Взялся за гуж…
Время от времени меня посещала мысль: куда же делась икона из алтаря? В Челябинской областной картинной галерее со мной тогдашний её директор Акоев не пожелал на эту тему говорить, сославшись на секретность подобных сведений. Не помогло и удостоверение члена Союза журналистов СССР. А после распития у него в кабинете «белой головки» выяснилось, что он вообще никакого отношения к живописи не имеет и не представляет, что имеется в музейных фондах. Зачем его руководство директором назначило? Из каких-то своих личных соображений. Наверное, начальству областного управления именно такой «свой» человек необходим был. Ведь он, будучи, кажется, человеком с улицы в прямом смысле этого слова, картину от скульптуры отличить не мог, как и типичные партийные пешки, ничего не умеющие, но за всё берущиеся, идёт туда, куда их партия пошлёт.
Остался Областной краеведческий музей, возле которого в шестьдесят втором жгли сактированные экспонаты. В него мне, честно признаться, не хотелось идти. Тормозило какое-то внутреннее сопротивление. Переборов себя, я всё-таки заявился в музей узнать об иконе из Русской Сечи. Исполнявшая обязанности директора, очень серьёзная, а вернее всего – не желавшая беседовать сотрудница сходу разочаровала меня: за последние годы ничего подобного в фонды не поступало. Я уточнил дату: шестьдесят второй год. Икона из села Русская Сеча.
– На этот вопрос вам может ответить лишь главный хранитель Панова. Но она в очередном отпуске. Большего сообщить ничего не могу. А зачем это вам знать? – насторожилась она.
– Для газеты. Заметку хочу написать. В «Челябинский рабочий».
– Приходите через две недели. Позвоните предварительно вот по этому телефону. Мне лично.
Она написала несколько цифр, свою фамилию, имя, отчество и должность, оторвала листочек из блока настольного письменного прибора и подала его мне. Дата будущей встречи выпала на тринадцатое число.
Я поблагодарил, взял листок и пообещал в назначенное время позвонить, не веря ни в какие приметы, юмористически относясь к ним с детства, – предрассудки: кошки, перебегающие дорогу, «несчастливые» числа и тому подобный вздор.
Обзаведясь редакционным командировочным удостоверением, ещё раз посетил село – меня словно что-то туда притягивало. К тому же я припомнил, что уже где-то раньше читал об этом селе и об иконе, чуть ли не чудотворной. Кажется, в газете. Тогда, в шестьдесят втором, не обратил на это сообщение должного внимания – время ещё не пришло, не готов был к встрече с рукотворным чудом – не верил в чудеса.
…Сейчас, по прошествии стольких лет, мои жизненные интересы и творческие планы значительно изменились. Хотя меня «цепляют» разные темы, после массированного КПСС-нокаута, полученного в семидесятом году, возможности печататься в местной прессе значительно сузились неизвестно кем – многие материалы мне возвращались под разными чепуховыми предлогами или без всяких объяснений – это ничем другим объяснить невозможно, как реакцией на мои критические статьи, направленные против партийных руководителей, в частности – треста «Южуралспецстрой» и нарушений ими, причём систематических нарушений, правил охраны труда, приведших к гибели слесаря-трубоукладчицы Евдокии Владимировой.
Вскоре после публикации статьи в газете, как и следовало ожидать, меня уволили из редакции – не могли не уволить, занеся навсегда в чёрный список. Это «отлучение» активизировало мои поиски уникума. Чтобы оценить степень моей «вины» перед компартией, обществом, предлагаю перепечатку критической статьи о гибели Евдокии Владимировой, которая не по своей воле, а чиновничьей оставила на произвол судьбы двух малолетних детей (она не была замужем).
Далее я перепечатываю свою статью, опубликованную в газете, в редакции которой я с рвением трудился.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
СТРОИТЕЛЬ УРАЛА
Орган парткома, объединённого пострайкома и управления треста «Южуралспецстрой»
Год издания – 1970, 30 сентября (среда), VI, № 40 (313). Цена 2 коп.
