Диалог цивилизаций в эпоху становления глобальной культуры
Скачать 7.22 Mb.
|
| Кризис коллективной идентичности в России как следствие распада советской империи Драматизм современной ситуации заключается в том, что на рубеже ХХ–XXI веков русские сталкиваются не с одним Вызовом, а с несколькими. Первый Вызов, который мы уже констатировали, связан с распадом некогда огромной общности, составленной из разных этносов, наций и религий, и он оказывается реальным лишь в границах России. Что в этом процессе позитивно, а что оборачивается негативными сторонами? До какой черты это позитивно, а когда это уже имеет продолжение как негативный процесс? Будет ли этот процесс продолжаться или его можно блокировать? Но нужно ли блокировать, если он подобен природному процессу. Если начать его блокировать, можно к жизни вызвать еще большие разрушительные силы, которые можно будет подавить уже не столько изнутри, сколько извне. Охотников это проделать много, и уже многое для этого делается – Россию окружают противоракетными установками и т.д. Но следовало бы разобраться в том, что происходит внутри России. Есть ли какая-то другая сила, не связанная с оружием, которая бы скрепляла этнические и национальные организмы и с помощью которой можно было бы укреплять и солидарность, и идентичность людей. Прибегать каждый раз к оружию – рискованное предприятие, но в то же время для выявления реальности идентичности и весьма эффективное. Война позволяет укрепить чувство «мы» через противопоставление «они». В экстремальной ситуации мгновенно всплывает сохраняющийся в бессознательном образ врага. Он-то и является сплачивающим людей средством. Ясно, что если бы в ХХ веке нашлось государство, которое бы сопровождалось аурой империи, то на него мгновенно был бы спроецирован образ врага, настолько архаичной кажется в эпоху распространения демократии империя. Но ведь что такое Советский Союз как не империя в ее современной форме? Его распад, естественно, сопровождался под аплодисменты всего мира. Он воспринимался очередным распадом империи в цепи уже распавшихся империй. Поэтому распад России на Западе так приветствуется. Однако во время этих аплодисментов не всегда осознается, что исчезновение образа врага в виде советской империи имело последствия – угасание коллективной солидарности, в том числе, не только в России, но и в Америке. В Америке потому, что исчезает образ врага. Понимая, что это удар по коллективной идентичности, Америка пытается найти новый образ врага в мусульманском мире. Тут-то и становится очевидным, насколько для поддержания идентичности необходим образ врага. Несомненно, то, что распадается российская империя и имперская идентичность, – является положительным фактом. Все империи разваливаются: французская, английская, наконец, австро-венгерская. Из них выходят народы, обретающие собственную государственность, как это, например, произошло после развала Австро-Венгрии с Чехией. Некоторые прогнозируют дальнейший распад России, понимая под ней исключительно империю. Еще в XIX веке Н. Данилевский сформулировал априорную враждебность народов романо-германского мира по отношению к России. Доказывая эту мысль, он анализировал военные акции XIX века, подмечая всякий раз, что Европа редко бывала на стороне России и никогда не сочувствовала ей. По ее негативным реакциям о России начинал судить весь мир. Н. Данилевский даже формулировал, что общественное мнение Европы враждебнее по отношению к России, нежели ее дипломаты60. Именно поэтому оно поддержало войну против России и даже примирилось в силу этого с наполеоновской диктатурой. Это априорное негативное отношение к России вспыхивает всякий раз, как только Россия вступает в войну. Это вытекает из установки, в соответствии с которой Россия как империя является колоссальным завоевательным государством, беспрестанно расширяющим свои границы и, следовательно, угрожающим независимости Европы61. И поскольку это так, то Россия априорно воспринимается гасительницей свободы. И именно поэтому всякий успех, расцвет или возрождение России Запад воспринимает своим поражением. Но дело еще и в том, что в России Запад видит не только враждебное, но и самостоятельное начало, которое не поддается ассимиляции. Россия существует как независимая и самобытная реальность. Но когда такое мнение формируется, то недалеко и до Гитлера. Когда читаешь у Н. Данилевского следующие строки: «Все самобытно русское и славянское кажется ей (Германии – Н.