Содержани е
Скачать 1.99 Mb.
|
2.5 Маастрихтский поворот Во вступлении к этой главе я написал, что для меня важны не точные даты или историческая последовательность событий. Гораздо большее значение для меня имеет анализ важнейших тенденций эпохи. Тенденций, которые изменили мир. В этом смысле было бы неточно говорить о саммите ЕС в голландском Маастрихте 9-10 декабря 1991 года как о «переломном моменте», как о событии, не имевшем предыстории и произошедшем одномоментно именно в этом месте и в это время. Маастрихтская конференция глав государств или правительств тогда еще двенадцати стран-членов ЕС была лишь синтезом всего того, что в эру Жака Делора составляло атмосферу европейской интеграции. И в этом смысле она была моментом, «точкой», когда в европейские договоры были записаны новые положения, учитывающие эти тенденции. Должен признать, что мы в то время у себя дома не очень следили за этими процессами и, возможно, поэтому их несколько недооценивали. У нас было достаточно своих собственных забот с посткоммунистической трансформацией и с вырисовавшимся и приближающимся разделом Чехословакии. Тогда мы еще не были членами Европейского союза и нас не приглашали участвовать в его саммитах. Правда, как почетные гости мы присутствовали на короткой встрече, организуемой после официального обеда по случаю завершения саммита. Все это стало для нас обычным, начиная со второй половины 90-х годов. Я вспоминаю саммиты в Каннах, в Эссене, в Амстердаме и во Флоренции. Неприятно было то, что приходилось долго ждать, потому что саммиты затягивались. В Каннах все это длилось так долго, что я, несколько провокационно, единственный из всех ждущих президентов и премьеров пошел и купил себе плавки, чтобы искупаться в море. В Амстердаме саммит проходил на крейсере, и на набережной перед крейсером я в первый раз увидел переносные туалеты (для нужд сотен чиновников из ЕС и членов делегаций отдельных стран) с надписью «Евро туалеты» (Я тогда еще не мог предположить, что скоро почти все будет «евро»). О ключевом повороте в Маастрихте я писал уже дважды – через 10 и 20 лет после этого события. О первом десятилетнем юбилее я написал статью58, о втором – целую книгу59. Но было еще одно знаменательное событие. Когда во время празднования десятилетнего юбилея я был в Брюсселе на собрании председателей парламентов будущих стран-членов, чешские медиа интерпретировали одно мое высказывание, и в нашем парламенте по этому поводу был сделан запрос. В связи с этим событием Центр экономики и политики подготовил небольшую публикацию «Клаус в Брюсселе»60, в которой я попытался описать фальшивую и злую игру наших европеистов. Может быть, ее стоит прочитать и сегодня. С подписанием Маастрихтского договора европейская интеграция вступила в качественно новый, «более высокий» период. Было окончательно подтверждено, что первоначально задуманная интеграция стран преобразовалась в унификацию континента. Сокращение ES (Европейское сообщество) было заменено на EU (Европейский союз). И это не было формальностью или символом. Неправда, что ничего принципиального не случилось. Случилось. Сообщество двенадцати сотрудничающих между собой стран стало союзом. Вместо решений, принимаемых на основе правил межправительственного сотрудничества, стали преобладать централистские методы принятия решений и управления (что нашло свое отражение в принятом в «евросреде» выражении: «наступил коммунитаризм»). Вместо гражданина как основы государства (и демократии) и последовательно осуществляемом сотрудничестве демократических государств, базирующихся на привилегированном положении гражданина, центральное место занял житель Европейского союза (а не гражданин). Граждане исчезли, они утратили какую-либо роль. Уменьшилась роль стран-членов, и все большую власть стали приобретать органы Европейского союза, институты без какой-либо демократической базы. Знаю, какие аргументы будут приводить против этого утверждения, будут говорить о возможном усилении роли Европейского парламента, Европейского совета и других подобных организаций (И о роли референдума в отдельных странах. Надеюсь, что никто в связи с этим не осмелится вспомнить недавний случай