Почему погибла Евдокия Владимирова?
Сейчас кое-кто из причастных к этому случаю и свидетели говорят:
– Несчастья могло не быть. Просто трагическое стечение обстоятельств. Произойди обвал секундой раньше или позже, о нём все давно забыли бы…
Но обвал грунта в траншее произошёл именно в ту секунду, когда там находилось несколько рабочих. Двое успели отскочить в безопасное место, а Евдокия Владимирова, слесарь-трубоукладчик из бригады И. Вильбергера, не успела, по-видимому, сапоги засосало в раскисшую глину. Женщина едва сумела выдернуть из топи одну ногу, и в этот момент глыба грунта (как впоследствии определили, около семи десятых кубометра) сползла вниз и придавила рабочую к металлической трубе большого диаметра. Откопали и вытащили пострадавшую из котлована быстро, смочили лицо холодной водой, стараясь привести в чувство, делали искусственное дыхание, но… бессильны оказались и врачи скорой помощи – Евдокия Владимирова была мертва.
– Я стоял наверху, на краю траншеи, и увидел, – рассказывает слесарь-трубоукладчик из той же бригады Иван Павлович Зайцев, – как стенка начинает шевелиться и оседать. Я крикнул об опасности. Но Владимирова почему-то замешкалась.
– В штольне мы были вдвоём, когда я услышал Дусин крик: «Игнат!». Я быстро выбрался в траншею и увидел, что Владимирова по грудь засыпана землёй. Стал её тормошить: «Дуся, Дуся, скажи хоть слово!» Но она так больше ничего и не сказала.
Это – показания бригадира.
Итак, картина гибели сорокашестилетней женщины, матери двоих детей, ясна. Но так ли уж случайно это трагическое происшествие?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо выяснить обстоятельства, предшествовавшие роковому моменту, 12 сентября в 10 часов 50 минут, когда так нелепо оборвалась жизнь человека.
Накануне, 11 сентября, старший инженер отдела труда и техники безопасности треста Л. Вагин получил задание от начальника отдела Д. Аношина проверить выполнение предписания технического инспектора и, сообразуясь с обстановкой, принять в случае необходимости соответствующие меры. Так утверждает Л. Вагин.
В том, как отнеслись к предписанию и предложениям Л. Вагина работники управления «Водоканалстрой-2», можно увидеть, как в капле воды, отношение к безопасности труда руководителей этой организации.
Взяв предписание у старшего инженера по технике безопасности управления И. Шекова, тов. Вагин предложил ему вместе пойти на объект и на месте определить, можно ли производить работы в конкретных условиях. Иван Архипович Шеков так объяснил свой отказ: «Некогда было. Надо к оперативке готовиться».
Вдобавок И. Шеков заверил Л. Вагина, что предписание выполнено. Начальник участка № 5 Д. Вибе отделался той же причиной. Мастер участка Г. Стаминский вроде бы выслушал замечания инженера об ограждении котлованов и их засыпке. Спросив у мастера, с какой целью роют котлован, тов. Вагин получил ответ: «Не совпадают оси кожуха и штольни, надо посмотреть».
Инженер не остановил экскаватор, потому что наклон откосов котлована, по его мнению, соответствует норме.
Во второй половине этого же дня траншея вдоль трубы была углублена до полутора метров, причём северная сторона стала почти вертикальной – явное нарушение правил производства земляных работ. Видел ли это мастер тов. Стаминский? Должен был видеть, потому что утверждает: присутствовал на объекте до конца смены. По-видимому, он не придал этому грубейшему нарушению значения.
