Верстаков От "Правды"
Скачать 3.48 Mb.
|
Глава 11. УЛИЦА ПРАВДЫ – СЕРЕБРЯНЫЙ БОРПрозвучит несколько странно, но улица "Правды" появилась в Москве только сейчас, когда пишу эту книгу – в 2006 году. Но ведь еще в советские времена в каждом газетном номере черным шрифтом по белой бумаге печатался адрес редакции: "Улица "Правды", 24"! Да, печатался, а улицы не было. Был тупик. Начинался он от Ленинградского проспекта, пересекал 3-ю и 5-ю улицы Ямского Поля и завершался редакционно-издательским домом в трехстах метрах от Нижней Масловки. Так его – тупик ("улицу") "Правды" - чертили даже на картах. Пишу "даже", потому что готов сомневаться в собственных воспоминаниях. Ведь я, как и многие правдисты, ходил в редакцию от Савеловского вокзала: либо вдоль железнодорожных путей белорусского направления, либо правее, через Нижнюю Масловку, но концовки обоих маршрутов пролегали через дворы и были недоступны для машин. Двадцать пять лет назад тупик слегка удлинился: издательство построило новый двенадцатиэтажный дом, куда мы и переехали жарким летом 1981-го, мистически сохранив прежний газетный адрес. В начале нынешнего, 2006-го, мистика прекратилась: в старом доме случился пожар, после которого его, вероятно, снесут; по крайней мере, он уже много месяцев стоит без обитателей и ремонта. Зато появился еще один дом, дальше "нового" - некий роскошный, зеркально-тонированный офисный центр. Ради него и прорубили дорогу на ответвление Нижней Масловки. И "Правда" из тупика стала действительно улицей! Но еще в середине тридцатых годов прошлого века у правдистов появился второй, не менее дорогой сердцу адрес: Серебряный Бор. Последние два слова могу написать и в кавычках, поскольку "Серебряный Бор" был домом отдыха правдистов на одноименной территории. Впрочем, никто домом отдыха его не называл, между собой мы говорили весомей и проще: дачи. Роскошных среди них не было ни одной, а странных было немало. Главная дачная территория располагалась по левую сторону центральной – Таманской – улицы примерно в километре от въезда в Сербор через Хорошевский мост. За деревянными воротами стоял двухэтажный бревенчатый дом с небольшой столовой внизу, довольно широкой скрипучей лестницей, биллиардным холлом, ну и с двумя десятками дачных комнат, лишенных мало-мальских удобств. Примерно столько же комнат было в следующем доме – одноэтажном, длинном, обнесенном открытой террасой; он назывался "Кораблем". Справа от него располагались душевые, гараж и прочие подсобные помещения, включая угольный и бельевой склады, а слева, ближе к тыловой калитке, стоял единственный на этой территории собственно дачный домик, построенный для пресловутого Л.Мехлиса в бытность того главным редактором "Правды"; в мое время в нем отдыхал-проживал Т.Гайдар. Прочие дачные домики располагались вне главной территории, и сколько их было, не знаю. Возможно, число по годам менялось, поскольку большинство владений в Серебряном Бору принадлежало, как мне помнится, Моссовету: другие организации, включая "Правду", их всего лишь арендовали. Если использовать опыт собственного проживания и хождения в гости, могу приблизительно описать средний арендуемый дом. Обычно он состоял из старого сруба, нескольких террас и пристроек-надстроек. Удобства - туалет и летний водопровод - чаще имелись внутри, но иногда лишь на дворе. Отопления не было, хотя в некоторых домах печи все же стояли - старые, высокие, красивые и, по уверению администрации, крайне опасные: топить их не разрешалось. Участки были большие, неухоженные, а местами и заросшие до непроходимости. Мебель стояла спартанская: железные панцирные кровати, платяные шкафы без зеркал, письменный и обеденный столы, простейшие стулья и табуретки. Диванов обычно не было, зато частенько имелись плетеные кресла. Посуду счастливые дачники привозили с собой. Матрасы и постельное белье получали на складе. Дачный сезон начинался в июне и заканчивался в сентябре. Сами же дачники делились на домашних, полудомашних и комнатных. Домашние проживали в отдельных домах, их было немного: тот же Гайдар, В.