Диалог цивилизаций в эпоху становления глобальной культуры
Скачать 7.22 Mb.
|
АнекдотВлияние арабской цивилизации на европейскую и сегодня ощущается в Европе. Вот один из примеров. В 1996 году алжирский певец и музыкант Хадж Ибрагим Халед – родоначальник особого музыкального жанра «рай» – смеси арабской, берберской и южно-европейской музыки – выпустил альбом. На нем, в частности, была представлена песня «Айша» – баллада, посвященная младшей дочери Халеда. В феврале 1997 года «Айша» была вознесена на французский Олимп поп-музыки и названа лучшей песней года. Примечательно уже то, что этот гимн арабской девушке транслировался всеми крупнейшими французскими радиостанциями, а не только малоизвестными арабоязычными. В глазах иностранцев Халед даже представляет всю Францию. Его музыку с восхищением слушают в таких непохожих странах, как Египет, Израиль и – даже в архиконсервативной Саудовской Аравии. Существуют локальные версии этой песни на древнееврейском и турецком языках, и даже на хинди. Своим творчеством Халед доказывает, что глобализация не обязательно движется в одном направлении и что она может предоставлять региональным музыкальным культурам мировую сцену. Можно вспомнить также, что именно арабы «подарили» Европе и США известного Фредди Меркюри (группа «Queen»), чье настоящее имя – Фарух Бульсара. Все это указывает на приход во французскую национальную культуру мигрантов из стран Магриба. Многое сегодня заимствуется из культурного и идейного резервуара под названием «Африка» и в самых разных местах мира – на Карибских островах, в гетто Манхеттена, в южных штатах США, в фавелах (нищенских кварталах больших городов) Бразилии, а также и во время крупнейшего европейского бала-маскарада на улицах Лондона. Выбор масок, музыки, костюмов и танцев заранее планируется и моделируется по тематическому сценарию. Специалисты в области глобализации все чаще отмечают феномены подобного взаимодействия культур. «Мы встречаем людей с экзотически звучащими именами, непривычной для нас внешностью, с иным цветом волос и кожи, – пишет Дж. Арджуни, – все это вызывает у нас массу ассоциаций с дальними странами, с Востоком; но вдруг они отвечают нам на баварском или швабском диалекте, и тут выясняется, что выросли они в Кройцберге под Берлином или в Дуйсбурге; короче, они ставят нас в тупик и переворачивают наши представления о нормальности»169. «Как быть, – спрашивает Дж. Питерс, – если маррокканские девушки устраивают в Амстердаме состязания по кик-боксингу, азиаты в Лондоне играют рэп, пекут ирландские бейгл (бублики), китайские тако (блинчики с начинкой), индейцы в Нью-Йорке празднуют последний день карнавала перед Великим постом, а мексиканские ученицы танцуют в греческих тогах, подражая Айседоре Дункан? Как относиться к тому, что Питер Брук ставит на сцене «Махабхарату», а Ариана Мнушкин инсценирует пьесу Шекспира в стиле театра кабуки в парижском «Театр солей»? 170 Конечно, когда мы видим на экране китайского юношу с крашеными волосами и прической «ирокез», или американского яппи, ловко пользующегося японскими палочками во время ланча, было бы слишком смело называть это «взаимопроникновением культурных стандартов». В повседневности всегда происходила миграция мелких «поведенческих стандартов», не оказывающая влияния на культуру в целом. Другое дело, что сегодня действительно возникают гибридные формы культуры, играющие большую роль в конструировании молодежных идентичностей. Например, в современной Англии молодые китайцы из Гонконга основали «Канто-поп» для выражения особой культурной идентичности. В Америке фанаты японской анимации (аниме отаку) выбрали конкретный продукт японской индустрии культуры, испытавший сильное влияние голливудской анимации, чтобы выделяться из основной массы. Возникают и вопросы, на которые пока нет ответа. Скажем, фильм английского режиссера, финансируемый Голливудом, является продуктом американской или британской культуры? Или, скажем, рэп в исполнении «МС Solaar» оказывает американское или сенегальское влияние на Францию? Подобные факты дают эмпирические основания теориям «синкретизма» и «гибридизации» культур и составляют противовес тем теориям, в которых глобализация сводится, в основном, к «местному» перепеву глобальных форм культуры. Появился даже особый термин «креолизация», которым обозначают возникновение новых форм идентичности, которые не имеют исторического образца, исторических корней. Оговоримся, что вкрапления чужеродных заимствований и «гибридных культур» не обязательно и далеко не всегда оказывают сильное влияние на господствующие национальные культуры и национальные идентичности. Знакомство с Западом не обязательно ведет к его принятию – присвоение экономических и технических достижений западной модернизации вполне может сопровождаться неодобрением вестернизации местных ценностей и культур. Скажем, западные товары могут трактоваться просто как «западные товары» и не включаться в местные ценности. К тому же «гибридизация» культур часто затрагивает только «глобализованную верхушку» социума. Эта «культурная амбивалентность», показывает, что глобализация может позитивно восприниматься на одном уровне, а на другом ей могут изо всех сил сопротивляться. Так, например, российская молодежь приветствовала глобализацию в той степени, в какой она способствовала искоренению прежней изоляции и открывала возможности для достижения существующего на Западе уровня материального комфорта. Вместе с тем, стремясь к западным стандартам качества жизни, отнюдь не все молодые россияне спешат перенимать западные стандарты «бытия». И в духовной жизни, хорошо это или плохо, они остаются глубоко укорененными в местные социокультурные традиции 171. Заметим, что это «укоренение» прослеживается не только на уровне потребителей, но и на уровне производителей культурной продукции. Возьмем, например, то засилье переводной