Диалог цивилизаций в эпоху становления глобальной культуры
Скачать 7.22 Mb.
|
| Романтическая традиция в ее имперской интерпретации. Романтическая парадигма как противовес просветительской парадигме. Национальная идея в имперской оправе Если на Западе имеет место возрождение империи, то это обстоятельство обязано бессознательному народов. Ведь призрак Римской империи на Западе никогда не забывался. Об этом свидетельствуют и Средние века. К. Хюбнер возвращается к этой детали, фиксируя, как из конкурирующей массы элементов Римской мировой империи выделилась и развивалась священная Римская империя Средневековья96. Даже Данте верил в возрождение Священной Римской империи, основанной на христианской вере97. Но и позднее старая идея универсальной империи не была изжита даже в эпоху Ренессанса98. Хотя постепенно в эту эпоху активизируется противоположное начало, о чем свидетельствует национальный гуманизм Макиавелли. Особую приверженность этому имперскому идеалу можно констатировать у немецких императоров, мысливших себя подлинными наследниками античной Римской империи. В конце ХIII века Иордан из Оснабрюка утверждал, что образ римской империи должен быть заново воплощен немцами99. Очевидно, что заимствуемый немцами у римлян имперский архетип оказывался реальным вплоть до ХХ века. Его реальность, видимо, можно проследить на протяжении всей истории немцев. И не только истории немцев. Эту ментальность Э. Трельч распространяет на весь Запад: «В европейском мышлении всегда присутствует завоеватель, колонизатор, миссионер. В этом источник его практической силы и плодотворности, но и многих теоретических ошибок и преувеличений»100. Однако Запад на то и Запад, что он всегда ощущал опасность растворения в имперских амбициях национальной и культурной стихии. Поэтому и выработал механизмы торможения стремления к имперской идее. Таким эффективным средством на Западе оказался романтизм, возникший, как известно, как оппозиция просветительской парадигме, ставшей основой возникновения тех моделей солидарности, которую не принимали во внимание национальных и исторических корней. Но это сыграло свою роль в том, что свобода от национальных корней только способствовала имперским формам глобализации. Именно в романтизме понизилось значение космополитического, имперского сознания, нейтрализующего роль национального и культурного, которое в новых формах подняло голову в идеологии Просвещения, т.е. в идеологии модерна. К. Хюбнер справедливо констатирует, что всплеск национального сознания в романтизме – оборотная сторона просвещенческих идей, а точнее, спровоцированное ими сопротивление101. Кстати сказать, то, что применительно к России мы постоянно произносим словосочетание «русская идея», берет начало именно в романтизме, в границах которого впервые было сформулировано понимание национальной идеи, сопровождающей сознание представителей каждой нации и не только русской. Разумеется, «русская идея» продолжает существовать и не только на уровне идей, разделяемых некоторыми мыслителями102. Она продолжает быть реальной и на уровне массового сознания. Ее генезис связан с убежденностью, что в своей истории каждая нация осуществляет определенную, характерную лишь для нее миссию, что выделяет ее среди других наций. Проблема не в этой постановке вопроса, а в том, что Россия, самосознание которой связано с имперским началом, в своей истории успела отредактировать, а точнее, извратить такое национальное предназначение. В России национальная идея начала пониматься в имперском духе. В России как носительнице особой национальной идеи саму эту идею представляли в духе империи, а, следовательно, утилитарного отождествления своей нации со всем человечеством, а точнее, мыслили Россию лидером всего человечества, что ставило ее в неоднозначные отношения с другими империями и прежде всего с западной. Этот национальный эгоизм сказался даже на трансформации православия, которое также воспринималось в имперском духе. Это означает, что носительницей истинного христианского духа в сознании русских предстает лишь Россия, что ставит ее в конфликтные отношения с остальным христианским миром. И поскольку православная церковь в России оказалась по отношению к светской власти несамостоятельной, то такая интерпретация христианского учения стала следствием имперского сознания. Лучшие умы России, и, прежде всего, В. Соловьев подвергли резкой критике такую имперскую интерпретацию русской идеи, оказавшейся на службе национализма. Не отрицая того, что российский народ может сказать «новое слово» миру, т.е. породить и развить особые идеи, способные воздействовать на человечество, он пытается очистить русскую идею от имперского или византийского ее истолкования. Здесь-то и проявилась его идея всеединства, которой придерживался философ. Как считает В. Соловьев, «ни один народ не может жить в себе, чрез себя и для себя, но жизнь каждого народа представляет лишь определенное участие в общей жизни человечества»103. В связи с этим философу пришлось затронуть вопрос о мессианизме русских, на котором тоже лежит печать национализма. Пытаясь осмыслить сложнейший клубок наслоившихся друг на друга значений «русской идеи», В. Соловьев всячески пытается развести силу оружия, т.е. имперский комплекс и смысл христианской идеи, исключающий национализм. В конечном счете, предназначение России состоит в том, чтобы принимать участие в развитии христианской цивилизации, не противопоставляя себя другим христианским народам. Иначе говоря, Россия должна отречься от национального эгоизма. Не может быть монополии на христианство. Это болезнь. Не христианская идея должна быть поставлена на службу русской империи, а русскую империю нужно направить на реализацию христианской идеи. Трудно сказать, был ли услышан В. Соловьев в своей критике «русской идеи», а точнее, идеи, в которой получил выражение разбуженный романтизмом национализм и в какой мере можно считать, что он повлиял на общественное сознание. Главное здесь, пожалуй, то, что такой национализм, получивший выражение в «русской идее», столкнулся с просветительской парадигмой, проявившейся в русской революции и в русском социализме. Идея социализма имеет альтернативное происхождение. В России она с самого начала исключала не только национализм в его крайних формах, но и национальную стихию вообще. Это, конечно, ничуть не оправдывает российский просветительский проект социализма, потому что, как оказалось, в конечном счете, он породил такую же катастрофу, как и национализм в других странах. Романтический комплекс национального в своих крайних формах проявился, конечно, не в русской, а в немецкой идее. Ведь если исходить из печально известного сочинения А. Гитлера, то национал-социалистическая революция в Германии с самого начала замышлялась как реализация идеи национального или арийского превосходства. На службу национальной и расовой чистке и, в конечном счете, оздоровления всей западной цивилизации А. Гитлером призывалось и государство. Иначе говоря, имперское начало здесь активизировалось и было поставлено на службу национализму. «Итак, – пишет А. Гитлер – высшей целью действительно народного государства должна быть забота о сохранении того основного расового ядра, которое одно только способно создавать культуру, дарить человечеству красоту, достоинство и все высокое. Мы, арийцы, понимаем под государством только живой организм расы, который не только обеспечивает само существование этой расы, но обеспечивает ей также возможность дальнейшего более высокого развития всех заложенных в ней способностей до степени самой высшей свободы»104. Так мы обнаруживаем, что именно в ХХ веке обе парадигмы – просветительская и романтическая проявились в своих крайних и, более того, извращенных формах. Причем, не только в крайних и извращенных, но в катастрофических. Видимо, основой этого стало и радикальное разрушение традиционных обществ, и стихийный прорыв массы в историю. Но оба этих признака выражают дух той переходной ситуации, которая, по мысли П. Сорокина, характерна для ХХ века. Если же говорить о генезисе того явления, которое послужило оппозицией Просвещению, то первичным импульсом здесь послужили даже не философские идеи Шеллинга, что было бы естественно, а еще идеи Монтескье, впервые сформулировавшего, что нация должна быть понята как определенная форма сущности, ускользающая от космополитического подхода Просвещения. Именно Монтескье в ХVIII веке дал определение нации как культурного сообщества, формируемого природными и историческими реальностями105. Из этой формулировки романтики и сконструировали механизм торможения имперскому сознанию в Европе. Хотя Гете и нельзя отнести к романтикам, тем не менее, уже он отдавал отчет в том, что создать единство только на идее права невозможно. Его Гец фон Берлихинген воспринимает право как некую абстрактную рационалистическую идею, которая без всякого пиетета относится к традиционным нравам и древним обычаям, освобождая индивида от власти традиции106. Правда, здесь возникает сложнейших вопрос о том, что имперские модели глобализации возникают не только на просветительской, т.е. наднациональной и космополитической основе, но и на основе национальной, т.е. когда глобализация развертывается так, что национальная стихия какого-то народа оказывается доминантной. Это известно уже по А. Гитлеру. Но это может происходить в силу двух причин – или духовной, т.е. вспышки пассионарности, или материальной, т.е. в силу военной мощи и развития военной технологии. Выявление в истории воздействия на политические проекты двух отмеченных выше парадигм позволит разобраться и в вопросе отношений между государством и культурой, и в вопросе формирования специфических форм коллективной идентичности. В связи с этим возникает вопрос о роли государства в отношениях между просветительскими и романтическими парадигмами. Конечно, роль государства может быть гипертрофированной как в первом, так и во втором случае. Нельзя отрицать роли государства в поддержании идентичности. Правовая и политическая составляющая идентичности бесспорна. Как формулирует П. Бурдье, государство формирует ментальные структуры и внедряет общие правила видения, т.е. формы мышления, которые в современном обществе выполняют ту же роль, что и в архаических обществах. Таким образом, государство «принимает участие в построении того, что обычно называют национальной идентичностью»107. Но история свидетельствует, что иногда государство превращается в самоцель. Оно способно обособляться от общества и ему противостоять. Это и есть то, что мы называем Вызовом. При этом, как свидетельствует история, коллективная идентичность продолжает сохраняться. В такие эпохи особенно очевидно, что государство не является единственным средством связи между людьми. В эпоху противостояния государства и общества таким эффективным средством может служить искусство. К. Хюбнер приводит в пример Фихте, считавшего, что в эпоху политического бессилия литература может играть значительную роль в продлевании существования нации108. Доказательством этому служит литература в российской империи ХIХ века. Но, может быть, в еще большей степени иллюстрацией огромного потенциала искусства и в целом культуры в поддержании коллективной идентичности и даже в поддержании духа сопротивления государству может служить культура в Советском Союзе во второй половине ХХ века. Однако имперская идея всякий раз активизировалась, когда возникали смуты или когда возникали образования, оппозиционные по отношению к духовному ядру Запада, претендовавшие на самостоятельность, что и произошло с Америкой, цивилизационная самостоятельность которой хотя и возникает на почве Старого Света, но отнюдь к ней не сводится. Механизмы, тормозящие реализацию имперской идеи, здесь перестают работать, что мы в настоящее время и наблюдаем. При этом Америка, конечно, учитывает крах имперской идеи Германии. Поэтому здесь и речи не может быть о подавлении других народов, ущемлении их свободы, а лишь об их освобождении и о создании между ними нового глобального единства. Ставя акцент на первостепенной в создании нового глобального единства роли права, Америка и в самом деле стремится предстать перед народами истинной преемницей римской империи, которая, включая в себя многие народы, оказывалась мультикультурной общностью. Именно право позволяло народам с несходными культурами находить в ее границах взаимопонимание. Однако как тут не вспомнить Гете. Без национальной, исторической и культурной основы американская модель идентичности снова возвращает к Просвещению и оказывается несостоятельной. У сегодняшней России, свободной от имперского комплекса, вытесненного на периферию сознания, возникает альтернатива установкам Америки. Интерес к культуре, не остывающий в России уже на протяжении десятилетий, свидетельствует о возвращении России к романтической парадигме, чувствительной к национальным проблемам. Закат советской империи во многом объясняется и тем, что значимость романтического наследия марксисты недооценили. Эту уязвимость А. Камю находит уже в теории К. Маркса: «Та же страсть к упрощению отвлекла Маркса от национальной проблемы – и это в век развития национальностей! Он полагал, что развитие торговли и обмена, не говоря уже о пролетаризации, сокрушают национальные барьеры. Но случилось так, что эти барьеры сокрушили пролетарский идеал. Межнациональная борьба оказалась почти столь же важной для объяснения истории как и борьба классовая. Но национальные особенности не могут целиком объясняться экономикой; стало быть, марксистское учение проморгало их»109. Но проблема не только в Марксе, но и в судьбе романтической традиции в целом. Все же не она определила смысл той эпохи, которую называют Новым временем. Как утверждает Э. Трельч, Новое время не следует считать эпохой, с которой покончено и которая заслуживает только насмешек. В конце концов, романтизм, противопоставив себя Просвещению, не смог обрести в истории реальную основу в виде технологии, идеологии, государственной системы и т.д., оставаясь на положении мировосприятия преимущественно интеллектуалов. Э. Трельч пишет так: «Романтические, противоположные Просвещению движения также продолжали то главное, что было достигнуто им, т.е. движение к самостоятельности национального государства и к автономии науки, и в остальном не противопоставили начатому Просвещением огромному экономическому и технологическому движению какую-либо противостоящую силу или понимание. Просвещение с его национальным государством, духовной автономией и возникшим в его рамках капитализмом является до сего дня не интермеццо, а длительной критической основой современной жизни. Не само Просвещение, а начатый и проникнутый им период следует считать отправной точкой, если вообще стремиться понять современность»110. Не случайно с ельцынской эпохи в России снова много говорят о русской национальной идее, т.е. о возвращении к Монтескье и Гердеру. Проблема заключается лишь в том, чтобы понимать ее не в извращенном виде, т.е. в виде симбиоза просвещенческой и национальной идеи. Когда какая-то нация с ее интересами оказывается в центре, а все остальные играют подчиненную и второстепенную роль. В истории это уже проходили. Не случайно русской идее много внимания уделил В. Соловьев, который и дал верное ей истолкование. В связи с этим по отношению к русским романтикам – славянофилам, доказывающим, что умирающий Запад может спасти только здоровая Россия, он занял жесткую позицию. Это разваливающаяся-то российская империя является здоровой Россией? Но ведь аналогичные идеи транслировались и из самой родины романтизма – Германии. Так, уже Фихте утверждал, что мир может выздороветь лишь с помощью Германии111. Вообще, имперский комплекс А. Гитлер пытался реализовать именно на немецкой национальной идее. Ошибочность этого проекта показал еще в конце ХIХ века В. Соловьев, вскрывая порочность возникшей благодаря русским романтикам, т.е. славянофилам «русской идеи». Под обаянием этого романтического образа национал-социализма оказался даже такой мыслитель как М. Хайдеггер, сотрудничавший в начале с национал-социалистами. Не случайным был его интерес к романтикам и, в частности, к Гельдерлину, о котором он написал специальное исследование112. Не случайно, когда Н. Мотрошилова пытается понять природу философствования М. Хайдеггера, она констатирует влияние на нее национальных немецких корней – немецкой исторической судьбы, немецкой культуры, богатства немецкого языка и т.д.113 Но Н. Мотрошилова позволяет и более жесткие по отношению к М. Хайдеггеру оценки: «У каждого народа есть таланты, более всего питаемые именно корнями и первоисточниками народной, национальной культуры, особо чувствительные и вообще-то чистым голосом отеческой земли, таланты, умеющий несравненно работать с родным языком. Хайдеггер – один из таких талантов Германии, явление в немецкой культуре, да и в европейском духе. Однако именно в его судьбе обернулась трагедией та опасность, которая нередко подстерегает такие таланты. Ибо не было в его философии человеческого бытия того демократического, гуманистического камертона, по которому он мог бы настраивать свою мысль, и свое поведение… Потому и не услышал Хайдеггер в 1933-м, как “голос земли и крови”, вообще-то способный объединять, сблизить людей с общими корнями, стал захлебываться в истошных воплях о происках, заговорах, неполноценности других народов»114. Возвращаясь к идее выздоровления с помощью Германии мира (хотя русские славянофилы выдвигали другую альтернативу – с помощью России), можно задаться вопросом, а как конкретно это мыслилось? Может быть, чтобы это произошло, мир должен был онемечиться? Но ведь с такой идеей недолго и до имперских амбиций Гитлера, который извратил романтическую идею национальности, скрестив ее с имперской идеей. А, кроме того, если существовала не только немецкая, но и русская национальная идея в ее имперской интерпретации, то ведь это уже свидетельствовало о движении в сторону мировых войн, которые еще в ХIХ веке пророчествовал М. Бакунин, ощущая дух нации в Германии и в России115. А то, что русский коммунизм возрождал имперский дух – тоже не тайна. А. Камю пишет: «Русский же коммунизм, напротив, как раз в силу своего происхождения открыто претендует на создание всемирной империи. В этом его сила, его продуманная глубина и его историческое значение»116. Что же получается: из романтизма вырос фашизм, возникший как сопротивление коммунизму, а из Просвещения в свое время вырос сам коммунизм? Как сегодня из него вырастает американская цивилизация. Именно так формулирует вопрос и К. Хюбнер. «Если романтизм в своем наихудшем и искаженном виде предстал в образе фашизма, то Просвещение подпало под влияние марксизма – ленинизма»117. Вроде бы и в самом деле похоже, но совершенно очевидно, что в данной альтернативе мы имеем дело с искажением и в том и в другом случае. С искажением, поскольку и в том и в другом случае позитивная идея растворяется в имперском эгоизме. В том и в другом случае извращению хорошей идеи способствовало образование в истории массового общества как следствия возникновения и утверждения индустриального общества. Возникновение и утверждение массового общества – оборотная сторона гипертрофии власти, т.е. государства, получившего возможность бесконтрольной и безграничной манипуляции масс, причем, как это доказывает М. Хайдеггер, на основе техники, представляющей опасность. Хотя опасность представляет не сама техника. Скрытые в технике силы используются в интересах власти и, в частности, тоталитарного режима. Это начало гипертрофии государственной власти, которое связано с появлением на арене истории массы, не ускользает от внимания Х. Ортеги-и-Гассета. Хотя о «русской идее» сегодня вспоминают с некоторой иронией, тем не менее, актуальность романтического мировосприятия в современной России налицо. Дискуссии о русской идее утихли, но романтизм проявляется в интересе к проблематике культуры, от которой сегодня ожидают ответов на многие вопросы. Однако обращение к романтизму чревато изменением всего мировоззрения. В частности, придется отказаться от сциентизма и позитивизма и уделить внимание гуманитарным наукам. Например, проявить интерес к мифу. Ведь национальная идея связана с актуализацией прошлого, тех событий, которые были сакрализованы, с тех исторических фигур, деятелей государства, которые некогда были сакрализованы. Появление в 2008 году телепередачи «Имя Россия» не случайна. Она выявляет прежнее противоречие: на одно и то же событие, на действие одного и того же лица продолжают существовать разные точки зрения. Это касается и Александра Невского, и Петра I, и, наконец, даже Сталина. Можно утверждать, что отсутствие исторической дистанции здесь многое определяет. В связи с этим можно задаться вопросом, а откуда вести отсчет реальности подобной исторической дистанции. Говорят, когда советник по национальной безопасности при Никсоне Г. Киссинджер спросил в свое время премьер – министра Китая Чжоу Эньлая, в чем заключается значение Французской революции, тот отвечал: «Об этом еще рано судить»118. Но здесь мы сталкиваемся со сложным вопросом, который сводится к тому, что каждый тип цивилизации считает время по-своему. В качестве примера можно вспомнить то место из диалога Платона «Тимей», в котором говорится о восприятии египтянами, у которых был культ прошлого, греков вечно юными и знавших лишь настоящее119. |
Похожие:
 | Диалогическая речь Выпускник научится: вести диалог (диалог этикетного характера, диалог-расспрос, диалог побуждение к действию;... | | Диалогическая речь Выпускник научится: вести диалог (диалог этикетного характера, диалог-расспрос, диалог побуждение к действию;... |
 | Книга Самюэля Хантингтона “Столкновение цивилизаций” – первая проба практического применения новых смыслов, вложенных в понятие “цивилизация”... | | Хх юбилейная Международная научно-практическая тьюторская конференция «Многообразие и индивидуализация как возможность становления... |
| Рекомендовано советом умо в области инновационных междисциплинарных программ при Санкт-Петербургском университете в качестве учебного... | | Еще долго после того, как Вы прочтете последнюю страницу, мы Уважаемый читатель, будем вести с Вами диалог. Тот диалог, который и... |
| Юнит Школьный журнал. Этикетный диалог, разговор по скайпу. Диалог-расспрос a school magazine. Школьный журнал | | Внутренний регламент зао ук «Тройка Диалог» по проведению научно-технической экспертизы венчурных инвестиционных проектов в сфере... |
| Кавказа. В 1957 году он окончил аспирантуру при Институте истории материальной культуры (ныне Институт археологии) Академии наук... | | Целью данного Форума является выработка предложений по формированию государственной политики в сфере развития и защиты цивилизованного... |