Славянская концептосфера в сопоставительном освещении
Скачать 8.2 Mb.
|
X.1. Возникает вопрос о том, что необходимо исследовать с опорой на концепцию ЯКМ, какие слова. Я попробовал ответить на него в статье «О языковой картине мира поляков конца XX века» (см. Bartmiński 2001). Мои постулаты1 касаются не столько метода, сколько тематического объема. В другом докладе я предлагал, чтобы систематическими исследованиями ЯКМ охватить минимум 6 проблем в соответствии с базовой моделью языковой коммуникации: КТО – С КЕМ – ГДЕ – КОГДА – ЗАЧЕМ – КАК объясняется2. Я предложил сопоставлять: 1) способ определения коллективной идентичности: кем «мы» являемся (автостереотипы); 2) способ восприятия и языкового представления других, кем являются «они» (гетеростереотипы соседей); 3) способы концептуализации собственного места, т.е. собственного местоположения в мире; 4) способ концептуализации времени, в котором мы живем; 5) ценности, функционирующие (т.е. обязывающие декларативно и фактически), в обществе (сообществе, нации), которое считается нашим; 6) использованные средства выражения в виде типов высказываний, дифференцированных в соответствии со стилевыми и жанровыми критериями1. На страницах «Этнолингвистики» мы начали публикацию цикла статей, посвященных национальным стереотипам и ценностям. X.2. Самой срочной задачей сопоставительных исследований типологической направленности я считаю проведение межкультурного анализа семантики названий ценностей - и шире – семантики общественно-политической и этической лексики. Возможно, не совсем правы те, кто сомневается в существовании общеевропейского аксиологического канона. Однако существование далеко идущих расхождений в понимании таких слов (и понятий), как демократия, права человека, справедливость, суверенность, свобода, родина и т.п. является фактом. Установление этих различий и поиск согласия - потребность времени. X.3. Словарных статей, включаемых в сопоставительный аксиологический словарь, не должно быть слишком много, однако в них должны описываться культурно релевантные понятия. Стоит воспользоваться первыми опытами таких словарей (см. Pisarek 2002: 16-17, Fleischer 2003: 117-118, Jedliński 2000: 82). Думаю, что в перечень понятий, сопоставительное межъязыковое исследование которых стоило бы провести, нужно включить следующие: - ключевые для нашей современности политические понятия: свобода, независимость, демократия, тоталитаризм; левые, правые; социализм, коммунизм, революция, интернационализм; капитализм, космополитизм, глобализм, терроризм; регионализм, локализм и самоуправляемость; государство и власть, профсоюз и права трудящихся; религия, церковь (церкви) и политическая партия; Европа, Америка, мир, Восток, Запад; - общественные понятия: дом и семья; нация, родина и малая родина, патриотизм, национализм, шовинизм; равенство, честь, толерантность, гостеприимство, общество, человечество; - моральные ценности, в том числе в особенности «общественные гражданские добродетели», такие, как: справедливость, братство, солидарность, честность, мужество, смелость, геройство, ответственность – и противоположные им качества: измена, ненависть, месть; - личные добродетели: достоинство, верность; - обобщающие понятия, такие, как: человеческая личность, достоинство человеческой личности, права человека, семья, любовь, дружба, наука, знание, прекрасное, прогресс, труд, трудолюбие и карьера, совесть, (религиозная) вера; - познавательные: правда и ложь, соответственно базовые антиценности: зло и обман.1 Всего 75 словарных статей. Остается проблема согласования методологий сопоставительных исследований, без чего работы могут не привести к результатам, позволяющим сопоставлять, синтезировать и интерпретировать. Ни один из возможных и предложенных методов не должен игнорировать познавательного аспекта, т.е. проблематики, разрабатываемой в рамках теории ЯКМ. В настоящий момент я не решился бы предложить в связи с этим ничего лучшего, чем те принципы, которые были приняты для описания языковых стереотипов (см. Słownik stereotypów i symboli ludowych 1996, 1999). Однако они могут быть использованы в ограниченной версии. Литература Апресян Ю.Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. – М.: Наука, 1974. Бартминьский Е. Языковой образ мира: очерки по этнолингвистике. – М.: «Индрик», 2005. Вопросник общеславянского лингвистического атласа. – М.: Наука, 1965. Иванов Вяч. Вс. Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие системы – М.: Наука, 1965. Иорданская Л. Н., Мельчук И. А.. Коннотация в лингвистической семантике // Wiener Slawistischer Almanach. Bd. 6, 1980. С. 191-210. Логический анализ языка: Образ человека в культуре и языке / Под ред. Н.Д.Арутюновой. – М., 1999. Никитина С., Кукушкина Е. Дом в свадебных причитаниях и духовных стихах. – М., 2000. Понятие судьбы в контексте разных культур / Под ред. Н.Д.Арутюновой – М.: Наука, 1994. Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира / Под ред. Б.А.Серебренникова – М.: Наука, 1988. Славянская мифология: Энциклопедический словарь. М., 2000. Славянские древности: Этнолингвистический словарь: в 5 томах. – М.: Международные отношения, 1999 – 2009. Цивьян Т.