Х.) достойным презрения, и искоренение его составляет священнейшую обязанность и истинную задачу цивилизации»62, то пугаешься даже собственного вывода о том, как прозрения отдельных мыслителей способны опережать массовые катастрофы. Таким образом, отождествление России с империей в западном сознании надолго определило взаимоотношения Запада и России. Но Россия не сводится к империи, хотя следует признать, что имперская структура заметно определяла историю России в прошлом. К сожалению, она определяла ее историю и в ХХ веке. О трансформации старой империи в новую Г. Федотов говорит так: «Для большинства из нас перекройка России в СССР, номинальную федерацию народов, казалась опасным маскарадом, за которым скрывалась все та же русская Россия или даже святая Русь»63. Какие бы идеологические образы для маскировки имперской структуры (марксистские, коммунистические, социалистические и т.д.) не использовались, Россия в ХХ веке продолжала демонстрировать свою имперскую структуру. Она-то во многом и спровоцировала фашизм, в основе которого тоже оказывался имперский комплекс. Как писал И. Ильин, «фашизм возник как реакция на большевизм, как концентрация государственно-охранительных сил направо»64. Тем не менее, даже российская империя с Петра I не была только тюрьмой народов. Этому обозначению Россия обязана Польше. Цивилизационная роль российской империи по отношению к другим народам несомненна. В ее границах развертывалось просвещение всех народов, просвещение, как выражается Г. Федотов, «сияющее с Запада, хотя и в лучах русского слова»65. Но, конечно, эта миссия России реальна не только для всех входящих в империю народов. Г. Федотов отмечает, что «вдоль западной границы русская администрация имела дело с более цивилизованными народностями, чем господствующая нация»66. Но история развертывалась дальше, и становилось очевидным, что империя – архаическая форма сосуществования, сдерживающая развитие духовного потенциала входящих в нее народов. Ведь хотя эти народы и были включены в империю, какое-то их развитие все же имело место. Наступил момент, когда они потребовали большей самостоятельности, чем могла допустить империя. Но самостоятельности потребовали особенно те народы, которые были присоединены к России насильственно. Ведь каждая империя, на то она и империя, предрасположена к расширению своих границ. Это обстоятельство характерно для всякой империи, в том числе – для российской. Раз имперский инстинкт ощутил свободу, он для своей реализации требует пространства. Воля к распространению в пространстве – закон существования империи в любой ее форме. Этот комплекс О. Шпенглер проиллюстрировал на примере Запада. Пришло время распада одной из последних в мире империй. Победа во второй мировой войне Советского Союза способствовала укреплению и стабильности империи. Если сводить Россию к империи, то мы сегодня переживаем период ее «заката». Должен появиться новый Шпенглер, чтобы переписать идеи «заката», высказанные им после первой мировой войны применительно к Западу, в соответствии с ситуацией в современной России. Наука не может на это не реагировать. Так в работах В. Цымбурского развивается мысль о выходе из трехтысячелетней истории российской вестернизации с ее сверхзадачей «похищения Европы» и об осознании России как особого типа цивилизации с присущим ему архетипическим комплексом «острова». По сути, Россия снова возвращается в допетровскую Русь, т.е. в XVII67. Однако для России такой «закат» может быть сколь угодно болезненным, но не смертельным. Россия, естественно, продолжит свое существование даже если ее имперская структура исчезнет полностью и окончательно. Ведь империя – это только политическая структура, оказавшаяся в ситуации повсеместной в ХХ веке либерализации весьма архаической. Отомрет империя, отойдет в прошлое и структура государственности, что в границах империи вызвана к жизни. Эта структура государственности базируется на военной доминанте, необходимой для распространения своего влияния во всем мире. Такой импульс распространения – самое характерное, что питает империю и делает ее реальной силой. Однако психологический импульс империи реализуется лишь с опорой на военную силу. Таким образом, милитаризм оказывается обязательным признаком любой империи, российской, в том числе. Когда Ж. де Местр писал о российской империи, он подчеркивал именно эту особенность. По мнению Ж. де Местра, безграничное увеличение военного сословия свидетельствует о том, что Александр I давно превзошел Рим. Действительно, если Август имел лишь 400 000 солдат, то он – 1 200 00068. Сегодня мы переживаем специфическую ситуацию – Россия преодолевает не только коммунистическую идеологию, на основе которой в ХХ веке формировалась коллективная идентичность, но и уходящий в историю имперский комплекс. Россия перестает быть империей. Таким образом, исчезает и идеологическая, и политическая основа коллективной идентичности, определявшей происходящие в России