Большаков - в промежутке между заграничными собкоровскими командировками, редактор промышленно-экономического отдела В.Парфенов… Комнатные составляли численное большинство и проживали, естественно, на главной территории в комнатах двух центральных домов. Я относился к полудомашним, то есть "владел" парой комнат с террасой в тех домах, где имелись и другие жильцы. Первый мой дом стоял возле "Круга" (начало Сербора, где разворачивались автобусы и троллейбусы) и был развалюхой, да еще с туалетом и водопроводом только на улице. В связи с этим домом вспоминаю комически-грустный случай. Вышел я однажды на "Круг" - купить в тамошнем ларьке что-нибудь из продуктов, и меня окликнула молодая парочка, в которых я не сразу узнал бывших сокурсников по МАИ. Оказалось, что они на днях поженились и вот приехали в Серебряный Бор погулять и выпить на бережку шампанского. Я сдуру сказал: - Зачем бережок? У меня тут дачка напротив. Они изумились и оробели. Я тоже задумался, но о другом: вот приведу их в свою развалюху, а там крыльцо всё гнилое, стулья замасленные, стол колченогий… Может, они захотят любовью заняться, а белье на кровати драное, в пятнах каких-то – такое со склада выдали. В общем, решил пойти на попятную: - Хотя, может быть, на берегу и получше. У меня ведь дача дрянная, служебная. Однокурсники оробели еще заметней: - А мы думали - здесь только посольские дачи… - Ну почему, и кэгэбэшные есть, и цековские... - А у тебя - кэгэбэшная? Я понял, что "цековская" прозвучало для них совсем высоко-нереально и расхохотался: - А у меня развалюха. Пойдем покажу. Только сначала водку куплю: в трезвом виде на это глядеть страшновато. На даче робость у молодоженов прошла, я тоже перестал стыдиться за мебель и неудобства, мы хорошо выпили, повспоминали счастливое прошлое, сходили искупаться на Москву-реку и Бездонное озеро, снова выпили… В поздних сумерках проводил их к троллейбусу. На остановке бывшая однокурсница вновь загрустила, долго молчала и только после наших прощальных объятий сказала – как бы себе самой: - Бывают же счастливые люди... Дача в Серебряном Бору! Со временем я перебрался в другой дом – побольше и поухоженней, там были другие истории, о которых еще расскажу, но самым счастливым ощущал себя, пожалуй, в первые серебряноборские годы, причем не в летний сезон, а зимой. Дело в том, что большие дома на главной территории имели надежное отопление, и в зимний период можно было проводить там выходные и праздники. Помнится, вечерами в пятницу к редакции подъезжал служебный автобус, мест в нем всегда хватало, поскольку семейные отдыхающие добирались на метро и троллейбусах. Двадцать минут (пробок в Москве еще не было) - и ты уже на природе, в тишине, среди заснеженных сосен. Обстучишь на крыльце снег, разденешься в своей комнатке, гордо идешь в буфет, выпиваешь с морозца рюмку-другую, а полный фужер переносишь в столовую, садишься за небогатый, но всегда вкусный ужин... Ну а после этого или бильярд, или одиноко-счастливое хождение по снежным тропинкам, или продолжение выпивки и журналистские байки в чьей-нибудь комнатке на "Корабле" - там, подальше от администрации, обычно селились холостяки и молодежь обоих полов. На следующий день, если не было субботнего дежурства, я просыпался ближе к полудню, отпивался чаем, заглядывал в буфет, выбирал на складе мало-мальски пригодные для передвижения лыжи и неторопливо скользил куда-нибудь в сторону Бездонки. Вечером призадумывался: возвращаться домой или еще денек погулять с друзьями-коллегами? Дело в том, что жена в Серебряный Бор ездила редко; возможно, ее напугал первый встреченный там Новый год, когда мужики на "Корабле" перепились, устроили соревнование по дальности прыжков из окошка в сугроб, жонглировали в коридоре шампанским, а Сергей Вишневский объявил показ мужских мод и ходил между нами в женских колготках… Да, в Серебряном Бору не было удобств, зато был, например, летний кинотеатр с деревянными решетчатыми стенами, где даже разрешалось курить! Кстати, вторая моя дача стояла относительно близко к нему - в том месте, где Таманская улица почти примыкает к Москва-реке. Поэтому и новодачные приключения были в основном водными. И