общеевропейского референдума на основе миллиона подписей неорганизованных жителей Европы). Во все это не верят даже те, кто озвучивает подобные взгляды. Начатая в Маастрихте фаза европейской интеграции достигла поставленной цели с подписанием Лиссабонского договора61, тогда как события 2011 и 2012 годов ознаменовали начало следующей, качественно иной фазы создания европейской империи. Европеисты или другими словами паневропейцы делают вид, что не понимают критику такого рода. В лучшем случае считают ее евроскептицизмом (или европессимизмом), в худшем – антиевропейством. Они не способны в силу своей слепоты (а часто глупости и плохо скрываемой личной заинтересованности) понять, что мы, я и другие выступаем не против Европы (которая пережила разные методы своего «интегрирования», переживет и этот), рационального европейского сотрудничества и добрососедских взаимоотношений, не против взаимной открытости или интегрирования. Мы выступаем против метода, которым в наши дни проводится интеграция и который представляет собой унификацию (я помню, как уже давно Маастрихт сравнивали с созданием европейского «айнтопфа» (блюдо, изготовляемое перемешиванием и тушением продуктов – прим. перев.) или с искусственным и мертвым эсперанто), централизацию, гармонизацию и стандартизацию. Публичное обсуждение этих вопросов должно стать легитимным. Брюссель должен позволить обсуждать, был ли Маастрихт дорогой надежды или тупиком. Но это не обсуждается. И если кто-то пытается начать такую дискуссию, то его сразу же одергивают брюссельские чиновники и политические элиты ЕС (и их приятели – журналисты). Европейские политики и представители средств массовой информации проявляют яростную агрессивность в отношении этих вполне естественных рассуждений. Мне не хотелось бы называть имена, но я не могу не упомянуть французского президента Саркози (до весны 2012 года), финского президента, испанского премьера-социалиста (до прошлого года), бельгийских премьер-министров последних двух десятилетий, ирландских президента и премьер-министра, политиков прибалтийских государств. Примером рассуждений такого рода являются рассуждения уже долгое время заседающих только в Европейском парламенте и оторвавшихся от своих государств его председателей (Ханс Герт Пёттеринг и Мартин Шульц) и заместителей председателя. Наиболее ярким проявлением антидемократических способов стало отношение к моему официальному выступлению в Европейском парламенте в феврале 2009 года62, когда неспособность и нежелание слушать и открыто обмениваться мнениями выплеснулись на поверхностность самым необыкновенным и невероятным образом. Это очень напоминало коммунистическую нетолерантность. Маастрихт принес еще одну хорошо заметную сегодня проблему: был одобрен проект общей (или единой) европейской валюты, что привело к ее частичному внедрению с 01.01.1999 (для безналичных платежей) и к полному переходу на нее с 01.01.2002 (для всех платежей). Многие с самого начала видели концептуальную ошибочность этого проекта, его очевидную преждевременность (не было необходимой степени гомогенности современного сообщества европейских стран), его неадекватный масштаб (первоначально 12, в настоящее время 17 вместо значительно меньшего числа действительно гомогенных стран), расчет на «безоблачное небо» (т.е. вера в идиллический мир, без экономических циклов и других осложнений), его убийственного сочетания с экономическим ростом, препятствующего развитию европейских социально-экономических моделей европейского государства всеобщего благосостояния, который неизбежно ведет к образованию задолженности, о чем со всей очевидностью свидетельствует современный долговой кризис и т.