Юрий Рязанов
В хорошем концлагере
Трилогия
Том III
ОДИГИТРИЯ
(ПУТЕВОДИТЕЛЬНИЦА)
Книга вторая
Издание второе, исправленное и дополненное
Екатеринбург
2010
УДК 821.161.1(081)
ББК 84(2Рос=Рус)-44
Р99
Издание выходит с 2009 года
Рязанов, Ю.М.
Р99 В хорошем концлагере : в 3 т. / Ю. М. Рязанов.– 2-е изд., испр. и доп. – Екатеринбург, 2009–2010.
Т. 3: Одигитрия (Путеводительница). Кн. 2. – Екатеринбург : Изд-во АМБ, 2010. – 420 с.
ISBN 978-5-8057-0726-2
Над двумя книгами «Одигитрии» автор работал почти сорок лет. Вернее, в последние годы собрал многое из уже опубликованного, кое-что написал заново и впервые представляет на суд читателя.
В основной повести, заголовок которой и дал название обеим книгам, рассказывается о поиске автором уникальной энкаустической1 иконы, волею судьбы оказавшейся в лихие, разбойничьи годы XX века на Урале, о тех, кто имел к ней какое-либо отношение, о помогавших и противодействовавших этому розыску, о жизни и нравах коллекционеров и о многом другом, имеющем практическое значение – особенно для начинающего собирателя.
УДК 821.161.1(081)
ББК 84(2Рос=Рус)-44
ISBN 978-5-8057-0726-2 © Рязанов Ю. М., 2010
© Оформление. АМБ, 2010
Один из постулатов идеологии фашизма состоял в том, что достаточно в завоёванной стране уничтожить все памятники культуры, как её население уже через два поколения прекратит своё существование как нация.
Бузычкин В. // Московские новости. 1987. 21 июня (№ 25)
…Уничтожая памятники прошлого, то есть материальную культуру народа, мы лишаем себя, по точному выражению академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва, будущего.
Кто знает, куда выведет эта кривая дорога вандализма и тотального разрушения памятников древней русской культуры… Ещё мальчишкой я вычитал в дореволюционном фолианте «Человек и Земля», как возникали и исчезали уничтоженные варварами цивилизации минувших тысячелетий. Очень не хочется, чтобы подобная участь постигла нашу великую многострадальную Родину. Судьба её зависит и от нас с вами, уважаемые читатели, от всего общества и каждого человека в частности.
Сразу предупрежу: за нелёгкое дело вы возьмётесь, но в случае успеха Родина вас не забудет. Даже если имя и труд не будут оценены при вашей жизни и даже никогда – вы-то будете знать обо всём, что вами совершено. Ждать благодарности за содеянное добро – занятие бесполезное, и рассчитывать на него не следует изначально. Надо дело делать. Если за него и будут преследовать силы Зла.
С чего началась коллекция,
или
Копия Тихвинской Чудотворной иконы из города Карабаша
…В некоторых очерках я упоминал, почему взялся за собирание икон, с какой целью. Сейчас, очевидно, об этом необходимо напомнить вновь.
За семь лет до описываемого мною события в служебной командировке в небольшом городке Челябинской области я случайно обнаружил своеобразный клад. Вернее, то немногое, что от него уцелело.
…Выполнив свои редакционные дела, решил, да извинит меня читатель за сугубую бытовщину, помыться в бане. Сидя в предбаннике, разомлевший после парной, вслух восхитился новыми скамьями и шайками, умело сработанными из превосходного белого, без единого сучка, дерева, похоже липы.
Абориген, сидевший рядом, не замедлил ответить на мою похвалу:
– Из добротного матерьяла сделаны, из икон…
– Как – из икон? – удивился я.
