Диалог цивилизаций в эпоху становления глобальной культуры
Скачать 7.22 Mb.
|
| Сущность диалога культур Идея диалога культур или, точнее, обоснование принципа диалогизма в отношениях между культурами – одна из самых глубоких, самых заветных и самых продуктивных идей великого русского мыслителя ХХ века М.М. Бахтина, получивших свое выражение и развитие в целом ряде его выдающихся работ, вошедших по праву в золотой фонд отечественной и мировой культуры. Диалог культур – одно из крупнейших открытий ХХ века в гуманитарной сфере. С легкой руки М. Бахтина проблематика диалога культур стала достоянием гуманитарных и общественных наук во всем мире. Эти идеи оказались востребованы в теории и практике межкультурных коммуникаций, в социологии и политологии, религиоведении и конфликтологии, философии и психологии, литературоведении и искусствознании, семиотике и лингвистике, в экономике и менеджменте, педагогике и методике обучения и воспитания. По существу, понятие «диалог культур» оказывается универсальным при характеристике и осмыслении любых международных, межнациональных, межконфессиональных и межличностных отношений. Впервые мысли о диалоге культур как об основополагающем принципе культурно-исторического развития складывались у Бахтина еще в ранние периоды его творчества – невельcкий (I9I8-I920) и витебский (1920-1924), когда ему приходилось часто выступать на публичных диспутах, посвященных философско-религиозной, историко-культурной и литературной тематике. Сама эпоха послеоктябрьского развития была наполнена живым, непрекращающимся диалогом, а подчас и ожесточенным спором между старым и новым. Все работы Бахтина 1920-х годов, включая авторское исследование творчества Достоевского и книги, опубликованные после ареста автора и вышедшие в значительной мере при участии и под именами его друзей – П. Медведева, В. Волошинова, буквально переполнены эти спором. Они и рождались, действительно, в диалоге – с единомышленниками и оппонентами, а потому несли на себе печать злободневной полемики и полифонизма идей переходной эпохи. Однако работы М. Бахтина 1930-40-х гг., посвященные жанру романа и романному слову, в том числе проблемам хронотопа (т.е. взаимопроникновению времени и пространства), а также Ф. Рабле и народной культуре средневековья и Возрождения, – создавались автором уже в принципиально иную эпоху, отмеченную жесточайшим монологизмом и мыслительной однозначностью. Отстаивавшиеся Бахтиным в это время идеи диалога культур и принцип диалогизма в истории культуры не могли не являться по самой своей сути формой идеологического сопротивления сталинизму и безудержному культу вождя, т.е. формой интеллектуальной оппозиции деспотическому режиму, идеологическому догматизму и идейно-эстетическому оправданию тоталитаризма как такового. Неслучайно первые после длительного замалчивания имени и работ Бахтина публикации двух его наиболее крупных и известных произведений, пронизанные идеями диалога и диалогизма, – «Проблемы поэтики Достоевского» (196З) и «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» (1965) – совпали с концом хрущевской оттепели, а в дальнейшем продолжали символизировать дух свободы, открытости, плюрализма, представляя собой способ интеллектуального противостояния застою и догматизму в период брежневского правления. Особое место в развитии идеи диалога культур как процесса развивающегося исподволь разрушения культуры официозной, претендующей на серьезную однозначность и идеологическую диктатуру, принадлежит последней из названных работ Бахтина, защищенной им в 1946 г. в качестве диссертации под названием «Рабле в истории реализма». В этой книге больше всего внимания было уделено диалогу народной смеховой культуры и культуры официальной, серьезной и выстроенной иерархически. Однако в ней также шла речь и о диалоге далеко отстоящих друг от друга исторических культур, общающихся между собой через головы столетий и культурных эпох, в рамках так называемого «большого времени» (таковы, например, переклички Ф. Рабле с античностью, Н. Гоголя – с Рабле и т.п.). Не забыты Бахтиным были и примеры диалога современных друг другу культур. Так, на примере философии Ф. Рабле, изложенной в его романе, Бахтин выражает надежду, что, благодаря диалогу культур, человечество станет единым, и становящаяся общечеловеческая культура будет построена «в чисто ренессансной горизонтали пространства и времени», а не в «средневековой иерархической вертикали», т.