Монография Санкт-Петербург
Скачать 3.21 Mb.
|
Антикоммунизм и антиленинизм как форма войны против памяти русского народа и народов России об их социалистическом прорыве Появление социализма в России — СССР и вместе с этим появление социалистической истории человечества, которая продолжается в XXI веке и набирает силу на фоне экологического краха капитализма в конце ХХ — начале XXI века и мирового финансового кризиса (с 2008 года), вызывает на Западе, начиная с 1917 года, и в России со стороны «партии» капиталистической контрреволюции, члены которой называют себя «либералами» и «демократами», антикоммунистическую истерию, в рамках которой и ведется ожесточенная кампания по искажению исторической значимости и гуманистического содержания деятельности В. И. Ленина и И. В. Сталина. Среди линий исторического искажения в логике борьбы с коммунизмом и исторической памятью русского народа о советской эпохе, которую проводят, смыкаясь с идеологами империализма, ведущими информационную, идеологическую войну против России, и ряд ученых, мыслителей, позиционирующих себя патриотами, имеется линия отторжения Ленина и революции 1917 года от русского народа, его культуры, изгнания из его памяти. Например, Н. А. Нарочницкая, историк и философ на службе у нынешней российской капиталократии, утверждает, что «...Ленин был западником, а большевизм — формой отторжения не только русского, но и всего российского». Для доказательства этого она пытается в сознание читателя, чтобы он не ностальгировал по СССР, «вбить» мысль, что с начала ХХ века за фасадом марксизма скрывался глобальный проект, направленный против России как самостоятельной цивилизации и исторического явления1. Как раз Белое движение, вскормленное и вооруженное империализмом стран Антанты, и непосредственная интервенция вооруженных сил США, Англии, Франции и Японии имели своей целью расчленение России, с тем чтобы ее ресурсы шли для поддержки капиталистической экономики «метрополии» империализма. И именно большевизм, т. е. ленинизм на практике, победа Красной армии, принятие народом социалистического пути развития России спасли ее в начале ХХ века от цивилизационной гибели. Бóльшим западничеством страдало как раз Белое движение, либералы, а не большевистская партия во главе с Лениным, что осознал даже такой оппонент Ленина и большевизма, как Н. А. Бердяев. Думаю, и сама Н. А. Нарочницкая страдает таким же западничеством, вернее тем западничеством, которым страдало Белое движение, готовое продавать куски территории России ради своей эфемерной победы под руководством западного империализма. Смыкаясь с гитлеровским фашизмом и маккартизмом в 50-х годах в США, когда антикоммунистическая истерия там достигла своего апогея вместе с лозунгом, брошенным обывателю: «Убей коммуниста!», о своей «бескомпромиссной ненависти к большевизму»2 провозглашает М. На заров, идентифицирующий себя монархистом и черносотенцем. Он советскую власть определил как антирусскую. В этот же отряд патриотов, клевещущих на Ленина, советскую цивилизацию, на коммунистическую партию, входит и такой известный ученый-математик, сделавший свою научную карьеру в СССР, мыслитель нашего времени, как И. Шафаревич. И. Шафаревич пишет о ненависти большевиков к крестьянству, подменяя троцкистов во главе с Троцким, который, как и меньшевики, считал крестьянство реакционной силой, большевиками и повторяя клевету кадетов и других врагов советской власти1. При этом всю ответственность за Гражданскую войну, за ее развязывание он взвалил на руководство большевистской партии, на Ленина, игнорируя полностью марксистский формационный взгляд на историю, империалистический характер капитализма Западной Европы, Великобритании и США, подменяя все это «войной цивилизаций», повторяя Хантингтона и других идеологов империализма США, прячущих за маской «войны цивилизаций» империалистическую войну за колонии, за господство над ресурсами земли, игнорируя тот факт, что царская Россия уже была де-факто экономической колонией Запада, где господствовал капитал британского, германского, французского империализмов. И это пишет ученый, изучавший политэкономию, труды Маркса, Энгельса и Ленина во время своей учебы в советском вузе и в советской аспирантуре. Гражданская война была навязана Советской России западным империализмом, Антантой. Об этом не раз писал и говорил В. И. Ленин («...