на протяжении десятилетий процессы. В этом случае закономерен вопрос, на какой же другой основе будет развертываться взаимодействие между входящими в ее состав народами? На какой основе будет культивироваться ее новая, соответствующая реалиям сегодняшнего дня коллективная идентичность? Не должна ли в этом случае возникнуть принципиально новая идентичность? Если она должна возникнуть, то на какой основе? Следующий весьма важный вопрос: будет ли это принципиально новая идентичность или же она будет каким-то образом связана с предшествующим опытом в истории России? В данном случае становится принципиальной потребность вновь осмыслить взаимоотношения государства и культуры. Здесь уже необходимо понять отношение коллективной идентичности не только с идеологией и государством, но и с культурой, противостоящей духу модерна и упорно поддерживающей присущие ей консервативные установки. Если в России новая идентичность будет связана, прежде всего, с культурой, то эту идентичность не нужно будет конструировать заново, а следует выводить из традиции и из культуры в целом. В этом случае вся предшествующая история культуры должна быть прочитана по-новому. Те установки по отношению к культуре, которые имели место в эпоху модерна со стороны государства, должны быть пересмотрены. Сегодня, в ситуации трансформации империи в тип цивилизации культура должна быть соотнесена с потребностями цивилизации, а, следовательно, она должна сопротивляться прежнему подходу, когда она рассматривалась исключительно с точки зрения модерна, следовательно, с точки зрения исключительно утилитарной и функциональной. Она также должна быть рассмотрена не во времени модерна, приучившего к мышлению с помощью выделения в историческом времени кратких длительностей. Иначе говоря, просветительская установка по отношению к культуре сегодня активно заменяется романтической установкой, о чем мы дальше выскажемся подробно. Является ли новая основа, которая может быть подведена под коллективную идентичность, принципиально новой, сконструированной политическими технологиями или же эта основа всегда была, но не осознавалась, а сейчас ситуация так складывается, что это необходимо осознать и понять потенциал этой основы. Естественно, что это задача, требующая усилий от всех гуманитарных наук. То, что мы называем идентичностью, возникает в силу стихий, которые в сознании народов уже существуют и требуют раскрытия. Но когда идентичность возникает и утверждается, она уже сама оказывается способной формировать и поддерживать солидарность людей и народов. Вот на эту особенность и хотелось бы обратить внимание в первую очередь. Таким образом, Вызов, который мы называем первым, порожден прежде всего внутренней для России ситуацией, а именно, распадом империи в ее новой, т.е. большевистской редакции. Именно этим можно объяснить тотальную критику, которой в последние десятилетия ХХ века подвергалась вся предшествующая политика и история России. Но такая критика должна быть конструктивной. Она должна предприниматься во имя выхода из этого имперского тупика. Освобождаясь от имперской идентичности, народы, населяющие Россию, должны объединиться под знаком другой идентичности. Эту новую разновидность идентичности необходимо назвать и осмыслить. Гуманитарные науки должны над этим работать. Ответов на многие вопросы здесь пока еще не существует. Не успела обозначиться реальность первого Вызова, как уже становится реальным второй Вызов. Этот второй Вызов возникает в ситуации, когда пока еще не найден творческий ответ на первый Вызов. В России все еще находятся в состоянии эйфории от развала того государства, которое в России имело место несколько десятилетий. Того государства, которое функционировало тоже в форме Вызова, только внутреннего и неосознанного именно как Вызов. Однако распад государства еще не есть позитивное решение вопроса. Ведь следствием распада явилась социальная аномия, а она превратилась в новый Вызов, первый Вызов. Позитивного творческого ответа на него пока на него не найдено. Либерализация экономики и демократизация общественной жизни пока только усиливают смуту и, кажется, совсем не являются творческим ответом. Видимо, этот творческий ответ следует искать где-то в другом месте. Таким образом, с середины 80-х годов ХХ века Россия оказалась в ситуации, в которой мир оказался уже в городах XIX века. В этом контексте была вызвана к жизни социальная аномия. Ее осмысление началось с помощью социологии (Э. Дюркгейм) и психологии масс (Г. Лебон). Эта новая ситуация требовала творческого ответа на социальную аномию как Вызов. Реальность второго Вызова в российской истории рубежа ХХ–ХХI веков Названный нами второй Вызов, к анализу которого мы приближаемся, связан