е. демократически, а не аристократически. Здесь есть конечно и иносказательный подтекст: для Бахтина монологическая сталинская эпоха – это «новое средневековье», с его кострами, инквизицией, религиозным и политическим догматизмом, а «оттепель», период демократизации, несущий свободу общения и диалог культур – это возрождение культуры (в широком смысле). В своих более поздних работах 1970-х годов Бахтин особенно настойчиво отстаивал понимание культурных миров не как замкнутых и завершенных кругов, а как «открытого единства». Каждое такое единство, при всем своем своеобразии, входит, по мысли Бахтина, в единый (хотя и не прямолинейный) процесс становления культуры человечества. Полемизируя с «односторонним, а потому неверным» представлением, что для лучшего понимания чужой культуры «надо как бы переселиться в нее» и, «забыв свою, глядеть на мир глазами этой чужой культуры», М. Бахтин утверждал, что «известное вживание в чужую культуру», хоть и является «необходимым моментом» в процессе ее понимания, не является определяющим для творческого понимания. Великое дело для понимания, доказывал Бахтин, – это вненаходимость понимающего – во времени, в пространстве, в культуре – по отношению к тому, что он хочет творчески понять, – способность быть «другим». «Чужая культура только в глазах другой культуры раскрывает себя полнее и глубже». «Один смысл раскрывает свои глубины, встретившись и соприкоснувшись с другим, чужим смыслом; между ними начинается как бы диалог, который преодолевает замкнутость и односторонность этих смыслов, этих культур». «При диалогической встрече двух культур они не сливаются и не смешиваются, каждая сохраняет свое единство и открытую целостность, но они взаимно обогащаются». Так происходит при научном или философском анализе культур, стремящемся к объективности и доказательности. Однако в большинстве случаев межкультурных коммуникаций происходит иное: каждая культура стремится при контакте с другой вычитать в ней «свое» (и интерпретировать ее по преимуществу в этом ключе, тем самым «осваивая» ее собственными ментальными средствами) и, напротив, отторгнуть «чужое» (соответственно осудив его, дискредитировав, вытеснив или заместив его «своим»). В этом смысле возможно говорить, что в смысловом поле каждой культуры складывается конфигурация трех смысловых центров: Я, Другой и Я-для-другого. В своей ранней работе, опубликованной посмертно, «К философии поступка» (1920–1924), М. Бахтин представляет диалог, в котором, со стороны каждого из субъектов, вступающих в диалог, действуют три момента, которые, в традициях немецкой философии, он называет: я-для-себя, другой-для-меня и я-для-другого. Эти три момента относятся как к межличностному диалогу, так и к диалогу культур. Каждый из этих «эмоционально-волевых центральных моментов» несет в себе соответствующую идеологическую установку: «нарциссизм» (я-для-себя), «эгоцентризм» (другой-для-меня) и «альтруизм» (я-для-другого). В любом диалоге культур происходит взаимодействие трех моментов – с каждой из сторон диалога: я-для-себя – это менталитет культуры, ее самосознание; другой-для-меня – это контекст взаимоотношений данной локальной культуры со смежными ей другими локальными культурами; наконец, я-для-другого – это место данной культуры в глобальном, мировом контексте, ее глобальные устремления. Взаимодействие этих смысловых центров в каждой культуре с аналогичными смысловыми центрами другой культуры в процессе их бесконечно развивающегося диалога и определяет характер межкультурных коммуникаций на каждом этапе исторического становления и развития всех культур и субкультур, становления и борьбы их самосознаний, взаимопониманий и представлений о своем месте в мировой культуре. Глобальные устремления и амбиции различных локальных культур, даже принадлежащих одной исторической эпохе, как правило, весьма разнородны и не сводимы к одному «знаменателю». Во многом это объясняется тем, что, во-первых, каждая история становления и эволюции локальной культуры различна и неповторима – по сравнению с историческими судьбами других локальных культур. Во-вторых, связка каждого компонента той или иной культуры также формируется своеобразно, образуя смысловое «ядро» данной локальной культуры. Подобная связка непохожа на иные тройственные конструкции, составляющие смысловые «ядра» других локальных культур, а потому вполне эксклюзивна. Наконец, в-третьих, амбиции каждой культуры, претендующей на всемирную значимость и «общечеловечность», в той или иной степени, как и ее менталитет, и сознание локальности этой же культуры, отягчены этнокультурными стереотипами, шаблонами, клише, окутаны «облаком» неверифицируемых мифов и легенд, символов и метафор, иллюзий и заблуждений и, таким образом, являются, в своей совокупности, сложным, многослойным, синкретическим образованием, глубоко укорененным в массовой психологии, религиозных и философских воззрениях, в политической идеологии, в коллективном бессознательном данной социокультурной общности. Таким образом, диалог культур в общем виде