начались они, как обычно, с Николая Черкашина. О Коле расскажу подробнее, поскольку в этой книге еще будут эпизоды, с ним связанные, да и сам он связался с "Правдой" раньше меня. Студентом философского факультета МГУ Черкашин увлекся журналистикой, даже прошел стажировку в "Комсомольской правде". После университета его призвали на двухгодичную офицерскую службу, направили в морскую пехоту на Сахалин, но с дороги вернули в Москву - на корреспондентскую должность в "Красной Звезде". Первый офицерский отпуск Николай решил провести на отчем Алтае, однако до родственников не доехал: встретил цыганский табор и ушел кочевать. Табор был нетипичный, почти производственный - цыгане пасли и перегоняли скот. Вернувшись в Москву, Черкашин написал пьесу "Табор без гитары", которую поставили в цыганском театре "Ромэн", после чего радостный автор въехал в редакцию на коне - не в переносном, а в самом прямом смысле, благо, что ступени в "Красной Звезде" были пологие, а входные двери высокие. Еще через год Коля ушел в длительное подводное плавание, причем не корреспондентом, а полноправным заместителем командира подводной лодки с ядерными торпедами на борту. Добиться этого было трудно, поскольку здоровьем Черкашин не отличался, а зрение вообще никуда не годилось. Помогли артисты-цыгане: Коля приглашал в "Ромэн" медиков и флотских начальников, театральная молодежь устраивала для них отдельные представления с песнями, плясками и поцелуями, и нерешаемые вопросы наутро решались. После похода и, соответственно, многих публикаций о моряках-подводниках, Тимур Гайдар, сам подводник, затащил Черкашина на стажировку в "Правду", где через месяц на дверях кабинета появилась табличка с его фамилией, но еще могущественный в ту пору редактор "Красной Звезды" генерал-лейтенант Н.Макеев заартачился и вместо Черкашина отдал "Правде" Студеникина. В это примерно время я и познакомился с Колей – как с будущим участником Дубултинского совещания молодых военных литераторов. На совещание мы уже ехали вместе, да еще с неподъемным, едва вместившимся в купе багажом: водолазный костюм, резиновая лодка, сборно-разборная мачта, парус из военно-морских флагов расцвечивания и даже якорь с толстенной веревкой. Время было поздне-осеннее, вода повсюду холодная, и я настоял, чтобы мы заранее испытали хотя бы водолазный костюм. Он был диковинным: из тяжелой резины, с отверстием на груди (через которое в него влезали и которое затем наглухо зашнуровывалось) и с клапаном на макушке - для стравливания воздуха. Первое испытание провели еще в Москве, на небольшом озере возле колиного дома. Проломили береговой ледок, Черкашин залез в костюм, я его зашнуровал, подключил кислородный прибор, застегнул свинцовый пояс, помог войти в воду. Погружение было коротким, но Коля промок насквозь: загадочно потек верхний клапан. Клапан мы починили, но повторять ледяное испытание не хотелось, отложили до Балтики. В Дубултах льда еще не было, однако ветра с дождем хватало. Свою очередь на погружение я все же не уступил, но предложил начать не с моря, а с ближней реки Лиелупе. Берег оказался излишне крутым, да еще заваленным расколотыми бетонными плитами, пришлось надувать резиновую лодку и погружаться с нее. Макушечный клапан на этот раз не подвел, я сделал пару шагов по дну - и зацепился резиновой ногой за бетонную арматуру. Как выбрался - помню плохо; зрители из участников совещания позже утверждали, что Черкашин тянул меня в лодку, а я тянул его к берегу, куда и сумел вскарабкаться на четвереньках. Следующее погружение было морским. Зрители к тому времени разошлись, осталась лишь колина жена Марина, тоже литераторша и тоже водная авантюристка. В лодку мы ее, конечно, не взяли: женщина на борту, как известно, приносит несчастье, да и крохотный резиновый корабль трех человек попросту бы не выдержал. Море в Дубултах мелкое, пришлось отплывать метров на двести от берега, там Черкашин и погрузился... Через десяток секунд вода забурлила, из нее судорожно высунулась обрезиненная рука - с зажатой дыхательной трубкой! Такую ситуацию мы даже не обговаривали. Позже выяснилось, что отказал