Дина бу р г
Скачать 7.91 Mb.
|
Я рассказывал сюжеты, фабулы романов, трагедий, поэм, и меня Ме му а р ы . Гл а в а I I I 127 слушали с разинутыми ртами. Через сутки мне пришлось объяс- ниться: когда я успел так много прочесть, как им казалось. Я мог бы уклониться от прямого объяснения, не сказать ничего о моем возрасте, я выглядел совсем юным. Но я признался, к смущению всех, что отбыл почти девять лет за колючей проволокой. Все что- то слышали о подобных людях, и тут я увидел еще через сутки рас- кол в своем девичьем окружении. Одна часть, примерно половина, решили просто не придавать никакого значения моему прошлому, а остальные стали постоянно проявлять бдительность, отчужден- ность, дистанцированность. Но они дистанцировались на многие месяцы, пока не привыкли, пока не размагнитилось их классовое чутье, воспитанное в среде привилегированной, советской, обра- зовентской, бюрократической. Эта часть воспоминаний – лишь материал для того фона, на кото- ром я должен рассказать, как протекала моя студенческая жизнь во второй половине пятидесятых годов, точнее, к тысяча девятьсот пятьдесят шестому году, когда произошло так много важных собы- тий, прервавших мою обычную концентрированность на истори- ческой грамматике, которую так занятно было изучать, на старо- славянском языке, диалектологии и английском языке, к которому я теперь перешел от немецкого, и прочему и прочему. В один прекрасный вечер в Публичной библиотеке я зачитывался статьей Александра Блока о Катилине, когда в огромном зале вдруг прогремели особенно тяжелые, бесцеремонные шаги: с грохотом кто-то топал по залу, и у меня сразу возникло ощущение, что пришли за мной. Идут меня забирать на глазах у всего зала. Я не смел под- нять лица, я продлевал секунды свободы, ожидая, что это те сапоги, о которых поет Окуджава: «Вы слышите, грохочут сапоги?» – вот так они и грохотали. И вдруг остановились у меня за спиной. Я считал секунды, стояло молчание. Окружающие старались не смотреть в сторону происходящего – это было принято по великой традиции в России. Никто не будет протестовать, никто даже не будет об этом рассказывать за пределами очень узкого семейного круга. А скорее всего и в семье никто не заикнется, не посмеет. 128 Юрий Динабург Но это был не арест. Это меня разыскивали только что прибывшие в город позже меня мои школьные друзья-однодельцы: Юра Чен- чик и Женя Бондарев, Гений Бондарев, как его назвал отец. Они протопали, едва прибыв в город, в Публичную библиотеку и за- стали меня над Катилиной – над проблемой катилинизма и боль- шевизма, совершенно четко проступавшей в рассуждениях Алек- сандра Блока. Наконец они, кажется, решились тронуть меня за плечо, и я с гри- масой такого заостренного презрительного упорства встал и обер- нулся к ним так, что они опешили. А потом мы обнялись. И пошли по городу в сторону того же городка НКВД; напротив простирался парк, который, наверно, и сейчас называется Алым Полем, где на одном углу была Первая образцовая школа им. Энгельса, наша школа. Я там учился во втором классе и потом десятый кончал. А в другом углу стояла знаменитая на Урале скульптура Орленок, пластическое представление песенного образа Гражданской вой- ны: «Орленок, Орленок, взлети выше солнца…» И вот мы снова вместе, и фактически организация наша тотчас же воссоздалась. Шли размышления, не столько друг с другом, сколь- ко над книгами, глотаемыми в эти ближайшие два года – с 54-го по весну 56-го. Размышления о судьбах нашей культуры. Не о том, кто в политике был правее, левее, справедливее, симпатичнее – Бог с ними! И Бог им судья или дьявол – не до них в конце концов! Не до Ленина и Колчака, а вот каково-то нашей культуре? Каково- то в наших представлениях, в нашей памяти Пушкину или Петру Великому? И о поэтах, и об артистах начала ХХ века, судьбы кото- рых вдруг резко переломились, как хворост о колено, – в 14-ом, 17-ом и 21-ом годах, когда народ впал в массовую одержимость и столько поэтов, например, погибло. А у кого из нас в юности не было само- сознания поэта и переживания своей интимной близости к нашим поэтам, у кого в России? Во Франции, Германии, даже в Америке – это частное дело, бизнес среди слабых и явно неспособных делать миллионы денег. А в России – демоны, не черные демоны, не дья- волы, а светские, так сказать, духи, непричастные ни Богу, ни са- Ме му а р ы . Гл а в а I I I 129 тане, – демоны-поэты, общением