уже не с внутренней для России ситуацией. Однако от него во многом зависят и внутренние процессы. Этот второй Вызов подстегивает необходимость в творческом ответе на первый Вызов, под которым следует иметь в виду социальную аномию как следствие распада империи. Не успела Россия дать творческий ответ в виде упразднения имперской государственности и либерализации общества, что продиктовано Западом и что, следовательно, следует признать верным, как Запад начал всячески пропагандировать следующий проект, связанный с глобализацией, а, следовательно, с большим взаимодействием между имеющими место на планете государствами и народами. Это, несомненно, конструктивный проект. Действительно, помехи в политической сфере устранены, и народам, наконец-то, пора объединиться. «Холодная война» закончилась, и появились перспективы для солидарности народов, к которой двигалась вся предшествующая история. Все закономерно и все оправдано. Казалось бы, о каком новом Вызове есть необходимость говорить. Однако все дело в том, что в реальности либерализация развертывается в виде тотальной социальной аномии, способной привести к новой диктатуре, а глобализация как проект в его идеальном виде предстает чем-то таким, что сильно отличается от реальной глобализации или от реализации этого идеального проекта. Развертывающийся импульс «всеединства», который в России ощущают тоже как необходимость, как и на Западе, о чем свидетельствует рефлексия В. Соловьева, угрожает идентичности существующих социальных и государственных организмов, их растворению в некоей бесформенной, анонимной общности. Испуг от этого возможного растворения порождает панику, вновь ввергая мир в хаос. Причем, опасность идет не от самого проекта «всеединства», а от тех сил, которые этим проектом могут воспользоваться в своих интересах. Так в истории возникает новый, уже второй Вызов. Таким образом, второй Вызов связан с опасностью растворения России в глобальном сообществе. Эта опасность для России является совершенно реальной, ибо она еще не успела преодолеть социальную аномию, образовавшуюся после развала советской империи, а, следовательно, она оказывается неспособной сопротивляться этому растворению. Возникновение планетарного сообщества – вообще-то позитивный процесс. Наконец-то, реализуется утопия, которая возникла не вчера. Однако развертывание глобализации свидетельствует, что в реальности образование планетарной общности направляется в русло распространения влияния одной цивилизации, на наших глазах превращающейся в империю по типу некогда существовавшей Римской. Россия больше не претендует на империю и не демонстрирует имперское сознание. Зато фантом империи возникает, как только мы начинаем думать об Америке. Получается, что опасность исходит не от сути развертывающейся глобализации, а от стремления некоторых цивилизаций навязать свои имперские амбиции остальному миру. В этом отдают отчет и западные исследователи. Так, Т. Фридман утверждает, что спонсируемая Америкой современная глобализация не является естественно начавшимся процессом. Она внедряется Америкой с помощью силы69. Таким образом, имперские установки восходящей Америки извращают позитивный проект глобализации. На поверку глобализация в ее реальном виде отвечает установкам распространяющейся в пространстве новой империи. Разобраться в этом не так просто, поскольку введение идеального проекта глобализации в русло, выгодное какому-то одному государству, может развертываться бессознательно и не только со стороны нейтральных государств, но, как это ни парадоксально, и со стороны заинтересованных государств. Мы предпринимаем это исследование не для того, чтобы продемонстрировать еще раз вульгарный антиамериканизм, а для того, чтобы показать, что глобализация, развертывающаяся в интересах Америки, самими американцами таковой не воспринимается. Они уверены, что это происходит в интересах именно других государств. Наоборот, в соответствии со своей сформировавшейся идентичностью американцы убеждены, что перед другими народами они предстают щедрыми и справедливыми, что они лишь подталкивают позитивный процесс в нужную сторону, т.