дыхательный аппарат, оттуда вместо кислорода пошел дым, Николай оборвал трубку и вытолкнул ее на поверхность, но сам всплыть не мог: мешал тяжеленный свинцовый пояс, который к тому же таинственно запутался и не расстегивался. Следующие минуты были самыми трудными в моей жизни и чудом не стали последними в жизни Черкашина. Как мы доплыли до отмели, как добрели в обнимку до берега, - лучше не вспоминать. Да я и не помню. Первая внятная картинка: Николай вытащил голову из расшнурованного скафандра, сидит на песке и пытается успокоить Марину - губы шевелятся, а звука нет. Но вернусь в Серебряный Бор. Тамошнее водное приключение поначалу опасности не предвещало. Черкашин купил новую резиновую лодку - югославскую, разноцветную, необычной "обрубленной" формы, и мы решили ее испытать. Была также мечта вернуться к добрым русским традициям и освятить корабль перед спуском на воду. Увы, православных священников среди наших приятелей не оказалось, и Коля пригласил буддийского монаха, с которым познакомился в университете имени Патриса Лумумбы: он единственный среди нескольких студентов-буддистов отказался переодеваться в "гражданку" и ходил на занятия и по Москве в ярко-оранжевом балахоне, да еще с выбритой головой. На даче мы, как водится, выпили за успех безнадежного дела, перетащили лодку к реке, надули, окропили столичной водкой (шампанского не было), выпили, и монах прочитал соответствующую молитву – впрочем, она у буддистов одна: "Ом мане падме хум". Плавание тоже было довольно спокойным. Черкашин греб, испытывая устойчивость лодки на крутых поворотах, а мы с монахом сидели, обнявшись, на кормовой дощечке-скамье и распевали: он - свою молитву, а я - крейсер "Варяг" и про то, как "окрасился месяц багрянцем"… Перевернулись только однажды, да и то возле берега. Вернулись на дачу, выпили, разожгли во дворе костер, обсушились, еще немного попели, Черкашин с монахом уехали, а я упал спать. Назавтра проснулся с мыслью, что чего-то не досушил. Вскоре удалось вспомнить, что именно: редакционное удостоверение. Проверил во всех карманах - удостоверения не было. Ни сухого, ни мокрого. А удостоверение "Правды" было почти святыней; по крайней мере, так пугали нас кадровики: дескать, подберет его какой-нибудь супостат и начнет безобразничать от имени Центрального органа КПСС. Да и в редакцию мы проходили по нему как по пропуску. Конечно, я обыскал всю дачу и дачный двор, затем всю местность, по которой тащили лодку и где ее надували,- удостоверение не отыскалось. В понедельник (плавали мы, естественно, в начале выходных, в субботу) я позвонил из телефона-автомата в бюро пропусков, заказал от имени Студеникина разовый пропуск на имя Верстакова, который мне, кстати, не понадобился: милиционер на входе дежурил знакомый, - грустно поднялся на лифте и побрел к своему кабинету, откуда, как назло, слышались разговоры и смех. В кабинете на борзенковском диване сидел Игорь Салтыков и рассказывал Петру свежайшую редакционную новость, она была про меня. Оказалось, что плавание в Серебряном Бору было замечено сразу несколькими дачницами-правдистками и они, якобы, решили, что я, в пику редакционным женщинам, раздобыл себе японскую гейшу, с которой плавал-целовался на лодке, предварительно обрив ее наголо, то есть сделав военно-уставную прическу. Понятное дело, что Игорь, пользуясь слухами, сам придумал и отшлифовал эту легенду, но, значит, слухи уже имелись. Рассказал коллегам про утерянное удостоверение, они вместо сочувствия снова развеселились: - …И наутро подарил этой гейше самое ценное, чем владел: удостоверение сотрудника "Правды"! В это время на моем столе зазвонил телефон, я снял трубку и меланхолично подтвердил, что я действительно такой-то и в самом деле являюсь специальным корреспондентом военного отдела "Правды" с 6 сентября 1977 года. Перехватив удивленные взгляды Салтыкова и Студеникина, я тоже стал кое-что понимать: - Так вы нашли мое удостоверение? Вознаграждение гарантирую и вообще буду вечный должник! Где можем встретиться? Ответ меня испугал: - Если торопитесь, приходите к нам на Лубянку. Заверил, что не тороплюсь, да и Лубянки