гражданская война была нам навязана», — писал он2). В. Тростников, часто публикующийся в газете «Завтра», недавно в статье «Власть и народ», охарактеризовал Великую Русскую социалистическую революцию как «отрицательный опыт», противопоставляя эпоху Ленина последовавшей за ней эпохе Сталина, которая якобы противостоит первой и излечивает первую эпоху от такого недостатка, как классовый подход к политике. Вот как он это формулирует: «У нашей страны был отрицательный опыт, доказавший необходимость этой черты в облике власти (мое замечание: В. Тростников имеет в виду предшествующее свое положение: «Настоящая власть должна наказывать зло как таковое» — положение, игнорирующее классовую природу власти капитала над трудом, т. е. капиталократию, и именно такая власть установилась в России, а В. Тростников находится или во власти иллюзий, или сознательно обманывает читателя, т. е. занимается манипулированием сознания в угоду власти капитала. — С. А.). Победив под знаменем марксизма в Гражданской войне, большевики объявили свое правление «диктатурой пролетариата», т. е. прямо признали свою власть классовой. Порожденные этим лозунгом бредовые идеи превращения России в растопку для пожара мировой революции (мое замечание: здесь В. Тростников излагает неправду, ложь, подменяя троцкизм, идеи Троцкого ленинизмом и большевизмом, абсолютно игнорируя ленинскую теорию социалистической революции в отдельно взятой стране — России и строительства социализма в ней. — С. А.) поставили под угрозу само ее существование, и только Сталин, устранив с Божьей помощью от руководства «интернационалистов» (мое замечание: не «интернационалистов», Сталин сам был интернационалистом и патриотом, а троцкистов. — С. А.), стал властителем общенациональным, и Российское государство возродилось»1. Такие сталининисты, как Тростников, исповедующие антиленинизм и антикоммунизм, де-факто смыкаются с врагами и Ленина, и Сталина, и советской истории. Немалый вклад в антиленинскую и в антикоммунистическую кампанию внес и такой видный идеолог капиталистической контрреволюции в России, числивший себя чуть ли не пророком, как А. И. Солженицын. В интервью германскому журналу «Шпигель» этот враг советской власти, много внесший в клевету на Великую Отечественную войну и советского солдата, утверждал: «Октябрьская революция — это миф, созданный победившим большевизмом...»; «В Октябрьском перевороте не было ничего органичного для России, — напротив, он перешиб ее хребет (мое замечание: тогда как же смог СССР в 1941–1945 годах одержать победу над немецкими захватчиками и спасти весь мир от немецко-фашистского рабства. — С. А.). Красный террор, развязанный ее вождями, их готовность утопить Россию в крови — первое и ясное тому доказательство»2. Событийная логика становления Ленина как гения русского прорыва человечества к социализму и становления ленинизма опровергает аргументированно эту клевету Солженицына, который в своей ненависти к социализму, советскому обществу, к Октябрьской революции повторяет ненависть Гитлера и Геббельса, А. Даллеса и У. Черчилля к СССР и России как исторической колыбели реального социализма в мире. Н. А. Бердяев достаточно убедительно показал связь Ленина и «русского коммунизма», а вслед за этим косвенно и ленинизма, хотя он этим понятием почти не пользовался, с историей русского народа, русской интеллигенции и «русского гуманизма»3, с генезисом русского идеала во взглядах на справедливое социальное устройство, концентрирующееся вокруг ценности «Правды», в уже цитируемой выше книге «Истоки и смысл русского коммунизма». Он отмечал: «По своим понятиям о собственности русские крестьяне всегда считали неправдой, что дворяне владеют огромными землями (мой комментарий: в настоящее время эта «неправда» стала сущностью олигархической капиталократии в России, захватившей в свою собственность огромные земли с ресурсами и лесами, которые принадлежали трудовому народу и были защищены этим народом в годы Великой Отечественной войны своей кровью. — С. А.). Западные понятия о собственности были чужды русскому народу… Земля Божья и все трудящиеся, обрабатывающие землю, могут ей пользоваться. Наивный аграрный социализм был присущ русским крестьянам»1. Фактически «наивный аграрный социализм», о котором упоминает Н. А. Бердяев (о «русском» и «крестьянском» социализме писал Лосский, о «православном», «христианском» социализме — С. Н. Булгаков), является одной из форм проявления «цивилизационного социализма» России, понятие которого в научный оборот ввел автор и который обозначает ее особый «ценностный геном»2, имеющий социалистическую направленность. «Русский народ социалистический по своему инстинкту», — признает Николай Александрович Бердяев, подтверждая наличие «цивилизационного социализма» в основаниях России3. Хотел того или не хотел Н. А. Бердяев, с учетом неприятия им Октябрьской революции, но в этой работе, если отбросить его акценты на антиномичность русской души и русской культуры, он показал русское происхождение и русской революции, и Ленина, и ленинизма, и в целом — советской цивилизации: от Петра Великого, от Радищева, Пушкина, Гоголя и Достоевского — до Чернышевского, Герцена, Л. Н. Толстого, Ткачева, К. Н. Леонтьева и др., через них — к Ленину, к русской революции 1917 года. Н. Г. Чернышевский, замечает Н. А. Бердяев, поставил вопрос: «Может ли Россия избежать капиталистического периода развития»? — и решает этот свой вопрос положительно, в том смысле, «что Россия может сократить до нуля срок капиталистического периода к хозяйству социалистическому»4. К близкому выводу приходит и сам К. Маркс в своем письме к Вере Засулич, который, вполне возможно, сформулировал под воздействием трудов Чернышевского, творчество которого Маркс хорошо знал. Ленин приходит к этому же выводу в своих работах после 1915–1916 годов, когда он сформулировал свою теорию социалистической революции в России, перепрыгивающей через капиталистическую фазу ее развития, и размышлял о возможностях перехода ряда стран Востока к социализму, минуя капиталистическую фазу развития, при помощи советской, социалистической России. Н. А. Бердяев показывает, что по своему «моральному сознанию» русская интеллигенция во второй половине XIX века «вся почти была социалистической»1, что А. И. Герцен в своих оценках предвосхитил явление Великой Русской социалистической революции в 1917 году: «Герцен верил, что в России легче и лучше осуществится социализм, чем на Западе, и не будет мещанским»2. Здесь лежит и исток проигрыша Г. В. Плеханова, как и всего меньшевизма, следующего за ним, в историческом споре с В. И. Лениным и ленинизмом, и соответственно большевизмом («большевизм» есть ленинизм на практике!!!). Это хорошо понимает Бердяев, который фиксирует свои оценки на том, что Плеханов, в отличие от Ленина, «западник, просветитель и эволюционист», что ему «чужды русские… мотивы»3. Плеханов, замечает Николай Александрович, «как потом все марксисты-меньшевики, не хочет признать особенных путей России и возможность оригинальной революции в России. И в этом он, конечно, ошибся»4. За этим историческим поражением Плеханова и меньшевизма утверждается «историческая правота большевиков против меньшевиков, Ленина против Плеханова. В России не коммунистическая революция оказалась утопией, а либеральная буржуазная революция оказалась утопией», признает Бердяев; и мы должны воздать должное мужеству его интеллекта, который правду, истину поставил выше конъюнктурных соображений. Нашим нынешним ученым-либералам, которые были в советское время марксистами, думаю, стоит поучиться этому мужеству следовать правде у Н. А. Бердяева. Мысль Бердяева о русских корнях Октябрьской революции, и соответственно в опосредованном виде — о русских корнях ленинизма, успешно развивают и аргументированно доказывают такие современные ученые, как А. В. Воронцов, С. Г. Кара-Мурза, И. Я. Фроянов, Ф. З. Ходячий и другие, в том числе и автор в серии работ, посвященных Ленину, социализму и революции, часть из которых уже цитировалась выше. И. Я. Фроянов в работе «Октябрь семнадцатого»1 подчеркивал, что вся предшествующая 200-летняя история русского народа и других народов России, но в первую очередь — именно русского народа, накопила в нем такой огромный горючий материал, который не мог не вылиться в революции в начале ХХ века. А. В. Воронцов и Ф. З. Ходячий в работе «Октябрьская революция как национальное явление» формулируют положение, что большевизм, а большевизм есть ленинизм — в действии, в практике, «есть марксизм, преобразованный к конкретно-историческим условиям России и отразивший назревшие потребности ее общественно-исторического прогресса. Будучи взращенным на национальной российской почве, большевизм со временем стал ведущим направлением