е. в интересах других народов. Почему так получается? Видимо, потому, что здесь возникает вопрос отношений между идентичностью и ментальностью. Идентичность американца возникает на основе специфической ментальности, доминантой которой является религиозность, причем, особая религиозность. Ставя вопрос о том, что ядром коллективной идентичности может стать религия, С. Хантингтон показывает, что для американской идентичности решающую роль играет протестантизм. Хотя процент протестантов в населении Америки уменьшился (в 2000 году протестантизм исповедовали около 60% американцев), тем не менее, Америка возникла как протестантское общество70. Ясно, что эта традиция многое означает и для современного американца даже если он вообще перестает быть верующим. Дело в том, что этот религиозный архетип давно переместился в политическую сферу, работая на идентичность американцев как представителей избранного народа. Вернемся в таком случае к исходному образу или, если выражаться языком К. Юнга, архетипу, который возник в среде секты пуритан. Согласно А. де Токвилю, пуританство оформило судьбу Америки. С. Хантингтон пишет: «Они (пуритане – Н.Х.) основывали свои поселения и заключали “договор с Господом”, мечтая создать “град на холме”, который стал бы образцом для всего мира; вслед за пуританами и те, кто принадлежал к иным направлениям протестантизма, стали схожим образом трактовать свой “американский жребий”. Американцы определяли свою миссию в Новом Свете в библейских выражениях: они были “избранным народом”, «скитавшимся в пустыне» и грезившим о создании “Нового Израиля” или “Нового Иерусалима” в этой очевидно “обетованной земле”. Америка виделась им местом “новых небес и новой земли, домом справедливости”, страной Господа»71. Удивительно, но этот образ Америки как «избранного народа» из религиозной сферы уже давно переместился в политическую. Получается, что маниакальное стремление навязать всем народам свет, идеал свободы связано с религиозностью американцев. Образ свободы, оказывается, имеет религиозное происхождение. Дело не только в том, что такой образ возник в недрах религии, но и в том, что он продолжает быть с ней связанным, ибо религиозность американцев – вовсе не только история. С. Хантингтон много внимания уделяет религиозности современных американцев. По его мнению, Америка по-прежнему проявляет себя не просто религиозной страной, но самой религиозной среди протестантских стран, а, следовательно, это обстоятельство свидетельствует, что наследие Реформации по-прежнему определяет идентичность американцев72. Именно в религии сформировалась убежденность американцев в особом предназначении Америки в мире. Согласно одному из представителей церкви, Америке суждено Богом принести в мир новый социальный и политический порядок73. Очень похоже, что Д. Буш в это фанатически верил. Так можно утверждать, что американская ментальность – это мессианская ментальность, нашедшая форму проявления в современной международной политике. Как ни странно, эта воля к сакральному не противоречит известному всем утилитаризму и рационализму американцев. Иначе говоря, с точки зрения американца миссия Америки – распространять во всем мире свободу. Это очень похоже на установку еще одного фанатика, ставившего своей целью добиться расовой чистоты в Германии и начать оздоровление всего человечества. Так, в форме вполне светской в новой истории возникает феномен, который ранее проявлялся лишь в сакральных государствах и который нанес человечеству громадный вред в виде религиозных войн и крестовых походов. Но там, где присутствует религиозный комплекс, логика бессильна. Поэтому программа глобализации как рациональная программа имеет под собой религиозную почву, ибо такова ментальность американцев, а Америка самоощущает себя лидером глобализации. Этот ментальный комплекс следовало бы подвергнуть какому-то научному анализу. Будучи осуществленным, такой анализ сослужил бы пользу и самой Америке, и миру в целом. Ж. Бодрийяр подтверждает, что религиозный архетип стал реальностью Америки, определил ее идентичность и заставил поверить в него другие народы. «Идиллическая убежденность американцев в том, что они – центр мира, высшая сила и безусловный образец для подражания – не такое уж заблуждение. Она основана не столько на технологических ресурсах и вооруженных силах, сколько на чудесной вере в существование воплотившейся утопии – общества, которое с невыносимым, как это может показаться, простодушием, зиждется на той идее, что оно достигло всего, о чем другие только мечтали: справедливости, изобилия, права, богатства, свободы; Америка это знает, она этому верит и, в конце концов, другие тоже верят этому»74. Проблема заключается в том, что, опираясь на сакральный фундамент, от которого неизвестно что ожидать, Америка, взвинчивая атмосферу противостояния другим народам и, перенося образ врага на мусульманские государства, что, конечно, способствует поддержанию коллективной идентичности, к тому же постепенно вызывает к жизни и политическую структуру, т. е. империю, о чем свидетельствует усиление ее военной мощи, и распространение символов этой мощи во всем мире. Религиозный идеал свободы она разносит по миру не с помощью блаженных странников – новых миссионеров религии свободы, а с помощью