д. Все это гораздо более подробно описано мною в моих текстах63. А в книге «Авторы ЦЭПа о евро»64 содержится обзор взглядов на евро в исторической ретроспективе. К долговому кризису в еврозоне я еще вернусь в последующих главах. Однако не могу не сделать несколько замечаний. В то время как я пишу эти строки, я читаю СМС-сообщение о том, что один экономист из университета в Кембридже сравнил евро с Титаником. И то, и другое являлось престижным политическим проектом, в котором не учитывались важные детали. Также я никогда не забуду свое выступление, посвященное проблемам евро, в немецком Пассау, когда я перед переполненным залом университета изложил все свои не изменившиеся и до настоящего времени взгляды на евро, и декан их экономического факультета публично заявил (перед сотнями студентов и большим числом журналистов), что мои взгляды разделяют 100% профессоров экономики на их факультете и 80% всех немецких профессоров экономики. В данном случае политика опередила экономику (именно на таком же ошибочном положении был основан весь коммунизм). 2.6. Раздел Чехословакии (и ее валюты) Еще одним определяющим моментом начала девяностых годов для нашей страны и для ее соседей из Центральной, Восточной и Южной Европы - в связи с избавлением от коммунистической несвободы и благодаря тому, что было снято табу с ряда закрытых в прошлом для обсуждения тем - стала естественная национальная эмансипация отдельных частей прежних относительно спокойных федераций. Это привело к ожидаемому в определенной мере распаду Советского Союза и Югославии и к последовавшему за этим неожиданному для многих как в Чехословакии, так за границей, распаду Чехословакии, которая с 1968 года также была федерацией. Неожиданным это было и для меня. В мои пятьдесят лет ничего подобного не приходило мне в голову. В этом, очевидно, и состояла моя ошибка. Я сказал бы, что уделял мало внимания истории и мало в ней разбирался. И в этом я был не одинок. Чехословакия с момента своего возникновения в 1918 году долго была (за исключением периода распада в годы войны на Протекторат Чехии и Моравии и Словацкое государство, который свершился против нашей воли в марте 1939 года и продолжался до мая 1945-го) унитарным государством, основанным на удивительной концепции чехословакизма, которая скорее скрывала, нежели разрешала национальные проблемы, существовашие в стране (и которая никак не учитывала значительное немецкое меньшинство). Скажем это, при всей неприкосновенности фигуры Масарика, достаточно твердо. Только в октябре 1968 года как следствие, а скорее как похороны значительно более масштабных реформ, разработанных в период Пражской весны, в Чехословакии была установлена федерация, не являвшаяся при коммунизме, по моему мнению, аутентичной. По иронии судьбы ее торжественное провозглашение в день государственного праздника 28 октября 1968 года стало лебединой песней реформ того времени, по крайней мере для чешской стороны, потому что из всех значительно более серьезных изменений осталось только это. Чехи смотрели на создание федерации довольно прохладно. Частично потому, что все остальные реформы, которые они считали более важными, не были реализованы, частично из-за того, что проблема внутригосударственного устройства их мало волновала, если вообще волновала. Словаки приветствовали создание федерации, и это заглушало и их другие, не слишком радостные чувства, вызванные августовской оккупацией. В результате словаки начали быстро создавать республиканские органы, в то время как чехи медлили. Это ассиметричное развитие продолжалось все 70 – 80-е годы, до того времени, пока у чешских «республиканских» политиков не появился личный интерес в укреплении своего статуса (и увеличении заработной платы). Эта ситуация существовала и в 90-е годы. Часть политиков в Чехии и на Мораве стремилась стать членами федерального правительства и федерального парламента, хотела системных перемен для всей Чехословакии, которую всю, а не какую-то ее часть, считала своей страной. Политики же в чешском и словацком правительствах «боролись» за свои республики. Долгие годы я повторяю, что о распаде Чехословакии меня спрашивают уже только за границей, поскольку дома это считают свершившимся фактом, о котором все уже сказано и добавить нечего. Считаю очень интересной прошлогоднюю инициативу Душана Спачила, подготовившего сборник интервью «Как трещали швы»65, в которой он собрал высказывания действующих лиц этого события. Рекомендую эту книгу прочитать. Формулируя свои ответы для этой книги, я кое-что вспомнил. Мое отношение к разделу Чехословакии широко известно, хотя некоторые мои противники его сознательно искажают и неверно интерпретируют. С самого детства