советскости» на так или иначе этнически заряженном постсоветском пространстве, его возможностей, пределов и проявлений являются актуальными на сегодняшний день теоретическими и практическими исследовательскими задачами.
В пространственно-политическом плане термин «постсоветское пространство» включает в себя все бывшие республики Советского Союза, в том числе Российскую Федерацию.
Многие исследователи подчёркивают конструктивную сущность советской национальной политики, особенно в 1920-е – нач. 1930-х гг., в западной исторической литературе получившей название «положительной деятельности», в родном отечестве обозначавшейся как «коренизация». Впрочем, даже поворот на «русификацию» со 2/2 1930-х гг. не уничтожил данный курс, но лишь подкорректировал его – в том или ином виде созидательный импульс всегда присутствовал в отношении национальных республик и национальных меньшинств (безусловно, если мы не имеем ввиду народы, которые воспринимались как «народы-враги»)108.
Дж. Хоскинг в интервью журналу «Неприкосновенный запас» подчёркивает, что «в практике коммунистической империи всегда сохранялось фундаментальное противоречие. С одной стороны, большевики действительно покровительствовали малым народам, но, с другой стороны, их основным управленческим ориентиром всегда оставалась строгая централизация. [которая] …явно противоречила курсу на коренизацию в национальной политике. …Это была весьма взрывоопасная смесь, поскольку одной рукой государство предлагало народам развивать национальное самосознание, а другой рукой оно это самосознание решительно подавляло»109. Тем не менее, отмечает Дж. Хоскинг, «в целом советский опыт был не так уж и плох; …на пространствах СССР в те десятилетия успели сложиться абсолютно новые нации, которые теперь динамично развиваются. И начало всем этим процессам положили именно большевики»110.
Процесс «централизации» происходил в Советском Союзе в контексте модернизационного проекта (форсированная индустриализация, урбанизация и т.д.), что, по опыту западноевропейских стран, как нельзя лучше подходило для «вываривания» в «общем фабричном котле» новой – политической – нации – с общими смыслами, героями, мифами и пр. Для этого использовались самые различные технологии: от языковой русификации через институты социализации, территориально-административных механизмов до технологий «общего дела» и целенаправленного внедрения профессионально-трудовой и общесоветской праздничной и обрядовой культуры. По мере целенаправленного воздействия и спонтанных «низовых» практик (например, «народная дипломатия»111) складывалась надэтническая общегражданская политическая советская идентичность, интернационализм которой выражался в следующем мировоззрении: «мы не смотрели, какой человек национальности», «главное, чтобы человек был хороший»112.
Распад Советского Союза переформатировал постсоветское пространство, исключив из социальных и политических практик понятие «советский гражданин», обозначив крах этого политического конструкта. Однако перестали ли быть «советскими» те миллионы людей, которые были социализированы во времена расцвета советского государства? Влияет ли как-то их «советскость» на качество межнациональных отношений и национальную политику в каждом из вновь образованных «постсоветских» государств? Как долго этот багаж или ресурс «советскости» будет функционировать и влиять на повседневные практики обычных людей и официальную политику государств? Помогает или мешает «советскость» строительству новых государств-наций?
Обзор исследовательской литературы и собственные полевые исследования автора позволяют выделить следующие маркеры/критерии советскости [как политики стирания различий]:
1) общая стандартизированная система социализации на русском языке (в результате на всём советском пространстве усваивались одни и те же символы, герои и культурные коды113);
2) нерелигиозное сознание (религиозность вытеснялась из повседневной жизни представителей самых разных конфессий, выхолащивалась и в лучшем случае оставалась в виде обрядоверия);
3) создание среды, активизирующей и поощряющей межэтнические браки (часто приводившие к взаимному погашению как религиозных, так и этнических различий на фундаменте общей советской культуры);
4) интернационализм («не важно, какой человек нации, главное, чтобы человек был хороший»);
5) профессионально-трудовая праздничная культура (акцент в официальном праздничном календаре на общесоветские и профессионально-трудовые праздники).