танков и пушек, что ее сакральный идеал компенсирует. Нам скажут, ну, хорошо, Америка просто желает себя защитить. Но как? С помощью проекции своего страха, своей паранойи на другие народы. Откуда же в таком случае паранойя, если она несет свет свободы другим народам? Почему же у нее возникает страх, а, следовательно, она должна бояться агрессии со стороны других народов и вооружаться? Тут какое-то противоречие. Все это подается и рекламируется под видом глобализации. Как тут не констатировать, что американскую идентичность сформировали не только реальная политика, демократия и право, а, в том числе, религия и, соответственно, мифология. Тут какой-то взрыв имперского комплекса, замешанного на религиозном инстинкте. Таким образом, сама по себе глобализация, идея которой исходит из Запада, не является негативным, наоборот, весьма позитивным и выстраданным человечеством в истории процессом. Ее идея привлекательна и она может восприниматься составной частью того целительного света, который Запад излучает. Однако если присмотреться не столько к идеальному образу глобализации, сколько к реальности, т.е. к тому, как она развертывается, то мы не можем не зафиксировать противоречия. Ведь идею глобализации внедряет не просто Америка как прогрессивная страна, демонстрирующая образец разумного политического устройства, вызванного к жизни еще философами Просвещения, а Америка как новая империя, Америка с ее ярко выраженными имперскими установками и, соответственно, военными аппетитами. В этом случае идея глобализации в ее реальном воплощении демонстрирует абсурд. Распространяющаяся сегодня с помощью Америки на весь мир модель римской цивилизации происходит в форме глобализации. Причем, эта программа глобализации реализуется отчасти в форме экономических, политических и культурных программ, под видом разрушения старых социальных структур как прогрессивной акции, и установления более демократических систем. Все это мы наблюдаем на примере развертывающегося сегодня парада оранжевых революций, уже приведших некоторые народы к хаосу. Такая прогрессивная программа внедряется не только в проевропейских небольших государствах, но и в восточных цивилизациях, в существующих в соответствии с принципиально иными закономерностями. Весь этот прогресс по-американски очень напоминает большевистские установки. И не может не напоминать, поскольку первичный импульс и для идеи революции, и для идеи либерализации – это просветительская парадигма, которая, правда, в том и в другом случае извращается. Ведь в ситуации с большевиками тоже имел место этот исторический прогрессивный камуфляж. Под видом прогрессивных идей Маркса об освобождении от рабства в форме революций устанавливался тоталитарный режим, а старая империя не упразднялась, а лишь реформировалась, а, следовательно, по-прежнему претендовала на все большее распространение в мире. Еще Г. Федотов обсуждал вопрос о том, что прогрессивнее: распространяющееся влияние в мире России или Америки, т.е. империи в форме социализма или империи в форме демократии?75. Чтобы в этой маскировке разобраться, нужен был новый Маркс. Подобный камуфляж, несомненно, угрожает национальной идентичности. Это тонкая игра, поскольку имперские амбиции ныне во всем мире связывают исключительно с Россией. В ситуации российско-грузинского столкновения все массовые коммуникации на Западе создавали образ возрождающейся в России империи, что имело огромный эффект. Как бы ни оправдывалась Россия, ей не верили. Между тем, эти имперские амбиции исходят, прежде всего, от Америки, хотя образ этой цивилизации уже давно связан исключительно с либерализацией и прогрессом, а, следовательно, идеальным и разумным проектом любого общественного устройства. Получается, не важно, какой ты на самом деле, а важно, как ты воспринимаешь себя сам, и как тебя воспринимают другие. И чтобы другие тебя воспринимали так же, как ты воспринимаешь себя сам, ты должен вызвать к жизни мощные коммуникационные технологии, что и было сделано. Вот это и есть идентичность, в формировании которой работает не только историческое, но в еще большей степени мифологическое сознание. В идентичности многое от мифа – и в том случае, когда он играет политическую, и в том случае, когда он играет отрицательную роль. Отрицая имперское сознание в его большевистских формах, мы проделали рациональную анатомию мифа – ленинского и сталинского. Еще недавно мы были убеждены, что возвращаемся к историческому мышлению. Но на смену одному мифу приходит другой – более глобальный, планетарный. И нас принуждают в него поверить. Вернемся к Вызову первому – распаду солидарности, существовавшей на протяжении десятилетий в ее имперской форме. Распад Советского Союза – это с точки зрения больших длительностей истории очередной распад того единства, что время от времени возникает на территории России. Архетипом этой формы является Третий Рим, т.