и адаптированной Америки, которое в настоящее время присутствует на многих кнопках российского ТВ. Так вот, говоря, например, о русских версиях американских ситкомов172, исследователи подчеркивают, что наши ситкомы, в отличие от оригинальных американских версий, «…идеализируют Россию в соответствии с идеалами потребительского отношения к жизни и к людям. Наш ситком осуществляет не столько критическое осмеяние [как американский], сколько бравый промоушен примитивизированных и прагматизированных человеческих отношений. … Избыток узкого эгоизма, лицемерия и практицизма [в американских ситкомах] осмеивается, а у нас пока с умилением прославляется. Кто тут виноват? Как всегда, наша история…»173. Так или иначе, но уже с начала ХХ века люди за пределами Соединенных Штатов начали испытывать определенное беспокойство из-за глобального воздействия американской культуры. Глобальная культура и американская культура при этом рассматриваются фактически как синонимические понятия, причем имея в виду под последней прежде всего «масскультовый» ее слой. Есть много причин того, что американская массовая культура приобрела господствующее влияние в мире. Несомненно, способность существующих в Америке мощных средств массовой информации контролировать производство и распределение своих продуктов явилась одним из основных стимулов для распространения американской развлекательной индустрии по всему миру. Распространенность английского языка в качестве языка массовых коммуникаций также сыграла и продолжает играть важную роль. Однако мощь американской культурной индустрии и английский язык не являются единственными причинами, объясняющими мировую популярность американских фильмов и телевизионных шоу. Американская массовая культура зачастую действительно бывает излишне настырна и навязчива. На это всегда обращали внимание ее критики. Однако культура Америки никогда не была чужда иностранным влияниям. В чем Америка намного превзошла своих конкурентов за рубежом, так это в «переупаковке» культурных продуктов, получаемых из-за границы, а затем распространении их по всей нашей планете. Одним из способов, позволившим американским средствам массовой информации преодолеть национальные границы и языковые барьеры, является смешение культурных стилей. Американские музыканты и композиторы последовали примеру европейских художников-модернистов, таких как Пикассо и Брак, и стали использовать элементы из «высокой» и «низкой» культуры. Аарон Копленд, Джордж Гершвин и Леонард Бернстайн включали в свои симфонии, концерты, оперы и балеты народные мелодии, церковные гимны, блюзы и религиозные песнопения, а также джаз. На самом деле, одна из таких сугубо американских художественных форм, как джаз, в течение ХХ века эволюционировала в пеструю смесь африканской, карибской, латиноамериканской и модернистской европейской музыки. Это смешение форм в американской массовой культуре сделало ее более привлекательной для многонациональных внутренних и зарубежных аудиторий путем приобретения ими разнообразного опыта и различных вкусов. Несомненно, в ХХ веке Голливуд стал культурной столицей современного мира. Однако он никогда не был исключительно американской столицей. Подобно многим другим культурным центрам – Флоренции, Парижу и Вене – Голливуд функционировал как международное сообщество, построенное предпринимателями-иммигрантами и использующее таланты актеров, режиссеров, писателей, кинематографистов, монтажеров, композиторов, художников по костюмам и художников-оформителей сцены со всего мира. Более того, в течение большей части ХХ века американские кинематографисты считали себя ассистентами, восхищавшимися превосходными работами иностранных режиссеров. Так, например, с сороковых до середины шестидесятых годов ХХ столетия американцы боготворили таких представителей авторского кино, как Ингмар Бергман, Федерико Феллини, Микеланджело Антониони, Жан-Люк Годар, Акиро Куросава и др. Но уже к семидесятым годам ХХ века появились новые гении кинематографа Фрэнсис Форд Коппола, Мартин Скорцезе, Роберт Альтман, Стивен Спилберг, Вуди Аллен, которые были американцами. Они обязаны итальянскому неореализму и французской «новой волне» своими импровизационными методами и автобиографичностью своего творчества. Использование этих новых художественных приемов революционизировало американское кино, и кинопромышленности любого другого континента стало еще труднее соревноваться в популярности с американской кинопродукцией. Характерно, что знаменитый американский актер Марлон Брандо учился актерскому мастерству по системе Станиславского, разработанной в дореволюционной России. Влияние системы Станиславского не только в Соединенных Штатах, но и за рубежом, (где оно нашло отражение в актерской манере Жан-Поля Бельмондо и Марчелло Мастроянни), является классическим примером того, как идея, пришедшая из-за рубежа, первоначально предназначавшаяся для театральной сцены, была приспособлена в послевоенной Америке к актерскому исполнению в кино, а затем передана всему остальному миру в качестве парадигмы поведения как в кино, так и в обществе174. А если говорить о США как об одном из главных участников глобального рынка культуры, то они, как это ни странно, играют на этом рынке не столько роль производителей, сколько потребителей. Согласно данным ЮНЕСКО, общая ценностная стоимость продуктов культуры, импортированных, например, в 1998 г. в США (включая печатную продукцию, произведения музыкальной культуры, изобразительного искусства, кинематографии, фотографии, радио и телевидения) составила 60 млрд. долларов, что почти в три раза превысило стоимость экспорта соответствующей культурной продукции из США (22 млрд. долларов). В то же время несколько преувеличенными выглядят и утверждения относительно «печальной участи» слаборазвитых стран, неспособных якобы противостоять натиску культурной продукции