Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования
Скачать 8.74 Mb.
|
Литература:
УДК 811.351.4 К вопросу о «бедности» чеченского и других иберийско-кавказских языков союзными средствами связи А.И. Халидов, д.филол.н., профессор, заведующий кафедрой русского языка Чеченского государственного университета, профессор кафедры русского языка и методики его преподавания ЧГПУ Аннотация. В статье оппонируется устоявшееся в лингвистическом кавказоведении представление о «неразвитости» в нахских и других горских иберийско-кавказских языках гипотаксиса, «бедности» этих языков союзными средствами связи частей сложного, особенно сложноподчиненного предложения. Устанавливается, что тезис о том, что в этих языках «сложное предложение находится в стадии формирования», ошибочно: сложное предложение вполне сформировалось, но, во-первых, в чеченском языке, например, гипотаксис реализуется далеко не так, как в индоевропейских и иных языках, в которых отдано предпочтение союзной маркировке связи частей сложного предложения, во-вторых, полипропозитивность не обязательно предполагает ее реализацию в сложном по структуре предложении: в чеченском языке отдельным типам сложноподчиненных предложений русского языка соответствуют простые полипропозитивные с масдарными и иными оборотами, что не было учтено Н.Ф. Яковлевым, создателем «переводного синтаксиса», и его последователями. Ключевые слова: сложное предложение, «переводной синтаксис», гипотаксис и паратаксис, союзная связь, бессоюзная связь, немаркированная связь, полипропозитивность, полипропозитивное простое предложение. REVISITING THE QUESTION OF "POVERTY" OF SYNDESIS MEANS IN THE CHECHEN AND OTHER IBERIAN-CAUCASIAN LANGUAGES A.I. Halidov, Doctor of Philology, professor, the head of the Russian Language Department of ChSU Abstract. The article opposes the idea of "underdevelopment" of hypotaxis in the Nakh and other Ibero-Caucasian languages which takes place in Caucasian linguistic studies and the idea of "poverty" of syndesis means of composite, particularly complex sentence in these languages. It is established in the article that the idea that in these languages "composite sentence is in the formative stage", mistaken: composite sentence is quite formed, but, firstly, in the Chechen language, for example, hypotaxis is far from being the same as in the Indo-European and other languages, in which the preferred way of the union of parts a composite sentence is conjunctional marking, secondly, polipropositivity does not necessarily imply its implementation in a composite sentence: in the Chechen language the specific types of Russian complex sentences match the elementary polipropositive ones with masdar and other expressions, which was not taken into consideration by N.F. Yakovlev, the founder of the "translation syntax", and his followers. Ke ywords: composite sentence; "translation syntax"; hypotaxis and parataxis; syndesis; asyndeton; unmarked link; polipropositivity; polipropositive elementary sentence. Необходимость пристального внимания к «обстоятельственным формам глагола» в связи с маркировкой связи частей сложного предложения в чеченском языке и разграничением в чеченском языке собственно сложных (сложноподчиненных) и простых полипропозитивных предложений нами была осознана уже при подготовке 1-го тома «Грамматики чеченского языка», особенно при рассмотрении словообразования и словообразовательных связей наречий [1, С. 795–796, 800–801, 808–809 и др.]. Общие теоретические вопросы классификации сложных вопросов с учетом специфики чеченского языка рассматривались в [2], связанные с проблемой узловые термины разъяснялись с изложением своего взгляда на их содержание в [3]. Обращение к разным аспектам изучения сложного предложения в чеченском языке показало, что для того, чтобы классифицировать сложные предложения и способы (средства) их связи, необходимо, в первую очередь, выяснить, насколько широко представлены в чеченском языке союзы и насколько строение сложного предложения в чеченском языке вообще связано с использованием союзных средств. Исходная точка, лежащая в основе исследований по синтаксису чеченского и других иберийско-кавказских языков, сводится к тому, что в отличие от картвельских языков, где достаточно широко представлены как паратаксис, так и гипотаксис [4, С. 126], в так называемых «горских» иберийско-кавказских языках сложное предложение … находится в процессе формирования» [5, С. 170]. Поскольку это утверждение распространяют обыч-но не только на дагестанские, но и на нахские языки, при этом имеется в виду «недос-таточное» развитие в этих языках сложного предложения, позволим себе