Таким образом, «советскость» понимается нами в контексте данной работы как ориентация на интернационализм на основе общих советских ценностей, символов, героев и пр., выраженных на русском языке, а ресурс «советскости» – как усвоенные в советское время языковые, брачные, межнациональные и т.п. модели мышления и поведения, после распада СССР продуцирующие самое себя.
Рассмотрим основные элементы ресурса «советскости» в условиях современного этнополитического развития постсоветского пространства.
К важнейшим ресурсам, оставленным Российской империей и советским периодом в наследие новым независимым государствам, относится русский язык. В 2008 г. фондом «Наследие Евразии» в рамках межстранового комплексного исследования с участием партнеров из стран СНГ и Балтии был подготовлен доклад «Русский язык в новых независимых государствах»114, в котором были представлены следующие данные.
Несмотря на то, что на всём постсоветском пространстве русский язык сохранился как основной или вспомогательный инструмент коммуникации, в новых независимых государствах он практически однозначно воспринимается как «советский язык», жёстко ассоциируясь с советским бытием данных государств: «Русский язык для новых независимых государств (включая Россию) является, по сути, не русским, а советским языком, языком СССР и советского народа. В этой своей функции он и достался новым независимым государствам»115. На постсоветском пространстве он выполняет две основных функции: во-первых, языка межнационального общения (как временного средства коммуникации – до полного/почти полного вытеснения собственно национальным языком), и, во-вторых, идеологического конструкта для «размежевания с советским прошлым и выстраивания символического (национально-исторического) суверенитета. Эта идеологическая составляющая превращает русский язык в объект целенаправленного вытеснения, сдерживаемого лишь масштабами потребности в нем как в замещающем, временном средстве общения»116.
Обозначенные функции, соединённые обратной связью, как индикатор показывают ресурс «советскости» для каждой конкретной территории и его пределы.
Ответы на вопросы о степени владения русским языком, о необходимости/отсутствии необходимости расширения его изучения в школе, о функциях, выполняемых русским языком в жизни новых суверенных государств и их граждан позволил авторам исследования выделить три группы государств: 1) Белоруссия, Казахстан, Украина, где распространенность русского языка достаточно высока (значительная часть населения владеет русским языком, использует его в сферах общения, читает прессу и книги на русском языке; при этом население этих стран не испытывает потребности в повышении уровня владения русским языком, поскольку владеет им в достаточной степени); 2) Азербайджан, Грузия, Латвия, Литва и Эстония, для которых, напротив, характерна низкая распространенность русского языка (русский язык вытеснен титульным из основных сфер общения, при этом те, кто не знает русского языка или может на нем только объясниться, составляют около половины населения; достаточно низкий уровень владения русским языком устраивает жителей этих государств); 3) Армения, Киргизия, Молдавия, Таджикистан, выделяющиеся сравнительно высокой потребностью в изучении русского языка на фоне сужения русскоязычного пространства, соответственно, население положительно относится к расширению преподавания русского языка в школах страны и к мерам поддержки языка со стороны России117.
Таким образом, за последние двадцать лет произошёл значительный разрыв некогда единого языкового пространства. В наибольшей степени в этом преуспели Азербайджан, Грузия и страны Прибалтики, вписавшиеся в иные цивилизационные проекты, в меньшей – Белоруссия, Казахстан, Украина, тесно экономически и демографически связанные с Россией. Армения, Киргизия, Молдавия, Таджикистан, не сумевшие построить самодостаточных экономических систем и вписаться в иные цивилизационные проекты, вновь ориентируются на Россию.