с которыми живет наша русская молодежь. Итак, весной 56-го мы вдруг встрепенулись, когда прошел ХХ съезд партии со знаменитым докладом Хрущева. И хотя мне не положено было присутствовать на комсомольских собраниях, на которых зачитывали тексты съезда, текст всего доклада я узнал тотчас же по слухам, получил массу информации, гораздо боль- ше информации, чем те, кто выслушал внимательно «от и до», от начала и до конца содержание этого документа. Для меня уже в этом тексте не было ничего особенно внезапного – я давно имел то представление о Сталине и о нашей верхушке, которое вдруг развернул перед глазами страны – сам дорогой Никита Серге- евич. Я не строил иллюзий о Сталине, но и не имел к нему личных претензий. Ибо мой отец погиб, конечно, не по указанию Полит- бюро и Сталина, а как жертва массового мероприятия с участием всего народа; как, скажем, родственного массовому жертвоприно- шению поклонников Сталина на Трубной площади – вроде моск- вичей, участников торжества на Ходынке в 1896-ом. Типичнейшие карикатуры не демократического, но народного волеизъявления. Гуляния на коронации и на похоронах – самые яркие проявления ментальности того активного слоя населения, который обычно зо- вется у нас народом. Это не все население, это не дети, маленькие мальчишки, и не старики и не все хозяйственно активное насе- ление – а это те, из кого активность рвется наружу, хлещет через край, и кто тем самым фиксирует на себе внимание. Это те, кто неизменно ходит голосовать, а раньше, по праздникам, – на демон- страции ходили и развлекались самосозерцанием толпы, вместе с толпой созерцали себя празднующими что-то, неважно что. Все лето прожито было в лихорадке наблюдения того, как партия- правительство (они назывались через дефис) изумляются своему грязному и преступному прошлому, которое теперь они пытались смыть с себя на голову одного Сталина и Берии, еще ранее расстре- лянного. 130 Юрий Динабург Вскоре после окончания каникул вернулись из Москвы молодые преподаватели института, устроили конференцию, на которой, по- видимому, между собой затеяли турнир по поводу воззрений на советскую литературу и историю советской литературы и по по- воду того, как ее теперь преподавать в высшей школе. Следует ли продолжать культ Горького, тоже своего рода культ личности? Или культ Фадеева, только что застрелившегося, с его романом «Мо- лодая гвардия» – продолжать его или надо несколько расширить представления о русской литературе не только советской эпохи, но всего ХХ века, а может быть, даже и конца ХIХ века? Может быть, надо больше внимания уделять Достоевскому, Блоку, еще каким-то поэтам начала века? И прочее, и прочее. Были такие среди наших преподавателей вольнодумцы, которые были подготовлены к при- нятию такого вот расширенного диапазона взглядов на нашу лите- ратуру и культуру, на ее вершину. Только дай палец черту – и он отхватит всю руку, и начнется «руко- вождение», к которому мы не подготовлены. И препирательства перед большой аудиторией привели в замеша- тельство моих однокурсниц и однокурсников, и уже не только наш третий курс, но и старшие даже филологи дергали меня в толпе, спрашивая: что? что? что ты об этом думаешь? Я завихрялся – тем более, что рядом стояла моя невеста, волнуемая заботой о том, как бы со мной ничего не случилось после надвигавшегося на меня выступления. Когда кончились выступления, преподаватели спро- сили вежливо студентов: не хотим ли и мы высказаться? Насту- пило смущение, но все лица обернулись ко мне, и я вдруг сорвался с места, взошел на кафедру и произнес речь, за которую я потом и был вытеснен из стационарного в заочное отделение нашего фи- лологического факультета. Я сорвался совершенно неподготовлен- но, ну, как на лыжах понесся, набирая темп речи, хотя и куда-то под уклон. А в перспективе этого «уклона», как называли тог- да, – в прямое обличение всей нашей истории ХХ века. Я заго- ворил что-то о том, что мало нам синодика, вроде написанного Герценом. Герцен перечислил когда-то жертвы литературные и об- щекультурные в царствование Николая I: Рылеев повешен и так Ме му а р ы . Гл а в а I I I 131 далее… Пушкин застрелен, Лермонтов застрелен, Полежаев, кто- то там еще-еще, Грибоедов погиб. И вот под уклон меня и понесло произносить то, что по тем временам казалось почти явным пре- ступлением при произнесении публичном, на массу людей. Мало с нас еще более густых жертв, еще более тяжелых в 21-ом году, когда у нас не стало не только Блока и Гумилева, но еще и ряда других поэтов: кто покончил с собой, кто умер с голоду, как Хлебников, а кто-то вынужден был бежать за границу. Такие же жертвы мы понесли и в других областях культуры: от музыки и театра и до философии. Но что винить правительство и партию, в основном не они были виновны в происходившем, а то массовое народное движение, которое тогда же привело к созданию нашего государ- ства. Но мало этого: мы пережили 37-й год, о котором достаточно сказал уже Н.