оспорить его. Говоря о «недостаточном развитии» сложного предложения в чеченском, ингушском и других иберийско-кавказских языках, имеют в виду, в первую очередь, ограниченность здесь союзной связи частей сложного предложения, при этом не всегда при этом учитывают, что сложная семантика, передаваемая в других языках сложными синтаксическими построениями, в этих языках может быть оформлена в простых по структуре синтаксических построениях – простых предложениях. Сложное предложение, в том числе и построенное как гипотактическое, в нахских языках (и, разумеется, в дагестанских) сформировалось в том виде и в такой степени, которых достаточно для того, чтобы обеспечивать потребности носителей языка, причем сама сфера гипотаксиса здесь шире, чем ее себе обычно представляют. Вряд ли правомерно при оценке «уровня» развития синтаксической системы языка ориентироваться на какой-то иной язык (в данном случае это обычно русский) и считать, что он является эталоном, до которого должен развиваться «менее развитый» язык. При таком подходе следовало бы считать, что китайский литературный язык, корни которого глубже уходят в историю, чем у всех современных европейских языков, «находится в процессе формирования морфологии» – т. е. той грамматической системы по образцу европейской, без которой китайский язык обходился тысячи лет и обходится сейчас. Всякий раз, сталкиваясь с подробными фактами и случаями, мы приходим к тому, что «описание одного языка в терминах другого нежелательно, прежде всего, потому, что ни один конкретно существующий язык не гомогенен в своей структуре, и, следовательно, сегментация подсистем, а также членение материала внутри этих подсистем проходят в различных языках по разным линиям» [6, с. 191]. Понимаем, что «положение еще более осложняется, если исследователь хочет анализировать систему языковых форм в их отнесенности к плану содержания», поскольку «широко известны случаи, когда значения, передаваемые в пределах одного уровня в каком-либо языке, находят свое выражение в другом языке средствами совершенно иного уровня» [там же]. И, тем не менее, большинство из нас, теоретически ничего не имея против процитированного, в своей исследовательской практике базой сравнения избирают какой-то один язык или их группу («развитые языки»), несоответствие с которыми («недоразвитие» до которых) считается признаком недостаточного уровня развития сравниваемых с ними языков. Если значение русского сложноподчиненного предложения Я хочу, чтобы ты там был в чеченском языке передается простым предложением Суна хьо цигахь хила лаьа, это означает, что в чеченском языке развились свои достаточно системные и вполне удобные для носителей этого языка формы, с помощью которых можно выразить сложную мысль, не осложняя при этом саму формальную структуру предложения. Там, где это становится затруднительным или невозможным, появляются и сложные формы предложений, что, в частности, мы наблюдаем в чеченском и ингушском языках. Вместе с тем, это вовсе не такой тип построения предложений, который мы наблюдаем, скажем, в семитских языках, где «речь не имеет прочной связи членов предложения и пользуется преимущественно непосредственной кладкой речевых единиц друг за другом», причем эти речевые единицы таковы, что обычно «каждая часть предложения может вырастать в особое законченное предложение и таким образом совокупность принимает форму сложного предложения» [там же]. В нахских языках используются оба вида связи частей сложных предложений – союзный и бессоюзный – и есть основания для выделения соответствующих структурно-семантических типов – ССП и СПП (с БСП вопрос особый – и в связи с эклектичностью традиционной классификации, рассматривающей ССП, СПП и БСП как типы сложных предложений в одном ряду, и в связи с тем, что, когда речь идет о формальной связи между частями сложного предложения, нужно иметь в виду, что союзы – не единственное средство формальной связи). В вайнахских (чеченском и ингушском) языках, например, части сложных предложений связываются, кроме собственно союзов, «придаточными формами сказуемых», а это и не союзный, и не бессоюзный гипотаксис, поэтому очевидно, что в основе классификации сложных предложений в нахских языках не может быть положено их деление на бессоюзные и союзные. Кроме того, достаточно сложно дифференцировать сложные предложения и простые предложения с полупредикативными оборотами, различать сами сложные предложения. Связано это, в частности, с многозначностью и полифункциональностью многих лексических единиц, которые используются как союзы и союзные слова. Самые древние по функции и по происхождению, как их определяет Ф.