Дина бу р г
Скачать 7.91 Mb.
|
| часть этих куплетов не понял бы. А еще был прорыв иностранщи- ны – через кино «Дети капитана Гранта»: А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер… Чтоб каждому хотелось Догнать и перегнать отцов… – это не вязалось, впрочем, с культом третьего святого, Павлика Морозова. Сын за отца не отвечает – это было прямым призывом отрекаться от предков. Второй шлягер – это: Я на подвиг тебя провожала, Над страною гремела гроза – из «Острова сокровищ». Остров сукровицы. Ме му а р ы . Гл а в а I 43 * * * Главное внутреннее, поистине диалектическое (то есть марксист- ское) противоречие, конституировавшее мою личность, основано было на иллюзии, что женщины бесконечно разнообразны. Такую вот иллюзию заложило в меня детство: без конца сменялись няни. А потом – школы, классы: одноклассницы. Мальчики в обоих го- родах, между которыми металась наша семья, как в Ленинграде, так и в Челябинске, были скучны: у них была одна проблема: «приближающаяся потасовка и кому начинать первым» (не как приближающаяся катастрофа…). Катастрофа и потасовка мысли- лись как суть существования. Из бравурного марша конной армии, т.е. завета Гражданской войны – нам остался один-единственный принцип советского человека: «И вся-та наша жизня есть борьба- а-а!» Итак, мальчишеское (и мужское вообще) общество было безна- дежно скучно: оба встречных смотрели друг на друга с той бди- тельностью, какой учила партия: Уж ты зверь, ты зверина, ты скажи свое имя, Ты не смерть ли моя – ты не съешь ли меня? Бдительная готовность подраться – вот все, что я умел различить в мужчинах всех возрастов до войны. Исключением был Отец. Но на то он и был Отец. В его присутствии даже мужчины менялись. Но наиболее разговорчивые изъяснялись на странных языках, из которых понимать я умел лишь по-немецки (и то не слишком). Даже русский отца и его гостей становился странным, полным экзотических имен, названий и вообще слов, незнакомых няням. Итак, в исподлобном мире мужском я мог только твердить себе: «Вся тварь разумная скучает…» – когда от страха не страдает. Совсем иначе было в мире женщин – здесь трудно было найти основание принципам и обобщениям. И это меня обмануло, видимо, на всю жизнь. Женщины носят особые одежды, не такие, как мы, но, кроме этого, в них еще и множество загадок, даже в мимике. Таков смысл моих первых обобщений. Они больше заняты – много 44 Юрий Динабург больше, чем отец, хотя в искренности я вполне уверен только когда дело касается отца. Уверенность и знание в мире (моем, по крайней мере) – исходят от отца. Все остальное в высшей мере эфемерно. Разве что бабушка – один из полюсов мира женщин. На другом полюсе ее дочь. Моя мама. * * * Вот несколько притч к объяснению моей несносной, говорят, нетерпимости. О книжных кострах. Вы о них могли бы прочесть в журналах 30-х гг. Но я видел другие костры в 38-м году у себя дома – теперь даже нет той улицы – Боровой. В маленькой печке избы пылал книжный костер. В доме было холодно, но дело было не в дровах. За год до этого у нас бывали гости, от отца я впервые слышал имена Хэмингуэя, Олдингтона, Дос Пассоса, Андре Жида и Пруста, а в тридцать седьмом, когда погиб мой отец и нивесть сколько еще людей, тысячи других вдруг овдовевших женщин и мужчин научились жечь книги. Мне особенно жаль было бога- то иллюстрированную книгу Э. Реклю – в этой роскошной эт- нографической работе «Земля и люди» было столько ярчайших иллюстраций. И я очень просил за нее. «Нет, эта книга проникнута враждебной нам философией», – ответила мать. И началось мое философское образование – возник во мне интерес к философии. Я тогда узнал о философии чуть ли не больше, чем изо всех лекций, какие мне приходилось потом выслушивать. Малокультурные люди не жгут книг – они их просто легко дают знакомым, теряют, посылают коллективно куда-нибудь на целину. Эволюция человека, начавшего жечь книги, – это эволюция к особой морали нового человека – морали убежденного убийцы, насильника, клеветника. С тех пор многие книги, талантливейшие и нужнейшие, стали ред- костью, библиографической, как говорится. * * * О чем там было с отцом по поводу геометрии? О том, что безразмерно, но различается числом размерностей (геометричес- кие фигуры отличаются от первообразных элементов пространства Ме му а р ы . Гл а в а I 45 тем, что относятся друг к другу как числа, находятся в числовых соотношениях, из