В. Лингвистические основы балканской модели мира. — М.: Наука, 1990. Юдин А. Иордан и Дунай в восточнославянском магическом фольклоре // Вопросы ономастики 1. – Екатеринбург, 2004. – С. 55-74. Abramowicz M, Karolak I. ‘Wolność’ i ‘liberté’ w języku polskim i francuskim // Wartości w języku i tekście (Język a kultura, T. 3). – Wrocław. – S. 51-59. Anatomia gniewu: emocje negatywne w językach i kulturach świata / Pod red. A. Duszak i N. Pawłak. – Warszawa: Wyd-wo un-tu Warszawskiego, 2003. Anusiewicz J. Problematyka językowego obrazu świata w poglądach niektórych językoznawców i filozofów niemieckich XX wieku // Językowy obraz świata / Red. J.Bartmiński. – Lublin: Wyd-wo UMCS, 1990. – S. 277-307. Bartmiński J. O języku folklora. – Wrocław: Ossolineum, 1973. Bartmiński J., Tokarski R. Językowy obraz świata a spójność tekstu // Teoria tekstu / Red. T.Dobrzyńska. – Wrocław, 1986. – S. 65-81. Bartmiński J., Majer-Baranowska U. Dunaj // Słownik stereotypów i symboli ludowych. T. 1. Kosmos. Cz. 2. Ziemia, woda, podziemie, Lublin, 1999. Bartmiński J. Językowy obraz świata Polaków w okresie przemian // Komparacja systemów i funkcjonowania współczesnych języków słowiańskich / Red. S.Gajda. – Opole, 2000. – S. 179-195. Bartmiński J. O językowym obrazie świata Polaków końca XX wieku // Polszczyzna końca xx wieku. Ewolucja perspektywy rozwoju / Red. S.Dubisz, S.Gajda. – Warszawa, 2001. – S. 27-53. Bartmiński J. Koncepcja JOS w programie slawistycznych badan porównawczych // Studija z Filologii Polskiej i Slowianskiej. T. 40, 2005. – S.259-280. Bartmiński J. Językowe podstawy obrazu świata. – Lublin: Wyd-wo UMCS, 2006. Bartmiński J. The conception of the linguistic worldview in comparative research // Bartmiński J. Aspects of Cognitive Ethnolinguistics. London: Equinox 2009. - S. 213-221. Bogusławski A. Problem tertium comparationis w porównaniu lingwistycznym // Sprawy słowa. – Warszawa: Wyd-wo Veda, 1994. – S 12-19. Bussman H. Lexicon der Sprachwissenschaft. – Stutgart, 1990. Dom w języku i kulturze / Red. G.Sawicka. – Szczecin, 1997. Chlebda W. Płaszczyzny oglądu językowego obrazu świata w opisie semantycznym języka // Komparacja systemów i funkcjonowania współczesnych języków słowiańskich / Red. S.Gajda. – Opole, 2000. – S. 163-178. Fleischer M. Stabilność polskiej symboliki kolektywnej // Język w kręgu wartości / Red. J.Bartmiński. – Lublin: Wyd-wo UMCS, 2003. – 107-143. Greń Z. Tradycja i współczesność w językowym i kulturowym obrazie świata na Śląsku Cieszyńskim. – Warszawa: Wyd-wa UW, 2004. Grzegorczykowa R. Wprowadzenie do semantyki językoznawczej. Warszawa: PWN, 2001. Jedliński R. Językowy obraz świata wartości w wypowiedziach uczniów kończących szkołę podstawową. – Kraków: Wyd-wo Naukowe Akademii Pedagogicznej, 2000. Język – polityka – społeczeństwo: Słownik pojęć politycznych i spolecznych Europy Środkowej i Wschodniej. – Warszawa: Elipsa, 2004. Językowy obraz świata / Pod red. J.Bartmińskiego. – Lublin, 1990. Językowy obraz świata i kultura (Język a kultura, T. 17) / Pod red. A.Dąbrowskiej i J.Anuszewicza. – Wroclaw, 2000. [Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.lingwistyka.uni.wroc.pl/jk] Językowy obraz świata dzieci i młodzieży / Pod red. J.Ożdżyńskiego. – Kraków: Wyd-wo Naukowe WSP, 1995. Judin A. Rozumienie terminu “obraz świata” i „model świata” w semiotyce i lingwistyce rosyjskiej // Etnolingwistyka 2004, N 16, S. 315-323. Kajfosz J. Językowy obraz świata w etnokulturze Śląska Cieszyńskiego. – Czeski Cieszyn, 2001. Komparacja systemów i funkcjonowania współczesnych języków słowiańskich / Red. S.Gajda. – Opole, 2000. Laurenkienė N. TĘCZA. Nazwy i znaczenia w kontekście litewskiej narracji folklorystycznej // Etnilingwistyka 16, 2004. – S.215-239. Maćkiewicz J. Nienaukowy i naukowy obraz morza. Na przykładzie języka polskiego i angielskiego. – Gdańsk: Wyd-wo UG, 1991. Mańczyk A. Wspólnota językowa i jej obraz światu. Krytyczne uwagi do teorii językowej Leo Weisgerbera. – Zielona Góra, 1982. Marczewska M. Drzewa w języku i kulturze. – Kielce: Wyd-wo Akademii Świętokrzyskiej, 2002. Moszyński K. Kultura ludowa Słowian. T.2, Kraków, 1939. Moszyński K. Pierwotny zasiąg języka prasłowiańskiego. – Kraków 1957. Nowak P. SWOI i OBCY w językowym obrazie świata. – Lublin: Wyd-wo UMCS, 2002. Obraz světa v jazyce / Red. Vaňková. – Praha, 2001. Piekarczyk D. Kwiaty we współczesnym językowym obrazie świata. – Lublin: Wyd-wo UMCS, 2004. Pisarek W. Polskie słowa sztandartowe i ich publiczność. – Kraków: Universitas, 2002. Pojęcie ojczyzny we współczesnych językach europejskich / Red. J.Bartmiński. – Lublin, 1993. Przeszłość w językowym obrazie świata / Pod red. A.Pajdzińskiej i P.Krzyżanowskiego. – Lublin: Wyd-wo UMCS, 1999. Słownik ludowych stereotypów językowych. Zeszyt próbny / Red. J.Bartmiński. – Wrocław: Wyd-wo Un-tu Wrocławskiego, 1980. Słownik stereotypów i symboli ludowych / Koncepcja całości i redakcja J.Bartmiński, zastępca redaktora S.Niebrzegowska. T. 1. Kosmos, Cz. 1. Niebo, świata niebieskie, ogień, kamienie. Lublin, 1996; Cz. 2. Ziemia, woda, podziemie, Lublin, 1999. Schröpfer J. Wörtebuch der vergleichenden Bezeichnungslehre // Onomasiologie, Band