Не обратили внимания на явную опасность и рабочие бригады трубоукладчиков И. Вильбергера. В их числе и Е. Владимирова, которая, судя по документам, прошла соответствующий инструктаж два с половиной месяца назад, перед тем как поступить в бригаду. Совершенно очевидно, что у рабочих (и у бригадира в том числе) оказалось притупленным разумное чувство самосохранения.
Утром следующего дня начальник участка тов. Вибе дал задание мастеру тов. Стаминскому: «Основная твоя работа на сегодня – в бригаде Вильбергера».
Но мастер, не выполнив распоряжения начальника, появился на этом объекте, когда его вмешательство было уже бесполезным.
А как оценить поступок самого начальника участка? В 10 часов утра он приехал на объект, спустился в котлован, не заметил там ничего опасного, хотя даже мастер Стаминский, которому от роду лет меньше, чем стажу работы Д. Вибе, говорит: «Этот объект был очень опасен в том отношении, что траншея проходит под действующими железнодорожными путями. Создаёт опасность и близость грунтовых вод».
Начальник же участка ничего этого во внимание не принял, только посчитав, что Владимировой в котловане делать нечего, вывел её оттуда. Но вскоре для неё нашлась работа именно в котловане (она по распоряжению бригадира собирала мусор и деревянные чурбачки), и она вновь спустилась туда. Неважно, что никто из рабочих не видел, когда она это сделала. Этот поступок не являлся виной пострадавшей, она выполняла свою работу.
Кто же всё-таки виновен в гибели человека?
Мастер тов. Стаминский считает причиной несчастного случая «отсутствие надлежащей осмотрительности со стороны пострадавшей и со стороны вновь поступивших рабочих».
Слов нет, вина рабочих очевидна. Они не должны были спускаться в котлован, не приняв мер безопасности. Но только ли их в том вина?
Тов. Стаминского спросили: «Почему произошло обрушение грунта?»
От ответил: «От движения тяжёлых железнодорожных составов». – «А что нужно было сделать для предотвращения обрушения?» – «Необходимо было раскрепить котлован».
Но этого мастер не сделал. И даже не попытался. Столь же легкомысленно отнёсся к реальной угрозе обвала и начальник участка.
Кого же он считает виновным?
На вопрос, почему не были выполнены правила организации работ в отношении крепления котлована, начальник участка ответил, что он считает: траншею крепить не было необходимости. Грунты надёжные. Но несколькими минутами позже заявил, что грунтовые воды при хождении людей подмывали постепенно песчаный откос, и поэтому произошёл обвал.
– Что явилось, на ваш взгляд, причиной несчастного случая? – спросил я тов. Вибе.
– Отсутствие технического надзора.
Чьего надзора? Разве сам начальник участка не должен в первую очередь постоянно осуществлять этот надзор?
Из разговора с Давидом Корнеевичем можно сделать вывод: был бы на месте происшествия мастер, трагедии не случилось бы. Но едва ли это так. Уж если начальник участка, специалист почти с тридцатилетним опытом, побывавший за час до происшествия в котловане на том самом месте, ничего не предпринял, даже наоборот: посчитал, что всё в порядке, то смог ли отважиться и приостановить работу, чтобы закрепить стенки котлована, молоденький мастер? Сомнительно. Как и было.
Дело в том, что в управлении «Водоканаластрой-2», не только в бригаде тов. Вильбергера, но и в других, с пренебрежением относятся к технике безопасности. Это вошло в привычку к такому нетерпимому положению руководителей управления?
Ответом на этот вопрос будут несколько примеров, которые можно было бы и продолжить.
Вот о чём сообщили редакции из отдела техники безопасности треста.
«Лица, виновные в нарушении правил техники безопасности, крановщик Химочка и машинист-трубоукладчик Халиулин, не наказаны, а материалы о принятых мерах руководством управления «Водоканалстрой-2» не высланы в отдел техники безопасности». А срок был указан точно: сообщить в письменном виде до 20 августа.
