Дина бу р г
Скачать 7.91 Mb.
|
чатления на достойные запоминания и всякие остальные. 60 Юрий Динабург Как младший брат был блокирован, я уже не заметил, и как мне не дали проститься с отцом, я тоже не понял. Вероятно, меня постиг тот ступор, который я несколько раз наблюдал уже вполне сознательно в моменты общения с этими людьми, желавшими меня потом вы- звать на эмоциональные реакции. Но в дальнейшем я и подавно от- личал их от собственно людей; точней, я не мог избавиться от впе- чатления, что имею дело со зловредными вещами, с которыми возможны любые действия, кроме аргументаций. Доказать что- либо существенное коммунисту нельзя: он диалектик и убеждает его только боль, а все остальное он имеет в виду лишь временно. То есть боль его не убеждает; он ее просто боится беспамятно. В остальном его память управляема. Отец ушел, покорившись на- стоянию жены надеть медвежью шубу. «Я могу задержаться, тебе с детьми потребуются деньги, надо будет продать!..» «Не смей так! Задержаться?» – прокричала она, и он пожал плечами: так вот чем думала она себя успокоить? Что ж, надолго ли хватит денег с шубы. Единственный рассказ о дальнейших его шагах дошел до нас от соседа по камере внутренней тюрьмы; там пол был покрыт телами и отец растерялся на пороге: «Скажите, пожалуйста, где здесь повесить шубу?» Эпиграф: «Бери, барин, шубу, / Да не было б шуму». * * * Все тот же страх повседневной бессмыслицы борьбы за выживание перешел у меня в гипнофобию, пронизывавшую всю дальнейшую жизнь. С 13 лет, убежденный в том, что жить осталось совсем не- много (еще 13 и т.п.), я жил в сплошных усилиях урвать лишний час у сна, в постоянном переживании гипнофобических эпизодов «Гам- лета», «Макбета», «Ричарда II» и «Бури», в припоминании о капи- туляции гетевского Эгмонта в монологе о сне («Сладостный сон, приходишь ты…»), прочитанном впервые в феврале 1946-го, когда внутренняя тюрьма управления МГБ приучила меня бороться за сон, искать в нем укрытия от тревожного ожидания новых методов давления, которые вот-вот применит ко мне следствие, чего я имел Ме му а р ы . Гл а в а I 61 основания ожидать, – и от тех общений с сокамерниками, которые навязывались самым естественным образом. * * * Юность – это возраст, в котором над страхом смерти преобладает страх бессмысленной жизни, т.е. страх прожить свои годы (или десятилетия) так, как это наблюдается в судьбах почти всех, кого случается наблюдать в своей повседневности, в своем непосред- ственном окружении. Именно этот ужас повседневности определял до сих пор все мое поведение и все мои отношения с окружающими. Все самые добрые и честные люди воспринимались мной как при- зраки, стремящиеся утащить меня в свой абсурдный ад борьбы за совершенно бесцельное и почти безрадостное выживание; в то существование, в которое настоятельно навязывают Гамлету его разнообразные доброжелатели в первых двух актах трагедии – пока он не приводит их в панику в акте III подстроенным им спектаклем и убийством Полония. Главной (или Высшей) ценностью среди ресурсов, которые огра- ничены для личности, следует считать, вероятно, внимание: чем больше оно отвлекается на угрозы (опасности), тем беднее оказы- вается личная жизнь (хотя этот личный ущерб и осознается как жертва коллективным, соборным, тоталитарным интересам). И главная агрессия в отношении личности – это посягательство на свободу внимания (которую мы и подразумеваем, когда говорим о свободе личности). * * * Живет еще, и после меня будет еще жить старушка Люция Ж., – мать ее, наша учительница в четвертом классе, выказала дерзкую фантазию в имени дочки, которую мы любили всем классом. Мы, русские мальчики, любили ее совсем асексуальной любовью, т.