всегда содержит три момента: 1) «свое», «особенное» – для каждой данной культуры; 2) «другое», или «чужое» для каждой данной культуры (являющееся одновременно «своим» для той культуры, с которой данная культура вступает в диалог); 3) «общее» для двух культур, объединяющее их между собой, делающее их различными составляющими мировой культуры, вообще – культурами. В соответствии с общими представлениями о диалоге культур можно различать разные типы диалога культур: а) автокоммуникация (диалог локальной культуры с самой собой в прошлом, настоящем или будущем, представляющий собой форму культурного самосознания); б) диалог двух локальных культур между собой (включающий элементы согласия, несогласия и полемики, соревнования и противоборства); в) диалог локальной культуры (или ряда локальных культур) с мировой культурой в целом (или культурой глобального мирового сообщества), направленный на выявление общечеловеческого, глобального содержания различных культур, их исторической и метаисторической общности. Таким образом, вся история мировой и национальных культур складывается из множества диалогов культур, исподволь формирующих все культурные и цивилизационные идентичности. Межкультурный диалог в жизни локальных культур Локальные культуры на определенном этапе своего развития могут выходить за рамки своей локальной (в том числе исторической и этно-национальной) специфики и претендовать на «всемирность» и «общечеловечность», выражаемые тем или иным способом. При этом атрибут «всемирности», приобретаемый той или иной локальной культурой, являясь претензией частного феномена культуры представлять в том или ином аспекте мировую культуру как целое или феномен «общечеловеческого», тем самым свидетельствует о действительных отношениях, складывающихся в диалоге между той или иной локальной культурой и миром в целом. Рассмотрение подобных тенденций в контексте истории мировой культуры показывает, что преодоление локализма и прорыв во «всемирность» в большинстве случаев является не субъективной амбицией той или иной локальной культуры, а объективно ей присущим потенциалом развития ценностно-смыслового содержания (рано или поздно исторически актуализирующимся в форме диалога с другими локальными культурами и всемирной культурой в целом), постепенно развертывающимся, в процессе саморазвития данной культуры, во все более широком контексте межкультурных коммуникаций). Отношение локальной культуры ко всемирно-историческому культурному целому, к культурной практике всего человечества очерчивает историческое место, занимаемое данной конкретной культурой в пространстве культуры мировой на определенный момент мировой истории. В ходе мировой истории место каждой локальной культуры, вступающей в диалогические отношения с другими локальными культурами и всем культурным миром, постоянно изменяется и не является постоянным. Глубинная сущность культуры проявляется в ее тяготении к гармонии, равновесию, преодолению противоречий, общечеловечности, всемирности. Но это лишь одна, хоть и важнейшая, сторона культуры, – ее, так сказать, «внешняя» сторона, обращенная к всеобщему. Другая, не менее важная, сторона феномена культуры – так сказать, «внутренняя». Эта сторона, выражающая в культуре все ее конкретное, локальное, индивидуально-неповторимое содержание, обращена к ее субъекту, к ней самой. Диалогические взаимоотношения этих сторон культуры формируют Цивилизационную идентичность каждой локальной культуры в прошлом, настоящем и будущем. Менталитет – это способ обретения локальной культурой ее уникальности; глобализация – способ ее приобщения к всеобщему, саморепрезентация локальной культуры мировому сообществу как части общечеловеческого достояния. Ментальные и глобальные составляющие каждой отдельно взятой культуры как бы «смотрят» в противоположные стороны – вовнутрь и вовне культуры. Но, при всей своей диалектической противоположности, обе характеристики культуры по-разному свидетельствуют о ее идентичности на том или ином историческом этапе ее становления и развития. Если менталитет – это самосознание локальной культуры (или цивилизации) как таковой, прочувствованное изнутри нее, в рамках данного ее природно-географического, этносоциального и исторического локуса, то глобальные ее ориентации – это самосознание локальной культуры в качестве одной из составляющих мировой цивилизации, в рамках глобального смыслового пространства, взгляд локальной культуры на самое себя извне. Таким образом, локальная культура как бы видит себя одновременно в разных зеркалах: не только в зеркале своей специфики (то есть в ряду смежных с нею или противостоящих ей иных локальных культур), но и в грандиозном зеркале мировой культуры как целого. В каждом акте диалога культур мы