I. – Heidelberg, 1979. Studia z semantyki porównawczej. Nazwy barw, nazwy wymiarów, predykaty mentalne. T.1. – Warszawa: Wyd-wa UW, 2000. Studia z semantyki porównawczej. Nazwy barw, nazwy wymiarów, predykaty mentalne. T.1. – Warszawa: Wyd-wa UW, 2003. Wierzbicka A. Kocha – lubi - szanuje. Medytacje semantyczne - Warszawa: Wiedza Powszechna, 1971. Wierzbicka A. Semantics, Culture and Cognition: Universal Human Concepts in Culture-Specific Configuration. – New York: Oxford University Press, 1992. Wierzbicka A. Semantics: Primes and Universals. – Oxford: Oxford University Press, 1996. Wierzbicka A. Understanding Cultures Through Their Key Words. Enflish, Russian, Polish, German, Japanese. – New York: Oxford University Press, 1997. Wierzbicka A. Emotions Across Languages and Cultures. Diversity and Universals. – Cambridge: University Press, 1999a. Wierzbicka A. Język, umysł, kultura: Wybór prac / Red. J.Bartmiński. – Warszawa: PWN, 1999б. Перевод с польского Е. Стефанского Мифологическая составляющая в лингвоконцептологических исследованиях Евгений Стефанский В современной науке все настойчивее проводится мысль о том, что языку как семиотической системе предшествовали такие средства хранения и передачи информации, как миф и ритуал. По мнению современных исследователей, ритуальное действие было первым семиотическим процессом, на основе которого формировались мифологические представления и язык. «Язык символических действий ... предшествует словесному языку и служит базой для усвоения последнего», - пишет Вяч. Вс. Иванов (Иванов 1985: 351). Ритуал как семиотическая система состоял в совершении в установленном порядке ряда символических действий. По мнению Н.Б.Мечковской, он содержал в себе «во-первых, ту или иную картину мира и, во-вторых, некоторую модель (стереотип, образец) поведения людей в особо значимых ситуациях». Смысл ритуала - в повторении, воспроизведении сложившейся у племени картины мира и представлений и должном поведении в критических ситуациях (Мечковская 1998: 54). Рассматривая ритуал как древнейшую из социальных семиотик, Н.Б.Мечковская подчеркивает, что в своих основных проявлениях он составляет исходную форму знакового поведения первобытного человека. В ритуале, по мысли автора, есть три обязательных компоненты разной семиотической природы: 1) ритуальное (символическое) действие; 2) мифологическое представление о значении совершаемого действия; 3) сопровождающие действие словесные формулы (Мечковская 2004: 279-297). Нам представляется, что эти три компоненты имеют не только разную семиотическую природу, но и стадиально разные этапы возникновения. Сначала на основе простейших, но уже семантизированных животных действий возникли ритуальные символические действия, затем у наших «волосатых предков» появились мифологические представления, связанные с этими действиями, а с возникновением языка эти действия получили вербальное сопровождение (см. подробнее: Агранович, Стефанский 2003: 154-160). Назначение ритуала, по мысли Н.Б.Мечковской, состоит в стабилизации жизни, в том, чтобы обеспечить воспроизведение сложившихся норм в будущем. Ритуал должен был социализировать поведение индивидов, подчинив его интересам нарождающегося человеческого общества. Эти функции ритуала отразились в таких именах эмоций, как польск. irytacja ‘раздражение’ и чешск. neklid ‘беспокойство’. Первое из них, заимствованное польским языком из латыни, исходно обозначало нарушение ритуала, что вызывало неминуемый гнев богов. Второе исходно могло обозначать чистоту, в том числе и в ритуальном смысле этого слова. Семантическая эволюция соответствующего корня в разных славянских языках шла в сторону этической и эстетической оценки состояния мира и человека, обладающего данным качеством1 (см. др.-русск. КЛЮДЬ ‘порядок, приличие, красота’, русск. неуклюд ‘неудачник, глупый хвастун’, неуклюжий ‘неловкий в физическом и нравственном смысле’ чешск. klid ‘покой, спокойствие’), а также в сторону обозначения ритуального очищения и социализации «нечистого» и потому «беспокойного» члена общества (см. в.-лужицк. kludzić ‘делать кротким, спокойным’). См. подробнее: Стефанский 2008: 33-34, 147-152. В основе ритуала лежало не слово, а жест. Ритуальные жесты стали основой для формирования языка. Звуковой язык складывается как перевод и закрепление в звуке значений, которые выражались жестами. Понятно, что наиболее естественными и многочисленными жестами были те или иные движения рук человека. Так, по данным Н.Б.Мечковской (см. Мечковская 1998: 51-52), прикосновение ладонью к сакральному предмету - один из древнейших ритуальных жестов, получивший на более позднем этапе фиксацию в языке. С ним, в частности, связано слово присяга, восходящее к глаголу сягать ‘доставать до чего-то, хватать’ (ср. однокоренные слова в русском языке: по-сяг-ать, быть в пределах до-сяг-аемости, о-сяз-ать, а также польск. sięg-ać ‘доставать что-л., достигать чего-либо’). Следовательно, ритуал присяги изначально заключался в прикосновении к обрядовому символу для получения от него магической силы. Таким символом могли быть земля, камень, стена пещеры или дома, печь, оружие, книга, сердце (ср. вербальный эквивалент этого жеста - фразеологизм положа руку на сердце). Прикосновение к ладони другого человека было символом единения социума (ср. танцы разных народов, предполагающие контакт рук танцующих, а также ритуальные шествия – от древнего освоения культурного локуса до крестных ходов, парадов, гуляний и современных тусовок), способом сакрализации неких договоренностей (см. вербализацию этих жестов в русском языке: ударить по рукам, ручаться, порука, обручиться). Наконец, оставление отпечатков ладоней на стене пещеры рядом с такими же отпечатками своих предков или прикосновение к ладоням воображаемого человека (например, при посещении могилы) символизировало преемственность поколений, т.