е. то государственное образование, которое образовалось в средневековой Руси. Именно в средние века сформировалось то коллективное бессознательное, которое в последующей истории будет постоянно восприниматься. К этой архетипической форме Россия будет возвращаться особенно в эпохи Смуты, когда растерянность и страх перед реальностью распада и отсутствия четкого образа будущего заставляет людей вновь вернуться к традиционной форме солидарности в ее средневековых формах с сопутствующим ей образом Врага. Собственно, и Смута-то в российской истории возникает как реакция на распад Третьего Рима. Это не только российский XVII век, но и день сегодняшний. Вот почему В. Цымбурский так внимателен к этому созвучию века ХХI-го и века ХVII-го. На наших глазах произошел распад очередного «третьего Рима» в его большевистской редакции. Он не мог не произойти, поскольку империя была все же не той формой, которая позволяла бы раскрыть весь духовный потенциал каждого входящего в империю этноса, народа. Конечно, нельзя утверждать, что это существование в империи имело исключительно негативные стороны. Но если иметь в виду то, что внутри каждого этноса в империи все же имело место развитие, какой-то духовный прогресс, даже если признать, что под благотворным влиянием новой империи, то очевидно, что рано или поздно имперская структура (хотя так политическая структура и не обозначалась) окажется тесной и неудобной. Так в последних десятилетиях ХХ века, т.е. когда уже не было террора, что был в сталинскую эпоху, когда социализм уже обещал показать человеческое лицо, когда возникло специальное обозначение эпохи как «оттепели», этносы и народы ощутили не только потребность, но и возможность большей свободы. Это обстоятельство стало основанием для распада советской империи. Прав А. де Токвиль, утверждавший, что настоящие революции происходят не тогда, когда отсутствует свобода, а когда она уже начинает становиться реальностью76. Тогда возникает стремление к тому, чтобы ее обрести сполна и целиком. Горбачевская перестройка с ее усеченной гласностью и стала таким разбегом для последующих реформ и сопровождающей эти реформы социальной аномии. Таким образом, не успели в России разрешить проблемы, связанные с первым Вызовом, как возникает опасность, связанная со вторым Вызовом. Практически первый и второй Вызов возникли одновременно. Не успели в России подвести под изменяющуюся коллективную идентичность новый фундамент, как уже возникает опасность, что такая идентичность и не нужна. Ведь активно формируется глобальная или планетарная идентичность тоже, как и идеологическая идентичность при большевизме, вытесняет все разновидности этнические, национальные и религиозные, которые могут становление идентичности планетарного плана лишь затруднять. Какая-то истина здесь есть. Но если мы будем помнить, что под видом становления планетарной солидарности миру навязывается с помощью суперновейшей технологии, в том числе, и военной, новая имперская солидарность в ее американском варианте, то тут возникает опасность. Таким образом, мы имеем второй Вызов или Вызов в квадрате. Поэтому идентичность, ее сохранение и поддержание становится первостепенной проблемой. Очевидно, что глобализация – это хорошо. Но этот оптимизм может и исчезнуть, как он исчез в начале ХХ века, т.е. в связи с первой мировой войной, накануне которой человечество, как никогда, начинало ощущать свое единство77. Почему же прогрессивный процесс глобализации может обернуться негативной стороной? Потому, что прогрессивность этого процесса связана только с сознанием. Бессознательное же этого процесса связано с активизацией традиционного имперского сознания. Дело в том, что в ХХI веке логика глобализационных процессов развертывается по модели Римской империи, т.е. по программе, задаваемой одним государством и, следовательно, в интересах этого государства. Именно это обстоятельство приводит к сопротивлению глобализации, к пониманию того, что глобализационные процессы могут привести к разрушению национальных идентичностей. Вместо глобальной общности, в которой каждый народ способен раскрыть свой потенциал (что должно означать идеальное видение глобализации) нации и государства оказываются внутри имперской общности, только на этот раз империя приобретает беспрецедентные масштабы. Тут нет даже аналогий с Россией. Единственная аналогия – это Древний Рим. Но ведь Древний Рим, как только он стал претендовать на всемирную империю и начал этот проект реализовывать, утратил демократические завоевания. Кроме