И словоохотливый карабашец со знанием дела поведал: когда местные начальники с десяток лет назад закрыли церковь, то «всё барахло» (иконы и прочее) ликвидировали: тряпки сожгли, железяки, то есть утварь, ризы, сдали в утильсырьё, а всё изготовленное из дерева перевезли в склад горкомхоза – авось, на что сгодится – на разные нужды. Там всё и лежало несколько лет, пока кому-то из хозяйственников не пришла в голову «мудрая» мысль – употребить иконы «для обчей пользы»: тазы прохудились, ножки скамеек сгнили, полок провалился… Баня с дореволюционных времён не ремонтировалась.
– Иконы те до́бры были, баские2, больши́я и што помельче. Вот их на баню и пустили, всю агромадную кучу. Потому шайки да скамейки тоже баские получились – матерьял-то выдержанный, не то што счас на небель идёт – сырьё чуть не с лесосеки. Икона и через сто лет не рассохнется. Спасибо Фёдорычу, постарался на славу… Столяр наш… Горкомхозовский.
Меня откровения аборигена поразили. Побывав недавно во время очередного отпуска в московских музеях, подолгу любовался, наряду с картинами любимых художников-передвижников, произведениями древнерусской живописи. Могу откровенно признаться: открыл тогда для себя прекрасное искусство изографов3 прошлых веков. И вдруг слышу такое… Тем более что музейные иконы изумили меня своей необычной, казалось нерукотворной, почти фантастической, красотой. Я долго находился под впечатлением от увиденного. Хотя во многих из них не смог уловить или понять глубинный, скрытый смысл. Они были написаны, очевидно, по каким-то другим законам изобразительного искусства, нежели живописные полотна передвижников и советских художников, репродукции картин которых я вырезал ещё с мальчишеских времён из журнала «Огонёк» и хранил в папках, просматривая неоднократно. С иконами – другое дело. Все они мне очень понравились своей оригинальностью, и я проникся к ним уважением. Даже любовью. Вдобавок они выглядели не только совершенными произведениями искусства, но и историческими памятниками. Если карабашские иконы были такие же «баские», как те, которыми я наслаждался в московских музеях, простаивая подолгу возле них в немом восхищении, то зачем их уничтожать?! Неужели ради этих скамеек?
– По чьему распоряжению с ними так варварски обошлись? – спросил я.
– Как обошлись? – с недоумением спросил собеседник.
– Ну, уничтожили?
– Пошто – изничтожили? В дело пошли. Их же не в кочегарке спалили, а Фёдорыч небель сделал. Сами видите, каки добротны веши. Приятно мыцца. Как в раю!
Далее препираться с аборигеном было бессмысленно. Вырисовывалась новая тема для материала в областную газету. Я даже не усомнился, что такую статью примут. На всякий случай у собеседника уточнил, где находится горкомхоз.
То, что я узнал на следующий день, меня зацепило, как говорится, за живое.
В редакции местной городской газеты мне удалось выспросить у коллег некоторые подробности той антирелигиозной «акции». За уточнениями тут же обратился к одному ответственному «товарищу» из горкомхоза, который несколько лет назад принимал непосредственное участие в ликвидации церкви. Всё свершалось, оказывается, «по закону, по велению более высоких партийных инстанций – из области». Расследование предстояло продолжить в Челябинске. Но появилось сомнение, удастся ли мне что-то существенное истинное, изобличающее Зло раскопать? Решил всё же попытаться добраться до истины. Каким же наивным, слепым я тогда был!
…В конце шестидесятых – начале семидесятых я воображал себя убеждённым коммунистом, хотя в компартии никогда не состоял. Срок пребывания в комсомоле закончился, когда вкалывал слесарем на заводе в городе Ангарске, откуда уехал в пятьдесят четвёртом бывшим зеком и вернулся в пятьдесят седьмом, отслужив ещё один срок – в армии – яростным комсомольцем и активным рабкором. Про себя торжествовал, можно сказать – ликовал, предвкушая скорое наступление так называемого светлого будущего. Трудился, не щадя своих сил, строго относясь к себе и другим, бичуя недостатки в фельетонах и критических материалах, публиковавшихся в городской газете с красивым боевым названием «Знамя коммунизма».