е. в конечном счете единство социума во времени. Подобным же образом совершают «контакт» со зрителями изображенные на иконах святые. Обычно они держат согнутые в локте руки, приподняв их вверх и слегка расставив в стороны чуть ниже или на уровне лица, протягивая к молящимся раскрытые ладони. Эти жесты до сих пор сохраняются в современной культуре. Присяга в любой армии принимается с оружием в руках, с целованием знамени. Должностные лица, а также свидетели в суде принимают присягу, касаясь Библии или Конституции. Характерно, что вторая рука (обычно правая) поднята при этом на уровень лица и развернута ладонью в сторону слушателей и зрителей. Этот жест - протянутые руки и открытые ладони, прижатые к печи, стене пещеры, камню, дереву, листу бумаги, к Стене Плача в Иерусалиме, к бетонным плитам Голливуда и т.д. - весьма распространен и несет в себе древнейшую глубинную информацию, связанную с представлениями о встрече и общении ранних человеческих сообществ с предками, о встрече на границе миров в переломные моменты существования социума. Как нам удалось показать в совместной с С.З.Агранович монографии «Миф в слове: продолжение жизни», глухие отзвуки древних ритуалов обнаруживаются даже в детских играх, предполагающих активные движения руками. Так, в игре в «ладушки» (в ладошки) играющие (обычно взрослый и почти не умеющий говорить ребенок) касаются ладонями друг друга. При этом произносится следующий текст: Ладушки, ладушки, Где были? - У бабушки. Чего ели? - Кашку. Чего пили? - Бражку. Кашка сладенькая. Бражка пьяненькая. О том, что это далеко не невинная песенка об угощении бабушкой внучки, говорят четвертая и шестая строчки, описывающие отнюдь не предназначенный для ребенка алкогольный напиток1. Скорее всего, этот текст стал вербальным сопровождением тризны и ритуального общения с предками на могиле. При этом касание ладонями могилы было сакральным актом, позволяющим преодолеть черту между мирами. В этой связи весьма показателен приводимый В.И.Далем (Даль: III; 25) обычай могилы пахать, что означает ‘тщательно подмести могильный холм, застелить его платком (возможно, в древности на ткань ставилась еще еда и питье) и беседовать вслух с безответным покойником’ (см. подробнее: Агранович, Стефанский 2003: 76, 136). Второй древнейшей семиотической системой стал миф. «Миф, - писал В.Н.Топоров, - это то состояние души, которое стучится в мир слова.., не довольствуясь ритуалом» (Топоров 1988: 60). Под мифом обычно понимают исторически первую форму коллективного сознания народа, целостную картину мира, в которой элементы религиозного, практического, научного, художественного познания еще не различаются и не обособлены друг от друга. Миф объяснял, откуда возник мир и люди, почему происходят те или иные явления, наблюдаемые человеком. Мифологическое сознание, по мысли В.М.Пивоева, представляло собой «аксиологическую, эмоционально-ценностную картину мира родовой общины, обитающей на освоенной территории». Исследователь полагает, что и сам миф является формой объективации «результатов эмоционально-ценностного освоения мира, объективной природно-социальной среды в одной из знаковых систем» (Пивоев 1991: 99-100). Мифологическая картина мира, по словам Вяч. Вс. Иванова и В.Н.Топорова, была основана на многочисленных бинарных оппозициях: жизнь – смерть, мужской – женский, верх – низ, правый – левый, освоенный – неосвоенный, прямой – кривой, сакральный – мирской, свой – чужой, человеческий – звериный и под. (Иванов, Топоров 1965: 6). Легко заметить, что в основе всех этих оппозиций лежит ценностный признак и что все они восходят в конечном счете к противопоставлению хаоса и космоса. Именно ценностная сторона, согласно современной лингвоконцептуалогической теории, является важнейшей в концепте как единице лингвокультурологии. Она является определяющей для того чтобы концепт можно было выделить. «Показателем наличия ценностного отношения является применимость оценочных предикатов, - отмечают В.И.Карасик и Г.Г.Слышкин. - Если о каком-либо феномене носители культуры могут сказать «это хорошо» (плохо, интересно, утомительно и т.д.), этот феномен формирует в данной культуре концепт» (Карасик, Слышкин 2003: 51-52). А.Я.