с детства побаиваюсь. Собеседник понимающе хмыкнул: - Ну, почему же с детства? По-моему, позже... Ладно, если не возражаете, я сам к вам зайду вечерком. Я осторожно спросил фамилию: дескать, нужно для бюро пропусков. - А зачем нам бюро? Встретимся в вашей тысяча первой комнате, на "Капитанском мостике", как говорится. Или название "Тысяча и одна ночь" вам нравится больше?.. Поняв суть разговора, Игорь и Петр притихли, затем дружно посоветовали сходить на восьмой этаж в "генеральский" буфет, выпросить там под любым предлогом бутылку самого лучшего коньяка и принять гостя из Комитета как полагается – то есть с выпивкой и наедине. Так я и сделал. Пришедший вечером комитетчик оказался нормально-общительным парнем лет тридцати. После первой рюмки мы закурили, после второй согласились, что, поскольку оба являемся капитанами, то пора перейти на "ты", после третьей гость положил на стол два внешне одинаковых правдинских удостоверения: - Выбирай, какое понравилось. - А если ошибусь и открою твое? - Открывай: фамилия не секретная. Я взял, конечно, свое удостоверение - со знакомой царапинкой на обложке. Гость усмехнулся: - Проявляешь партийную скромность? - Нет, внепартийную осторожность. Второе удостоверение он все-таки тоже раскрыл, имя в нем было простое, типа "Иванов Николай Петрович", должность "специальный корреспондент". Выпили за спецкоров. Разумеется, я спросил, где и как отыскался мой документ. - Где потерял, там и нашли. Сербор - территория, знаешь сам, заповедная: посольские дачи, пансионат ЦК, бункер... (Про "бункер" я в ту пору еще не слыхал, но на всякий случай согласно кивнул). - В общем, там и наша охрана гуляет. Нашли, передали мне, а я посмотрел твое дело: парень простой, военный... - От сохи и стакана! - вспомнил я конец поговорки и снова налил. - ...Можно было передать через кадровиков, но я подумал-подумал: начнут тебя пилить и воспитывать, а мне нравится, как ты пишешь, особенно про Афганистан... О встрече с "Николаем Петровичем" я рассказал только Салтыкову и Студеникину. Втроем сделали вывод, что это обычный куратор нашей газеты по линии КГБ, причем действительно малосекретный: похожий парень заходит время от времени в наш отдел писем, где для него откладывают всякую необычную корреспонденцию. Странно, что больше в редакции я с ним не виделся, даже случайно. Надеюсь, что его повысили в чине и должности. Во всяком случае, годика через два меня попросил о встрече другой человек с Лубянки, тоже сказавший, что о пропуске беспокоиться не надо, а номер кабинета он знает. Поначалу с этим вторым гостем общались более официально. Он суховато спросил, нет ли у меня дома или на даче оружия? - На даче в Серебряном Бору? - переспросил я (почему переспросил, поймете из концовки главы). - На даче родственников вашей жены в Салтыковке. Ситуация прояснилась, и я рассмеялся: - Есть, но это воздушка. Мне отец подарил ее еще в детстве, в Германии. Она действительно похожа на малокалиберку, но стреляет дробинками и очень недалеко - до Киргизии не долетит. В ту пору у меня уже появились несколько неформальных друзей в Комитете, от них я и слышал про недавнее убийство Председателя Совета Министров Киргизии - его застрелили именно из малокалиберки, хотя в некрологе сообщалось, конечно: "скоропостижно скончался". Собеседник понял, что я его понял, расслабился и наконец выпил давно налитую рюмку. Под занавес потеплевшей беседы я уважительно спросил, как удалось столь быстро выяснить про мое ружьишко на даче: ведь привез я его туда лишь в прошлые выходные, когда тесть попросил отпугнуть совсем обнаглевшую крысу. - У вашего тестя есть брат, у брата маленький сын. Вы, если помните, дали ему подержать ружье, вот он вчера и похвастался в школе… И я предложил выпить за КГБ. Предложил и выпил искренне, от души. Да, можно называть те времена стукаческими, но страна была еще под контролем, боевое оружие по рукам не гуляло, преступления в конце концов раскрывались, - что еще нужно, если не умничать, простому советскому человеку? …Со временем удалось выяснить, что "бункером" в Серебряном Бору называлась одна из хорошо огороженных