Несмотря на отмеченные актами-предписаниями нарушения в области энергоснабжения (от 8 июня 1970 г.) и критическую статью «Нарушениям – заслон» (от 10 июля 1970 г.), нарушения не исправлены и семь пунктов предписания не выполнены. Однако редакция газеты «Строитель Урала» получила успокоительный ответ за подписью главного инженера управления Ю.А. Плотникова, в котором автор заверил редакцию (документ датирован 24 августа, то есть через полтора месяца после выступления газеты, хотя согласно указу Президиума Верховного Совета «О порядке рассмотрения предложений, заявлений и жалоб граждан» от 12 апреля 1968 г. администрация обязана ответить на подобное выступление в не более чем месячный срок. – авт.): выполнены почти все намеченные мероприятия, направленные на улучшение организации охраны труда и техники безопасности.
«С приказом трестов «Южуралспецстрой», «Главюжуралстрой», Министерства по технике безопасности знакомят инженеров, техников, бригадиров, – продолжает Ю. Плотников. – С машинистами экскаваторов и их помощниками проведён инструктаж по соблюдению правил откосов при рытье траншей под инженерные коммуникации. Инженер по технике безопасности даёт предписание мастерам, прорабам, механикам в случае нарушения на производстве правил охраны труда».
Но всё это – пустые слова, написанные для того, чтобы ввести в заблуждение читателей и редакцию газеты.
Фактически всё осталось по-прежнему. Даже после трагического происшествия. Вот доказательство: в акте от 17 сентября 1970 г. обнаружены дополнительные нарушения правил технической эксплуатации и правил техники безопасности при эксплуатации электроустановок, а именно: «В трансформаторном пункте центрального заготовительного участка отсутствуют защитные средства. Электропитание материального склада выполнено проводом недостаточного сечения. Электропроводка освещения территории ремонтной базы прожекторами пришла в негодность».
И никому из руководителей «Водоканалстрой-2» нет дела. А лица, виновные в невыполнении данных предписаний, не наказаны. На этом участке работы сложилось положение расхлябанности и пренебрежение элементарными нормами безопасности труда, аналогичное тому, которое привело Е. Владимирову к трагическому финалу.
Распоряжение треста № 81 от 14 июля 1970 г., хотя в ответе редакции и сказано обратное, не выполнено. Я это сам установил.
К предписаниям работников техники безопасности руководство управления относится несерьёзно. Ведь несмотря на запрещение работать с нарушениями правил охраны труда на объекте (где погибла четырьмя днями позже Е. Владимирова), которое сделал технический инспектор 8 сентября, никто, в том числе гл. инженер тов. Плотников и ст. инженер по технике безопасности тов. Шеков, даже не пытались принять какие-либо меры предосторожности и таким образом предотвратить несчастный случай. Факт вопиющий. И он полностью характеризует отношение руководства управления к заповеди номер один – охране здоровья рабочего.
Как утверждают работники охраны труда, тов. Плотников не считается с ними, их требованиями и просьбами и категорически отказывает в предоставлении транспорта для обследования объектов. Из десяти управлений треста такое отношение к работникам охраны труда существует только в «Водоканалстрой-2». Поэтому едва ли можно назвать случайно травму со смертельным исходом, которая произошла 12 сентября на участке № 5.
Безусловно, какое-то наказание понесут виновные в гибели человека. Но дело в конце концов не в этом. Главное – в искоренении неправильного, преступного отношения к охране труда и технике безопасности в управлении в целом со стороны как рабочих, так и руководителей, до главного инженера управления тов. Плотникова и начальника управления тов. Пестуна. Иначе не может быть никакой гарантии, что случай, подобный описанному, не повторится вновь.
Ю. Рязанов
Роковая статья.
Роковая для меня статья. Она исковеркала всю мою дальнейшую жизнь и определила, чем мне в ней заниматься. Придётся повторить народную мудрость: нет худа без добра.