За эти выступления меня в парткоме завода чурались и, когда я принёс заявление с рекомендациями бригадира, цехового партгрупорга и ещё нескольких коммунистов-работяг (слесарил я с увлечением, не прогуливал и вообще вёл себя как полагается передовику производства, вдобавок в ШРМ4 учился, в газетах часто публиковался). Но когда заявление с просьбой встать в ряды коммунистов попало в руки начальства, то получил отказ: дескать, рановато тебе в партию, продолжай идейно работать над собой. И я продолжал. Ретиво. Свято верил в непогрешимость великих дел, проводимых руководством КПСС. Все, кто не разделял этих единственно правильных воззрений, становились моими идейными противниками. Среди последних, как это ни парадоксально для меня выглядело, оказывались часто и члены КПСС.
У меня даже сложилось убеждение, что все безобразия, хозяйственные и политические, творятся на местах мелкими бесстыжими, жуликоватыми лжепартийными чиновниками, обманными путями пробравшимися в ряды истинных ленинцев, с разоблачениями пакостных делишек которых я нередко выступал в местной прессе, что, разумеется, не могло остаться незамеченными ими. Но меня, наверное, ещё не занесли в проскрипционные списки, и явных преследований со стороны партруководства я не ощущал. Хотя, полагаю, уже тогда мои «критиканские» выступления могли подшиваться в персональное «личное дело».
…А мелкое жульё, что копошилось на сборищах в Челябинском клубе коллекционеров, у меня вызывало иногда предрвотное состояние. Мразь какая-то! Подобных жалких субъектов, крохоборов и ничтожеств, я вынужден был наблюдать в концлагерях. Удручающая аморальность и мизерность духовных интересов! Я готовился совсем к иному.
Если б тогда мне предложили поступить в карательные органы, чтобы бороться со всей этой нечестью, без малейшего сомнения согласился бы и выполнил свой долг добросовестно и жёстко. Надо очень серьёзно и бескомпромиссно бороться за коммунизм, чтобы победить, чтобы он восторжествовал.
Однако жизнь, напичканная парадоксами, распорядилась иначе: карательные органы вскоре после того, как я стал «свободным» человеком, упорно и в течение очень длительного времени, без передышки, преследовали не их, а меня. Через четверть века я едва опять не оказался в тюрьме по новому и тоже ложному обвинению. Но это, как говорится, уже ария из другой оперы с названием «Листок пергамена».
…А сейчас в славном граде Карабаше я сидел в чиновничьем кабинете напротив упитанного, с холёной, в моём понимании – барской, физиономией, партбоссика районного масштаба, который вальяжно, откровенно снисходительно беседовал со мной. Я же пытался выяснить, зачем они уничтожили иконы, среди которых могли оказаться произведения, достойные музея, и не исключено – даже столичного.
Собеседник старался быть не очень-то разговорчивым, будто пытался что-то утаить, и это меня насторожило. Моя журналистская дотошность не понравилась собеседнику, но, поскольку он мнил себя неуязвимым, защищённым, как речная беззубка5, с крепкими створками (красными корками «вездехода»6), то не стал препятствовать и разрешил побеседовать с работниками горхозскалада. Позвонив кому-то по телефону, он распорядился: к вам заявится газетчик, расскажите ему про эти… ну, из чего сделали баню. Он избежал употребления слова «иконы». Мне показалось – умышленно. Чуждое слово. Возможно – враждебное. Антисоветское. Не знал он и того, что из икон не «сделали баню», а лишь соорудили инвентарь для неё.
– Если что-нибудь уцелело, пусть покажут, – подсказал я партначальнику, и тот повторил мои слова, вероятно, своему подчинённому, висевшему на противоположном конце телефонного провода. Машинально повторил. Не подумав о последствиях своего распоряжения.
Начальнику, которого я настырно дожимал, изрядно надоев расспросами, и в голову не пришло, какое благо он сотворил для меня и государства, произнеся последнюю фразу в беседе с завгорхозскладом.
Когда я в тот же день добрался до этого склада и встретился с заведующим, мне оказали, неожиданно, самый радушный приём. Вот что значит слово партбоссика!