того, исходя из своей программы глобализации, новая империя все делает в своих интересах, в том числе, организуя сеть оранжевых революций и используя отколовшиеся от советской империи территории для установки зонта, предохраняющего от агрессии других народов. Если Америка несет мир другим народам, то почему она ощущает опасность? Но нас меньше всего интересует судьба Америки. В центре нашего внимания – судьба России в ситуации двойного Вызова. Сегодня будущее России за океаном зря связывают с неизбежным возрождением империи. То, что Россия возрождается, Запад готов приветствовать. Но ведь, с его точки зрения, возрождение России неизбежно произойдет в формах империи. Из этого заколдованного круга необходимо выйти нам самим и дать гарантию европейцам, что в России есть альтернатива империи. В самом деле, была ли Россия в своей истории только империей? С. Хантингтон пишет, что в конце ХХ века заканчивается история как история идеологий и начинается история цивилизаций78. Да, мир активно трансформируется, перестраивается. Рушатся традиционные идентичности и создаются новые. Что же здесь является решающим? Какой принцип обязывает распадаться старые общности создаваться новые? Сегодня народы обособляются, обретают самостоятельность и вновь объединяются по принципу принадлежности к той или иной цивилизации. Эта их принадлежность в силу каких-то причин в прошлой истории затемнялась. Но что это означает? Это означает осознание той разновидности их идентичности, которая называется цивилизационной. Для России это актуальный вопрос, ибо идеологическая основа исчезла, но в ее составе остались десятки наций и этносов. Следовательно, все, что в России связано с империей, будет отпугивать. Хотя на уровне сознания идея империи ранее не формулировалась, но подразумевалась и способствовала отталкиванию других народов от России. В данном случае следует констатировать уязвимость гуманитарных наук, не способных разобраться в цивилизационных проблемах. Да и социального заказа со стороны государства на исследование этой проблематики тоже не было. Тем не менее, нельзя не констатировать, что в России уже несколько десятилетий находится в ситуации становления наука о культуре. Это произошло именно в России, а не в Америке, где в гуманитарных науках пока имеет место другая традиция – позитивистская. Истоки российской культурологии – одна из научных парадигм, которая на Западе зародилась в Новое время – просветительская. Другой альтернативной парадигмой является романтическая парадигма. В разное время разные цивилизации к этим парадигмам обращались. Сегодня две цивилизации – Америку и Россию – разделяет именно несходство в отношении к этим парадигмам. Америка демонстрирует верность просветительской парадигме. Россия активизирует романтическую парадигму. Не отбрасывает ли это Россию в прошлое? Да, отбрасывает, но это позитивно. В этом следует разобраться. Сегодня цивилизационная идентичность Россия обретает только через выход из просветительской парадигмы. Для сознания русских характерен прорыв в более отдаленные эпохи истории. Она должна вспомнить свои византийские корни и время зарождения российской цивилизации. Россия должна отречься от имперского комплекса и найти в истории подтверждение существования себя как типа цивилизации. Это задача всего комплекса гуманитарных наук. |
Похожие:
 | Диалогическая речь Выпускник научится: вести диалог (диалог этикетного характера, диалог-расспрос, диалог побуждение к действию;... | | Диалогическая речь Выпускник научится: вести диалог (диалог этикетного характера, диалог-расспрос, диалог побуждение к действию;... |
 | Книга Самюэля Хантингтона “Столкновение цивилизаций” – первая проба практического применения новых смыслов, вложенных в понятие “цивилизация”... | | Хх юбилейная Международная научно-практическая тьюторская конференция «Многообразие и индивидуализация как возможность становления... |
| Рекомендовано советом умо в области инновационных междисциплинарных программ при Санкт-Петербургском университете в качестве учебного... | | Еще долго после того, как Вы прочтете последнюю страницу, мы Уважаемый читатель, будем вести с Вами диалог. Тот диалог, который и... |
| Юнит Школьный журнал. Этикетный диалог, разговор по скайпу. Диалог-расспрос a school magazine. Школьный журнал | | Внутренний регламент зао ук «Тройка Диалог» по проведению научно-технической экспертизы венчурных инвестиционных проектов в сфере... |
| Кавказа. В 1957 году он окончил аспирантуру при Институте истории материальной культуры (ныне Институт археологии) Академии наук... | | Целью данного Форума является выработка предложений по формированию государственной политики в сфере развития и защиты цивилизованного... |