революционной мысли и оказал решающее влияние на воспитание русского рабочего класса (мое замечание: а я бы добавил — и на воспитание русского революционного крестьянства, ведь не случайно «аграрный вопрос» находился в постоянной разработке у Владимира Ильича Ленина, так или иначе выдвигался на обсуждение почти на всех съездах партии до 1917 года. — С. А.), на развитие его социалистического сознания, который (мое замечание: опять-таки в союзе с крестьянством!!! — С. А.), как и предвидел В. И. Ленин, обеспечил победу в Октябре»2. Россия, русский народ выстрадали социализм своей историей, он был предопределен логикой ее развития как общинной, евразийской цивилизации, ее ценностным геномом, культом правды, всечеловечности, любви, добротолюбия, коллективизма (общинности, соборности), как цивилизации «цивилизационного социализма». Россия является центром устойчивости и неустойчивости мира, своеобразным историческим «маятником» между «Западом» и «Востоком», колебания которого определяют напряжения и расслабления во всей «субстанции» исторического развития человечества3. Это определяет ее особую историческую миссию — быть историческим предиктором (т. е. через происходящие процессы в России предопределять будущее человечества). В русском прорыве человечества к социализму в 1917 году эта российско-цивилизационная функция в равновесии мира проявилась в полную силу. Ленинизм как русский научный социализм Ленинизм соединил в себе три источника своего генезиса:
Если марксизм включал в себя как свою составную часть европоцентричный научный социализм, в том смысле, что он прогнозировал прорыв к социализму из стран Западной Европы и США, как наиболее развитых капиталистических стран, то ленинизм породил как свою составную часть русский научный социализм, который спрогнозировал прорыв к социализму, исходя из анализа империализма как «единого, всемирного треста», эксплуатирующего страны своей «периферии», из России и в будущем из стран «Востока» — стран Азии. Ленинизм и есть в этом смысле русский научный социализм, который прошел испытание исторической практикой ХХ и начала XXI века. Он есть своеобразное диалектическое снятие марксистского, европоцентричного научного социализма, потому что сохраняет позитивное ядро научного социализма (научного коммунизма) К. Маркса и Ф. Энгельса:
Только это положение ленинская теория империализма расширяет, поскольку речь идет об империалистическом способе общественного производства, который подразумевает сохранение в колониях, в зависимых от империалистических стран странах некапиталистических укладов, как необходимого условия их эксплуатации и собственного воспроизводства. Поэтому этот переход к социализму начинается с «периферии» мировой системы империализма. Глубинное понимание русскости и российскости исторического явления Ленина, ленинизма, Октябрьской революции демонстрируют многие современники в России, причем независимо от взглядов и научно-фило софских пристрастий, например, Ю. П. Белов, Г. А. Зюганов, А. В. Во ронцов, В. Т. Пуляев, Ю. М. Осипов, В. В. Чикин, А. А. Проханов, В. Бушин, С. Черняховский, М. Делягин, В. Личутин, А. Иванов и многие-многие другие, в том числе и автор. Ленин, ленинизм, русская социалистическая революция принадлежат русскому народу, его истории, входят в духовную сокровищницу эпохи Русского Возрождения и являются ориентирами нового социалистического прорыва России и русского народа, но уже с эколого-ноосферным «вектором», — прорыва, спасающего человечество от экологической гибели в XXI веке. С. Черняховский свою интересную статью «Конструктор» о значении Ленина и его дела для современности заканчивает такими словами: «Накануне 140-летия со дня рождения этого Демиурга многим кажется, что все в прошлом, что мир стабилен и устойчив, а человечество забыло свои юношеские увлечения… Кажется»1. Вот к этому вердикту «Кажется!» и присоединяет свой голос автор! 