В разговоре с завскладом выяснилось, что несколько икон, кажется, уцелело, когда их извлекали для изготовления банной утвари. Помешали метёлки. Обычные мётлы из древесных прутьев. Под ними остались погребены несколько каких-то образов. Их поленились тогда извлечь из-под завала.
– Что если их сейчас раскопать? – напористо поинтересовался я.
– Это невозможно, – коротко ответил заведующий. – Посмотрите, сколько их? Мильён!
Я видел: гора в два человеческих роста. И во всю ширину помещения. Но решился настоять на своём.
– У меня рабочие важным делом заняты. Нет никого… – отнекивался начальник.
– Всё сделаю сам, – вырвалось у меня.
– Да что вы! – ухмыльнулся начальник. – Тут неделю вкалывать бригаде…
– А если – по-стахановски? – подначил я. – За одну смену?
– Ничего не получится, – уверенно отказал хозяин склада. – Только расшвыряете.
– Давайте – на спор! Что добуду – мне достанется. Не смогу – бутылку ставлю. Неустойка.
Заведующий нехотя согласился, разумеется не веря в успех моей стахановской вахты.
Склад представлял из себя весьма обширное помещение, заполненное различной горкомхозовской всячиной, – шириной шагов в десять или более. В огромные двухстворчатые ворота могли свободно въехать два, бок о бок, грузовика. А какова длина склада, я даже затруднился определить. Вся дальняя часть помещения под крышу завалена мётлами. Вероятно, несколько тысяч. Их с лихвой хватило б, если каждому жителю городка вручить по одному орудию производства и, например, устроить глобальный коммунистический субботник, подмести всю округу. Ни единой пылинки не осталось бы не только в самом Карабаше, но и в окрестностях. Хотя город выглядел грязным.
Завскладом поглядывал на меня с лукавой усмешкой: дескать, вляпался.
Чтобы не утомлять читателя, скажу лишь: весь следующий день, с раннего утра, я разгребал метёлочные залежи. И хотя на дворе стоял зябкий октябрь, мне быстро стало жарко: сначала пришлось скинуть пальто, за ним – пиджак, и в одной рубашке, мокрый, я вкалывал, как и обещал заведующему, целый день, отказавшись от перерыва на обед. Так, будучи зеком, вкалывал на штрафняке в пятьдесят втором или третьем, только мороз стоял в камкарьере под минус сорок – обычная рабочая для Красноярского края температура в январе.
Завскладом уже намеревался запирать свои закрома, когда я добрался-таки до торцевой стены, к которой и были прислонены три иконы: две – приблизительно метр на семьдесят сантиметров каждая, последняя – полметра на сорок.
Уже смеркалось, и толком разглядеть, что на них изображено, было невозможно. К тому же, они выглядели почти чёрными от копоти и других загрязнений.
Поскольку все иконы давно числились сактированными и оказались бесхозными, то завскладом разрешил мне взять их безвозмездно. Его щедростью я был несказанно обрадован. И поблагодарил от души. Но от бутылки он отказался.
Как мне удалось дотащить тяжеленную находку, правда увязанную верёвками, до гостиницы, до сих по не могу объяснить7.
1980 год.
Правка 2005 года
Встреча с «белоликими»8
В конце 1960-х – начале 1970-х годов, когда об антикварном буме в провинции никто и не помышлял, иконы в Челябинске, где я тогда жил, мало кто собирал открыто. Мне были известны всего несколько любителей древнерусской живописи и прикладного искусства, да в некоторых городах области по одному – два, не больше. Но это были энтузиасты, настоящие коллекционеры, увлечённые, знающие, бескорыстные. От них я впервые услышал о «белоликих» иконах.
Среди трёх с лишним тысяч икон, прошедших через мои руки в те годы, когда покупать и обменивать их не запрещалось, чаще попадались доски уральского письма и в их числе – невьянские, иногда (редко) датированные и ещё реже – с авторскими свидетельствами, с конкретным указанием места изготовления.
