Диалог цивилизаций в эпоху становления глобальной культуры
Скачать 7.22 Mb.
|
| Судьбы европеизма в диалоге локальных культур Европейская культура как стройная система исторически сложилась поэтапно и последовательно – от одной культурно-исторической эпохи к другой, – пока не приобрела современные очертания ценностей и норм, принципов и традиций, теорий и концепций. В испытаниях великих европейских революций и войн, в том числе двух мировых войн ХХ века, пережив трагедию нацизма и Холокоста, Европа отстояла круг определенных своих приоритетов и ключевых концептов, определяющих ее современную социокультурную идентичность, в том числе ценности свободы, равенства и братства, демократии в целом, плюрализма, толерантности, веротерпимости, политкорректности, мультикультурализма и т.д. В то же время европейская культура, осознавая свою целостность и уникальность, все в большей степени проникалась своим всемирно-историческим значением, сформировавшимся в ходе диалога культур – европейских и неевропейских. В конце ХХ–начале XXI века под влиянием общих глобализационных процессов Европа решительно раздвигает свои культурные и цивилизационные границы на Восток и на Юг, причем во многом уже «не по своей воле». В Европу стремятся не только Россия и Украина, то есть страны, географически и политически причастные европейскому пространству, но и чисто азиатские государственные образования: Турция, страны Магриба, Ближний Восток, постсоветские страны, представляющие Закавказье, Казахстан, Центральную Азию и т.д. В той или иной степени европеизируются страны южного Средиземноморья: Ближний Восток –Израиль, Ливан, Сирия; Северная Африка – Египет, Тунис и Марокко; в какой-то степени (под влиянием французской колонизации) Алжир. Все эти процессы также являются результатом интенсивного диалога культур. Европейские черты, специфически преломленные в генетически иных культурах, проступают и в далеко отстоящих от европейского континента уголках земного шара, причем не только, например, в Латинской Америке или Южной Африке, Австралии или в урбанизированных регионах Индии, всегда развивавшихся под сильным европейским влиянием, но, например, на глобализирующемся Дальнем Востоке – в некогда традиционных и закрытых для инокультурных влияний Японии, Корее, Китае (особенно впечатляюще в центрах интенсивного торгового, индустриального, технического и культурного взаимодействия Востока с Западом: в Токио и др. крупнейших городах Японии, в Сеуле и на Тайване, в Гонконге и Сингапуре, в Шанхае и Пекине). Стоит подчеркнуть, что европеизация Восточной Азии в значительной степени опосредована американским влиянием, собственно, и ассоциирующимся здесь с Западом. Виртуальные границы Европы в каких-то своих параметрах начинают условно совпадать с границами всего мира, а значит, размываться, разрушаться. Но самый ближайший, самый непосредственный и естественный ресурс культурного «приращения» Европы – это именно Россия и обретшие самостоятельность осколки бывшего Советского Союза. Европеизм в современном мире – явление исключительно многозначное. Стоит здесь подчеркнуть, что генезис многих современных культур (США, Канады, Латинской Америки и т.п.) восходит в своих истоках к различным модифицированным версиям европейской культуры – английской, французской, испанской, португальской и т.д. Однако современные культуры Северной и Южной Америки лишь в конечном счете, т.е. только по своему происхождению, являются европейскими, а на деле – оказываются гораздо более многомерными, и историко-генетический европеизм – в каждой из них – одна из граней культурной идентичности. Там, где для русской и российской культуры (опять же генетически) Запад – это буквально Европа и только через ее посредство воспринимаются США и Латинская Америка, обретая свое мировой значение, – для стран и культур Восточной Азии – Кореи, Китая, Японии, Тайваня – Запад – это прежде всего Америка и лишь во вторую очередь – европейский континент, который воспринимается и оценивается, скорее, через призму атлантизма, с американской точки зрения. Так, отношения между американским и европейским глобальными проектами рисуются различно – не только с позиций Европы, США и Латинской Америки, но и России, Восточной или Южной Азии, обладающих собственными мощными глобальными устремлениями. Аналогичным образом, уже во время Петровских преобразований России, направленных на ее решительную вестернизацию, остро встала проблема соотношения России и Европы как дилеммы «Своего и Другого» (причем, по-своему, – для Европы и для России). Вокруг этой дилеммы сформировалась во всем своем многообразии проблематика европеизации неевропейских народов и культур, по-новому осветившая и семантику евроидентичности, и смысл европейской глобализации, оказавшиеся не столь однозначными, как представлялось поначалу современникам как с европейской, так и с российской стороны. За «парностью» России и Европы, за представлениями о российско-европейском диалоге проступает не столько сравнение двух миров, сколько