сталкиваемся с двумя измерениями культурной идентичности – локальным и глобальным. Процессы глобализации, развертывающиеся в мире, начиная с последней трети ХХ века, и продолжающие активизироваться и расширяться в веке XXI, означают не только вписывание отдельных локальных культур в мировой культурный контекст, но и обретение каждой из них в той или иной степени всемирного значения, то есть своего глобального измерения. Очевидно, что подобные тенденции – тяготения локальных культур ко всемирности – возникли задолго до современных глобализационных процессов. Так, глобалитетом «дышат» походы Александра Македонского и крестовые походы Средневековья, гуманизм эпохи Возрождения и рационализм просветителей XVII–XVIII вв., великие географические открытия, начиная с путешествия Колумба или кругосветного похода Магеллана, и политика колониализма ведущих европейских стран, заставившая людей различной этнической и расовой принадлежности почувствовать противоречивое единство мира, великие революции, потрясшие мир, и мировые войны, вовлекавшие в горнило всемирного противостояния десятки стран, сотни народов, миллионы воюющих людей. Наряду с ментальной проекцией локальной культуры на «экран» культуры мировой, мы можем наблюдать и обратный процесс – проекцию мировой культуры («всемирности») на локальную культуру, своего рода этноинтерпретацию глобализма. И те, и другие процессы имеют непосредственное отношение к глобализации. Когда речь идет о «японизации» или «тайванизации» традиционной китайской культуры, об «африканизации» или «исламизации» западной культуры в ЮАР или Алжире, о «латиноамериканской эмиссии» (в виде знаменитых телесериалов и киноактеров) в США, Европу или Россию, об «американизации» европейской, исламской или российской культуры, мы сталкиваемся с локальными образами мировой культуры, то есть с феноменом перекодировки глобальных ценностей и представлений в терминах и образах той или иной локальной культуры. Локализация мировой культуры, разумеется, не является открытием ХХ века (например, пресловутые «Петровские реформы» в России являются типичным примером ранней российской локализации европейской культуры), хотя именно в ХХ веке локализация мировой культуры получила такое же широкое распространение в мире, как и глобализация локальной культуры. Важный в истории России момент балансирования между глобализацией своего времени и локализацией конкретной культуры (на примере русской культуры XVI–XVIII веков) представил в своих работах Ю. Лотман. Культурно-исторический процесс в России ученый характеризует «сменой периодов самоизоляции», во время которых создается равновесная структура с высоким уровнем энтропийности, эпохами «бурного культурного развития», повышением информативности (непредсказуемости) исторического движения. Субъективно периоды равновесных структур переживаются как эпохи величия («Москва – Третий Рим») и метаструктурно, в самоописаниях культуры, склонны отводить себе центральное место в культурном универсуме (то есть претендуют на мировое значение и обладают глобальными притязаниями). Неравновесные, динамические эпохи склонны к заниженным самооценкам, помещают себя в пространстве семиотической и культурной периферии и отмечены стремлением к стремительному следованию, обгону «культурного центра» (в данном случае – Западной Европы), который предстает и как притягательный, и как потенциально враждебный (такие эпохи отличаются ярко выраженной локальностью и драматически переживают утрату своего былого мирового значения). Во многих случаях локализация той или иной культурой достижений мировой культуры зависит от «культуры-посредницы». Например, в древности греческая культура выступала в качестве «ученой» и «художественной» культуры Рима, всей Римской империи, наконец, эллинистического Средиземноморья в целом. В Средние века латинская, византийская или древнеболгарская культуры выступали как культуры-посредницы при распространении христианства – глобалистской доктрины того времени – соответственно в Западной Европе, в Европе Восточной и в Древней Руси. На Востоке подобную же роль в исламизации множества тюркских и индоевропейских народов (своего рода также средневековой «глобализации» азиатских народов и их культур) сыграла классическая средневековая арабская культура периода Халифата (в языковом, психологическом и антропологическом отношениях – семитская). В Южной, Юго-восточной и Восточной Азии подобным образом распространялся буддизм, и роль культуры-посредницы выполняла тибетская культура. В эпоху колонизации Европой народов Азии, Африки и Америки такими культурами-посредницами были, прежде всего, английская, французская, испанская, португальская культуры Нового времени. Все эти и другие культуры-посредницы выполняли