Я заранее знал, что партмафия мне этой публикации не простит, и не стал обращаться за помощью в «соответствующие инстанции». Понадеялся на прокурора, которому отправил номер газеты с этой статьёй и припиской, что на каждое обвинение располагаю документальными доказательствами.
Вечером следующего дня после публикации материала редактор газеты Ю. Смирнов сообщил мне, что партком предложил ему уволить меня. Я стал сопротивляться, доказывая свою правоту. Поддержали меня и рабочие. Но… После увольнения из редакции газеты «Строитель Урала» в первую же субботу я снова поехал в бывшую Сеченскую слободу. Теперь уже только с удостоверением члена Союза журналистов СССР. Однако – безработным. Пока. Так мне думалось. Какая наивность! Партмафия обид, подобных моей статье, не прощает. Не простили её и мне, расценив как враждебные нападки на всю многомиллионную и сплочённую в отпоре КПСС.
…Сразу с автобуса подался к тому Степану, о котором упомянул механизатор.
Снаружи дом показался нарядным, добротным. Верно, от родителей достался. Или от дедов-прадедов.
В хлеве, забравшись в оцинкованное корыто передними ногами, гурманствовал упитанный кабанчик. Под навесом флегматично мычал телёнок с одеревеневшей верёвкой на шее. На крыльце стояли десяток галош и каких-то других опорков.
Мне подумалось, что дом полон людей, но изба оказалась пустой. Неприбранная комната выглядела настолько, мягко выражаясь, неуютной, что не хотелось проходить далее порога.
Окликнул: «Есть ли кто в доме?» Молчание. Я повернулся, чтобы выйти, когда раздалось шуршание, и мужской осипший голос спросил:
– Хто тама? Чево пришёл?
С массивной русской печи, вероятно совершенно холодной, спустились чьи-то заскорузлые, грязные ноги в серых замызганных подштанниках.
Владелец их тяжко закашлялся. Заядлый курильщик, догадался я. Это был взъерошенный небритый мужик лет пятидесяти с гаком. Видать, с глубочайшего похмелья.
Эту догадку подтверждал не только растерзанный вид сидящего на печи, но и настольный натюрморт: объедки, пустая бутылка из-под «сучка»26. На подоконнике стояло ещё несколько таких же сосудов, тоже опорожнённых.
Пока я объяснял цель своего посещения, Степан, а это был он, хмуро молчал, скрёб клешнёй заросшую дикой шерстью грудь. Исподняя рубаха полностью соответствовала его запущенной физиономии.
– Говорят, вы тогда председателем колхоза были…
– У нас все председатели были, – отрезал Степан. – Чево надо-ть?
– Наверное, при вас ломали церковь?
– А на кой хрен она нужна? Толька неба заслоняла. Откуда не пойдёшь, всё она в глаза лезет.
И Степан объяснил, что закрыли храм, дабы он не отвлекал «несознательных» верующих от посевных и прочих работ. После в пустовавшем помещении устроили клуб и «красную» библиотеку. А через несколько лет – зернохранилище и, в конце концов – ремонтные мастерские.
Постепенно здание церкви и колокольню растащили по кирпичу, чтобы «не числились на баланце». Заодно хотели битым кирпичом и щебнем дороги замостить. Да ничего из этой затеи не получилось – «шибко крепко богомолы её построили, кирпичи по одному не откалывались». В личном хозяйстве колхозников – всё годилось: и обломки кладки, и железо – ничто не пропало.
Сейчас на пригорке Дворец культуры стоит. На месте храма.
Ни о чём этом Степан мне не стал бы рассказывать, если бы я не предложил ему поправить подорванное накануне здоровье, положив на край стола, грязного, словно по нему в обуви ходили, трёхрублёвку («сучок» – два двадцать за пол-литру).
После моментального возвращения из магазина, а возможно, из иного злачного места, – рысью, что ли, он сбегал, и принятия целебного стопаря27, Степан подобрел и разговорился, выступая как с трибуны.