Гуревич писал применительно к средневековой культуре: «Категории культуры воспринимаются сознанием не как нейтральные координаты, а как могущественные таинственные силы, поэтому они эмоционально-ценностно насыщены: время, как и пространство, может быть добрым и злым, благоприятным для одних видов деятельности и опасным и враждебным для других» (Гуревич 1972: 29). Поэтому ценностную характеристику в традиционной культуре получают, казалось бы, нейтральные с точки зрения современной культуры явления (правый-левый, верх-низ, прямой-кривой). Так, положительные ценностные характеристики получает верх и ассоциирующиеся с ним горы, скалы, вершины деревьев как место пребывания богов и, наоборот, - отрицательно оценивается низ и связанные с ним болото, овраг, омут, пещера как место пребывания хтонических (подземных) сил, демонов, дьявола, душ нечистых покойников. Позитивно характеризуется правая сторона, сторона сильной (в норме) руки, и негативно - левая сторона, сторона слабой (в норме) руки и наиболее уязвимой стороны тела, где находится сердце (см. подробнее СД: I, 345-346; III, 557-558; IV, 233-234). Эти ценностные характеристики пространства находят отражение в современной культуре: обычно все круговые движения мы совершаем против часовой стрелки, слева направо, т.е. в сторону жизни. Так мы водим хоровод вокруг елки, символизирующей Мировое дерево, центр мира, отделяя своими телами обитаемый космос от враждебного хаоса. Так движутся демонстранты (если наблюдать за их движением с трибуны), так бегут по стадиону легкоатлеты и конькобежцы, так вращаются фигуристы. Именно эти ценностные характеристики пространства оказываются базой для формирования многих этических концептов, находя отражение в языке. Например, о человеке, чья карьера стремительно развивается, мы говорим, что он пошел в гору, на повышение, высоко поднялся, вошел в высшее общество. А о том, чье поведение и образ жизни являются недостойными, говорят, что он опустился, низко пал, что его опустили ниже плинтуса, что он подлец (ср. значение предлога под и слова под ‘низ печи’), падла. Аналогично работает в языке противопоставление правый-левый. С одной стороны, мы говорим наше дело правое, право, правда, а с другой - сходить налево, левый товар, встать с левой ноги, писать задней левой. На оппозицию правый – левый накладывается противопоставление восток-запад. Восток, находящийся в системе географических координат справа, - это сторона, где встает солнце, сторона света, сторона Бога (известно, что церкви сориентированы на Иерусалим, мечети – на Мекку), тогда как Запад – это сторона тьмы, куда уходит солнце. В этом отношении показателен фрагмент любовного заклинания, сохранившийся в следственном деле 1769 года по обвинению в колдовстве: «Во имя сатаны и судьи его демона… пойду я … не путем, не дорогою, заячьим следом, собачьим набегом и вступлю на злобное место и посмотрю на чистое поле в западную сторону под сыру матерую землю» (цит по: Иванов, Топоров 1965: 111-112). Показательно, что «злобное место» сориентировано на «запад» и «подземный мир» - мифологические полюса зла, хтонического хаоса, смерти. Путь к этому месту лежит через хаотическое пространство, мир зверя, нечеловеческий мир. Несомненно, что и советские идеологические штампы вроде «тлетворное влияние Запада», накладываясь на негативную ценностную характеристику запада в традиционной культуре, усиливали воздействие на массы. Еще одна пространственная оппозиция, породившая многочисленные культурные (а значит, в конечном счете, этические запреты) – это оппозиция центра (связанного со святой горой Афон, святой рекой Иордан, святым городом Иерусалимом) и периферии (связанной с рубежами и границами). Такие объекты, как граница села, дорога, межа, перекресток, мост, река, порог, забор, дверь, окно, труба, печь, мыслились как каналы связи с другим миром, где, с одной стороны, должны совершаться ритуальные действия (например, при отправлении в дорогу, при входе невесты в дом жениха), а с другой – где запрещено находиться лицам, пребывающим в переходном состоянии (невесту переносит через порог жених, у беременной, побывавшей на границах, могут быть неудачные роды) См. подробнее СД: IV, 304-308. Эта оппозиция порождает еще один пространственный концепт – концепт черты (границы, линии, межи, рубежа, ограды), который приобретает сакральный смысл как ритуально непреодолимое препятствие между своим и чужим, природой и культурой – в конечном счете между хаосом и космосом. Возникновение представлений о хаосе в формировавшемся сознании наших «волосатых предков» С.З.Агранович и С.В.Березин связывают с развитием у них рефлексивной функции: «Человеческий разум только формировался и еще не успел выстроить мифологическую модель Вселенной, границы были неустойчивы, бинарные оппозиции только складывались. Все это, вероятно, не могло не вызывать невротическую дезориентацию и мучительную неопределенность. Может быть, это и был хаос?» (Агранович, Березин 2005: 287-288). С возникновением мифов творения хаос загоняется в подземный мир. «Хтонический хаос, - пишут С.З.Агранович и С.В.