е. если и возникали у нас позывы к оскорблению действием, то оно и сводилось к невинному дерганью девочки за волосы, за косы. Бегала Люция в короткой юбке, и, кажется, только я засматривался 62 Юрий Динабург на ейные ляжки, а прочие только дразнили. Она была бойкой де- вочкой, и за ней гонялись с криком «Люция! – Куцая», – и тотчас же поправлял кто-то: «Революция! Проституция! Конституция!» – продолжали мы «склонять» эту парадигму, – за два года перед этим озарила нас эта Сталинская Конституция, бухаринский подарочек вождю. Ко всем порядкам, к обществу в широком смысле у нас отношения были как к этой конституции, рифмуемой с проституцией, но и не только с ней. * * * К 10 годам от роду я был уже четко обучен тому, что население страны (государство) делится антагонистично на народ и мень- шинства, состоящие из врагов народа. А поскольку народ един (и тем непобедим), а враждебные ему меньшинства многоразличны, то в сумме большинство населения принадлежит, пожалуй, не на- роду, а его врагам. Но врагов уничтожают по меньшей мере вез- де, где они не сдаются, а пожалуй, вся жизнь здесь – только за- медленное их (врагов) истребление. И я с гордостью сознаю, что принял добровольно сторону врагов, не причисляя себя ни к каким меньшинствам в особенности, – под звучные реплики Николки- юродивого: «Нельзя молиться за царя Ирода – Богородица не велит» (а хошь – вели резать мальчишек за краденую копейку, раз велел зарезать маленького царевича). А еще не менее звучно разда- валось со сцены лермонтовское: Я докажу, что в нашем поколенье Есть хоть одна душа, в которой оскорбленье, Запав, приносит плод… Все эти эмоциональные импульсы, точнее тензоры, закручивались о позицию Гамлета и резюмировались словами Вольтера: «Разда- вите гадину!» Ме му а р ы . Гл а в а I Я давно уже по мертвым не плачу. Я не знаю, кто живой, а кто мертвый... (А. Галич) 63 Кто это правит в Эльсиноре? Только якобы упоминаемому королю- отцу удается режиссировать, только его сыну Гамлету дано импро- визировать, остальные манипулируют друг другом и не способны выстроить по-своему ни одной мизансцены. * * * Я помню себя еще с тех самых пор, когда не столько Индия, но невесть какой Ирак на карте был густо-зеленым в качестве части британской империи, а бледно-зелеными были только очень удален- ные от них земли совершенно иной юрисдикции. А позднее вдруг появились карты, на которых бледно-коричневым цветом была обо- значена часть более не упоминаемой Польши, переименованной в «Область государственных интересов Германии». Это у нас сло- во Польша оказалось в области нецензурных выражений матерных или бестактных. Говорят, все наши предки виновны в убийстве семьи Николая II, – хотя бы ответственны преступным бездействи- ем? А больше во всем позднейшем они безвинны? Ни в чем другом не были соучастниками? * * * Тогда (в детстве) я, естественно, постоянно пытался, что называется, «поделиться» своими эстетическими переживаниями (по поводу экзистенциала свежести), то есть порывался обратить внимание на особенно волновавшие меня зрелища или музыкальные темы в звучавших, звучных событиях жизни. Но, кажется, только у отца или бабушки и, наверно, няни Александры Ивановны я находил внимательные отклики на свои восторги и их экзальтированные проявления. Остальные взрослые скорее одергивали меня с укора- ми по поводу моей болтливости. Тогда я уже научился стыдиться всякой экзальтации, не только сво- ей, но и чужой. Способом преодоления конфликтов между эстети- 64 Юрий Динабург ческой восторженностью и самокритичной стыдливостью стала для меня пугавшая моих близких манера разговаривать вслух с са- мим собой наедине. Тогда же, получив от взрослых разъяснения насчет смерти, ее неизбежности для каждого, тогда же я стал пере- живать тревогу не за себя, а за весь мир, этот прекрасный мир, в котором больше всего меня восхищали снег и зимняя луна с хо- лоднорадужными кольцами вокруг нее. Я отчаянно жалел их за то, что после моей смерти (как мне казалось) совсем некому бу- дет радоваться им, потому что вокруг никто кроме меня (как ви- делось это мне) не переживает моих праздничных чувств от яр- кого заката или таинственного выражения лунного диска, от его переменчивости, от веселого и часто озорного поведения снега. Только через литературу я начал постепенно уяснять себе, что мой эстетизм – совсем не такое уж уникальное мое свойство, хотя, по- хоже, оно у меня и какое-то особенное. Сначала мне это познание дала огромная книга Жюля Верна – «За- воевание Земли» – так, кажется, она называлась в дореволюци- онном еще переводе, – история географических открытий, бога- то иллюстрированная мне на радость. А затем это познание было намного углублено поэтами, особенно чтением Пушкина, Шекспи- ра и Блока. На позднее еще открытого Пастернака я смотрел уже в свою очередь свысока, как на поэта сугубой ребячливости, ви- дящего тот же мир на мой лад, но, подобно мне неспособного это виденье представить достаточно полно и подробно, как и у меня, у него высказывались всего лишь яркие, не главные детали – о том, …кому ничто не мелко, Кто погружен в отделку Кленового листа И с дней Экклезиаста Не покидал поста… и т.