Г. Оздоева, союзы вайнахских языков – и, а, е, хIаьта (в чеченском a, я, хIета), у которых «этимологическая природа затемнена, морфологически они неделимы, их лексико-семантическая структура определяется их грамматическим значением» [7, С. 226], вполне соответствуют тому, что было высказано В.В. Виноградовым относительно «морфологически простых» союзов в русском: их «простота» пропорциональна семантической сложности и многообразию их синтаксических функций. Так, союз а в чеченском и ингушском языках может быть использован как: 1) средство соединения частей сложносочиненного предложения – соединительный союз с перечислительной интонацией: Шийла муох а хьуоькху, догIā а дōгIу, мōжа гIаш тата дōцуш уохьа а уōьгу (чеч); Шийла мух а хьиēкх, догIā а диелх, IāжагIа гIанаш тата доацаш Iо а иэг (инг.) «Холодный ветер дует, и дождь идет, и желтые листья бесшумно на землю падают»; этот же союз используется в значении следования, последовательности действий: Стигал а къойкъира, ткъиес а туьйхира, догIā а диеара (чеч.); Ди а къайкъар, тоа а сиēгар,догIā а доладелар (инг.) «И гром загремел, и молния засверкала, и дождь пошел»; в принципе, здесь та же перечислительная интонация, но осложненная обозначенным значением последовательности, вряд ли связанным с семантикой самого союза: сама реальная последовательность событий такова, что в другом порядке предикативные основы расположены быть не могут; 2) средство соединения однородных членов предложения, главных и второстепенных, обособленных и необособленных: ЦIиēн а, мōжа а буос ца къâсталуо цуьнга «Красный и желтый цвета не могут различаться им // Красный и желтый цвета не может различать он»; Кхы ца кхоуш дзIāр хьā а дийлла, кхий чу дIачу а хьашā сатинна дIавахар воккха саг «Более не медля (не успевая) засов отодвинув (и), в сарай заглянув (и) спокойно зашел (в дом) старик» (инг.); 3) вспомогательное средство соединения главной и придаточной частей сложноподчиненного предложения, употребляемое при обстоятельственной форме сказуемого в уступительной придаточной части: Кху шарахь йокъа лаьттиниехь а, тхан совхуозан ялташ дика кхиъна (чеч.); Укх шера, йокъа лаьттāялиē а, тха совхуоза ялаташ дика хиннад (инг.) «В этом году, хотя (несмотря на то, что) стояла засуха, в нашем совхозе хлеба хорошо выросли // получились // уродились». Кроме того, союз а широко используется в качестве эмоционально-усилительной частицы [8, С. 241–244] – с разными оттенками и в разных позициях в сочетании практически с любыми членами предложения. Все это делает проблематичным четкое разграничение функционально-семантических «вариантов» а в конкретных текстах и предложениях. Такие же проблемы возникают и в связи с некоторыми другими союзами чеченского и ингушского языков, с чем не в последнюю очередь связана неопределенность в описании и классификации синтаксических конструкций, использующих эти элементы в качестве союзов. Кавказские языки («горские» во всяком случае) изоморфны в том плане, что в них формирование сложного предложения в сторону расширения возможностей союзного способа соединения его частей «лингвотехнически» не является особо необходимым: в своем современном состоянии эти языки, в которых модальные и «обстоятельственные» формы глаголов в большинстве случае вполне достаточны для выражения синтаксических связей и отношений, обозначаемых во многих языках союзами, не стремятся к освоению союзного способа маркировки связи частей сложного предложения. Тем не менее, идет медленный процесс освоения этими языками союзного типа подчинения, достигший разных результатов даже в близкородственных и одноструктурных нахских языках. Видимо, это процесс будет развиваться активнее в бацбийском языке, в котором он стимулируется неослабевающим (а в сложившихся условиях, видимо, усиливающимся) влиянием грузинского языка, из которого бацбийский язык все еще берет не сами союзы, а принцип оформления связей между частями сложного предложения. Нет явных признаков того, что в чеченском и ингушском языках освоение союзного способа связи будет форси-роваться в ближайшее время; признаком того, что эти языки движутся к расширению союзного гипотаксиса, является все более активное использование в них союзных слов. Говоря словами Н.Ф. Яковлева, «наиболее древним способом подчинения... является интонационный» [9, С. 176]. Здесь существенна поправка Ю.