миссию культурной локализации в контексте своих культурно-исторических эпох и способствовали становлению и развитию глобальной роли самих культур-посредниц. За время существования СССР глобализирующей культурой-посредницей советской империи, выполнявшей консолидирующую, интегрирующую, идеологическую, культурно-просветительскую, надэтническую и наднациональную функцию («пучок функций») по отношению ко всему множеству культур полиэтнического государства, была русская советская культура, трактуемая как средство межнационального общения (межкультурного диалога). Собственно, эта трактуемая вненационально русская культура и была смысловым и организующим стержнем всей многонациональной советской культуры, выступавшей, в известном смысле, как опыт глобализации на шестой части мировой суши. Все позитивные и негативные достижения и утраты советской культуры за время ее исторического существования и за его пределами (в постсоветский период – развитие культур стран-«осколков» бывшего Советского Союза) следует рассматривать именно в свете глобализационных процессов ХХ века. В этом отношении советская культура может и должна рассматриваться как: 1) конгломерат культур, обладающих специфически советским менталитетом; 2) локальное сообщество гетерогенных культур, объединенных общностью отношений к мировому сообществу и общей международной цивилизационной миссией (советская локализация мировой культуры); 3) прообраз глобального единства народов и их культур в качестве единой мировой цивилизации (опыт советской глобализации). В каждом из этих качеств советская культура (до тех пор, пока она существовала как структурно-функциональное целое) претендовала на роль культуры-посредницы в масштабах мирового сообщества в целях консолидации «пролетариев всех стран», «мирового коммунистического и рабочего движения», объединения всех революционных и демократических сил, антиколониальных и национально-освободительных движений и т.п. Крушение СССР, кризис коммунистической идеологии, трансформации постсоветского культурно-политического пространства изменили значение советской культуры, но не поколебали ее глобального статуса как культуры-посредницы, в одном отношении – выполнившей свою миссию и даже в чем-то еще продолжающей ее выполнять, а в другом отношении – не справившаяся со своей заведомо утопической задачей – объединить человечество вокруг общей цели – построения коммунизма во всем мире и превращения всех культур – в советские и социалистические (а фактически – в постсоветские и посткоммунистические). В простейшем случае локализация культуры определяется ближайшим культурным окружением данной локальной культуры. Часто локализация напрямую связана с континентальной принадлежностью (европеизм, американизм, африканизм и т.п.). Распространенным вариантом коннотации локализации является лингвистическое родство смежных культур (англо-саксонские, романо-германские, латиноамериканские, славянские, финно-угорские, полинезийские культуры, арабская культура и т.д.). Членение культур и цивилизаций по конфессионально-религиозному принципу (исламская – христианская, суннитская – шиитская, православная – католическая и протестантская, буддистская – индуистская и пр.) также относится к квалификации локализаций. Особо следует отметить те случаи, когда та или иная конкретная культура имеет два и более локальных контекстов, значимых для ее функционирования и интерпретации. Так, например, русская культура с древнейших времен существует в двух разных локальных контекстах: один – это славянские культуры (начиная с восточных славян, затем – южные и, наконец, западные славяне); другой контекст – культуры народов России (тюркские и финно-угорские, в первую очередь; затем – северокавказские, палеоазиатские культуры Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока и т.д.). Для истории русской культуры важны оба локальных контекста, но характерно, что со временем значение первого из них, славянского, постепенно убывает, осложняясь конфессиональными, политическими и межэтническими факторами, а второго, евразийского, постепенно возрастает, несмотря на конфессиональные и этнические барьеры, что, несомненно, связано с действием интегративных механизмов имперского типа – как в дореволюционное время, так и в советский период истории русской культуры и интенсивностью соответствующих диалогов культур в России и СССР. Приведу и другие примеры двойственных локализаций. Армянская и грузинская культуры, длительное время развивавшиеся в окружении исламских культур и кавказских народов, с одной стороны, сформировались в условиях кавказского локального контекста; с другой стороны, в трудном противостоянии чуждым культурным тенденциям отстаивали свою христианскую идентичность, в той или иной