которых некоторые также функциональны, то есть представимы только бесконечными числовыми последова- тельностями). * * * Впрочем, не следует слишком буквально принимать мои слова об изоляции от детей: кто-то постоянно играл со мной у нас во дворе, но об этом запомнились воспоминания не лиц, а песен-счи- талок и дразнилок, – от которых веет все той же свежестью, какая обдает внезапно из грозовой тучи, из-под ее почти сиреневого брюха: Дождик-дождик, перестань – Я поеду в Арестань Богу – молиться, царю – поклониться: Царь-сирота, открывай ворота Ключиком-замочком С шелковым платочком! – при этих причитаниях мы чувствовали себя как бы озорующими на грани заигрывания с каким-то преступным царским прошлым вселенной: Барыня прислала сто рублей. Что хотите, то купите, – а добрые бывали же барыни, наверно, – кто бы сочинил такое зря? – Казаки-разбойники! – выкрикивала одна цепь. – А рискуй!– отвечала другая, превращая это в каламбур «арестуй!» – На кого? – На Юрку! – и бежишь прорывать цепь. «Катилась торба с великого горба… В этой маленькой корзинке есть помада и духи…» – А на Машины именины / Испекли мы каравай! – Аты-баты, шли солдаты. – Сидит зайчик на пригорке, / Этот зайчик диверсант! 46 Юрий Динабург А на сверхбодрый марш авиаторов: «Все выше, и выше, и выше!» – мы орали каждому самолету в небе: Ироплан, ироплан, Посади меня в карман. А в кармане пусто – Выросла капуста! Пока не сменилась эта тема новой частушкой: Если надо, Какинаки Полетит на Нагасаки И покажет он Араки, Где и как зимуют раки. Не эта ли частушка, известная, вероятно, всем разведшколам мира, сориентировала в 1945-ом г. выбор Нагасаки вместо Киото? Кто бы еще Дрезден уберег: сколь зверóполей скорее заслуживали этой участи и не были бы восстановлены за никчемностью. Шумел камыш, деревья гнулись И ночка темная была, Из сада публичка пошла… -- Где-то в городе на окраине Я в рабочей семье родилась. Лет семнадцати на кирпичики, На кирпичный завод нанялась… -- Когда б имел златые горы И реки, полные вина… -- Ме му а р ы . Гл а в а I Отелло, мавр венецианский, Любил с папашей сыр голландский Российской водкой запивать… 47 * * * Полвека спустя я исходил вдоль и поперек и даже по диагонали то место, где бабушка присутствовала при убийстве Александра II, или, как теперь говорили, «место его казни» (за то, что он как-то не так да и не эдак освободил честной народ и всех этих Сонечек и Феничек Мармеладовых и Перовских, как-то не так и не эдак). «Живая власть для черни ненавистна, / Они любить умеют только мертвых», с тех пор везде здесь пахнет мертвечиной. Православный народ этим тешится, а боярыни его белолицые нам подносят на блюдах серебряных полотенца всякие, шелком шитые, угощают нас из века в век одним и тем же. Настоящею бедой в Московском царствии, где на всех неведомых дороженьках все следы ведут зверей невиданных, ступа с бабою-Ягой идет сама собой и стучит в себя, тычинку, пестиком, да избушка в ней без окон, без дверей. Как у Пушкина, начавшись людным сборищем, людным сборищем на поле Новодевичьем, так и кончится народным умолчанием. Призадумалось народное безмолвие над очередным детоубийст- вием по очередном народовольствии. Совсем как просил юродивый Николка: «Мальчишки Николку обидели – вели их зарезать. Вели их зарезать, как зарезал ты царевича». Что у Николки на уме? Гей, ребята, пейте, дело разумейте. Гой, ребята, пойте, вольным матом кройте. Уж потешьте доброго боярина и народ его благоуве- ренный. Как гребется ему своими граблями, подметается метлой своей опричной. Лягушки квакали: «Царя!» Уже Крылов и Пушкин знали, чем это кончиться должно, и ясно видел Достоевский… * * * Всю жизнь, как жужжанье мух, сопровождают жалобы на умопо- мрачительную сложность жизни. В детстве мы еще иронизировали по подсказке поэта: 48 Я спросила – а как считается, Что есть японицы… и есть кита-итцы? Юрий Динабург * * * Беднее всего у меня музыкальное воспитание. Вероятно, Вагнер в наш век примитив, но опера мне интересней всего вагнеровская, и на ней сосредоточены мои музыкальные интересы. Вероятно, это определилось литературным моим и философским развитием, где-то в основах своих укорененных в древнегерманских пред- ставлениях о радости, о пафосе бытия. Эти представления в рав- ной мере (в моих глазах) обосновывают и английскую поэзию, и скандинавскую. От Шекспира и Джона Донна до Лонгфелло и Эд- гара По, до юмора Льюиса Кэрролла и