Д. Дешериева, что «интонационный способ является наиболее древним способом не только «подчинения», но и «сочинения» [10, С. 507]. Следующими по «древности» являются «придаточные формы сказуемого», относительные местоимения и союзы. В современных нахских языках «придаточные формы сказуемого» являются, безусловно, основным средством соединения частей сложноподчиненных предложений, но наряду с этим отмечается способ связи с помощью относительных местоимений и союзов, который «развился после распада нахского языка-основы в эпоху самостоятельного развития ингушского, чеченского и бацбийского языков». Бацбийский язык выделился как самостоятельный, судя по всему, значительно раньше, чем чеченский и ингушский языки стали осознаваться как два разных языка, поэтому естественно, что в движении к освоению союзного способа связи он прошел иной путь, чем два остальных нахских языка. Но дело не только в том, что в бацбийском языке «бытуют» сочинительные союзы, которых нет в чеченском и ингушском языках: маграм – «но», «однако», тумца – «хотя (бы)», «все же» и др. [там же]; в том же чеченском есть амма «но, однако», делâхь а «однако, все же», поэтому подобными примерами специфику бацбийского языка в использовании союзного способа частей сложного предложения вряд ли можно иллюстрировать. Бацбийский язык обнаруживает некоторую идиоэтничность в том, что здесь процесс развития союзного гипотаксиса продвинулся чуть дальше, чем в чеченском и ингушском языках. «Относительные союзы» ме «что» и менух «который», используемые соответственно в предложениях с изъяснительными и определительными придаточными, образованы на базе общих для нахских языков местоимений (чеч. мила, инг. мала; чеч. муьлха, инг. малагIа; бацб. ме // мен, менух), но в вайнахских языках эти местоимения не перешли в разряд союзов, как это (если это так) произошло, по мнению Ю.Д. Дешериева, в бацбийском, и могут быть использованы в роли союзов, не переставая быть местоимениями и выполняя функцию союзных слов: ср. чеч. Суна ца хаьа, мила ву тахана бежан руогIиехь «Я не знаю, кто есть сегодня в очереди пасти скот». Значительно большую, чем в чеченском и ингушском, активность «союзных местоимений», некоторые из которых, вероятно, вообще перешли из разряда conjunctive word (союзное слово) в разряд conjunctive (союз), показывает, например, то, что в бацбийском ме используется не только в изъяснительных, но и в придаточных цели (Студент самкIитхвелуш вуйтIо ме осе машебаддол) «Студент идет в библиотеку, чтобы там работать». Показательно в этом отношении и использование менух в придаточных определительных (мила, малагIа соответственно в чеченском и ингушском, но только в изъяснительных придаточных): ēвас пIеранг аби сōн укх маслелоре, менух ас окхуин ēцир «Эва сшила мне рубашку из того материала, который я купил» (примеры взяты у Ю.Д. Дешериева). Здесь можно привести также мохье «как», «каким образом» (ср. чеч. муха, инг. мишта), используемый в придаточных сравнения и уподобления (О вāхе, мохье окхуин леуиштI «Он живет так, как ему хочется»). Такие и некоторые другие примеры позволили Ю.Д. Дешериеву заключить, что «способ выражения связи между простыми предложениями при помощи относительных местоимений и союзов получил особенно широкое распространение в бацбийском языке (под влиянием грузинского)» [11, С. 209], и подытожить: «В бацбийском языке под влиянием грузинского развились так называемые придаточные предложения определительные, дополнительные, образа действия, причины, цели, уступительные. В ингушском и чеченском литературных (и разговорных) языках в основном представлены придаточные предложения места, времени и условные. В них отсутствуют относительные союзы. Все это свидетельствует о структурно-типологических расхождениях в конструкциях сложного предложения в бацбийском, одной стороны, и чеченском и ингушском – с другой» [там же]. С тем, что между бацбийским и вайнахскими языками существуют структурно-типологические расхождения, нельзя не согласиться, однако существо этих расхождений и причины, их обусловившие, видятся нам не совсем так, как Ю.Д. Дешериеву. Во-первых, необходимо определиться с тем, что мы имеем в виду под влиянием грузинского языка, когда говорим о развитии в нем таких придаточных, которые или вовсе не отмечены в вайнахских языках, или ограниченны в своем употреблении. Если речь идет о заимствовании бацбийским языком тех или иных подчинительных союзов из грузинского языка, как может быть понято процитированное выше умозаключение Ю.Д. Дешериева, ни один из используемых им примеров не говорит в пользу этого. 