своей страной я считал не Чешскую Республику, а Чехословакию. В Словакию я очень часто ездил, в значительной мере благодаря своей жене Ливии, словачки по национальности, родившейся в словацкой семье в Братиславе (при этом большую часть своей жизни она прожила в Праге). Также достаточно регулярно на протяжении многих лет я ездил в Словакию играть в баскетбол в чехословацкой баскетбольной лиге. Я ездил в Словакию и как экономист по линии Чехословацкой академии наук, а позже, когда после 1968 года меня уволили из академии, как банковский служащий Чехословацкого государственного банка. Не случайно в названии всех этих организаций было прилагательное «чехословацкий». Позже стали говорить «федеральный», однако люди не употребляли это название. В Словакию, в прекрасный Липтов с Ливией и детьми я ездил как турист летом, как лыжник зимой – кататься на лыжах по словацким горам, в поездки, организуемые моим коллегой из банка, а позже министром Яном Страским. Кроме того, что нас в баскетбольных залах в Словакии зрители освистывали более интенсивно, чем чешские болельщики, я не замечал каких-либо других проблем в единстве и целостности нашей страны. Я не осознавал их и не был к ним готов. В начале 1990 года я был просто шокирован печально известной «войной из-за дефиса», когда во время формального на первый взгляд исключения слова «социалистический» из официального названия государства, что необходимо было сделать в форме закона, несколько словацких депутатов внесли в парламент предложение разделить дефисом слово «чехословацкая» и в итоге получилось «чешско-словацкая». Тогда многие чехи над этим посмеялись и сочли это несерьезным (более того, у них было ощущение, что чехи долгое время содержат Словакию), но я уже в то время придавал этому важное значение. Это был явный признак словацких национальных амбиций, а значит и проблемы, с которой мы рано или поздно столкнемся. (Недавно к своему удивлению я выяснил, что такой же дефис был одобрен Национальным собранием после Мюнхена, во времена Второй республики, в ноябре 1938 года. Я не могу даже предположить, когда и как он был отменен. Тихо? Между прочим? Без дискуссий?). В последующие два года отмечалось усиление спора о государственном устройстве и обострение всей проблемы в целом. Разные встречи и юбилеи то гасили, то разжигали эту проблему, но тенденция и ее направление были очевидны. Словакия хотела как можно быстрее получить эту пресловутую звездочку на флаге Европейского союза (удачное выражение Яна Чарногурского) и одновременно, если возможно, сохранить общее с Чехией и Моравией государство. Некоторые из нас терпеливо объясняли им, что это невозможно. Несмотря на это возникали утопические планы по созданию разных «дуплексов», которые у части общественности вызывали иллюзии о существовании третьего пути. Серьезные и ответственные политики выступали против – словацкие националисты из одних соображений, чешские демократические и выступающие против хаоса в стране правые из принципиальных. Сторонники «дуплекса», начиная с Вацлава Гавела и Петра Питгарта и заканчивая Петром Углом, так же как словацкие интеллектуалы, осознававшие значимость, которой в их глазах обладала «большая» Прага и чешский культурный рынок, хотя и говорили много и громко, но единственно возможное и логичное решение отрицали. Я сделал, возможно несколько поздно, попытку создать наряду с чешской словацкую ГДП, которая в Словакии выступала за сохранение общего государства, однако по результатам выборов в июне 1992 года она не прошла в словацкий парламент (3,3% голосов). Если бы мы преодолели 5% рубеж, то стали бы единственной политической партией в словацком парламенте, выступающей за функциональное, жизнеспособное общее государство. Это не удалось. Необходимо сказать, что на словацкой политической сцене не было политического субъекта с подобными намерениями. Некоторым современным словацким политикам это не понравится, но об этом необходимо заявить со всей определенностью. Справедливости ради необходимо добавить, что и в Чехии, и на Мораве различные политические группы и партии радикализировались и стали выступать за быстрый раздел. Прежде всего это относится к Гражданскому