В Белоруссии и государствах Средней Азии «советскость» проявляется особенно ярко. М. Флорин подчёркивает, что «в Киргизии прежняя советская идентичность остается важной частью повседневности, и многие представители элиты действительно верят, что подчеркивая общность постсоветских людей, они получают мощный инструмент национального строительства, позволяющий предотвратить рост националистических настроений и межнациональные конфликты»118. Собирая интервью среди местных интеллектуальных элит и простого населения, М. Флорин отметил, что многие респонденты «даже теперь все еще ощущают себя советскими, нередко ссылаются на особые узы, роднящие постсоветских людей», к которым относят не только абстрактное понятие «советской культурности», но конкретный факт владения общим языком – русским, что до сих пор очерчивает «не исчезнувшее проявление Советского Союза как воображаемого культурного сообщества русскоговорящих»119. Однако, сам автор указывает, что многие респонденты понимают непрочность и ограниченность «ресурса советскости», приводя в пример следующее высказывание А. Князева, русского историка, живущего в Киргизии: «Я думаю, что это [взаимосвязь бывших советских людей] уже уходит. Чисто в возрастном плане, поколении»120.
Эти наблюдения подтверждают и другие исследования. Несмотря на то, что довольно успешная политика СССР по созданию единого языкового пространства на базе русского (= советского) языка не привела в Киргизии к всплеску межнациональных браков: согласно данным переписи 1999 г. только 10,8% всех семей Киргизии были этнически смешанными, из них 5% - киргизских семей, в которых одну треть составляют семьи с брачными партнёрами-казахами, столько же с брачными партнёрами-узбеками и лишь 15% всех смешанных семей киргизов (0,4% от всех семей в Киргизии) состоят из киргизов и русских, – тем не менее, как отмечает В. Хауг, с переписи 1989 г., начала периода значительного сокращения численности русского населения, присутствие русского языка не уменьшилось (39% населения по опросу 2006 г. владеют русским языком и 26% обучаются на русском языке121), и «Киргизия остается частью русской культурной сферы по характеристикам своей системы образования и общения. Русский язык остается языком межнационального общения как внутри, так и за пределами страны»122.
В. Хауг также, как и М. Флорин, обращает внимание на поколенческое измерение «ресурса советскости», подчёркивая, что «для народов Средней Азии система образования оказывает решающее влияние на умение говорить на других языках, особенно на русском»123.
Схожая ситуация наблюдается в Узбекистане. Е. Абдуллаев, проживая в Ташкенте и наблюдая ситуацию изнутри, пишет, что «русский язык, потеряв прежний статус и значительное число носителей, в целом проявил значительно бóльшую устойчивость, чем это могло прогнозироваться в начале 1990-х гг. Хотя русский был формально уравнен с языками других нетитульных народов, сегодня в Узбекистане он остается вторым, после узбекского, языком... Значительная часть делопроизводства в министерствах и ведомствах продолжает осуществляться на русском языке… Преимущественно на русском языке готовятся законопроекты и проекты постановлений, договоров и так далее… Двуязычной остается и информационно-культурная сфера (в основном телевидение, интернет и коммерческая реклама)… Сохраняются позиции русского языка в образовании. На русском языке ведется преподавание в 8% школах по республике (38% – в Ташкенте), причем количество учащихся, обучающихся в русских классах, за последние годы даже возросло»124.
Примечательно, что причины устойчивости позиций русского языка и, как следствие, «ресурса советскости» на территории современного Узбекистана Е. Абдуллаев видит в том же, что В. Хауг, и респонденты Е. Флорина: «Одна из основных причин этой устойчивости, на наш взгляд, – поколенческая. В 1990-е и 2000-е годы вступили в период социальной активности те поколения, детство которых пришлось на 1970-1980-е годы, когда преподавание русского языка было одним из приоритетов ветшающей, но все еще мощной советской системы образования»125. И если сегодня, в силу поколенческого измерения советскости, русский язык ещё довольно востребован в Узбекистане и пока сохраняет свои позиции как язык внутрирегиональной (среднеазиатской) коммуникации, то сколь долго продлится его «жизнь после смерти» и чем он станет через двадцать-тридцать лет – когда на историческую сцену выйдут поколения, социализированные в новом национальном Узбекском государстве, на родном языке, – автор загадывать не спешит126.