0 влиянии со стороны грузинского языка здесь уместно говорить в том плане, что грузинский язык оказал определенное стимулирующее воздействие на бацбийский, повлияв на «широкое распространение» в нем союзного способа связи между простыми предложениями в структуре сложных. При этом сами средства связи, используемые для этого в бацбийском языке, – общенахские: это относительные местоимения, используемые в чеченском и ингушском языках, как мы видели, только в качестве союзных слов и обычно только в изъяснительных («дополнительных») придаточных предложениях. Во-вторых, трудно согласиться с тем, что в чеченском и ингушском языках вообще «отсутствуют относительные союзы», хотя бы потому, что относительных союзов как таковых нет вообще. Есть относительные (а если быть точнее, относительно-вопросительные) местоимения (мила, миел, муьлха, хIун, хьēнан и нек. др.), которые могут быть использованы как союзные слова (как в чеченском и ингушском языках) или даже перейти в разряд союзов (как в бацбийском). По содержанию работы Ю.Д. Дешериева не видно, что им проводится граница между союзами и союзными словами, поэтому его можно понять только в том смысле, что в чеченском и ингушском языках вопросительно-относительные местоимения не используются в союзной функции. Возможно, не со всеми интерпретациями и выводами Ф.Г. Оздоевой, исследовавшей сложноподчиненные предложения в ингушском, можно согласиться, но нельзя игнорировать тот факт, что «в истории развития вайнахских языков происходят сложные процессы взаимодействия между вопросительными наречиями и местоимениями, из которых за последнее время формируются средства связи, образующие сложноподчиненные предложения. В результате грамматикализации эти местоимения и наречия становятся союзами, образуя омонимы типа мала «кто», фу «что», мича «где», «куда», маца «когда» и т.д. [12, С. 8].Так вот, эти и другие «местоимения и наречия», перечисленные Ф.Г. Оздоевой не в полном объеме, – это относительные местоимения, в том числе и с наречным значением, широко используемые в ингушском и чеченском языках для образования сложноподчиненных предложений с придаточными, определяемыми по значениям самих местоимений как придаточные места, времени и т.д., хотя на самом деле во всех случаях это изъяснительные придаточные: Суна ца хаьа, мила ву тхуōьга виеънарг «Я не знаю (Мне не знается), кто есть к нам пришедший»; Суна хаа-м хиира, сийсара хьо мичхьā хилла «Я (все-таки) узнал (мне узналось), прошлой ночью ты где был»; Малкâнна чIōгIа лиъна хиллиēра, шиен гиергарнаш махках баьхначул тIаьхьа мичхьā Iийна хаа «Малкан очень хотелось (оказывается), ее родственники после выселения из родных мест где жила узнать» и т.д. В-третьих, если Ю.Д. Дешериев, ограничивая сложноподчиненные предложения в чеченском и ингушском языках предложениями с придаточными места, времени и условия, а для бацбийского языка выделяя придаточные определительные, дополнительные, цели, причины, образа действия, уступки, имеет в виду союзные сложноподчиненные предложения, это не верно по крайней мере в части вайнахских языков: здесь нет союзных сложноподчиненных предложений с придаточными места, времени, а условные образуются или с помощью «придаточных форм сказуемого» (Ас хьуна дуккхā а керланаш дуьйцур ду, хьо тховса тIаьхьуō со волчу вāгIахь «Я тебе много новостей расскажу, ты сегодня ночью попозже ко мне придешь (если)», или одновременным использованием и «придаточной формы сказуемого», и союза нагахь/нагахь санна «если; в случае, если»: Ас хьуна дуккхā а керланаш дуьйцур ду, нагахь (нагахь санна) хьо тховса тIаьхьуō со волчу вāгIахь «Я тебе много новостей расскажу, если (в случае, если) ты сегодня ночью попозже ко мне придешь». Если же речь идет о другом – о том, что при определении характерных для вайнахских языков и для бацбийского типов придаточных имеются все возможные средства связи, с подобным утверждением тем более нельзя согласиться, поскольку, как мы в этом убедимся ниже, в этом плане особых структурно-типологических расхождений между бацбийским, с одной стороны, и чеченским и ингушским языками, с другой, на самом деле нет. Мало того, что все перечисленные Ю.Д. Дешериевым для всех трех языков типы придаточных являются во всем своем объеме общими для них, так еще в чеченском и ингушском языках представлены те же типы придаточных с союзными словами и даже с союзами, что и в бацбийском языке (См. у Ф.Г. Оздоевой соответствующий материал по ингушскому языку, имеющий прямое отношение и к чеченскому языку: [12, С. 9–20]). Например, в этих языках широко представлены сложноподчиненные предложения с придаточными определительными, в которых используются союзы аьлла (инг. аьнна), бōхуш (инг. йāхаш), придаточные изъяснительные (не дополнительные, как их обычно называют) с союзами и союзными словами аьлла (инг. аьнна), маца (маца), муьлха (молагIа), мича (мича), мичâхь (мичā), хIун (фу), муха (мишта); в качестве союзных слов в таких предложениях могут быть использованы и другие местоимения во всей парадигме своего падежного словоизменения (хьēнан, хьâнна, хьаьнца, хьаьнгахь и т.