Березин, - сохраняет в себе черты первичного хаоса, такие, как непознаваемость, источник тревоги, страха и опасности <…> На границе космоса и хаоса всегда пребывает смех, маркируя извечность оппозиции и неразрушимость бинарной модели» (Агранович, Березин 2005: 294-295). В языке концепт черты наиболее показательно нашел отражение в этимологическом корне *měd- ‘середина’. Ср.: лат. medius ‘средний’ медиана ‘линия, соединяющая вершину треугольника с серединой противоположной стороны’, англ. middle ‘середина’). Собственно славянские слова с этим этимологическим корнем – руск. межа и предлог между, польск. miedza ‘межа’ и предлог między ‘между’, чешск. mez ‘межа’, mezi ‘между’ и под. Таким образом, изначально межа - это линия, проведенная посередине пространства и разделяющая его надвое, на два мира - свой и чужой. Показательно, что в русском и других славянских языках многие слова и устойчивые выражения, включающие предлог между, меж или корень меж-, межд- передают некую неприятную ситуацию, отражающую напряженное или незавидное положение человека или общества. См., например, русск. междуцарствие, междоусобица, чешск. mezník – межевой знак, столб; поворотный пункт, переломный момент; устойчивые выражения: русск. меж двух огней, между молотом и наковальней, между небом и землей, между Сциллой и Харибдой, Межи да грани – ссоры да брани; польск. Nie kładź palca między drzwi ‘не клади палец между дверьми’. Характерно при этом, что в славянских языках трудно найти устойчивые выражения, которые бы положительно характеризовали расположение на границе между каким-либо субстанциями. Особенно много таких выражений образует чешское слово mez, которое фонетически соответствует русск. межа, но может обозначать не только межу, но и предел, границу, причем в нравственном смысле. См., например: v mezích možnosti ‘в пределах возможного’, v mezích slušnosti ‘в рамках приличия’, to přesahuje všechny meze ‘это переходит все границы’, jeho drzost nemá mezí ‘его дерзость не имеет границ’, odkázat koho do patřičných mezí [букв. направить кого-либо в надлежащие границы] ‘поставить кого-либо на место’. Как видно из этих примеров, пространственный концепт границы оказывается очень важным для формирования многих концептов, связанных с моралью и правом. Более того, по мнению многих мыслителей, постоянное напряжение, вызванное положением на границе, и рефлексия по поводу границы (приличий, морали, допустимого и т.п.) – одно из важнейших свойств человека. «У человека, - писал М.М.Бахтин (1979: 312), - нет внутренней суверенной территории, он весь всегда на границе, смотря внутрь себя, он смотрит в глаза другому или глазами другого» (курсив автора. – Е.С.). Возникновение языка как семиотической системы стало мощным фактором формирования картины мира. «Язык, - пишет А.Я.Гуревич, - не только система знаков, он воплощает в себе определенную систему ценностей и представлений» (Гуревич 1972: 116). По мысли Е.В.Петрухиной, «в языке запечатлена наиболее существенная и важная часть этих общих представлений, поэтому говорят о языковой картине мира, которая выступает как своего рода “коллективная философия”, – язык ее “навязывает” в качестве обязательной всем носителям этого языка. Вот почему считается, что язык дает важные сведения о специфике национального мировосприятия и национального характера» (Петрухина: www). К числу источников, на которые должна опираться реконструкция языковой картины мира, Ежи Бартминьский относит так называемые «околоязыковые» данные, а именно записи устоявшихся верований и ритуальных действий (Bartmiński 2006: 230). Учет данного культурного фона, как считает исследователь, позволяет правильно интерпретировать языковые факты. Например, фразы типа Солнце радуется, по мнению ученого, должны рассматриваться не как метафора (анимизация солнца), а как отражение принятого в традиционной культуре отношения к солнцу как к живому существу (Бартминьский 2005: 28). Аналогично представляется ошибочным метафорическое толкование русск. устье как слова, в котором запечатлен образ моря, пьющего реку (см. Булаховский 1953: 11-12). Логическая ошибка такого объяснения заключается уже в том, что устье (т.е. губы, рот) принадлежит реке, а не морю. Мы говорим устье реки, а не устье моря; Обская губа, а не губа Карского моря. Следовательно, не море пьет реку, а река через свой рот извергается в море. Таким образом, устье (т.е. губы, рот) реки кажется метафорой только современному человеку. Для возникновения подобной метафоры требовалось бы слишком смелое и высокоразвитое индивидуальное художественное сознание у массы носителей разных языков, живших в разное время и в разных культурах Образ реки, извергающей из своего устья (т.е. рта, губ) поток воды в море, восходит к архаической коллективной картине мира, асинхронно возникавшей у разных народов в результате сходных объективных законов формирования мифологического сознания и раннего языка. Водный источник буквально мыслился как живое существо (например, наяда). Причем это представление существовало относительно долго. Так, в Древнем Риме водоразборные колонки никогда не перекрывались. И это происходило не из-за технической отсталости: винные бочки кранами снабжались, а сами водопроводные системы были предельно сложны и технически совершенны. Дело в том, что в сознании человека той эпохи любой источник (даже искусственный) понимался как живое существо, которое просто погибнет, если его временно перекрыть (как погибнет человек, которому пережали горло). Показательно, что водоводная труба в таких колонках оформлялась человеческим ликом, изо рта которого