цековских дач неподалеку от Бездонного озера. Туда собирали пишущих людей для подготовки закрытых партийных документов и соответствующих речей большого начальства. Работали они, конечно, не под землей, но с территории их без специального разрешения не выпускали. Привлекались к этой работе и наши газетные люди, например, заместитель редактора по отделу пропаганды Сергей Колесников (кстати, будущий муж Бацановой). Самую большую в Серебряном Бору огороженную территорию имел пансионат ЦК, располагавшийся по правую сторону Таманской улицы ближе к Троице-Лыково. Длинное жилое здание вдоль воды выглядело скучновато, примечательными были только хорошо оборудованный песчаный пляж да бесплатная лодочная станция. Ну и, конечно, магазин: внешне убогий, но с удивительным выбором деликатесов и несоветских напитков. Несколько правдинских дачников-начальников, включая Гайдара, имели пропуск в этот пансионат - читай "магазин". Последнее - в этой главе - серебряноборское приключение началось именно с него, цековского магазина. Время было осеннее, межсезонное. "Полудомашние" дачи закрылись, два дома на главной территории тоже практически пустовали. Гайдар давно вывез мать и жену в Москву, но свой домик еще не сдал - приезжал в него писать книгу про первую афганскую командировку. Дело шло плохо, Тимур капризничал, несколько раз в заметном подпитии звонил и просил приехать, - дескать, я действую на него вдохновляюще и вообще надо бы посоветоваться. Однажды, после долгих отговорок, я все же приехал, Гайдар обрадовался, затем огорчился: "бар" в расшатанном кухонном столике оказался почти пустым. Решили прогуляться до цековского пансионата; тамошний магазин, по счастью, работал, купили пару бутылок виски и немного еды. Вернулись, успели начать разговор о книге, и вдруг Тимур категорически опьянел - видимо, бар пустовал не случайно. Вывел начальника продышаться, перед этим Гайдар долго искал что-то в шкафу, и на улице вытащил из кармана пистолет. В те времена я за Тимура еще не боялся, хотя знал, что его великий отец не раз пытался уйти из жизни, и что суицидный синдром передается по наследству. В общем, пистолет у начальника я не отнял, он нетрезво прицелился и выстрелил в призаборное дерево. Почти одновременно с выстрелом раздался пронзительный звон, окна трехэтажного особняка за высоким забором начали одно за другим освещаться, в паузах звона слышался топот ног и резкие голоса. Гайдар почти протрезвел, мы забежали в свой домик, выключили свет и закрылись. - Что это было, Тимур Аркадьевич? Тимур в темноте разлил по стаканам виски. - Ясное дело - охрана. - Охрана чего? - Дачи английского посольства. Ты что, соседей не знаешь? В ту пору я еще и в самом деле не знал, что по левую руку с дачной территорией "Правды" соседствуют англичане. А за правым забором через несколько лет поселился когда-то поставленный нами, а потом нами же снятый афганский руководитель Бабрак Кармаль... Так что в жизни случайностей нет. Даже в такой повседневной, как дачная. |
Похожие:
 | Место нахождения общества: 125040, г. Москва, ул. Правды, д. 26, 4 этаж, помещение XXII, комната 67А | | Мировой судья судебного участка №5 Гагаринского судебного района города Севастополя Гонтарь А. В. (299014, г. Севастополь, ул. Правды,... |
| Iii. Уголовное преследование главного редактора газеты «Право-защита», сопредседателя «Общества Российско-Чеченской дружбы» С. М.... | | Его мучают головные боли, слышатся голоса, а сам он собирает на улице старые пуговицы, уверяя всех, что на самом деле занят поиском... |
| Общественная атмосфера, которая была порождена попытками обуздать, стереть историческую память народа, ярко передана в поэме А. Твардовского... | | Мне думается, что раздумье над прошлым, оценка его по совести, безбоязненное приятие исторической правды сейчас особенно необходимы... |
 | РФ, 127015, г. Москва, ул. Правды, д. 23, почтовый адрес: рф, 127137, г. Москва, а/я 54, контактный телефон: 8 (495) 787-44-83, электронная... | | Беларусь, город Минск, гражданство: Республика Беларусь, пол: Женский, паспорт мк 000000, выданный Октябрьским рувд г. Минска, дата... |