западного мира. Данные того же ЮНЕСКО говорят о том, что доля развивающихся стран в мировом экспорте продуктов культуры выросла с 1980 по 1998 год с 12 до 30%, а стоимость экспорта произведенной здесь в 1998 году культурной продукции составила 52 млрд. долларов, превысив стоимость соответствующего импорта (44 млрд. долларов). В ходе проведенного несколько лет назад международного исследования только 19% опрошенных в Италии, 24% в Германии и 27% в Великобритании согласились с тем, что американская массовая культура (музыка, телевидение, кино) представляет собой серьезную угрозу культурам других стран мира. Лишь во Франции этот показатель достиг 33% опрошенных175. Этот процесс продолжается и сегодня. Но теперь он получил в свое распоряжение еще и такие средства информационно-культурного обмена, которые были просто немыслимы всего несколько десятилетий назад. В результате «культурные границы» оказываются все более проницаемыми, для все большего числа людей становится реальным прямой и свободный доступ к культурным ценностям всего мира. А творцы и производители этих ценностей чем дальше, тем больше начинают становиться «игроками» уже на «мировом культурном поле», которое из некоей все-таки абстракции еще в недавнем прошлом превращается теперь во все более осязаемую реальность (маленький, но характерный тому пример – «мировые премьеры» фильмов и книг, которые постепенно становятся вполне привычным явлением). Однако задача «угодить на всех» в таких условиях становится еще менее реализуемой, чем в пределах некоего локального культурного сообщества. Кстати говоря, и в том, и в другом случае «стандартизировать» и «унифицировать» можно лишь то, что поддается такой стандартизации и унификации – не более того. Россия в глобальном мире. Надо ли догонять Европу? Громада двинулась и рассекает волны. Плывет. Куда ж нам плыть? Александр Пушкин Особая ли страна Россия или такая же, как все? И то и другое верно одновременно. Россия и уникальная часть мира с особенностями, которые гипертрофированы ее размерами и спецификой ее истории, и обычная страна, исключительность которой ничуть не больше, чем у каждого из остальных членов общечеловеческой семьи. Многовековые споры о Рюрике, Синеусе и Труворе, непрекращающиеся дискуссии славянофилов и западников, как и модная евразийская теория – всего лишь следствия такого ответа на главный вопрос самоидентификации. Славянофильство выдвигало не концепцию русской нации как лидера славянских народов, а мессианскую идею России как «третьего Рима». Православие и державность, а не «русскость», были краеугольными камнями идеологии славянофилов. Классическое евразийство было идейным наследником славянофильства. Согласно одного из его теоретиков П.Н. Савицкого, «Россия-Евразия есть центр Старого Света. Устраните этот центр и все остальные его части, вся эта система материковых окраин (Европа, Передняя Азия, Иран, Индия, Индокитай, Китай, Япония) превращается как бы в «рассыпанную храмину… Россия не есть ни Азия, ни Европа, но представляет собой особый географический мир»176. Интересно, что П.Н. Савицкий состоял в многолетней переписке с историком-этнологом Л.Н. Гумилевым. Основу его исследования составила оригинальная пассионарная теория этногенеза, с помощью которой он пытался объяснить закономерности исторического процесса177. Л.Н. Гумилев не отождествлял себя с евразийством в течении своей жизни и впервые заговорил о нем только в конце 1980-х – начале 1990-х гг., на которые пришелся пик общественного интереса к его работам, а знаменитая его фраза: «Скажу вам по секрету, что если Россия будет спасена, то только через евразийство», – прозвучала совсем незадолго до его смерти – в 1992 г.178 Казалось бы, давным-давно отшумели и потеряли остроту споры славянофилов и западников, евразийцев и Гумилева. Но к концу XX в. вновь с былой остротой встал вопрос: особая ли страна Россия или такая же, как все? Видимо, и то и другое верно. Россия одновременно и уникальная часть мира с особенностями, которые гипертрофированы ее размерами и спецификой ее истории, и обычная страна, исключительность которой ничуть не больше, чем у каждого из остальных членов общечеловеческой семьи. Следует исходить из того, что Россия это особая цивилизация, впитавшая в течение многих веков немало западного и восточного и выплавившая в своем «котле» нечто совершенно особенное. Проходя путь модернизации, Россия шла своим уникальным путем. Слишком уж очевидно все то ценное, что дала для русской культуры западноевропейская цивилизация: секуляризация массового сознания, демографическая революция, социальная мобильность, равноправие женщин и т.п. Европа подарила России множество достижений научно-технической мысли. Становление русской культуры было бы невозможно без обогащения европейскими идеями и ценностями. Известно, к примеру, что не только Пушкин, но и Толстой и Достоевский немыслимы без школы европейского гуманизма, как немыслим он сам без классического предания Греции. С другой стороны, казалось бы никому уже не придет в голову бездумно пересаживать европейские обычаи, традиции и образ жизни на российскую почву, как это делалось во времена петровских «налогов на бороды», внедрения «ассамблей» и прусских уставов. Но так уж вышло, что очередные российские реформы совпали по времени с этапом, когда высшим достижением человечества был провозглашен «либеральный капитализм». Американский политолог Ф. Фукуяма в книге «Конец истории и последний человек» (1992 г.)179 провозгласил, что распространение либеральных демократий во всем мире может свидетельствовать о конечной точке социокультурной эволюции человечества и стать окончательной формой человеческого правительства. Его работа была переведена на более чем 20 языков мира и вызвала широчайший резонанс в научной среде и средствах массовой информации. Россию также пригласили поспешить в «светлое