вытекала вода. Сейчас мы воспринимаем эти лики как освященные длительной традицией скульптурные украшения декоративных водных источников (в первую очередь, фонтанов). Однако для людей той эпохи их функция была не эстетической, а сакральной. Следовательно, до тех пор пока подобные мифологические представления были живы в сознании людей, даже элементарные технические нововведения, связанные с его отрицанием, были невозможны. Рудименты мифологического сознания и архаических ритуальных практик можно обнаружить не только в виде устойчивых выражений и древнейших языковых формул, но и, казалось бы, на «пустом месте», в таком, например, явлении, как полисемия. Так, у глагола гулять в современном русском языке можно выделить три основных значения: 1) ‘ходить для отдыха, удовольствия, прогуливаться’; 2) ‘веселиться, развлекаться, кутить’; 3) ‘распутничать, вести беспорядочную половую жизнь’. С точки зрения современного сознания, наиболее нейтральным, основным, контекстуально свободным является первое значение. Именно семантика совершения променада всплывает в памяти носителя современного русского языка при произнесении слова гулять. Однако, как известно, подобные индивидуальные прогулки - явление относительно позднее. Еще в XIX веке даже в городах люди гуляли коллективно, в традиционных местах массовых народных гуляний по определенным маршрутам (чаще всего круговым) и в определенное время (обычно праздничное). Гуляние - это всегда коллективное шествие. Даже в тех случаях, когда человек выходит на гуляние в одиночку, без спутника, присутствие других участников шествия является для него важным и значительным фактором. Для него важно «на других посмотреть и себя показать». Показательно, что этимологические словари отмечают значение ‘прогуливаться для удовольствия’ как вторичное, возникшее из ‘отдыхать, кутить, веселиться, вести беспорядочный образ жизни, спускать имущество’ (Шанский, Боброва 1994: 65; Черных 1993: I, 226). Нейтральное словарное толкование второго современного значения глагола гулять ‘веселиться, развлекаться, кутить’ далеко не вмещает всех тех коннотаций, которые связаны в сознании носителя русского языка с этим лексико-семантическим вариантом глагола гулять. Гульба - это шумный многолюдный пир, участники которого находятся в состоянии сильного опьянения и крайнего экстатического возбуждения. Показательно, что многие этимологи связывают этот глагол со словом гул и прилагательным гульный ‘волшебный’. При таком понимании исконным значением глагола гулять было ‘шуметь, шаманить, быть в состоянии наития, кудесничать’ (Черных 1993: I, 226). У третьего современного значения глагола гулять ‘распутничать, вести беспорядочную половую жизнь’ есть определенные, довольно устойчивые коннотации. Обычно, когда о мужчине или - чаще - о женщине говорят, что он или она гуляет, то эта формула заключает в себе представление о демонстративности и даже лихости подобного поведения, т.е. в конечном счете она несет в себе позитивную ценностную характеристику (ср. отсутствие подобных коннотаций в словах развратник и развратница). Таким образом, полисемия глагола гулять явно фиксирует древнее синкретическое значение этого слова, включавшего в себя представления и о коллективном шествии по определенному маршруту, и о впадении во временное экстатическое возбуждение, и о демонстративных формах сексуального поведения. Эта синкретическая семантика восходит в конечном счете к такой древнейшей форме культуры человечества, как ритуальное шествие с целью освоения пространства, отделения обитаемого людьми места, в конечном итоге, моделирования мира. Сакральность шествия, его магическая действенность во многом обеспечивалась экстатическим состоянием участников, их священным безумием. Именно оно давало возможность балансировать на грани миров. Ритуальное шествие несет в себе идею единения человеческого сообщества, магию плодородия как человека, так и природы, а также идею жертвы. Синкретизм семантики, способность совмещать несовместимое – одно из свойств мифологического сознания, находящее отражение в языке. По мнению многих лингвистов, древнейшие слова несли в себе синкретическую семантику, отражая ранний, примитивный этап мышления, когда модель мира в сознании рождающегося человечества только формировалась и еще не была подвергнута достаточно четкой дифференциации. Укажем лишь некоторые случаи такого синкретизма. Так, слова палить и знойный исходно обозначали лишь экстремальные отклонения от нормы без дифференциации на холод и зной. См. наречие знойко в русских диалектах, которое обозначает одновременно и ‘жарко’, и ‘холодно’. По мнению этимологов, ему родствен глагол знобить, т.е. ‘бросать то в холод, то в жар’ (Шанский, Боброва 1994: 99), а также приводимое В.И.