С. Хрущев, то есть наше партийное руководство. И мы пережили нечто более тяжелое – программу изучения в выс- шей школе истории нашей литературы, составленную не наукой, а цензурой, которая выстригла из нашей памяти не только имена крупнейших поэтов или свела их места в нашем культурном со- знании к минимуму. Мы очень мало знаем о Достоевском, одном из величайших писателей мировой литературы, очень ограниченно понимаем Блока, очень странно привыкли смотреть на Ахматову, хотя лирика ее юности была изумительной. Женщины наши в поэ- зии проявили себя как нигде и никто в других странах, великих культурах. Может быть, я здесь в этом и заблуждался и, наверно, даже не только в этом – не имел понятия еще о древнеяпонской литературе, в которой женщины играли долгое время едва ли не большую роль, чем мужчины, едва ли не большее место занимали в японской классике. Но оставим это. Я стал говорить и о том, что много мы потеряли в своих контактах с литературным прошлым страны, и я кончил тем резюме, что мы оказались духовно ограблены, и в этом виноват не кто-то по злому умыслу, а виновата сама наша манера относиться к литературе как к служанке политического многословия. Мы создали из абстракт- ных понятий мифические какие-то образы якобы научных абстрак- ций, и из интерпретаций классиков марксизма мы создали некое 132 Юрий Динабург языческое богословие. И все конкретные науки превратились у нас в служанок этого богословия. Жертвы, принесенные системати- зации мировой культуры, обошлись нам необычайно дорого. Мы оказались ворами, обворовавшими себя, и грабителями, себя самих ограбившими и спрятавшими от самих себя все свои сокровища. Последнее поколение уже не знает, где собака зарыта и где зарыты наши сокровища и наша ответственность; в какой почве, в какую глубину запрятаны наши духовные ресурсы. Речь эта привела зал в оцепенение. Потом (как писалось тогда) разразились бурные аплодисменты. Полемики же не последовало, никто не взял слова, самые осторожные, рассудительные и клас- сово чуткие испугались, что их будут привлекать потом давать показания, и постарались представиться в нетях, отсутствующими. Все предпочли молчать – не делать сенсации. Мои однокурсники вдвоем-втроем продолжали вспоминать о происшедшем, они очень много сделали в это время для меня. Они выхлопотали мне место в общежитии, потому что дома у мамы жить мне давно бы- ло невыносимо – там было страшно тесно (с женатым братом, с ребенком его, недавно родившимся). Я скитался по приятелям, студентам и ночевал в общежитии, часто нелегально. Девочки вы- хлопотали мне место. А еще через несколько месяцев я женился, снял комнату поблизости в маленькой избушке как бы на курьих ножках, стоявшей на месте намечавшейся огромной стройки. И никто меня не потащил в КГБ: наверно, не модно было и не хотели в КГБ слушать новые доносы. А мне просто только намекнули на целесообразность ухода на заочное отделение. Я перешел. Мне не нужно было теперь торопиться со сдачей экзаменов, я мог ра- ботать, зарабатывать и строить семью. Я ускользнул на этот раз колобком, укатившимся от бабки, и от дедки, и от лисы, и от всех волков, зверей и медведей. Страх на меня нагоняли окружающие, плакавшие; и каждый день Люся, будущая моя жена, плакала в страхе, что меня должны опять «посадить». И моя мама плакала над извещением о реабилитации отца и над известиями о событиях венгерской революции. В обкоме Гронин, преподаватель политэкономии социализма, пожаловался Ме му а р ы . Гл а в а I I I |
Похожие:
 | Национальная выставка мопсов проводится в соответствии с положением ркф о выставках ранга чк, пк, кчк |  | «Методическое обеспечение оценки экономической эффективности инновационных проектов» |
| Ведомости. Пятница (приложение к газете Ведомости), Дина Юсупова, Пятница, 27. 06. 2008, №022, Стр. 1-2 18 |