капиталистическое будущее», как будто и не было никакого трехсотлетнего исторического опыта кризисов и катаклизмов, вызванных «большими скачками» в ходе отчаянной погони за Западом после реформ Петра Первого. Энтузиасты «перестройки», позабыв о горьких уроках российской истории, отчаянно бросились в реку вестернизации, наспех меняя на обратный знак все прежние символы и формы общественной, политической и экономической жизни. И здесь для нас опять же нет ничего нового. Вспомним как во времена Екатерины II сначала дворянская, потом разночинская интеллигенция безоглядно уверовала сначала в столпов Просвещения, а потом и в утопии Фурье, Прудона, Бланки. А еще позднее – в анархизм, марксизм и ницшеанство. В основе традиционных призывов «догнать Европу» всегда лежала уверенность в необходимости и неизбежности заимствования всеми обществами мира западной модели высокопродуктивной рыночной экономики. Ее адепты утверждали: Запад вырвался вперед благодаря тому, что капитализм создал мощные производительные силы. Остальные общества просто отстали и теперь вынуждены догонять. Но, в конце концов, на всей планете воцарится либеральный капитализм англосаксонского образца, и наступит счастливый «конец истории» (Ф. Фукуяма). Между тем здесь у этого тезиса всегда существовали весьма серьезные оппоненты. Еще в 1930-е годы известный историк А. Тойнби в своем главном труде «Постижение истории» предупреждал: «тезис об унификации мира на базе западной экономической системы… приводит к грубейшим искажениям фактов и поразительному сужению исторического кругозора»180. Вслед за Тойнби антрополог К. Леви-Стросс категорически отверг механистическую идею о существовании одной «правильной» цивилизации, путь которой должен быть принят за столбовую дорогу человечества: «...Трудно представить себе, как одна цивилизация могла бы воспользоваться образом жизни другой, кроме как отказаться быть самой собою. На деле попытки такого переустройства могут повести лишь к двум результатам: либо дезорганизация и крах одной системы – или оригинальный синтез, который ведет, однако, к возникновению третьей системы, не сводимой к двум другим»181. «Банальный европоцентризм достаточен для обывательского восприятия, – писал Л.Н. Гумилев, – но не годен для научного осмысления разнообразия наблюдаемых явлений. Ведь, с точки зрения китайца или араба, неполноценными кажутся западные европейцы. И это столь же неверно, а для науки бесперспективно»182. Хорошо известно, что западную цивилизацию создавали народы с вполне определенным национальным характером. Это их уникальное и неповторимое творение. Это входит в их натуру, в их характер. Его особенности составляют практицизм, деловитость, расчетливость, способность к конкурентной борьбе, изобретательность, способность рисковать, холодность, эмоциональная черствость, склонность к индивидуализму, стремление к независимости и успеху в деле, чувство превосходства над другими народами, склонность управлять другими, более сильная, чем у других народов, способность к самодисциплине и самоорганизации. Как подметил долго живший на Западе философ А. Зиновьев, «весь образ жизни западных стран есть результат и проявление индивидуализма западоидов. Если в нескольких словах выразить его психологическую суть, то можно сказать, что фундаментальным принципом бытия западоидов является такой: работать на себя, рассматривая всех прочих как среду и средство бытия»183. Другие народы создавали цивилизации иного типа, более соответствовавшие их характеру и условиям их жизни. Так, например, американские институты и ценности в конце XVIII века, когда они появились, сначала были уникальны даже в христианском мире, а для остального – вообще невообразимы. Американскую культуру породил фрагмент европейской культуры, который и в самой-то Европе никогда не занимал ведущего положения. Это были протестантские, в основном английские кальвинистские или связанные с ними секты. А первыми американскими поселенцами были пуритане, квакеры и методисты. Они вырабатывали свои традиции, свой стиль, свои ценности. Простота до аскетизма, безыскусственность, рационализм во многом определили «новое мышление» американцев. Для них вера становилась их внутренним опытом, жизнь – осознанным долгом, а добродетелями – трудолюбие, бережливость и аккуратность. Сыграла роль и протестантская идея профессионального призвания, которая оправдывала богатство. Поэтому М. Вебер считал, что эта идея была направлена на путь капиталистического предпринимательства184. Протестантские догмы осуждали желание быть бедным, приравнивая его желанию быть больным. Протестантизм способствовал распространению духа предпринимательства, рационализма, способствовал более качественному труду. С другой стороны распространение этого мирооощущения среди других народов было бы, по убеждению А. Тойнби, большим несчастьем для человечества, ибо протестантский темперамент, установки и поведение относительно других рас, как и во многих других жизненных вопросах, в основном вдохновляются Ветхим заветом; а в вопросе о расе изречения древнего сирийского пророка весьма прозрачны и крайне дики». Как пишет А. Тойнби, «среди англоязычных протестантов до сих пор можно встретить «фундаменталистов», продолжающих верить в то, что они избранники Господни в том, самом буквальном смысле, в каком это слово употребляется в Ветхом завете»185. И не удивительно ли, что система, порожденная именно таким радикальным протестантизмом, переносится, сегодня, например, в Южную Корею? Ведь можно, скажем, полностью скопировать политическое устройство и при этом ни на йоту не приблизиться к демократии, как показывает пример стран типа Нигерии. Заимствование же отдельных культурных образцов – напитков, музыки, одежды и пр. – чисто внешнее явление, мало меняющее менталитет. Что же касается России, то для ее истории всегда были характерны более или менее резкие смены цивилизационной ориентации. Особенно судьбоносными для русской нации были два исторических момента: принятие христианства от Византии с последующим построением культуры по эллинско-ближневосточному образцу и перестройка русского общества по образцу западноевропейскому реформами Петра I . «Большой скачок» был достигнут последним за счет создания в короткий срок относительно хорошо вооруженной армии и насаждения на российскую почву технологических нововведений, впервые тогда появившихся в Западной Европе. Уже этот первый «скачок» породил множество проблем серьезно осложнивших жизнь страны. Российский историк В.