Далем словосочетание палящий мороз (Даль IV, 346), наличие которого свидетельствует о том, что глагол палить мог обозначать не только экстремальную жару, но и экстремальный холод. Древнеславянский вождь-князь выполнял синкретическую функцию, соединявшую в себе роль воинского предводителя (воеводы) и роль жреца воинских культов. В такой двойственности содержались потенциальные возможности именовать словом князь носителя как политической, так и религиозной власти. Показательно, что в русском языке это слово получило значение ‘светский властитель’, хотя в то же время за высокими иерархами русской православной церкви закрепилось формула князья церкви, а у западных славян за словом, восходящим к праславянскому *kъnędzь (польск. ksiądz, чешск. kněz, слц. kňaz) закрепилось значение ‘христианский (а позже только католический) священник’ (см. Агранович, Стефанский 2003: 16-26). Разлука в архаическом сознании понималась лишь как иная форма контакта. В пользу этого предположения говорит, в частности, тот факт, что в разных славянских языках бесприставочные образования, однокоренные русскому слову разлука, могут обозначать как соединение, так и разъединение. Ср., с одной стороны, пол. łączyć ‘соединять’, łączność ‘связь’, укр. лучити ‘соединять’, белорус. лучыць ‘соединять’ с другой - ст.-слав. ë@÷èòè ‘разлучать’, болг. лъча ’отделяю, разлучаю’, чешск. loučit ’разлучать’, слц. lúčenie ’разлука’, lúčit sa ‘разлучаться’ (Фасмер 1987: II, 537). В древнерусском языке наблюдается даже антонимия бесприставочных глаголов с рассматриваемым корнем. Ср.: ëоучàòè ñ# ’удаляться, отстраняться’ - лоучèòè ’встретить’ (СДРЯ: IV, 435-437). На наш взгляд, синкретизм архаического представления о ‘встрече-разлуке’ может быть связан с мифологическим пониманием времени как замкнутого круга, как замкнувшейся на круг из-луч-ины (см. подробнее: Агранович, Стефанский 2003: 80). На основе ритуала жертвоприношения возник миф о сотворении мира первосуществом из кусков собственного тела. Этот жестокий, лютый акт расчленения, разрубания тела каменным ножом или топором был одновременно и животворящим актом структурирования, организации обитаемого человеческого мира. На основе данных мифо-ритуальных практик возник древнейший эмоциональный концепт *ljutostь, обозначавший синкретическую, нерасчлененную эмоцию жестокости-жалости, имя которой восходит к и.-е. *lēu- ‘камень’. Этот синкретизм семантики слов, восходящих к корню *ljut, до сих пор в той или иной степени ощущается во всех славянских языках. Ср. русск. лютый ‘жестокий’- диал. лютиться ‘жаловаться, плакать, капризничать (о ребенке)’; польск. litość ‘жалость’ – luty ‘февраль (самый суровый зимний месяц)’ (см. Агранович, Стефанский 2003: 88-121; Стефанский 2008: 178-191). Древнейшая оппозиция хаоса и космоса порождает и такой литературный прием, как гротеск, а также вызываемые им прямо противоположные эмоциональные состояния (страх и смех) и рефлексию по поводу границы. В языке данная оппозиция породила такую стилистическую фигуру, как оксюморон (см. горячий снег, живой труп, обыкновенное чудо). См. подробнее: Агранович, Березин 2005: . * * * О том, насколько сильны древнейшие мифологические оппозиции в современной культуре, свидетельствуют размышления чешского писателя М.Кундеры о восприятии России жителями Восточной Европы: «Хочу еще раз подчеркнуть, что на восточной границе Запада сильнее, чем где-либо, воспринимают Россию как Анти-Запад: она представляется не столько как одна из европейских держав, сколько как особая, совершенно иная цивилизация. Об этом говорит Чеслав Милош в «Родной Европе», подчеркивая, что в XVI и XVII веках «москали считались варварами, с которыми вели войны на периферии Европы, как с татарами, и особенно ими не интересовались… С того же времени, когда земли на Востоке воспринимались как пустынное место, возникает у поляков восприятие России как чего-то внешнего, находящегося за границей мира» (Kundera: www). Вольно или невольно, но, очевидно, именно так до сих пор воспринимается Россия в подсознании многих европейцев. Чтобы стать понятнее друг другу и сделать древнейшую оппозицию свой-чужой неактуальной, нужно попытаться понять корни взаимного недоверия, истоки взаимных предубеждений, многие из которых идут из глубины веков и отражены в языке. |
Похожие:
 | Наречия образа действия в русском и английском языках в сопоставительном аспекте 31 |  | Нам кажется, что предлагаемая книга позволит отчасти заполнить ту нишу, которая образовалась в освещении проблем, связанных с различными... |
| Приглашаем Вас принять участие в освещении данных состязаний. Контактное лицо Валерия Моховикова т. 8-(3843)-78-05-31 | | Адрес: «Федеральная служба по надзору в сфере здравоохранения и социального развития» Славянская площадь, д. 4,стр. 1, Москва, Россия,... |
| Адрес: «Федеральная служба по надзору в сфере здравоохранения и социального развития» Славянская площадь, д. 4,стр. 1, Москва, Россия,... | | Информация о жизненном цикле сделок на денежном рынке (далее – ф. 0409702), в ходе которого свои ответы в Ассоциацию направила 21... |
| Основы собриологии, профилактики, социальной педагогики и алкологии (Материалы XXII международной конференции-семинара). /Под общей... | | Параграф делит на разделы, представляющее собой содержательное целое в освещении той или иной сферы жизни Великобритании. Поэтому... |
| Основы собриологии, профилактики, социальной педагогики и алкологии (Материалы XX международной конференции-семинара). /Под общей... | | Такой параметр как освещенность рабочей поверхности при искусственном освещении идентифицируется всегда, получается, что спецоценку... |