Не менее интересные проявления «советскости» исследователи фиксируют в Казахстане. С. Уалиева и Э. Эдгар подчёркивают, что «многое в политической и культурной жизни страны и по сей день определяется советским наследием», к которому они относят, прежде всего, степень функциональной распространённости русского языка и отношение к межнациональным бракам127. Авторы отмечают, что «в республиках, в том числе и в Казахстане, у людей имелись серьезные основания, чтобы в совершенстве овладеть русским. Русский был языком межнационального общения по всей стране, и во всех без исключения национальных школах он преподавался как второй язык. Русский открывал возможности для получения высшего образования; карьеру в руководящих органах без свободного владения русским сделать было невозможно». Таким образом, к концу советского периода «в Казахстане 64% казахов свободно владели русским; в городах многие ходили в русские школы и казахского практически не знали». Более того, «не только язык, но и общая культура многих казахов были ориентированы на все советское, то есть в основном на все русское»128.
Соответственно, существование общего языка способствовало заключению межнациональных браков. По данным советской переписи, доля смешанных семей в Казахстане выросла с 14,4% в 1959 г. до 23,9% в 1989-м129. Поскольку «в советское время в Казахстане не было отчетливо сформулированной многонациональной или «смешанной» идентичности, да и сейчас она существует разве что в зачаточной форме… те, кто был воспитан в духе советского интернационализма, нередко вообще отрицают свое «смешанное» происхождение, – они предпочитают считать себя «советскими людьми» и прочно связывают свое «я» с русской и советской культурой…В основном, это характерно для тех, кто вырос в 1960–1970-е годы»130.
Эти даты не случайны. Согласно А.В. Костиной и Т.М. Гудима, законы «овладения культурной матрицей являются объективными и не поддаются форсированию. Полная аккультурация осуществляется в течение трёх поколений, при этом представители второго и, особенно, первого поколения выступают в качестве своеобразных культурных маргиналов»131. Поколения, социализированные в 1960-х – нач. 1980-х гг., были тем самым «третьим поколением», которое вполне усвоило максиму советского интернационализма: «главное, не кто ты по национальности, а чтобы человек был хороший».
Безусловно, националистический подъём после распада СССР значительно повлиял на языковую политику Казахстана и популярность межэтнических браков. Так, «доля смешанных браков снизилась с 21% в 1999 году до 18% в 2008-м, в то время как доля казахов в общей численности населения выросла – между 1989-м и 2009 годом с 40,1% до 63,1%... [Одновременно наблюдается] постепенное ослабление роли русского языка как языка межнационального общения внутри республики»132.
В этой связи фактическое соотношение количества обучающихся на русском языке, свободно владеющих русским языком и собственно доли русских в пределах постсоветского пространства наглядно показывает поколенческое измерение языкового ресурса советскости и его будущие пределы и границы (см. таблицу 1)133.
|
Доля обучающихся на русском языке, %
|
Доля владеющих русским языком, %*
|
Доля русских, %
|
Белоруссия
|
75
|
77
|
11
|
Казахстан
|
41
|
63
|
30
|
Украина
|
25
|
65
|
17
|
Латвия
|
27
|
55
|
30
|
Эстония
|
24
|
35
|
26
|
Киргизия
|
23
|
38
|
12,5
|
Азербайджан
|
11
|
26
|
2
|
Грузия
|
5
|
27
|
1,5
|
Литва
|
4
|
20
|
5
|
Узбекистан
|
3
|
27
|
5
|
Таджикистан
|
2
|
28
|
1
|
Армения
|
1
|
30
|
0,5
|
Молдавия
|
н/д
|
50
|
6
| |