О. Ключевский так писал об этом: «С XVII в. на это общество стала действовать иноземная культура... Это пришлое влияние встретилось с доморощенными порядками и вступило с ними в борьбу, волнуя русских людей, путая их понятия и привычки, осложняя их жизнь, сообщая ей усиленное и неровное движение»186. А вот как охарактеризовал петровскую «модернизацию» И.С. Аксаков: «…Русская земля подверглась внезапно страшному внешнему и внутреннему насилованию. Рукой палача совлекался с русского человека образ русский и напяливалось подобие общеевропейца. Кровью поливались, спешно, без критики, на веру, выписанные из-за границы семена цивилизации. Все, что только носило на себе печать народности, было предано осмеянию, поруганию, гонению; одежда, обычай, нравы, самый язык – все было искажено, изуродовано, изувечено... Русский человек из взрослого, из полноправного, у себя же дома попал в малолетки, в опеку, в школьники и слуги иноземных всяких, даже духовных дел мастеров. Умственное рабство перед европеизмом и собственная народная безличность провозглашены руководящим началом развития»187. А философ-эмигрант Г.П. Федотов еще резче писал об этом этапе российской модернизации: «Сейчас мы с ужасом и отвращением думаем о том сплошном кощунстве и надругательстве, каким преломилась в жизни Петровская реформа… Не будет преувеличением сказать, что весь духовный опыт денационализации России, предпринятый Лениным, бледнеет перед делом Петра. Далеко щенкам до льва. И провалившаяся у них «живая» церковь блестяще удалась у их предшественника, который сумел на два столетия обезвредить и обезличить национальные силы православия… Отныне рост одной культуры, импортной, совершается за счет другой – национальной»188. И впоследствии стремление «догнать» западноевропейские страны вынуждало других российских самодержцев проводить реформы, которые подстегивали одни процессы и принудительно останавливали другие. Так, в течение XVIII в. правительство Екатерины II, усиленно насаждало сословный строй и регулярное государство, полагая, что это последнее слово европейской цивилизации. Да и правительство Александра II из лучших побуждений провело серию крупных реформ, которые явно опережали общественные потребности России на тот момент. Крепостное право было отменено сверху до того, как оно стало экономическим и социальным анахронизмом. Парламент и конституция пришли в Россию задолго до того, как широкие народные массы получили об этих институтах хоть малейшее представление»189. В данном случае речь идет не о том, нужны или не нужны были российскому обществу эти и другие реформы, – это другая проблема. Главное состоит в том, что с начала XVIII в., естественность и органичность социального развития России были нарушены: не успевали естественным путем завершиться одни процессы, как стимулировалось появление других. Постоянное форсирование социальных изменений привело в конечном счете к социальной напряженности такой силы, что общественный порядок, не выдержав ее, рухнул и погреб под своими руинами многие реальные достижения вестернизации. И не удивительно, что Октябрьская революция в некоторых отношениях стала антиевропейской. Так, в 1917–1918 гг. народ намеренно сжигал сотни музеев и тысячи помещичьих усадеб, а также книги, ноты, музыкальные инструменты, произведения искусства, постельное белье, гобелены, фарфор – все, что символизировало европейскую культуру. Любопытно, что модернизация России, предпринятая большевиками под знаменем западноевропейского марксизма привела во многом к противоположным результатам: общество во многих аспектах резко отличалось от модели западных стран – приоритет государства над обществом, приоритет коллектива над личностью, ограничение свободы личности, централизация, планирование, эксплуатация народного энтузиазма и т.д. Через тонкую позолоту новых «европейских» свойств неизбежно проглядывало «вечное духовное ядро» России. Все эти эпизоды российской истории указывают на некий инвариант исторических изменений, который был характерен для российской истории последних трех веков. Этот инвариант характеризуется тем, что все эти попытки «европеизации» оказываются обычно делом правящей верхушки. В этой связи имеет смысл задать себе такой «кощунственный» вопрос: а в каком смысле и в каком отношении западнизация вообще представляет собой благо для человека? В чем заключаются критерии, по которым мы можем оценить это благо? Например, К. Леви-Стросс поставил под сомнение сам критерий, по которому оценивается культурный вклад той или иной цивилизации: «Два-три века тому назад западная цивилизация посвятила себя тому, чтобы снабдить человека все более мощными механическими орудиями. Если принять это за критерий, то индикатором уровня развития человеческого общества станут затраты энергии на душу населения. Западная цивилизация в ее американском воплощении будет во главе... Если за критерий взять способность преодолеть экстремальные географические условия, то, без сомнения, пальму первенства получат эскимосы и бедуины. Лучше любой другой цивилизации Индия сумела разработать философско-религиозную систему, а Китай – стиль жизни, способные компенсировать психологические последствия демографического стресса. Уже три столетия назад Ислам сформулировал теорию солидарности для всех форм человеческой жизни – технической, экономической, социальной и духовной – какой Запад не мог найти до недавнего времени и элементы которой появились лишь в некоторых аспектах марксистской мысли и в современной этнологии. Запад, хозяин машин, обнаруживает очень элементарные познания об использовании и возможностях той высшей машины, которой является человеческое тело. Напротив, в этой области и связанной с ней области отношений между телесным и моральным, Восток и Дальний Восток обогнали Запад на несколько тысячелетий – там созданы такие обширные теоретические и практические системы, как йога Индии, китайские методы дыхания или гимнастика внутренних органов у древних маори...»190. Но главное в другом: сами западноевропейские образцы цивилизации вызывают серьезные сомнения. Известно, например, что т.