Положила начало нашей коллекции икона-эталон (так я её назвал), написанная Иваном Анисимовым «в Невьянском заводе». Дата окончания работы оказалась частично сбитой, но по ряду признаков икона относилась к периоду, граничившему между XVIII и XIX веками, по уцелевшим фрагментам цифири Лидия Дмитриевна определила её концом XVIII века (1796 годом).
Дважды попадали на атрибуцию подписные и датированные иконы из мастерской невьянских иконописцев Богатырёвых. Правда, поздние – второй четверти XIX века.
Иконы, написанные невьянскими изографами, можно до сих пор встретить в церквях, молельных домах9, музеях и частных собраниях во многих уральских городах. Есть одна даже в фондах Ленинградского музея атеизма, разместившегося в здании бывшего Казанского собора.
Обилие икон, написанных в мастерских Невьянска и, в определённых традициях, во многих окрестных городах, посёлках, старообрядческих пустынях и отдельными изографами, якобы создавалось во второй половине XVIII–XIX веков и даже в первых десятилетиях ХХ века и не могло не навести нас на мысль о существовании живописной школы, но Т.А. Рунёва запретила употреблять в печати этот термин из каких-то личных соображений.
Впервые это предположение высказано Л.Д. Рязановой в 1986 году и далее подтверждено другими исследователями. Большим фактическим материалом о невьянской школе иконописи владеют свердловские учёные Татьяна Анатольевна Рунёва и Всеволод Иванович Колосницын10. Они собрали якобы для научной обработки большой по объёму материал. Их совместный труд в виде монографии, насколько мне известно, вроде бы подготовлен к печати, но почему-то не опубликован.
Так что же такое невьянская иконопись, и чем она отличается от других школ?
В музее «Уральского следопыта» находятся десятки предметов мелкой пластинки и не менее икон на дереве. Едва ли не все они – уральские и сибирские. Одна из них – замечательный памятник искусства XVIII века из нашего собрания. Изучением этого экспоната занималась Л.Д. Рязанова. Она установила, что пядная домо́вая икона «Рождество Богоматери», подаренная нами музею11, происходит из Невьянска. Декоративная, яркая, расписанная тонким орнаментом по золоту. На золочёных полях слева и справа две фигурки святых в киотцах: Ангел-Хранитель и преподобная Ксения, а на верхнем – Господь Саваоф – все великолепного художественного исполнения.
Живописная плоскость иконы заполнена композицией, деталями, клеймами, узорочьем почти сплошь, чистого фона нет, причём много цвета и оттенков: оранжевого, красного, фиолетового, оттенённых пятнами голубого. Очень нарядная и дорогая для заказчика икона. Создана она, вероятно, в последней четверти XVIII века и имеет характерные признаки невьянской школы: своеобразие лепки ликов, яркость и чистота красок, особая их звучность, богатое узорочье орнаментов, оригинальная архитектура, обилие золота и т.д. Правда, изображение здесь зримо плоскостное, никаких намёков на прямую перспективу (её элементы появятся позднее). Отсутствуют ещё и оригинальные невьянские горки. И вообще, в иконе ощущается влияние ярославского письма. Исследователи нашли документы, подтверждающие, что в XVIII–XIX веках в Невьянске работали иконописцы – выходцы из Ярославля, а также из Устюга, Москвы, Владимира. Они-то и создали новую – невьянскую – школу. Основой послужили образцы XVII века.
Собственно, то, что сейчас принято называть невьянским стилем, по нашему мнению, сформировалось и усовершенствовалось к середине – второй половине XVIII века, и на него оказали влияние мастера многих школ иконописи, придерживавшиеся ранних устойчивых традиций (изографы-старообрядцы). К последней четверти – концу XVIII века местное иконописание – это очевидно – достигло своего расцвета, зрелости, узнаваемости.