д. Из чувства благодарности к Тому, кто совершенно чужд унынью Экклезиаста, – именно из этой благодарности во мне возникли первые мои религиозные чувства, в частности мое особое предпо- Ме му а р ы . Гл а в а I 65 чтение к книге Иова (если говорить о Ветхом завете)… А что до Пастернака, то очень долго мне думалось, что просто «…ронять слова, / Как сад – янтарь и цедру, / Рассеянно и щедро» – это еще не само чудо, а даже и не достойно сравнения с чудесами в зри- тельном поле поэта, а если и соотносимо, то с чудесами языка и его соответствий, до которых Пастернак касался небрежно, – а ведь и замечал же он «перегородок тонкоребрость и занимательность то- го, как образ входит в образ и как предмет сечет предмет». Постепенно приручать к Пастернаку меня стал А.И. Калабухов, но об этом после, в главе третьей. Прямой антитезой был случай открытия Мандельштама, сразу принятый мной так, что даже Блок стал казаться поверхностным, а порой и пошловатым поэтом-му- зыкантом. По моему убеждению, религиозное чувство глубоко, только когда начинается с чувства благодарности за красоту Мира Божьего, – с чувства софийного по Иисусу Сирину («Но все в себя вмещает человек, / Который любит мир и верит в Бога», Н.С. Гумилев) – только тогда эта религиозность христианская, а не проникнутая паникой, боязнью перед всеми высшими или сверхчеловеческими и низшими силами. Но от поэтической теодицеи и расхождения моего с Иваном Карамазовым в принятии не только Бога, но и Мира Божия, пред- стоит здесь перейти к моему существованию в качестве «книжного мальчика», как говорили обо мне тогда в моем «Отрочестве». * * * Раз в густых зарослях малины я устроился дочитывать «Маугли» в отлично иллюстрированном широкоформатном издании, а моя спутница увековечила в памяти моей этот день самой яркой вы- ходкой. Заметив внимание к рисункам голого Маугли, она вдруг спросила: «Хочешь покажу?» – и в ответ на мой вопросительный взгляд («кого-что?») начала свой стриптиз, как теперь это назы- вается. Когда она дошла до предела в самообнажении, так что осталось только менять позы, – я испытал ошеломление беспри- 66 Юрий Динабург мерное: девочек в такой последней правде откровенности и во- ображать себе не мог. Все впечатления Эрмитажа и балета я интер- претировал как эффекты телесного цвета трико. И никакие даже позднейшие впечатления секса не были для меня свежее в смысле фольклорного двустишия – хокку: Шел я лесом-камышом, Видел девок нагишом. Все мы в детстве живем в камышовых лесах среди неказисто гористой меблировки жизни, которой нас, как боги, ведут наши Взрослые (родители, тети-бабуси и няни). Состоявшееся так внезапно наше перенесение в статус Дафниса и Хлои, разумеется, получило пошлое развитие с вмешательством Взрослых. И я оказался счастливей прустовского Марселя, всю жизнь сгоравшего ревнивым любопытством к лесбийским нежнос- тям и ласкам, память о которых лишь отчасти затерта лощеными телами ее наследниц, хлоистых и хвоистых моих подруг, упругих- супругих подруг, которым, кажется, всего было достаточно для счастья, кроме, вроде бы, одного – способности довольствоваться защемлением в себе одной-единственной добычи – верности прин- ципу «с милым рай в шалаше». |
Похожие:
 | Национальная выставка мопсов проводится в соответствии с положением ркф о выставках ранга чк, пк, кчк |  | «Методическое обеспечение оценки экономической эффективности инновационных проектов» |
| Ведомости. Пятница (приложение к газете Ведомости), Дина Юсупова, Пятница, 27. 06. 2008, №022, Стр. 1-2 18 |