сопоставление и даже противопоставление одного и другого – в рамках европейского же целого. «“Россия и (или) Европа” – в рамках Европы» – в этом утверждении заключен несомненный парадокс: отныне существует как бы две Европы: «малая» (в собственном смысле этого слова, без новейших, «сверхъевропейских» приобретений, то есть Запад по преимуществу) и «большая» – включая Россию и другие внеевропейские, незападные добавления (в том числе цивилизационные «осколки» бывшего СССР). Европа, в результате включения России (и других продуктов постсоветского распада) в свое культурное и геополитическое пространство, не только вырастает в объеме, но и поляризуется, раскалывается, поневоле утрачивая свое ценностно-смысловое, этнокультурное и цивилизационное единство, делается аморфным и мозаичным пространством. Это уже не вполне Европа в ее традиционной репрезентации, а нечто большее и качественно иное, – так сказать, – «Пост-Европа». И глобализм у нее – уже пост-европейский, а не чисто-европейский, как это еще совсем недавно казалось Все сказанное свидетельствует о наступившем в ХХ веке и продолжающемся развиваться в XXI веке кризисе цивилизационной идентичности – как европейской, так и неевропейской, но никак не об их становлении или укреплении. К последней относится и постсоветская идентичность (в России или других государствах, образовавшихся на месте СССР). Это приводит к путанице всех представлений о менталитете конкретных культур, входящих в состав как «малой», так и «большой» Европ. Так, евроидентичность для России – это одновременно принципиальная часть национально-русского менталитета и один из важнейших аспектов ее глобализации. Вокруг проблемы российской евроидентичности сформировалась внутрироссийская полемика западничества и антизападничества (славянофильства, почвенничества, русского национализма и т.п.), продолжающаяся вот уже более четырех веков (начиная со Смутного времени). Все это время между Россией и Европой развертывается интенсивный диалог культур. Соответственно, российский компонент пост-европейского целого – это один из аспектов современной евроидентичности для самой Пост-Европы и в то же время – важнейший резерв глобализации Европы. В перспективе же, вероятно, можно будет говорить о вхождении русских и российских компонентов в состав глобально-общеевропейского менталитета – наряду с иными, еще более экзотическими составляющими Пост-Европы (арабского, турецкого, центрально-африканского, восточно-азиатского и др., явно внеевропейского происхождения). В отношениях России и Европы есть и еще нечто такое, что не является очевидным на первый взгляд. В российской культуре (которая, можно сказать, исконно не была чисто русской или чисто славянской, но являлась полиэтничной, будучи от истоков своих осложнена тюркскими и финно-угорскими компонентами) весьма сильно незападное начало. А это означает, что российская цивилизация по самому своему менталитету, по своим фундаментальным принципам и основополагающим ценностям объективно является по крайней мере не вполне европейской и внутренне противоречивой. Речь идет о том, в какой мере это «незападное» или «не вполне европейское» начало в России исторически преодолевается диалогом с европеизмом, изживается в фундаменте российской цивилизации, а в какой – напротив, нагнетается, усиливается, нарастает, принимая диалогические формы отталкивания от Европы и устремления к самобытности, более того, претендуя на преобразование самой Европы в незападном, неевропейском духе (например в духе исламизма, православия или, скажем, дзен-буддизма). В той мере, в какой современная Россия не оправдывает надежд европейцев на ее потенциальный европеизм, – как изнутри российского пространства, так и извне его, – надежд на ее соответствие европейским идеалам культуры и «цивилизованности», обычно и говорят о грузе российской «азиатчины», о России как «Азиопе». Имеется в виду незавершенность и несовершенство российской европеизации, ее поверхностный и декоративный характер, ее принципиальная непоследовательность и противоречивость; архаика глубинных социокультурных процессов в России, давно преодоленных и изжитых европейской цивилизацией или вообще изначально ей противостоявших; сохранение и прямое «охранение» наиболее одиозных и отсталых черт традиционных культур России (включая традиционную русскую культуру), запаздывающий и догоняющий характер российской модернизации. С одной стороны, это свидетельствует о сохраняющемся расколе русской культуры – по отношению к европейским ценностям – на сторонников и противников Запада и европеизации, то есть, условно говоря, на «западников» (европейских просветителей) и «почвенников» (российских самобытных националистов-романтиков), – деление, восходящее к XVII, а в каких-то аспектах и к XVI векам). Сюда же относится и различение «российского Запада» и «российского Востока», понимаемых в смысле различных этнокультурных составляющих российской цивилизации (к первым, например, относятся представители христианских конфессий, прежде всего западноевропейского происхождения; ко вторым – приверженцы восточных религий – скажем, ислама или буддизма). Однако в подобной типологии могут учитываться и другие атрибуты традиционных культур – различно выраженные традиции оседлости и кочевничества, коллективизма или индивидуализма в хозяйственной и повседневной жизни, мифологическая архаика (или различные формы модернизации) в структурах и мотивации поведения, в институциональных отношениях и т.