Только массовостью продукции – спрос был постоянен и велик – можно объяснить то, что до наших дней дошло сравнительно большое количество икон этого периода, причём с живописью хорошего и высокого мастерства. Продукцию этой школы отличает в общем добротность материалов, из которых она изготовлена: прямоволокнистая древесина, выдержанная после распиловки, доски хорошо просушены, скреплены глубоко врезанными торцовыми шпонками, а иконы бо́льшего формата – и тыльными. Всё сделано на совесть и с доскональным знанием ремесла: положена паволока, на неё – крепкий многослойный левкас. Невьянские мастера-живописцы охотно употребляли краски, растёртые из местных минералов, например из малахита, что придавало иконам особый колорит. Некоторые из икон, написанных в конце XVIII века (в основном храмовые), закрашены с тыльной стороны, что предохранило их от порчи насекомыми-древоедами и коробления в последующие десятилетия.
С первых десятилетий ХIХ века в Невьянске и, по-видимому, в других недальних населённых пунктах изготовляется множество домовых икон попроще, победнее красками, вплоть до деревенских примитивов в три-четыре цвета – дешёвых по стоимости и неискусных по исполнению, намалёванных местными сельскими самоучками-богомазами. Но даже в столь непритязательных поделках сохраняются детали невьянского стиля и в первую очередь – цветные (точнее, разноцветные) покатые горки, которые за их оригинальность можно назвать невьянскими. Введены они местными изографами, вероятно, в середине – второй половине XVIII века. Не исключено, что и несколькими десятилетиями ранее. Отличие того или иного пошиба диктовалось принадлежностью заказчика к определённому толку (поморец, единоверец…).
В понятие «невьянские иконы» следует включать не только произведения, созданные в мастерских этого города, но выполненные в определённом стиле, который в своём развитии видоизменялся и как бы расщеплялся в зависимости от уровня художественной выучки и времени создания, толка. Но всё это, повторюсь, и есть невьянская школа иконописания.
Возьмём манеру, условно названную нами анисимовской – иконописца И. Анисимова12. Несомненно, очень талантливый и самобытный изограф, может быть, самый талантливый из тех, кто работал в то время, живший и творивший в Невьянске, он внёс свою немалую дань в художественное обогащение этого стиля уральской иконописи. Набор образно-художественных, композиционных приёмов значительно обогатил местную иконопись, стал применяться и варьироваться в дальнейшем другими мастерами, не только невьянцами, передаваться из поколения в поколение. Например, уже упомянутые горки, трава – тоже разноцветная, синеватые и зелёные сосенки на склонах горок, лиственные деревца, нередко изображаемые почему-то сучковатыми, обрывистые берега реки со свисающим корнями растений и много других характерных, оригинальных деталей.
Удивительно техническое, худождническое мастерство Ивана Анисимова. Его иконы будто акварелью нарисованы – легко и мягко, ярко и живо. В колорите явно чувствуется приглушённая благородная серебристость. Работы Анисимова выгодно отличаются от икон, например, Богатырёвых и других современников, тоже невьянцев – не только виртуозным владением кисти, но общим лиризмом изображаемого, продуманностью употребления деталей и, главное, удивительной гармоничностью колорита.
Очевидна отличная выучка автора как рисовальщика. Явно тяготение художника к реализму, в частности, в природном и архитектурном пейзажах. В изображённых зданиях легко угадываются постройки горнозаводских комплексов второй половины XVIII века, купола и силуэты уральских храмов. Да и природные пейзажи очень напоминают уральские ландшафты, кое-где сохранившиеся до сих пор.
За минувшие четыре года с помощью эталона – так можно назвать наше «Богоявление» – Л.Д. Рязановой удалось выявить ещё два великолепных произведения, несомненно принадлежащих кисти этого замечательного уральского изографа. Причём одно датировано тоже концом XVIII века. Возможно, его же рукой создано несколько икон из домашней молельни Расторгуевых – Харитоновых, находившейся в их белоколонном дворце.