– Я тебя давно приметил, – тоном разоблачителя заявил он мне. – Журналис. Сколь лет повадился к нам шастать. Всё ишшешь ковой-та. Каку-та икону. Знать, дорога вешшь? А с виду – шалашня.
Он даже припомнил, по собственной инициативе, как при закрытии храма за околицу вывезли и сожгли четыре воза всяких церковных книг, среди которых имелись «шибко больши – по пуду!».
– Один опиом для народу, – пояснил он. – Всё пожгли к хренам свинячим.
Степан тогда числился как самый зачуханный бедняк, неумеха и лентяй, поэтому – комактивист, но ещё не «кружил» в длительных запоях и удостоился «чести» принять личное участие в низвержении креста с купола храма, о чём хвастливо мне и заявил. Я промолчал – не похвалил лихого активиста, хотя сам в Бога не верил.
К началу в Русской Сече коллективизации в селе уже «сковырнули кровопивцев кулаков». «А богатеи, што золотишка накарабчили, разбежались. Хто не успел, нагишом на поселенку отправили с медмедями жить». Сожалел, что кое-кому в двадцатые годы удалось увезти с собой ценное, что им, по его убеждениям, не принадлежало, а «явилось вдруг собственностью народу». Но до организации колхозов оставшихся «живоглотов» и «подкулачников» выселили «нагишом», «куда-сь Макар телят не пас», «штобы не вредили строить нову деревню». Добро их и дома получили те, кто «от их притеснительства имел испокон веков, и всё стало по справедливости обчим». «Вот тадысь мы зажили, не хужее бгатеев! Работёнка – не бей лежачева, а жрали от пуза. Во жисть была! Всё – наше! Всё – моё!» Не предполагал, что Степан так быстро захмелеет и понесёт подобную околесицу. Впрочем, о том же писали в книгах, газетах, день и ночь трубили по радио, показывали в лживых фильмах…
– На селе осталися немноги подкулачники недобиты, – продолжал разглагольствовать Степан, – обобраны, каво посадить не успели. Вот тады они на своей шкуре испытали, какаво бедными-то мыкаться! В селе в энти года́ пошти сплошь осталися бедняцки семьи. А у их каки книги? У неграмотных-та? – объяснил мне бывший председатель. – Токмо частушки Демьяна Беднова да партейны книжки товаришша Ленина да товаришша Сталина читали вслух в избе-читальне.
О «неграмотности» односельчан он явно лукавил. Разумеется, они самостоятельно не читали газет и трудов классиков «марксизьма-ленинизьма», а в опросных кампаниях называли себя «неграмотными» – верующие же всё равно религиозную литературу из рук не выпускали. Но после месячного ликбеза вся местная беднота вдруг стала грамотной!
– А жена у Вас есть? – спросил я, вспомнив хрюшку и телёнка.
Степан оказался сообразительным и хитроватым мужиком.
– На ферме робит. А зачем она тебе сдалась, неверуюшшая? У ей ничиво, никаких книжек нету. Пизда одна у неё имеется. Нагишом живёт. Как я. Всё лишне я пропил. Ликвидировал, а што пропита да проебёна – всё в дело произведёна. Га-га…
Он явно чего-то от меня скрывал. Этот деревенский похабник лукаво поглядывал на меня и настойчиво выспрашивал, сколько стоят «поповские» книги, которыми я «антиресуюсь». Я располагал расценками, полученными в Москве от специалистов – музейщиков и букинистов, но карточку не вынул, не желая ввести собеседника в курс дела, чтобы не распалять в нём алчность.
– Лады, – наконец вымолвил он. – Ставь ишшо пузырь, и побегим библии глядеть. Тута, недалече.