д. За эти расколом стоит напряженный диалог культур – не только России и Европы самих по себе – но и «России» и «Европы» как внутрироссийских культурно-цивилизационных установок. С другой стороны, это говорит еще и об отсутствии единства среди самих представителей Европы по отношению к российской цивилизации и тенденциям ее развития в ХХ веке, не без оснований усматривающих в российской и русской специфике нечто неразвитое или отсталое, по сравнению с европейским и даже всемирным, нечто полуевропейское, эклектичное и межеумочное, а в каких-то отношениях и агрессивно антиевропейское, несущее угрозу европеизму как таковому. И это еще одна существенная грань российско-европейского диалога культур. В самом деле, процесс европейской интеграции охватывает Россию отнюдь не целиком и не всегда, а фрагментарно, дискретно, в тех или иных аспектах и отношениях. Менее всего, конечно, здесь имеется в виду чисто географический или геополитический подход к проблеме единства России и Европы. В цивилизационном и культурном отношении диалогическая система «Россия/Европа» представляет собой противоречивое единство, в котором взаимное притяжение полюсов (например, присоединение России к Болонскому процессу) то и дело «компенсируется» взаимным отталкиванием, ценностно-смысловой конфронтацией (например, по вопросам соблюдения прав человека или характера антитеррористической операции в Чечне). Условно говоря, смысловое единство «Россия/Европа», как и стоящий за ним диалог культур, образованы скорее дизъюнктивными, нежели конъюнктивными средствами, и черта «/» символизирует гораздо в большей степени проблему выбора – «или», чем простое присоединение «и». Для подобной евро-российской амбивалентности есть свои культурно-исторические и социокультурные объяснения. Однако условное пребывание России в составе Пост-Европы парадоксально и в собственно географическом, и в геополитическом отношениях, влияющих на европейское целое. Если Европейская часть России более или менее органично и давно европеизируется, то этого нельзя сказать про восточные регионы России – Сибирь, Дальний Восток (без которых Россия как целое непредставима). В то же время не подлежит сомнению, что и Сибирь, и Дальний Восток – это все азиатская часть России и российская часть Азии, а не Европа. Впрочем, и в Европейской части Российской Федерации регионы Северного Кавказа и Урало-Поволжья, Калмыкии и Заполярья с большими натяжками и оговорками могут быть названы очагами европейской культуры и частью европейской цивилизации – с точки зрения тех традиционных принципов и норм, ценностей и оценок, экзотических религиозных и бытовых традиций, которые в них сохраняются и утверждаются в диалоге культур. Впрочем, и здесь, в неевропейских регионах России, во многом благодаря включенности этих регионов в состав России, на протяжении уже нескольких веков идет процесс медленной, но безусловной европеизации российского Юга, Востока и Крайнего Севера, – так сказать, процесс постепенного и трудного «врастания» в Европу, несмотря на продолжающееся параллельно «врастание» России и в Азию, а тем самым – в целый мир, в глобальное сверхъединство. Россия предстает, в свете сказанного, во-первых, как геополитическая, культурно-историческая и цивилизационная периферия Европы. Во-вторых, Россия оказывается не только окраиной европейского цивилизационного пространства (как Украина, само название которой включает в себя семантику «края» – и России, и Европы), но и «зарубежьем» Европы (то есть смысловым пространством, выходящим за рубежи Европы, хотя продолжающим ее по сути). Наконец, в-третьих, Россия – это, так сказать, Европа «по ту сторону Европы», цивилизация, европейское начало которой все еще находится в становлении, в процессе своего конституирования. В то же время ценностно-смысловое содержание российской цивилизации по сию пору явно не исчерпывается одним европеизмом, – как бы нам этого ни хотелось или как бы это нас ни смущало. Европеизм в России постоянно находится в диалоге, нередко в борении с неевропейскими культурными элементами, подчас жестко заявляющими о себе как антиевропеизм и антиглобализм, а нередко и как прямая «азиатчина», вызов варварства и пережитки «азиатского способа производства». Так, диалог культур России и Европы несет в себе не только позитивный, но и негативный смысл, способствующий не взаимному сближению, а взаимному удалению культур. Разумеется, «потусторонность» России по отношению к Европе – это некая метафора и гипербола несимметричности межкультурного диалога. Но сама эта