2.4. «Документальное» как стилистический прием: речевое поведение героев и повествователя
Включение в текст романа официальных документов не ограничивается только отдельными главами. Административный стиль, цитаты из приказов и других документов широко включены как в реплики героев, в части романа, которые представлены от их лица, а также и в речь безличного повествователя.
Постоянно встречаются небольшие цитаты из «реальных документов» с указанием на то, что это именно цитата, например:
Их было трое, тех, кто официально, в документах именовались "оперативно-розыскной группой" Управления контрразведки фронта (С. 5) (здесь и далее курсив наш. – Б.П.).
Однако в директиве, полученной вечером из Москвы, содержалось требование обязательного подробного инструктажа всех привлекаемых к розыскным мероприятиям и войсковой операции по делу "Неман". (С. 264)
Официальная биография
Нетрудно заметить в тексте роман присутствие стандартизированной схемы описания «фигурантов дела» — фиксирование общих данных (год, место рождения, национальность и т.д.) в первую очередь, а затем переход к конкретным подробностям отсылает читателя к официальному стилю.
В романе словесный портрет и биография используются достаточно часто. Словесные портреты и биографии есть в ориентировках по Павловскому и Мищенко (главы 24 и 94 соответственно). Но еще раньше (до появления собственно «документов», содержащих биографию и словесный портрет подозреваемых) отрывки из данных документов цитируются в речи героев. Все, что сообщается о внешности и жизни подозреваемых, облекается в форму документа, будь то в речи героев, будь то в главах «официальные документы». Поляков цитирует документ с биографией подозреваемого, сохраняя свойственную документу стилистику. Это происходит до того как более полные сведения о Павловском появляются в романе в главе «Оперативные документы». И тут будет сохранена устойчивая схема: имя (с уточнением), год, место рождения, национальность:
Как оказался там?.. Значит, так... Павловский Казимир, или Казимеж... Георгиевич, тысяча девятьсот семнадцатого или восемнадцатого года рождения, уроженец города Минска (неточно), по документам предположительно белорус или поляк...(С. 42)
Этот прием используется в романе неоднократно. До того, как приводится ориентировка на Мищенко, Алехин в своем потоке сознания воспроизводит не только ее содержание, но и стилистику:
Южнорусский говор и кривоватые, как у кавалеристов, ноги... (С. 363)
Помимо этого в тексте встречаются биографии, не выделяемые, как отдельные оперативные документы, а приводимые самим Алехиным. Стилистика документа при этом сохраняется: рассказывая о фигурантах дела, Алехин придерживается стандартной схемы (год, место рождения, образование, профессия).
Гролинская Стефания, 1883 года рождения, уроженка Белостока, из семьи мелкопоместного шляхтича, образование — женская гимназия, по профессии модистка, перед войной владела небольшим пошивочным ателье, сгоревшим в первую неделю военных действий. В период оккупации проживала в Лиде, подрабатывала шитьем женской одежды. (С. 122)
Антонюк Юлия Алексеевна, 1926 года рождения, белоруска, католического вероисповедания, уроженка деревни Белица Лидского района, образование два класса. Сирота; с тринадцати лет в услужении у Павловских (С. 84)
Герой не просто привык цитировать документы, но он именно мыслит стилистикой документа. В процитированном выше эпизоде Алехин уже сам пересказывает то, что он узнал о Юлии от разных людей, выстраивая свой пересказ в узнаваемой и читателем стилистике оперативного документа.
Портрет и словесный портрет
Словесный портрет и биография — обязательный композиционные элементы такого типа документа как ориентировка.
Словесный портрет — это специализированное метод систематизированного описания внешности человека, созданный в конце XIX века1. Словесный портрет составляется по следующим правилам:
– применение специальной терминологии, что «устраняет разночтения описанных признаков, обеспечивает их единообразное понимание, исключает неясность и предотвращает ошибки»;
– последовательность описания: от общего к частному, сверху вниз; сначала характеризуется строение тела в целом, затем голова, лицо, туловище, конечности, затем особые приметы1.
Наличие в тексте описаний внешности, которые отвечают этим признакам, создают эффект «документальности».
В.Е. Хализев, описывая основные функции портрета, отмечает: «Со временем … в литературе возобладали портреты, раскрывающие сложность и многоплановость персонажей. Здесь живописание наружности нередко сочетается с проникновением писателя в душу героя и с психологическим анализом»2. В «Моменте истины» портрет отчасти сохраняет эту функцию, и помимо этого приобретает способность характеризовать профессионализм того, с чьей точки зрения этот портрет приводится. То, насколько приводимый портрет соответствует методу «словесного портрета», может служить для классификации описываемого (метод словесного портрета используются для описания внешности подозреваемых). Но это не единственный способ описания фигурантов дела. Субъективные ассоциации, метафоры в описании внешности подозреваемых присутствуют в портретных описаниях подозреваемых, приводимых от лица Таманцева и Блинова. Это переключение между «внутренней» и «внешней» точкой зрения, чисто профессиональной и человеческой помогает создавать динамику повествования, одновременно поддерживая эффект документальности. С другой стороны, повествователь таким образом избегает однообразности в характеристиках персонажей. Различные отношения к процессу поиска соответствуют разнице в типах личности. Эта многогранность отвечает задаче автора разрушить однобокое представление о личности и о работе контрразведчика.