д.). Союзная cвязь в чеченском и ингушском языках слабо представлена в сфере сложноподчиненных предложений с определительными и обстоятельственными придаточными (места, времени, условия, уступки), но это характерно и для бацбийского языка, в котором подобные придаточные с союзами представлены шире, чем в вайнахских языках, но при этом несопоставимы с союзными обстоятельственными и определительными придаточными в языках картвельских и тем более индоевропейских. В описаниях синтаксического строя нахских языков нельзя не заметить явной недооценки возможности союзного скрепления частей сложноподчиненных предложений, которую нахские языки активно используют, – приспособления различных форм словоизменения местоимений в роли союзных слов. Так, например, изъяснительные придаточные присоединяются к главной части не только отместоименным союзным словом мила (Суна ца хаьа, тхуьōга виънарг мила ву «Я не знаю (мне не знается) к нам пришедший (приехавший) кто есть»), или его множественной формой муьлш: использование этого местоимения в союзной функции этим не ограничивается – в качестве союзных слов употребляются все его супплетивные падежные формы: хьēнан (род.п.), хьâнна (дат. п.), хьан (эрг. п.), хьаьнца (твор. п.), хьāнах (вещ. п.), хьаьнга,хьаьнгахь, хьаьнгахьā, хьаьнгара, хьаьнгахула, хьаьнгахьāхула (формы местн. п.), хьāнал (сравн. п.). Таким же образом расширяются возможности использования в роли союзного слова и отместоименного хIун (стиēнан, стиенна, стиēн, стиенца и т.д.). Благодаря этому изъяснительное придаточное («дополнительное»), играющее важную роль в «эргативном» языке как средство выражения объекта переходного глагола-сказуемого главной части (ср. Суна хаьа иза «Я знаю это» и Суна хаьа, хьо мила ву «Я знаю, кто ты есть»), оказывается наиболее «развитым» и вполне сформировавшимся типом союзно присоединяемого придаточного предложения во всех трех нахских языках. Именно этот тип почему-то не вошел в перечень И.А. Оздоева: «По нашему мнению, в вайнахских языках существуют следующие виды придаточных предложений ни под названием «изъявительные», ни под названием «дополнительные»: обстоятельственные придаточные места, времени, образа действия, причины, цели, следствия, условные, уступительные, сравнительные» [13, С. 24]. Классифицировать сложные предложения в нахских языках значительно сложнее, чем, скажем, в языках индоевропейских. Это связано не только с малоизученностью этой части нахского синтаксиса и не только с непреодоленностью традиций «переводного синтаксиса», но и с тем, что здесь используются практически все возможные способы связи частей сложного предложения и синтаксической «унификации» – сведения этих способов к одному – двум известным в индоевропейских языках – не произошло. В нахских языках неуместно, например, деление сложных предложений на союзные и бессоюзные, так как, кроме союзов и союзных слов, средством морфологической маркировки синтаксических связей частей сложного предложения в этих языках являются и формы глагольных сказуемых, поэтому соответствующие предложения нельзя ввести в сферу ни союзных, ни бессоюзных сложных предложений. Именно поэтому целесообразнее делить, как это сделано А.И. Халидовым [14, С. 399], сложные предложения нахских языков на СП а) с маркированной связью частей и б) с немаркированной связью частей. При этом не выделяя в самостоятельный структурно-семантический тип бессоюзное сложное предложение, рассмотрение которого в одном ряду со сложноподчиненным и сложносочиненным не бесспорно и в индоевропейских языках, а в нахских совершенно неоправданно, так как здесь «бессоюзие» – не обязательно отсутствие маркировки связи, предложение может быть без союза, но с маркирующей связь между главной и придаточной частями формой глагольного сказуемого. Маркированной или немаркированной может быть и сочинительная, и подчинительная связь, поэтому в нашей классификации и выделяются а) маркированные ССП, б) немаркированные ССП, в) маркированные СПП, г) немаркированные СПП. |
Похожие:
 | Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования | | В федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования |
| В федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования |  | Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования |
| В федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования | | Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования |
| Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования | | Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования |
| Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования | | Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования |