Скачать 1.67 Mb.
|
— Вы можете оставаться до понедельника. Разумеется, мы не выставим вас за дверь... Он вертит в руках длинноствольное ружье Венсана 22-го калибра и открывает затвор... — ... учитывая вашу позицию, вам будет лучше в другом месте. Кажется, у Роже есть свободное место... — У вас, вероятно, нет денег? Аббат кладет ружье на место. — Мальтерр предлагал вам работу в Бюро по разработке рудников, но вы отказались... странно. Мне плевать на Мальтерра, от его контрактов дурно пахнет, как от бокситов Кава... три года бурения с премиями за выработку и зональными надбавками... — мне это не нужно. — Вам нужны неприятности. Вам известно, что инспектор Пуэнсо самолично проводил здесь расследование, расспрашивал управляющую и постояльцев?.. Впрочем, все это меня, конечно, не касается. Аббат садится на кровать, напротив меня. — Если у вас нет денег, чтобы жить, как подобает белому человеку, что вы будете делать? Таскаться по бухте с неграми и бывшими каторжниками? Я стискиваю зубы. Он словно ощупывает меня взглядом. — А семья? Неужели у вас нет семьи? — Кажется, мне следует обратиться к властям и ходатайствовать о вашей высылке. — Но я не хочу уезжать! Что вы суете нос не в свои дела? Что вам всем от меня надо? Я хочу остаться, слышите, остаться. — Зачем? — Это вас не касается! — Это касается властей. С меня градом течет пот. Мухи облепили мне ноги. Такое чувство, что сейчас вырвет. — Послушайте, господин Леглоэк, я желаю вам только добра. Здесь немало потерпевших кораблекрушение... Я понимаю вас, поверьте мне. Я сам когда-то был бунтарем... — Но я вовсе не бунтарь! — ...Быть может, бунт — это единственный грех, который можно понять... грех тех, кто любит Бога. — Вы, кажется, были в Индии? Индия... это внезапно произнесенное слово ослепило меня. — Вы искали там золото? Индия вызывает во мне такое же теплое чувство, как воспоминание о матери. На папайе во дворе дрозд с желтым клювом оповещает о появлении первой тени. Почему я уехал? Я все время куда-то уезжаю. — Что вы там делали? — Ничего... я искал... — Представьте себе, я тоже чуть было не уехал в Траванкор, в нашу миссию; я даже... — Миссионеры в Индии? Неслыханно! Ваша претензия монополизировать Бога — выше моего понимания. Язычники составляли свои Упанишады в то время, когда вы рисовали быков на стенах пещер... Аббат резко поднялся. — Господин Леглоэк, вы невыносимы. Он натыкается на котелок, который с грохотом катится по плиточному полу. — Что вы все-таки против нас имеете? — А что вы имеете против меня, собираясь силой выслать меня отсюда?.. Хотите знать правду? Так вот, я плевать хотел на вашу мораль! Ваша религия — религия морали, корыто, в котором отмывают грехи, а я никогда не чувствовал себя ни грязным, ни непристойным... Вы читали сегодняшнюю газету с рождественским посланием? Черт возьми, куда я ее дел?., вот, слушайте, это не я говорю, а сам папа римский, Пий XII: "Церковь никогда не теряла из виду истинные потребности человека... Она знает, что мирское назначение человека утверждается и завершается только в потустороннем мире..." и так далее. — Ну и что? — Мне не нужен рай, мне нужна истинная земля. А вы разделили все на части: Бог и Сатана, Добро и Зло, ярмарка тщеславия и потусторонний мир для чистых душ. Так вот, я на стороне нечистых душ, и мне нужен единый Бог. — Поэтому вы приехали сюда искать золото? — Можете смеяться сколько угодно, но я заявляю, что Бог не навсегда распят на стенах ваших церквей... Рождается новая истина, новый человек, новый мир. Весь кошмар сегодняшнего дня, быть может, означает, что Бог заново рождает самого себя. Нужно найти тайну. — Вы мечтаете об этом? — Жюль Берн тоже мечтал. Маленький медный колокольчик зазвонил возле молельни. Рядом заскрипели кровати — час перевязок. Со двора доносится гомон негров, пришедших показать свои раны. — Вы мечтатель, господин Леглоэк. В общем, люди остались прежними, и если Христос явится еще раз, они сделают с ним точно то же, что уже сделали. — Послушайте, господин аббат, возможно, я — обломок, но во мне обломилось все ваше прошлое — двадцать веков потустороннего мира. Поверьте мне, мы не остаемся прежними, мы развиваемся вместе с миром — и Бог, вероятно, тоже возрастает вместе с нами... Я то и дело спрашиваю себя, много ли бы мы поняли в Христе или Будде, если бы недалеко ушли от гориллы? А что предлагает ваша Церковь, когда лицо мира изменилось за пятьдесят лет больше, чем за десять тысяч лет? Фатиму?!.. Наука вас опередила, и Запад болен. Вы цепляетесь за ваши догмы, но ваши старые представления лопаются по швам. Вы насаждаете добродетель, а не знания. — Если бы люди делали десятую часть того, что делают здесь сестры... — Дело не в том, чтобы стать добродетельным, а в том, чтобы стать сознательным. Гармония мира зависит не от человеческих дел, какими бы великолепными они ни были... Разве вы не видите, что наш человеческий панцирь расходится по швам? Взгляните, язвы вашей паствы ничто рядом с нашей убогостью. Не добродетель сейчас нужна, а сознание, больше сознания! И если мы действительно приговорены оставаться интеллектуалами с огромными головами, которые вынуждены ежедневно зарабатывать себе на хлеб насущный и за это оказаться в чистилище, значит, все это не стоит труда, и не о чем здесь говорить. — Прекратите свое высокомерное богохульство! — Богохульство?.. Ну да, я — еретик, я золотоискатель, мне воистину повезло, что мы живем в двадцатом веке. Резким движением аббат вытирает пот, который течет у него по вискам. — Жизнь может обернуться так, что сломает вас, господин Леглоэк. Понимание нужно выстрадать... — Как уродливо ваше страдание, господин аббат, и как вы его любите! Аббат стоит передо мной и смотрит на меня слегка растерянным взглядом. — Для вашего же блага я вынужден рекомендовать властям выслать вас в ближайшие дни. К тому же это положит конец дурным слухам о вас, которые ходят по городу... — Уверяю вас, золото следует искать на крутых излучинах, у обрывистых берегов. И, естественно, на выходе из узких мест. Когда я был в Африке... Рождественский обед. Собрался весь пансион больницы Сен-Поль. Миньяр — главный механик, Бертран — бурильщик, Жюльен и Прево — геологи, еще несколько человек, которых я не знаю, Росс-лесник. В углу на веранде, где накрыт стол, сестры поставили новогоднюю елку — филао с побережья, украсили ватой и голубыми и розовыми ангелочками. — Ты ведь старатель, ты, наверное, знаешь? — Дело в том, что я... Прево смотрит на меня с любопытством, словно проверяет. В общем гуле голосов я слышу голос Миньяра, главного механика из Бюро по разработке рудников. — Уверяю вас, я много имел дела со взрывчаткой, пускал под откос немецкие поезда. В Жювизи... Он отложил рассказ о том, как глушил рыбу в бухте Саюль, чтобы поговорить о войне. Нарочно, чтобы позлить Росса. — Ну, так рассказывай, что знаешь; ты старатель или нет, черт побери?.. — Понимаешь, золото не знает правил. Бывает на берегах, под холмами, где явно продолжается "слой", — Сатюрнен нашел там самые большие скопления. Хорошие места — "зеленые" скалы... Центр бухты, где выходит болото. Но в принципе, где угодно, и ты можешь долго за ним бегать, питаясь куаком и соленой треской. Сатюрнен давал мне самые разные советы, но... — Он когда-то сидел в Большом Коллеже? (Так называли старую каторжную тюрьму в Кайенне) — Да. — Неплохие связи... В тот день ты был с ним на канале Луссо? Я поворачиваюсь к Бертрану, решив прервать разговор. — ...маленький свирепый толстяк раздавал удары прикладом направо и налево. Но это пустяки, потому что мы одним ударом уложили полсотни. Росс, уткнувшись в тарелку, разбирает рыбные кости. Говорят, он немец, вполне возможно. Миньяр и кто-то еще распустили слухи, будто он бывший эсэсовец, — явная клевета. Единственный человек, который мне близок... Что за мир скрывается в голове этого упрямого викинга? Наверное, вспоминает еловый лес и смоляной ветер, под которым лес поскрипывает, как накренившийся корабль. Росс — искатель розового дерева на Уайяпоке. — А заложники? — По-твоему, нужно было сидеть, сложа руки? — Десятью немецкими поездами меньше — разница невелика, но сто человеческих жизней — это тяжкий грех... — Ты рассуждаешь, как обыватель! Война — это риск, война — смерть. Все эти военные истории вызывают во мне дрожь. Росс сидит напротив меня, под бронзовым распятием и медицинским календарем. Я спрашиваю себя, что привязывает его к этому столу, к этой больнице? Регулярно, на Рождество и Пасху он выходит из леса, чтобы побыть в Кайенне. Он женился на дочери Парамарибо, чернокожей женщине, от которой у него двое детей. Но питается он только здесь, и его здесь не любят. — Буржуа, которые боялись попасть в заложники, во время войны все попрятались. Я видел их, этих двадцатилетних парижских парней, но не с рабочих окраин, а из университетов. Они обеспечивали себе будущее. Миньяр пристально смотрит на меня. Его маленькие черные глаза не выражают симпатии. — Это те, у кого нет будущего. Они все время под ударом! Я абсолютно уверен, что он презирает не только Росса, но и меня. Должно быть, учуял, что, несмотря на весь мой затрапезный вид, я — буржуа. — А ты, бретонец, воевал? — Как сказать... — Кажется, не очень-то испачкался. — Как сказать... не ты ведь один. — Болтун! Тебя что, манерам не учили? Давай доедай свою рыбу! У меня, между прочим, четверо детей. Лучше бы я молчал. Миньяр начал разглагольствовать. У него черные лоснящиеся волосы, длинные пряди свисают на худую щеку. Росс машинально вертит салфетку, сворачивает ее в трубку. — А ты, эльзасец? Не из Орадура (Поселок во Франции, уничтоженный вместе с жителями в 1944 году немцами) ли, случайно, сбежал? Все замолчали. Не всем эти слова понравились. Лицо Росса чуть напряглось. Он поднимает голубые прозрачные глаза, окаймленные морщинками. — Лично я не люблю войну, я люблю деревья. — Может, тебе больше нравится черная кожа? — Говорю тебе, я люблю деревья. Миньяр не выпускает рыбью кость. Можно подумать, что мысль о том, что Росс не такой, как он, ему невыносима, оскорбительна. — Однако у тебя на родине деревьев, кажется, хватает. — У меня нет родины. Голос у Росса такой же бесцветный, как и его глаза. — Откуда же ты сюда явился, если у тебя нет родины? — Оставь его в покое! — Что ты лезешь, бретонец? Твоего мнения никто не спрашивает. Чем ты сам-то занимаешься?.. Сидишь здесь уже три недели, а рот открываешь только для грубостей. Не слишком ли о себе возомнил? — Нет, а вот ты явно не своим делом занимаешься. Тебе бы сыщиком работать, а не механиком! — Ну, если бы я был сыщиком, такие парни, как ты, давно сидели бы в тюрьме. Толку от вас никакого, только смуту сеете... — Эй, хватит вам! Сегодня Рождество, пойдем все кутить к Роже. Миньяр вытирает подбородок тыльной стороной ладони. — Бертран, правда, что на-днях бретонец сказал тебе, что, зарабатывая на жизнь, теряешь ее?.. У Бертрана совершенно растерянный вид. Он смотрит сначала на меня, потом на Миньяра. Я застыл, пригвожденный этим внезапным взрывом. Кажется, Миньяр вынашивал свою ненависть не одну неделю. С тех пор как я здесь, мы не обменялись и десятью фразами. — Мы, по крайней мере, чисты, мы что-то делаем в жизни, у нас есть цель... а такие парни, как ты или Росс, скажу тебе прямо, — пустое место. Его неприязненный взгляд вдруг наполнил меня какой-то непонятной тревогой. Как будто я потерял опору... Миньяр сжал в кулаке вилку. Я понял, что он хочет что-то убить во мне, разрушить. — Да, пустое место! Вас надо вышвыривать, как ненужные вещи. — Оставь, Миньяр! Ни Иов, ни Росс ничего плохого тебе не сделали. — Ничего не сделали... Этому парню для его же блага я посоветовал найти работу, заключить контракт, как все люди... так нет же! Господин Иов желает быть, как он изволит выражаться, свободным... Ты, случайно, не коммунист?.. Поверьте мне, такого парня, как он, следует держать под надзором и не позволять ему бегать в поисках золота, как негру. — Пожалуй, в этом Миньяр прав. Если ты белый... Прево с презрением смотрит на меня. Я сижу в своем углу парализованный, как будто лишился разума. — Слышишь, что говорит Прево, дурная твоя голова? В двадцать лет я тоже вел разгульный образ жизни, еще похлеще, чем ты... пора кончать, господин Иов... — Миньяр, оставь меня в покое! Я у тебя ничего не прошу. Если я не хочу дожить до пенсии и шестерых детей, то это касается меня одного! — Ну вот, что я говорил?.. Ладно, я кончаю. Рука Миньяра с вилкой дрожит от ярости. Что же во мне такого возмутительного? — Я ничего тебе не говорю, Иов... И не думаю так, как Миньяр, но все-таки... — Прево вертит в руках нож, перекатывает его по столу. И этот тоже, с видом оскорбленного достоинства, чего он хочет? — Ты ведешь себя так, будто ты не с нами. — Неправда! — Тогда почему ничего нам не рассказываешь? Ты словно зритель. Но мы ведь не в цирке... На днях я у тебя спросил, нашел ли ты золото, а ты что в ответ? Что плевать хотел на золото. Это для старателя нелепо и тем более для старателя, у которого ни гроша в кармане. Или ты только разыгрываешь из себя бессребреника?.. Если тебе не повезло в лесу, это еще не повод досаждать другим. Огромные кулаки Росса сжались на скатерти. — ... пьяный до смерти, там, на канале Луссо... — Послушай, Миньяр, я не хочу заключать контракт, но разве это преступление? — Ты не с нами, ты против нас. Работать не хочешь, проводишь время один... — Я целый год был в горах и вкалывал там, как на галере. — Прошлялся. Между прочим, что там случилось между тобой и твоим приятелем? Или не стоит в это углубляться?.. Внезапно все умолкли. Смотрят на меня. У меня здесь нет друзей, кроме, пожалуй, Бертрана. Он повернулся ко мне с чуть заметной улыбкой. Да еще Росс... но он, как и я, на стороне обвиняемых. — Ну так что? — Он заболел лихорадкой, понимаешь, лихорадкой... Лицо Венсана заполнило всю веранду, а вместе с ним — пение птиц и Базальтовая бухта... У меня пересохло в горле, я больше ничего не знаю. Я чувствую себя виновным, виновным, виновным до абсурда. По вискам Росса течет пот. — Ты мог бы нам объяснить... Жюльен отодвинул тарелку и скрестил руки на скатерти. За столом воцарилась жуткая тишина. Миньяр не сводит с меня глаз. Они все повисли на мне. Нужно прервать эту тишину, нужно... — Он распух, говорю тебе... — А ты не растерялся и сбежал? Кажется, даже с сумкой? Жарко. И вдруг я как будто оторвался. Я плаваю внутри происходящего. — Дезертир! Выслушай, однако, мой совет, Иов: не попадайся мне под руку, иначе я тебя вздрючу, слышишь... как тех механиков, что халтурят. Тебе нужна хорошая вздрючка, чтобы умерить твой гонор... — Хватит, Миньяр, хватит! У него здесь свои расчеты. Все, как по сигналу, заговорили одновременно. — Гюрза не опаснее, чем эфа. Когда я был в Агадео... Я как будто растерялся, мне стало стыдно. По скатерти ползают мухи, большие красные пятна от вина становятся по краям розовыми. Сестра Катерина молча ходит с тарелками. |