н. рыночная система – это очень жестокая система с очень многими негативными последствиями по отношению к человеку. Рыночной системе свойственна инфляция и безработица, банкротство, кризис перепроизводства, рецессия, дифференциация – резкое разделение общества на бедных и богатых. Спору нет, рыночная экономика и частная собственность экономически эффективны. Но они создают и множество острейших проблем, угрожающих выживанию человечества. Таков экологический кризис и парниковый эффект, который грозит новым потопом. И безработица, и экологическая катастрофа, и насквозь бюрократизированная и зарегулированная социальная жизнь – эти и прочие беды т.н. развитых стран ныне хорошо известны. «…Бесконтрольный капитализм и распространение рыночных ценностей на все сферы жизни ставит под угрозу будущее нашего открытого и демократического общества. Сегодня главный враг открытого общества – уже не коммунистическая, но капиталистическая угроза». Это заявил один из крупнейших западных финансовых магнатов Дж. Сорос191. Далее. Политическая свобода – это несомненное благо. Однако она открывает двери не только (а иногда и не столько) самодеятельности и инициативе в рамках закона, но и преступному поведению. Известно, что личная свобода, полученная в России результате т.н. великих реформ, привела почти к четырехкратному росту преступности. В дореформенную эпоху строгий контроль общины за поведением своих членов, их солидарность, соседский, дружеский характер их отношений, низкая мобильность населения, с одной стороны, сдерживали людей с криминальными наклонностями, а с другой стороны, мешали преступникам скрыться от правосудия. В пореформенный же период общинные отношения медленно разлагались, и это привело к резкому росту преступности. А уж обретение политических свобод в 1906 г. и вовсе привело к кровопролитной революции и гражданской войне. И, последнее по счету, но не по значению. Капитализм не способен предотвратить падение морали в обществе. Между тем, авторы «Нового доклада Римскому клубу» пришли к выводу, «Падение морали более опасно для нашей цивилизации, чем тенденция увеличения разрыва в доходах». Как пишет современный историк, в современной западноевропейской культуре «рефлексия заменила интуицию, рациональность – эмоциональность, представительная демократия – непосредственную демократию, индивидуализм – общинность и коллективизм, деловые отношения – привязанность и дружбу, законность – справедливость и т. д. Рефлексия и расчетливость понижали эмоциональность, уменьшали спонтанность, ликвидировали душевность. Холодный, расчетливый, безнравственный человек скорее преуспеет в жизни, чем эмоциональный, душевный и нравственный бессребреник. Первый может совершить любой поступок ради выгоды, второй ограничен принципами и поэтому проигрывает, даже если он умнее и образованнее. Русский крестьянин, как всякий традиционный человек, придерживался твердых моральных принципов, был равнодушен к собственности, был уверен, что деньги пахнут и что цель не оправдывает средства, Так ли это плохо?!» А Лестер Туроу объясняет почему капитализм неспособен предотвратить падение морали: «Общества не могут нормально функционировать, пока большинство их членов не начинают добровольно вести себя подобающим образом. Но кому решать, какие ценности следует прививать молодежи? У капитализма на этот вопрос нет ответа … При капитализме цель системы состоит в максимальном удовлетворении личных потребностей посредством предоставления человеку права личного выбора… Речь о социальных идеалах, таких, как равенство или честность, вообще не идет». Не случайно энергичные попытки внедрения элементов «либерального капитализма» в постсоветской России мгновенно привели к «многократному росту преступности и огромной имущественной дифференциации, ослаблению совести и стыда, росту эгоцентризма и культа материальных потребностей, распространению массовой культуры и других опасных тенденций власти «толпы»192. «Издержки» западноевропейской цивилизации можно перечислять бесконечно. В конце концов, не следует забывать и о жестоких уроках истории Европы, особенно ее истории XX века, когда именно «развитая» Европа породила две самые страшные войны в истории человечества, как и тоталитарные режимы Гитлера, Муссолини и Франко. Каким образом на фоне всего этого удается эффективно распространять мифы евроцентризма и вести их пропаганду – большая загадка. В свете сказанного представляется, что России (как, впрочем, и любой другой стране) не следует бездумно копировать западноевропейские образцы в политике, экономике и морали. Нет, конечно же, всем есть чему поучиться у Европы, но учиться следует лучшему, а не худшему и тому, чего самим недостает. Посмотрите, как осторожно и аккуратно перенимает коммунистический Китай нужные ему элементы рыночной экономики. Он полностью сохраняет при этом свою политическую систему, видимо, более адекватную его исторической традиции. И как эффективно при этом развивается его экономика! А современные вполне «развитые» западноевропейские страны, такие как Великобритания, Бельгия, Дания, Испания и др. отнюдь не постеснялись сохранить монархию, пусть и в символическом виде. Ведь эта политическая система в наибольшей степени соответствует их историческим национальным традициям. Во многих странах Западной Европы у власти долгие годы находились (а в некоторых и ныне находятся) социалисты и кое-где даже (о, ужас!) в альянсе с коммунистами. Современная Швеция, пользуясь плодами парламентаризма и политических свобод одновременно развивает множество элементов социализма в системе распределения. Современная Япония, даже развив очень энергичный капитализм, не сломала свой культурный тип и избежала «рыночной экономики». В вышедшей в 1987 г. книге Мичио Моришима «Капитализм и конфуцианство», посвященной культурным основам предпринимательства в Японии, сказано, что здесь «капиталистический рынок труда – лишь, современная форма выражения «рынка верности». То есть традиционных общинных отношений самураев, крестьян и ремесленников193. Таким образом, и за рубежом сегодня получает все большее признание идея, что существуют альтернативные пути развития цивилизаций. Многие ученые понимают, что бесполезно пытаться установить всеобщую последовательность универсальных стадий экономического и политического развития. Хорошо бы это, наконец, поняли и в России… * * * Глобализация – не автоматический процесс, который завершится бесконфликтным и идеальным миром. Она таит в себе как новые возможности, так и новые риски, последствия которых могут быть весьма значимыми. Но люди не являются пассивными наблюдателями, они не столько зрители, сколько творцы собственной истории. Поэтому у них есть возможность скорректировать нынешнюю глобализацию – от этих процессов должны выигрывать все народы и все культуры. Стало быть, глобализация может привести не к унификации культур по американскому образцу «общества потребления», а к некоему «мультикультурализму». Иначе говоря, в результате становления общемировой системы каждая национальная культура займет равноправное положение в ряду других культур. Или, говоря еще проще, глобальная цивилизация не должна привести к единой усредненной глобальной культуре. Любая реальная культурная система, – это самоорганизующаяся система очень высокой сложности, степень «разнообразия» которой весьма и весьма высока, причем как на уровне системной множественности социокультурных страт данного социума, так и в отношении многообразия совокупностей культурных ценностей, носителями и потребителями которых являются эти страты 194. Так почему же нужно заранее отказывать в этом разнообразии, в этой «цветущей сложности» системе, еще более глобальной по масштабам – мировой культуре, современниками зарождения (если не рождения) которой мы, похоже, являемся? В конце концов, культура – это не что иное, как «генетический код» человечества, и примитивизировать свой генетический код – отнюдь не в интересах Homo sapiens. Мамедов Ф. КУЛЬТУРОЛОГИЯ И КОНЦЕПЦИЯ ЕВРАЗИЙСТВА В процессе развития современной мировой цивилизации происходит множество изменений, открывающих новые возможности и создающих новые риски, влияющие на философию и технологию жизнедеятельности миллионов людей. Планетарные экономические вызовы, финансовый и продовольственный кризис, глобальное потепление, вопросы национальной и международной безопасности, требуют выработки и согласования новых, научно и логически обоснованных культурологических подходов, предполагающих уважение интересов сторон, стремление к достижению их общности. Прогресс мирового сообщества предполагает творческий синтез философии жизни Запада и Востока, разработку новых социально-культурных технологий, обеспечивающих устойчивое развитие, взаимопонимание, сотрудничество, взаимопомощь и прогресс человечества, которые невозможны без доверия, согласия и уважения к человеческому достоинству. Незаменимое значение в решении этих и других стратегических проблем – на индивидуальном, национальном, региональном и глобальном уровнях – приобрела культурология. Она стала ключевой парадигмой XXI века, источником универсальных знаний и навыков, необходимых для продуктивного развития личности, семьи, коллектива, государства и мирового сообщества, знаний, которыми определяются успехи в созидательной жизнедеятельности людей. Трудно переоценить ее роль в выработке правильных национальных и международных решений, в совершенствовании культуры управления на всех уровнях, от которой во многом зависят практические результаты развития, благосостояние и качество жизни, конкурентоспособность и безопасность государств, конструирование лучшего будущего всего человечества. Благодаря достижениям современной культурологи знание сущности, особенностей, истории, достижений отечественной и мировой культуры, правильное понимание законов и технологий общественного развития, способность к правильной оценке фактов, событий и людей все более становятся качествами каждого культурного человека, каждого политика и управленца. Стратегическое значение культурологии для национального и международного развития обусловлено и тем, что она дает возможность наилучшим образом: • определять стратегические цели, направления и приоритеты человеческого, социального, государственного и международного развития, обеспечивать эффективную координацию различных направлений жизнедеятельности на национальном и глобальном уровне; • разрабатывать модели и технологии конкурентоспособного развития национальных государств, обеспечивающие опережающие темпы их развития, высокое качество труда и производимой продукции, научно обоснованные прогнозы и конструкции будущего; • гармонизировать культуры и интересы, способствуя продуктивному диалогу цивилизаций и международному сотрудничеству государств с различным общественно-политическим устройством. По-видимому, успехи в раскрытии креативного