далее до философического саркастического романа нашего века (Олдос Хаксли, Ивлин Во, Айрис Мердок), романа антиутопического пафоса и древнейшего вкуса к гротеску. Забавно, причудливо осозналось это мне через Гайавату, кото- рый настойчиво ассоциируется у меня с вагнеровскими героями (вельзунгами – Зигмундом, Зигфридом), как Минегага – со слабыми героинями раннего Вагнера. «Гайавата» была моей «колыбельной книгой». Вероятно, во всей английской словесности и бытовой традиции существовали в этом лиризме саксов (в их эпосе) по- буждения именно так обработать индейские «stories» («Should you ask me, whence these stories»): «Если спросите – откуда / Эти сказки и легенды /… Я скажу вам, я отвечу» (пер. И. Бунина), как потом никому более не приходилось в американской литературе. Впрочем, американские детские игры в индейцев вызваны теми ассоциациями, которые Энгельса побудили тоже переходить от германцев Тацита к индейцам Боаса. * * * К теме благодарности и благоговения: мать не жаловала еврейскую среду за неуважение к женщине: утренняя молитва – «Благодарю тебя, Боже, что ты не создал меня женщиной». Вероятно, так же Ме му а р ы . Гл а в а I 49 полагалось благодарить Бога за все, чем он не сделал данное лицо, т.е. за то, что сделал мужчиной, евреем и пр. Но это все только напоминания человеку о том, что он не создал себя сам, ибо толь- ко последовательный self-made-man (сам-себя-создавший, выра- жение Диккенса: самодельный человек) теряет всякую сострада- тельность. Зато на суждение о якобы накопительстве в еврейской среде (стяжа- тельстве, богатстве) она поразительно хмыкнула: «Твой отец ходил в рваных тапках на лекции». Сама она была из обуржуазенной среды. * * * О себе – Чока. Так что я был слегка чокнутый (по уральскому про- изношению слова «что»). * * * Вспомню о судьбе Михеля Плисецкого, ближайшего друга моего отца, расстрелянного в том же году, что и отец. Его дочка, великая балерина Майя, в те годы играла со мной. И я сейчас еще помню, как она рассказывала мне о своем любимом романе «Овод» Вой- нич. Она на три года меня старше. Мама Майи Плисецкой ехала через Челябинск в Чимкент, в ссылку, и останавливалась в нашем доме на Чегресе. Так мы в последний раз виделись чуть не в начале войны. Через год Ирма Федоровна, увидев меня с другой девочкой, по- грозила мне пальцем и сказала: «Не забывай, что у тебя есть еще невеста длинноногая!» А я ответил: «Я у нее только Овод-повод». * * * А еще одну главку первой книги начать как бы эпиграфом: «Не лепо ли ны бяшеть, братие, / Начати старыми словесы» («Слово о полку»). 50 * * * Юрий Динабург Я женщину всегда любил. Когда война кончалась, а я был в 10 классе, мать рассказала мне в добрую минуту, как подруга развлекала ее в минуту жизни трудную рассказами о моих ухаживаниях за до- черью этой маминой подруги. Ничего интересного в том не было бы (нам было по 14 и 15 лет), если бы не мои стихи, которые я под- кладывал девочке в тетрадки, решая за нее задачки. Такие обтекаемые формы Встречаются в природе очень редко, – и рифма была еще на такое словосочетание – «радость-очерёдка». Вероятно, у этой девочки формы были действительно обтекаемые (чтобы понять, надо учесть наш тогдашний острый интерес к ави- ации, кораблям и оружию, наш воинственный техно-эстетизм у мальчиков, – об этом у меня в другой главе). Вкус к обтекаемым формам возник существенно ранее – И Демон видел… На мгновенье Неизъяснимое волненье В себе почувствовал он вдруг. Именно неизъяснимое и совсем внезапное. * * * В юношеские годы я услышал в тюрьме всего два примечательных наставления: «Дави нежного гада» и «Женщина – декоративное животное». – Как? – прислушался я. – Ну, как есть декоративные растения… – Вероятно, Вы о женской психике только. Как рабская сила у нас в чести: на ней пахать умудрились. Позднее я понял, что дама, женщина – это сложнейший результат цивилизации. Или культуры как условия конвергенции интересов женщины и мужчины. И потому она же – первый продукт распада культуры. Ме му а р ы . Гл а в а I 51 * * * И если были темы, которые я обходил как не представляющие об- щего интереса, то о Сталине мы говорили мало, потому что любой ребенок может понимать, что за судьбы многих миллионов не мо- гут быть ответственны немногие. Ответственность всегда на боль- шинстве, как бы оно ни плутовало с самим собой, связывая себя по рукам и по ногам идейно или по политическим структурам. Слушая