метафоричность осмысления российской цивилизации и культуры в европейском контексте неслучайна. Представляя Россию Европой «по ту сторону Европы», мы тем самым признаем исключительное своеобразие России как части европейской цивилизации, констатируем парадоксальность, противоречивость и «отдельность» ее вхождения в Европу и современного пребывания в ней. «Потусторонность» России Европе проявляется в стремлении русской и всей российской культуры таким образом адаптироваться к европейскому контексту, при котором европейские ценности и нормы заметно (или незаметно) трансформируются и реинтерпретируются в соответствии с традициями и историческим опытом России, а Россия вбирает в себя Европу как частный случай российского бытия и самосознания. В процессе европейской адаптации России Европа стремительно превращается в Пост-Европу, прежней Европе отнюдь не тождественную. Однако проблемность вхождения России в Европу являет собой весьма продуктивную модель европеизации вообще, а значит, она может быть экстраполирована на Турцию и других претендентов на новую евроидентичность. Трудности европейской глобализации касаются и европейской периферии, охваченной пожаром межэтнических конфликтов (Ольстер, баскские сепаратисты, Палестина, Кипр, Балканы, а на Востоке – Приднестровье, Абхазия, Осетия, Чечня и весь Северный Кавказ, Татарстан, Башкортостан и т.д.). «Потусторонность» России Европе символизирует объективные трудности на пути европеизации России, медлительность и драматизм включения России в европейское культурное и цивилизационное пространство, связанные с глубинными различиями европейского и российского глобальных проектов. Однако в этом же представлении заключена объективная необходимость и неотъемлемость российской принадлежности Европе, неизбежность и неотвратимость европейской судьбы России. У российской цивилизации и культуры, при всей их европейской «особости» и «инакости», в конечном счете, нет иного вектора развития, как европейский; исключительная ориентализация России впредь не грозит (даже если иметь в виду ее частичную «китаизацию», «японизацию» или «туранизацию» и «исламизацию»). Российский «свой путь», в конечном счете, пролегает в русле общеевропейских закономерностей, несмотря на множественный контекст незападных влияний и опосредований (американских, азиатских), которые еще долго будут осложнять российский европеизм. Это означает, что диалог между российским и европейским глобальными проектами не только возможен, но и реален: несмотря на все свои принципиальные различия, оба глобальных проекта в своем историческом развитии и взаимодействии постепенно сближаются. Однако само включение России в Европу означает для европейского сообщества рождение и развитие нового вектора социокультурного развития, существенным образом переосмысливающего, размывающего и видоизменяющего традиционные представления о европеизме, ценностях, нормах и традициях европейской культуры в XXI веке – за счет невольной «русификации» и российской ориентализации Европы (наряду с турецким, арабским, африканским и иными восточными влияниями на евроидентичность и европейской глобализации). Дальнейшая судьба Пост-Европы (в том числе учитывающая антиамериканские настроения европейских антиглобалистов), становление и развитие европейского глобализма, судьбы других глобализмов в современном мире не могут не зависеть от России и российских глобальных устремлений – в той мере, в какой Россия становится составной частью Европы, а значит, одновременно превращает ее в часть себя, делая в то же время Европу – частью Евразии, а европейский глобальный проект – евразийским. |
Похожие:
 | Диалогическая речь Выпускник научится: вести диалог (диалог этикетного характера, диалог-расспрос, диалог побуждение к действию;... | | Диалогическая речь Выпускник научится: вести диалог (диалог этикетного характера, диалог-расспрос, диалог побуждение к действию;... |
 | Книга Самюэля Хантингтона “Столкновение цивилизаций” – первая проба практического применения новых смыслов, вложенных в понятие “цивилизация”... | | Хх юбилейная Международная научно-практическая тьюторская конференция «Многообразие и индивидуализация как возможность становления... |
| Рекомендовано советом умо в области инновационных междисциплинарных программ при Санкт-Петербургском университете в качестве учебного... | | Еще долго после того, как Вы прочтете последнюю страницу, мы Уважаемый читатель, будем вести с Вами диалог. Тот диалог, который и... |
| Юнит Школьный журнал. Этикетный диалог, разговор по скайпу. Диалог-расспрос a school magazine. Школьный журнал | | Внутренний регламент зао ук «Тройка Диалог» по проведению научно-технической экспертизы венчурных инвестиционных проектов в сфере... |
| Кавказа. В 1957 году он окончил аспирантуру при Институте истории материальной культуры (ныне Институт археологии) Академии наук... | | Целью данного Форума является выработка предложений по формированию государственной политики в сфере развития и защиты цивилизованного... |