Использование/неиспользование документальных схем для описания портрета или биографии персонажей дополнительно поддерживает классификацию главных героев по степени их вовлеченности в «документную» сторону контрразведывательной деятельности. Например, описания фигурантов дела в речи Алехина всегда предельно скупо, конкретно. Вот портрет Свирида:
черноволосый горбатый мужчина, приземистый, тщедушный, лет сорока, в истрепанном пиджаке и таких же стареньких, с большими заплатами на коленях и сзади брюках, заправленных в грязные сапоги. (С. 30)
Поток сознания Алехина при проверке документов группы, которая действительно оказалась группой «Неман», по большей части составлен из штампов документального стиля. Алехин строит словесные портреты каждого из стоящих перед ним и сравнивает их с теми, что он помнит из официальных ориентировок. Именно словесный портрет помогает Алехину вычислить, что перед ним — Мищенко.
Рост… выше среднего…Телосложение…среднее…плотное…Лицо…овальное чистое…Лоб…средний…прямой…Брови…дуговатые… Нос – средний прямой <…> Особенности… Говорит с южнорусским акцентом…И, пожалуй, кривоватые ноги…(С. 354)
Подполковник Поляков первый раз описывается также Алехиным, но это уже другой по типу портрет. Здесь присутствуют субъективные оценки:
я весьма отчетливо представил его себе — невысокого, с выпуклым шишкастым лбом и чуть оттопыренными ушами, в гимнастерке с измятыми полевыми погонами, сидевшей на нем свободно, мешковато. Я представил, как, слушая меня, он, сидя боком в кресле, станет делать пометки на листе бумаги и при этом по привычке будет время от времени тихонько пошмыгивать носом как-то по-детски и вроде обиженно (С. 41)
Здесь портрет сам по себе характеризует личное отношение Алехина к Полякову.
В речи Таманцева и Блинова описания внешности (если это не оговорено персонажем специально) могут совмещать «документальную схему и субъективное впечатление. Например, Таманцев, увидев первый раз Павловского, отмечает, что узнал его именно по словесному портрету. Затем он для себя «фиксирует» портрет, чтобы сравнить его со словесным портретом из ориентировки.
Я разглядел его лицо и отчасти фигуру и узнал не столько по фотографии, сколько по словесному портрету: "Павловский!"… Я хорошо разглядел его сильное, властное лицо и хотя ничуть не сомневался, что это Павловский и что он от меня уже не уйдет — я слеплю его как глинку! — все же по обыкновению прикинул его словесный портрет: "Рост — высокий; фигура — средняя; волосы — русые; лоб — широкий; глаза — темно-серые; лицо — овальное; брови — дугообразные, широкие; нос — толстый, прямой, с горизонтальным основанием; рот — средний, с опущенными углами; ухо — треугольное, малое, с выпуклым противокозелком. Броских примет не имеет" (С. 243)
В эпизоде слежки за Сенцовым и Никоваевым приводятся их портреты, здесь появляются эпитеты «толстощекое», «бабье», «нежное, девичье». В тексте содержится указание на то, что эту характеристику дает подозреваемым Таманцев.
У капитана было толстощекое, совершенно круглое, с утиным носом и мелкими щербинками бабье лицо, некрасивое, но очень доброе. За мочкой правого уха темнела родинка величиной с горошину. … Лейтенант не сводил глаз с плясавшего и от души смеялся, показывая рот, полный ровных белых зубов. В его юношеском, мягкого очерка лице было что-то нежное, девичье, и Таманцеву он вдруг напомнил светловолосую артистку, певшую партию пастушка в единственной слышанной Таманцевым опере (С. 96).
Но при этом ниже повествователь замечает, что:
Если Андрей разглядывал офицеров главным образом с любопытством, то Таманцев сосредоточенно работал: на всякий случай составлял мысленно и запоминал словесные портреты обоих — занятие сложное, требующее острого глаза, опыта и наблюдательности (С. 96).
Для прозы и очерков военного времени, для которых было особо характерно следование принципам официальной пропаганды, было характерно изображении врага как «зверя», не заслуживающего называться человеком. И. Эренбург писал в знаменитом очерке «Убей!» (1942): «Мы поняли: немцы не люди»1. Логично, что подобная оценка распространялась и на предателей родины. Эта традиция сохраняется в «военной прозе» и в послевоенное время. В романе Богомолова, хотя и не демонстрируется точка зрения «противника», все же оценки врагов могут не зависеть от того, является человек врагом или преступником, если он профессионал. Например, Таманцев говорит о Павловском:
Пули прошли впритирку, он чуть меня не убил, молодчик, - с таким не каждый день встречаешься; мысленно я ему аплодировал (С. 245).
Или о группе немецких агентов:
У капитана было хорошее лицо — сильное, уверенное, но не наглое. И сам он был какой-то спокойный, несуетливый, уверенный — мне такие нравятся. Второй, старший лейтенант, напомнил мне отчасти балаклавского амбала — Башку, портового пьянчугу … Славная у него была физиономия, и вообще он мне нравился. Крепкий, сбитый, что называется, ядреный, и держался он достойно, несуетливо. (С. 350)
|