потенциала культуротворческой деятельности, как движущей силы человеческого развития, а также прогностические возможности культурологии во многом обусловлены правильностью выбранной методологии, охватывающей историю и теорию отечественной и мировой культуры и цивилизации. Глубоко разработанная Львом Гумилевым, культурологическая, по своей сущности, концепция евразийства, основанная на синтезе европейского и азиатского начала, имеет не только важное историческое и этнологическое, но и идеологическое значение для сохранения и развития культурного пространства, на котором живут многие народы. Как известно, основные объективно-исторические факторы культурного развития народа связаны с природно-географическим условиями, генетическим кодом культуры, социальной средой, исторической обстановкой и культурным обменом. Понимая данную закономерность, нетрудно заметить, что в большей или меньшей степени страны, расположенные на землях евразийской зоны имеют большие возможности для взаимовыгодного мирного сотрудничества, основанного на принципах государственного суверенитета и добрососедства. Важное значение для этого имеет системный культурологический подход, предполагающий учет всех факторов и изменений в процессах жизнедеятельности народов. Исходя из законов развития мировой цивилизации, особенностей культурогенеза, вызовов времени и в целях эффективного управления изменениями, в качестве конкретной модели развития предлагаю обсудить вопрос о разработке международной программы перехода от человека типа «Homo Sapiens» к человеку типа «Homo cultural». Разработка такой программы предполагает целенаправленное формирование на всей евразийской территории качественно новых условий для жизнедеятельности народов разного этнического происхождения и вероисповедания, на основе определенных стандартов духовной культуры. Внедрение таких стандартов, отвечающих жизненным интересам людей разных национальностей, позволит объединить их на основе общечеловеческих ценностей и жизненных интересов, освободиться от фобии и негативных стереотипов, препятствующих взаимопониманию и гармонии. Сложение усилий, продуктивная кооперация и координация деятельности для достижения общих целей мирного развития, повышения благосостояния и качества жизни возможны на основе новой международной социально-культурной политики, предусматривающей аккультурацию и инкультурацию людей, проживающих на евразийском пространстве. В рамках такой политики необходимо гармонизировать задачи сохранения культурного наследия и культурной самобытности народов, с одной стороны, и выработку решений, отвечающих общим интересам. Для достижения этих целей необходимо формирование «человека высокой культуры», обладающего гуманистическим мировоззрением и доброй волей. Для осуществления таких задач целесообразно создать Международный совет по культуре заинтересованных стран, в который могли бы войти ученые-культурологи, политологи, социологи, юристы, экономисты и религиозные деятели соответствующих стран. Для подготовки специалистов по востребованным специальностям, в том числе таким как «культурология», «международные отношения», «экология человека и природы», «международное управление и право», «международная журналистика», «мировая экономика и международная торговля», «информационные технологии» и другим можно было бы создать Международный университет или Академию мировой культуры и цивилизации, с филиалами в соответствующих странах. Это позволило бы, опираясь на историческую общность и уроки истории, создать позитивную панораму будущего, добиться разумной унификации и гармонизации культур евразийских стран и построения новой евразийской цивилизации, отвечающих интересам многих народов и их надеждам на лучшее и безопасное будущее. Кондаков И.В. ЕВРАЗИЙСКИЙ ГЛОБАЛИТЕТ: истоки, современное состояние, перспективы Евразийская идея, начиная с ее зарождения и вплоть до оформления евразийского движения в российской эмиграции, является, несомненно, одним из первых сознательных глобалистских проектов, поскольку одна из ее важнейших конструктивных особенностей – интеграция западных и восточных цивилизаций (в том числе в лоне самобытной российской цивилизации и вокруг нее); единство европейских и азиатских культур – на почве культуры России; преодоление идейной и научной ограниченности дискурса евроцентризма, – а это все черты одной из специфических форм глобализации, складывавшейся на протяжении веков, но заявившей о себе в этом качестве лишь в ХХ в. |
Похожие:
 | Диалогическая речь Выпускник научится: вести диалог (диалог этикетного характера, диалог-расспрос, диалог побуждение к действию;... | | Диалогическая речь Выпускник научится: вести диалог (диалог этикетного характера, диалог-расспрос, диалог побуждение к действию;... |
 | Книга Самюэля Хантингтона “Столкновение цивилизаций” – первая проба практического применения новых смыслов, вложенных в понятие “цивилизация”... | | Хх юбилейная Международная научно-практическая тьюторская конференция «Многообразие и индивидуализация как возможность становления... |
| Рекомендовано советом умо в области инновационных междисциплинарных программ при Санкт-Петербургском университете в качестве учебного... | | Еще долго после того, как Вы прочтете последнюю страницу, мы Уважаемый читатель, будем вести с Вами диалог. Тот диалог, который и... |
| Юнит Школьный журнал. Этикетный диалог, разговор по скайпу. Диалог-расспрос a school magazine. Школьный журнал | | Внутренний регламент зао ук «Тройка Диалог» по проведению научно-технической экспертизы венчурных инвестиционных проектов в сфере... |
| Кавказа. В 1957 году он окончил аспирантуру при Институте истории материальной культуры (ныне Институт археологии) Академии наук... | | Целью данного Форума является выработка предложений по формированию государственной политики в сфере развития и защиты цивилизованного... |