Степан со старых-то дрожжей ещё сильнее окосел, и я настоял на покупке очередной пол-литры только после «смотрин», решив, что, выполнив предъявленное условие заранее, никакого толку от Степана не добьюсь, – свалится на пол или под огородный плетень и блаженно захрапит. А после возвращения супруги с фермы не избежать мне с ней объяснений. Поэтому стоял на своём.
Немного поупиравшись, бывший глава колхоза согласился, хотя вроде бы без угощения «иттить в гости не по-человечески».
«Недалече» оказалось чуть ли не на противоположном конце села.
В глубоких галошах на босу ногу Степан плыл по дорожным хлябям, словно корабль по заливу, а я месил туфлями чавкающую грязь со снегом и еле успевал за экс-председателем. Наконец, доползли. В длинном доме, похожем на барак, коротал жизнь ещё один бывший коллега Степана. Он, оказывается, уже несколько лет не поднимался с кровати, разбитый параличом. По хозяйству управлялась расторопная, в залоснённом платье неопределённого цвета, хозяйка. Супруги дневали и ночевали в одной громадной и холодной комнате, в другой, прихожей, блаженствовали телёнок и куры.
Хохлатки разгуливали по обоим помещениям, что-то клевали на обеденном столе, повсюду виднелись свежие следы их пребывания.
Бывший коллега Степана лежал на широкой сваренной из кованных железных прутьев (не из церковной ли решётки?) кровати, одетый в ватные брюки, телогрейку и подшитые валенки. Рядом стояла деревянная бадья – умывальник и для всего прочего. Тяжко было смотреть на паралитика, правая половина его тела бездействовала.
С помощью жены он обрёл почти сидячее положение. Заботливая супруга разворошила его одеяния, и в комнате, благоухавшей «нектаром и амброзией», запахло нестерпимо – я, даже со своим плохим обонянием, почувствовал это зловоние – хворый человек, понятно.
Последовали длительные расспросы Степана о состоянии его здоровья. Мучительная немощь похожего на восковую фигуру страждущего вызвала к нему тягостную жалость. Я осознал постыдную неуместность нашего «визита», ещё нелепее выглядела хмельная весёлость Степана.
Стало ещё более стыдно: из-за меня человеку причиняется беспокойство. Я уже колебался, намереваясь встать и уйти, когда Степан приступил к делу, пытаясь выяснить, все ли «поповские» книги пожгли в тот памятный год.
– Егор, а Егор, помнишь, ты матькался тада, шта расташшили без мала воз церковного хламья и книг тож. Када его за околицу везли…
Еле слышным, выцветшим, сиплым голосом Егор подтвердил: что часть церковного имущества, и в самом деле, тайком и в открытую расхватали «несознательны богомолы».
– У бабки Парамонихи не те ли книги опосля были? – уточнил Степан. – Мы тады искали, да не нашли, заховала, небось, куды, старая.
В разговоре выяснилось, что Парамониха давным-давно обрела вечное отдохновение на местном кладбище. Я недоумевал, к чему все эти уточнения Степану понадобились, тем более когда он поспешно объявил мне, что неизвестно, где те книги «находются теперича» и уцелели ли они «вообче», – он «дажа шибко сумлеватса».
Я осерчал на Степана и себя корил: зачем связался с пьяным? Да ещё сам его и опохмелил. Но что-то в поведении его настораживало. Чего-то он недоговаривал, хитромудрый деревенский мужичок.
Досада моя сгустилась, когда Степан, сославшись на занятость: скотина-де некормлена, – спешно попрощался со мной: «Покедова, журналис! Ищи-свищи свои библии!»
На прямой вопрос, где же обещанные книги, Степан промямлил нечто неопределённое, дескать, всё «это, мож быть, и есь, да подикась сыщи – не найдешь и с фанарём». Но на всякий случай адресок мой домашний попросил. Я дал ему свой блокнот и карандаш, Степан корявыми крупными буквами записал продиктованное и листок вырвал. Судя по почерку, школу он посещал года три-четыре, не более: в нескольких слова (фамилия, имя, отчество и адрес) ухитрился сотворить несколько ошибок. Представляю, каким председателем колхоза он был…
В расстроенных чувствах, ругая себя за легковерие, за напрасно потраченное время, за недостойное поведение в «бараке» Егора, начал пробираться на автобусную остановку – не ночевать же опять в селе.