Следует остановится и на анисимовском личном письме. Лики персонажей его икон как бы находятся на грани между древним схематизмом и жизнеподобием новой иконописи. Они выписаны очень тщательно. Но не сухо. Моделировка их сложная, энергичная, построена не на контрасте тонов, как в то время было принято, плави многослойные, рельефные. Ангелы (на «Богоявлении») круглолики, а у остальных персонажей лики продолговаты. Но все они очень похожи на некие образцы, типичны. На некоторых ликах отражены оттенки чувств. В ликах ангелов есть детская невинность и трогательная чистота помыслов. Столь же сложны выражения ликов Христа и Иоанна Крестителя. В позах отсутствуют нарочитость или скованность. Если мысленно оживить изображение, то движения фигур (а они в большинстве запечатлены в движении) будут разнообразными и естественными. Позы фигур пластичны и музыкальны, будто персонажи движутся, подчиняясь мелодии. Эта деталь тоже говорит о художническом таланте И. Анисимова.
Пока «Богоявление» – единственная известная нам невьянская икона, написанная столь живо, легко, непринуждённо, я бы рискнул сказать, вдохновенно. Такой свободой кисти никто из известных нам невьянских современников Анисимова не владел. Жаль, что об этом выдающемся изографе почти ничего не известно. Пока…
Долгое время в коллекции находился храмовый «белоликий» же образ Богоматери «Знамение», не так давно передаренный мною (без уведомления меня как дарителя) в местный музей «Невьянская икона»13. И мне пришлось написать новую дарственную («без меня меня женили»). Написана икона весьма профессионально и в хороших исконных (по моему мнению – изначальных) традициях этой школы. По всем признакам её можно отнести к последним десятилетиям XVIII века. Этот период, по нашему убеждению, заслуживает название золотого в невьянском иконописании этой манеры, которая прослеживается с начала XVIII по начало ХХ веков.
История иконы любопытна. Я её выменял на кириллическое Евангелие у местного жителя почти двадцать лет назад в городе Кыштыме Челябинской области. Происходила она из тамошнего храма, построенного, согласно легенде, заводчиками Демидовыми в конце XVIII века и расписанного невьянскими мастерами, что подтверждает нашу атрибуцию и как часть её – датировку.
На лицевой стороне доски среднего формата до сих пор видны глубокие следы обуха топора, которым её выбили из иконостаса. В начале 1930-х годов храм был осквернён и разграблен, иконы уничтожены, а эта – чудом уцелела. Храм же превратили в городскую конюшню. Ещё в начале 1970-х я видел железные кольца, вбитые в стены алтаря, – остатки стойл.
На одной из недавних городских выставок мы увидели датированную первыми годами ХIХ века невьянскую икону, настолько близкую нашей бывшей иконе Богоматери «Знамение» по исполнению, что стало ясно: они из одной мастерской и, возможно, кисти одного автора. Так наша атрибуция этой иконы полностью подтвердились.
В ХIХ веке прослеживается как бы несколько течений в невьянской иконописи, разнокачественных и отличающихся различными особенностями. Продолжается традиционный ранний тип, условно говоря – «белоликих». Свои признаки сохраняет продукция подражания Богатырёвым и другим фамильным мастерским. Устойчивыми становятся и признаки народной иконной живописи (близкой к примитиву и примитивной), образцами которой служили, это совершенно очевидно, иконы невьянских мастерских.
Началом ХIХ века и его первой половиной можно датировать иконы (их выявлено несколько), написанные в манере Анисимова, хотя и уступающие ему по мастерству исполнения.
У коллекционеров считалось, что «белоликие» невьянские иконы прекратили писать в середине ХIХ века. Но это не так. Известна датированная икона, типично «белоликая», относящаяся к началу 1870-х годов. А две самые «молодые» иконы невьянских традиций, встреченные нами, отмечены 1893 годом14. Несколько «белоликих» демонстрируются в Музее невьянской иконы, находящемся в Екатеринбурге.
Этот новый музей15 призван, по моим соображениям, собрать и сохранить как можно большее количество уральских икон во всём их многообразии, а также стать научно-исследовательским и реставрационным центром всего Урала. Если этого пожелает владелец. Мы ему в своё время предложили именно такую идею16.
|