демократическому альянсу. Если бы эта партия в выборах 1992 года на несколько голосов не превысила барьер в 5%, возможно и у нас что-то развивалось бы по-другому. По крайней мере, мы бы лишились конституционного гиганта псевдодоктора Яна Калводы, который был настроен тогда в силу предвыборного популизма яро антисловацки. Первую встречу чешских и словацких представителей после выборов 8 июня 1992 года на вилле Тагендхат и в ее саду я помню очень хорошо. Я приехал туда с твердым желанием сохранить Чехословакию и надеждой, что со словацкими представителями удастся заключить прагматичное соглашение, так как я знал, что Владимир Мечиар является гораздо более прагматичным политиком, чем его считают в Чехии и в политкорректной Европе. Не хочу намекать, что на наших встречах он не проявил этот свой прагматизм (и элементарную корректность), это было бы несправедливо. Однако он не мог не учитывать, что в Словакии в результате выборов возникла новая ситуация. Поэтому он переместился в центр и уговаривал своих словацких коллег с обеих сторон мировоззренческого спектра – радикальных сторонников раздела государства (особенно Михала Ковача, будущего президента Словакии, и Мариана Гуску) и сдержанных, приехавших без концепции чехословакистов (Моравчик), чтобы они приняли единственно возможное рациональное решение. Наши намерения, с которыми мы ехали на эти переговоры, были, я так считаю и сегодня, правильными, наши надежды – ошибочными. У приехавших словацких политиков не было мандата на сохранение общего государства, о чем они нам сразу же сказали. В ходе многочасовых обсуждений с Владимиром Мечиаром, которые проходили под тем самым известным по многим фотографиям деревом, мы приняли к сведению этот факт, и чешская делегация стала вести себя с учетом этого. Мы отвергли половинчатые решения и заявили: пан или пропал (будь, что будет). Когда всем стало понятно, что другого решения нет, мы все вместе стали старательно работать над подготовкой 25 межправительственных соглашений, которые рационально и справедливо делили наше общее государство66. Эти соглашения мы вместе со словацкой стороной подготовили очень быстро во второй половине 1992 года на основе двусторонних, сознательных и в то же время рациональных компромиссов, за которые ни нас в Чешской Республике, ни их в Словакии не одобрили. Обе стороны, ведущие переговоры, знали, что для того, чтобы раздел прошел спокойно, эти компромиссы являются необходимостью. Формула раздела 2:1 на основе численности населения обеих республик была вполне применимой макроформулой, а не непрактичным микрокритерием. Обе стороны должны были проявить определенное великодушие, и сегодня каждый чехословакист типа Петра Угла должен был бы признать, что это великодушие было оправданным и никто не вспомнит теперь о некоторых отдельных недоразумениях. В конце 1992 года специфической проблемой стали избранные в июне депутаты Федерального парламента, которые представляли собой руководство политических партий и рассчитывали пребывать четыре года в функции депутатов (а это статус и доход), а в конце концов именно они должны были разрушить все, приняв конституционный закон о прекращении Чешской и Словацкой Федеративной Республики (№ 542/1992 Сб. зак. от 25.11.1992). |
Похожие:
 | Буква закона (66/2010) | | Теоретические основы административной юрисдикции пограничных органов фсб россии 10 |
| Обращение к читателям Президента Адвокатской палаты Иркутской области Середы Г. В | | Обращение к читателям Президента Адвокатской палаты Иркутской области Середы Г. В |
| Выплаты, которые включаются в объект обложения страховыми взносами, но не облагаются ими 11 | | Отчетность за 9 месяцев 2011 года: бухгалтерская, налоговая, персонифицированная, по страховым взносам |
| Отчетность за 1 квартал 2011 года: бухгалтерская, налоговая, персонифицированная, по страховым взносам | | Отчетность за 1 – е полугодие 2011 года: бухгалтерская, налоговая, персонифицированная, по страховым взносам |
 | Общая характеристика жесткого обращения с животными как преступления против общественной безопасности 6 | | Авторское выполнение научных работ на заказ. Контроль плагиата, скидки, гарантии, прямое общение с |