Из косноязычного разговора Егора можно было уяснить, что едва ли я найду здесь то, за чем опять примчался. Подтверждались слова, неоднократно слышанные мною при расспросах сельчан ранее: всё «религиозное» разграблено и уничтожено местными активистами.
Однако перед ноябрьскими празднествами по лёгкому морозцу я опять наведался в Русскую Сечу – решил выяснить, куда делись книги бабки Парамонихи. Надежды на удачу не оставалось почти никакой, но следовало убедиться в этом окончательно.
Дом Парамонихи сохранился, только жили в нём совсем другие люди, даже не родственники покойной.
Они-то, бывшие квартиранты Парамонихи, и подсказали мне, что все пожитки умершей увезла на телеге к себе её родственница. Племянница.
Разыскал и её.
И вот что обнаружилось.
После нашего расставания с Егором Степан побежал на поиски Парамонихиных книг, ведь он знал, что весь скарб почившей старухи перекочевал к родственнице её.
– Прилепился, как банный лист к заднице: покажь да покажь божественны книги, – раздражённо рассказывала мне племянница Парамонихи с непривычно-старомодным именем Агафья. – Да ты што, Стёп, грю28, не в попы ли на старость лет надумал податься? Подь ты, грит, со своими попами. Тут к мене намедни29 один мужик с городу приезжал, из газеты, выспрашивал про божественны книги да про то, как церкву рушили. И чево книжки те ему далися… Знать, больши деньги стоют. Не дурак, чай, в эдаку даль пехтурить30 за хрен собачий.
Открыла настырному односельчанину она сундучишко, всунулся в него Степан, пошуровал лапищами, почихал от пыли и матюкнулся:
– Блажью мается тот, городской. Всё это – хуйня собачья. Труха. Шалашня31. В сральню только годитса…
И убрался восвояси. Более ево и не видала, похабника эдакава. Эдак-от о божиих книгах сказать! Язык бы отсох у его и у тово ахальника Егорки! А ево и так бох наказал.
На мой вопрос, что значит «шалашня», собеседница разъяснила:
– Шалашня – по-нашинскому – тряпка, ветошь, што ли… Баб некоторых так матерят. Обидел Степан меня, непутёвый.
Попросил и я взглянуть на ту «шалашню». Без особого желания, но согласилась хозяйка. Видать, надоел ей Степан, и я – туда же. Своих по хозяйству дел – по горло. Картошки ещё с огорода не выкопаны, яму надобно чистить… Скотину кормить. А я лезу с какими-то глупостями. Нехотя открыла сундук, предупредив: «некода» ей. И присовокупила: нам, городским, этого не уразуметь. Не столь работы. Бездельники, словом.
В грубо сбитом ящике с крышкой, в котором, по всей видимости, когда-то хранилось зерно или крупа, я увидел переворошённые отъятые листы, печатные и рукописные. В них прощупывались и блоки книг, все без переплётов.
Кто-то умышленно отсоединил крышки для каких-то других целей. Книг в ящике лежало не менее десятка. Установить, целы они или с утратами, сразу было невозможно.
Стараясь не быть навязчивым и не утруждать хозяйку, я быстро просматривал всё, что попадало под руку, выкладывая лист за листом на пол, блоки – отдельно.
Хозяйка бдительно наблюдала за каждым моим движением, иногда задавала вопросы; подражая мне, рассматривала бумагу на просвет, пытаясь понять, что я разглядываю.
А время бежало невероятно быстро. Агафья позёвывала и нетерпеливо поглядывала на громко тикающие дешёвенькие ходики. |