всякие декларации новых поколений, я все вспоминаю не раз слышанный в молодости вопль: «Так твою мать! Я сам сейчас еще не знаю, что сделаю!» – это не вопль растерянности, а очень хитрое предупреждение: «Держите меня, я сам не могу справиться с настроением этой минуты, хотя знаю, что надо бы их одолеть, настроения эти!» Бывало и со мной такое состояние, но не часто. * * * Тому, как подобный король Лир короллирует в моем воображении, всему этому еще коррелирует ситуация середины 30-х гг. ХХ века. * * * Образовенция наша изрядно попользовалась всем с 18-ого года: несколькими волнами террора, заменившими условия экономи- ческой конкуренции состязаниями в компрометации всех, кого удастся. Образовенция попользовалась и теперь посматривает по сторонам: как бы умыть руки. Когда-то устами матери она мне говорила: тебя бы не было, если бы не это все… А устами родственников отца: подумай, кем бы ты был, если бы не эта власть. Ответ может быть диалектичным, если держаться сослагательного наклонения: был бы совсем другим. Или меня совсем бы не было: какой же это я, если совсем другой? И разве это было бы для меня таким несчастьем? Перестать быть – это несчастье, но не бывать совсем – это что-то другое (в чем и было отказано Гамлету, каким он у Шекспира). В язвительном же наклонении: я во всяком случае таков (я-то), чего никак не могли бы изобрести ни родители, ни гос. власть, и потому могу судить о них 52 Юрий Динабург свысока. Я не санкционировал никого ни на какие преступления против морали, когда меня не было, и не берусь ретроспективно отменять мораль ради тех, кто не был подлинным моим Творцом. Эмпирически я более всего обязан импульсам, исходящим из ми- ровой культуры: все-таки они свели моего отца с матерью, и они же определили все, что составило формирование моей личности. А уж никак не советская школа и другие советские власти. И если нужно объяснять согласованность воздействий, создавших меня (и мне подобных), то надо представить себе Бога, и легче всего Он представляется Христом. И то, что было направлено на попытки охамить мир и захамить его, – это преступление против меня и сил, меня создавших, чтобы мне не перепало от мародеров. Мировые силы, которые создают исключительность во взаимном интересе мужчины и женщины, систематически ускользают от вни- мания средств наблюдения и уличения, свойственных романистам, историкам и мемуаристам. Эти силы ведут призрачное (в глазах эмпирика) существование именно потому, что действуют, как стен- ка к стенке, под прямыми углами. Реальности, столь оригинально-ортогонально пересекающиеся в нашей среде, были особенно трансцендентны друг другу в России. Нужны были особенные обстоятельства начала 1927-го года, чтобы стала возможна семья моих родителей. Для матери достаточно в детстве прочитанных романов, довольно заслушано внушений от взрослых – этой инерции протеста хватило и на то, чтобы развить активный критицизм ко всяческим внушениям молодежной и бо- гемной среды. И вдруг встреча с человеком, который оказывается оригинальней поэтов и великих комбинаторов: он читает лекции об Эйнштейне (на относительность которого ссылаются все дема- гоги) и о Ньютоне, юбилей которого наступал в 27-ом году. Не счи- тая популярных лекций по истории науки, этот человек еще на- читан в английской классике, начиная с Шекспира так, что в мои четыре года (или пять лет – не позднее) он как-то на всю жизнь привил мне любовь к «Королю Лиру»: риторический образ лиры у Пушкина ставил мой слух в недоумение по поводу шекспировского героя. Я воображал себе в Древней Англии королевство Лир, – Ме му а р ы . Гл а в а I 53 в котором принцесса-лира Корделия смелей других противостоит ярости старого отца, похожего на соседа нашего, явного, в свою очередь, колдуна. Когда мать много лет спустя выслушала уже шутливый пересказ моей начальной этой рецепции трагедии, она развеселилась и про- чла мне в контаминированных отрывках на память «Принцессу Грёзу» Ростана и вызвала слезы на глазах – очень умилившую в ней чтицу-декламаторшу. Но тут мне было уже лет 12, и это другая |
Похожие:
 | Национальная выставка мопсов проводится в соответствии с положением ркф о выставках ранга чк, пк, кчк |  | «Методическое обеспечение оценки экономической эффективности инновационных проектов» |
| Ведомости. Пятница (приложение к газете Ведомости), Дина Юсупова, Пятница, 27. 06. 2008, №022, Стр. 1-2 18 |