степени ориентированной на европеизм и отталкивающейся от принадлежности азиатскому Востоку (арабским, персидским, турецким и иным влияниям). Христианская идентичность этих закавказских культур способствовала формированию локализации, включающей российскую и европейскую составляющие. Оба типа локализации – кавказский и русско-европейский – в своем противоречивом сочетании привносят и в армянскую, и в грузинскую культуры острую конфликтность и напряженный динамизм. Особый интерес представляет проблема локализации еврейской культуры, важная для понимания российской культуры в целом. Культура народа, в течение многих веков пребывающего в рассеянии, не могла не породить двойственный локалитет. С одной стороны, народ, хотевший сохранить свою национальную идентичность, должен был культивировать свои древнейшие традиции (иврит, иудаизм, религиозную и бытовую обрядность, восходящие еще к изначально древнепалестинским истокам). Здесь культура реализовала диалог со своим историческим прошлым. С другой, – народ не мог не стремиться к культурному выживанию в инокультурной среде, а потому интенсивно адаптировался к окружающим культурам – испанской, немецкой, польской, украинской, белорусской и русской – путем диалога со смежными культурами. В частности, идишистские традиции во многом объясняются адаптацией еврейской специфики к немецкой культуре на определенном этапе миграции евреев и межкультурной коммуникации народов в средневековой Европе. Так, сформировались два взаимодополнительных локальных контекста еврейской культуры – израильско-палестинский и европейский, одинаково важные для культурного самосознания евреев и формирования соответствующей культурной идентичности (ашкеназской, сефардской и др.). С первым локальным контекстом связано становление еврейской глобальной идентичности (иудейской мессианской идеи и концепции мирового сионизма), со вторым – не менее характерная тенденция еврейской культуры глобального порядка – космополитизм как культурная форма надэтничности (тоже своего рода глобализация, правда, уже не чисто еврейская). По-своему интересен многомерный контекст локализации культуры США, во многом сопоставимый с российским. Один аспект американской локализации – это продолжение и развитие общеевропейского глобализма (евроатлантизм), на американском континенте сближающий США с Канадой; другой американский локальный контекст имеет сильнейшую «привязку» к туземным культурам (это, прежде всего, память о культуре североамериканских индейцев, но в то же время – и других пластах мезоамериканской культуры); в-третьих, это афроамериканская локализация, принципиально важная для этноидентичности чернокожего наследия Соединенных Штатов, но сегодня все больше приобретающая всемирное значение; наконец, в-четвертых, это латиноамериканский локальный контекст, объединяющий США с другими народами и культурами американского континента. Именно «четырехзначный» локальный контекст культуры Америки, вызванный к жизни многомерностью локальных диалогов культур на континенте, предопределил ее мировой статус как «мельницы наций», микширующей всевозможные менталитеты, т.е. способствовал формированию американского варианта глобализации с его претензиями на мировое господство и военно-экономический монополизм, на установление в мире «нового мирового порядка» и утверждение принципа «однополярности». |
Похожие:
 | Диалогическая речь Выпускник научится: вести диалог (диалог этикетного характера, диалог-расспрос, диалог побуждение к действию;... | | Диалогическая речь Выпускник научится: вести диалог (диалог этикетного характера, диалог-расспрос, диалог побуждение к действию;... |
 | Книга Самюэля Хантингтона “Столкновение цивилизаций” – первая проба практического применения новых смыслов, вложенных в понятие “цивилизация”... | | Хх юбилейная Международная научно-практическая тьюторская конференция «Многообразие и индивидуализация как возможность становления... |
| Рекомендовано советом умо в области инновационных междисциплинарных программ при Санкт-Петербургском университете в качестве учебного... | | Еще долго после того, как Вы прочтете последнюю страницу, мы Уважаемый читатель, будем вести с Вами диалог. Тот диалог, который и... |
| Юнит Школьный журнал. Этикетный диалог, разговор по скайпу. Диалог-расспрос a school magazine. Школьный журнал | | Внутренний регламент зао ук «Тройка Диалог» по проведению научно-технической экспертизы венчурных инвестиционных проектов в сфере... |
| Кавказа. В 1957 году он окончил аспирантуру при Институте истории материальной культуры (ныне Институт археологии) Академии наук... | | Целью данного Форума является выработка предложений по формированию государственной политики в сфере развития и защиты цивилизованного... |