1.4. ЧТО ЕСТЬ ФИЛОСОФИЯ? Was für eine Philosophie man wahlt, hangt davon ab, was für ein Mensch ist. Fichtе Как Вы могли видеть на солнце пятна, если на солнце нельзя глядеть простыми человеческими глазами… А. П. Чехов. Письмо к ученому соседу Под надуманным предлогом необходимости «переосмысления философии», вызванной якобы потребностями нынешнего глобализующегося мира, развернута массированная кампания по ее дискредитации, лишению ее статуса науки, превращению в некое подобие салона мадам Шерер. Тональность этой кампании в России была задана, как это ни удивительно, Институтом философии РАН. И, как водится, тут же подхвачена белорусскими эпигонами. Впрочем, и сами любомудры из РАН, в свою очередь, лишь донашивают отрепья последней западноевропейской моды. Один из таких наномыслителей, Т. И. Ойзерман, написавший в свое время не одну апологетическую книжку по «марксистской философии» и увенчанный за это свое, как выясняется теперь, графоманство званием академика, договорился до того, что никаких «законов диалектики в действительности не существует», что сама мысль о существовании каких-то всеобщих законов бытия — не более чем «пережиток традиционной философии»1. Ну а если нет всеобщих законов бытия, то, само собой разумеется, не может быть и науки об этих законах. И эту поистине академическую глупость ученый муж изрекает без тени смущения, с самым безмятежным челом. Ему не приходит в голову та простая мысль, что отрицание всеобщих законов есть фактическое отрицание любых законов, что только при наличии всеобщих законов бытия и на их основе возможна мыслительная деятельность человека. Таков вот уровень философской культуры! Потакать так или иначе, умолчанием или из соображений пресловутой «толерантности», этому воинствующему титулованному невежеству — значит совершать преступление перед неотъемлемыми правами человеческого разума. В одном Т. И. Ойзерман прав безусловно: его советская философия заслуживает самой суровой критики. И прежде всего потому, что законодателями в ней были любомудры, подобные почтенному академику. Они (и взращенные ими в годы горбачевского и постгорбачевского раздрая «по образу и подобию своему» неофиты) и сегодня делают погоду. В очередной раз изловчившись, они монополизировали право разрабатывать программы и иные учебные «стандарты», волюнтаристски внедряемые в учебный процесс. Они же возложили на себя и функции якобы упраздненной цензуры. Постоянно вращаясь — в печатных изданиях, на телеэкране и в радиоэфире, на всякого рода конференциях, конгрессах, симпозиумах и прочих посиделках, — обивая пороги чиновничьих кабинетов, эти вертлявые и пронырливые ребята создают иллюзию, будто именно они и являются истинными представителями современной философии, философии ХХI века. Но — к делу. Если философия не наука, то что она такое? Есть три (если не считать ушедший в историческое небытие мифологический) способа духовного освоения человеком мира — научный, художественный и религиозный. И если философия, как нас уверяют, не наука, а к искусству ее мудрено было бы причислить, то остается одно: признать одной из религиозных конфессий. Но тогда возникает законный вопрос: а свое ли место она занимает в системе научного образования? Не следует ли исключить курс философии из вузовского учебного плана, а любомудров, отрицающих ее научный статус, лишить незаконно присвоенных им ученых степеней и званий, предоставив работу, не связанную с интеллектуальным трудом? По причине отсутствия того качества, которое Кант называл «способностью суждения». Философия, говорят, не будучи наукой, а следовательно, не имея и своего особого предмета исследования, должна быть «рефлексией над культурой». Прекрасно! Остается сущий пустяк: с помощью какого логического инструментария намерены «рефлексировать»? Боюсь, что мой вопрос повергнет в недоумение: дескать, что значит с помощью какого инструментария? Конечно же, с помощью «творческого мышления», которым философы, не в пример прочим смертным, изначально наделены в наивысшей степени. По сему случаю вымучена даже особая познавательная форма, отличная от рациональной. Мало того — целая наука изобретена, нареченная (бедный Архимед!) «эврилогией». Увы, придется сбить эту ни на чем не основанную спесь. А для этого обратиться, как это ни скучно, к азам столь презираемой нашими новаторами «традиционной философии». Известно, что у своих истоков философия носила по преимуществу онтологический (натурфилософский) характер. Вопрос о возможности познания мира здесь практически не стоит. Это берется как данность, как аксиома. Впервые по-настоящему он был поставлен, пожалуй, лишь древнегреческими скептиками. И с этого времени перемещается в центр философской проблематики. Может ли человек знать мир таким, каким он существует сам по себе, и если может, то что обеспечивает эту возможность, — вот проблема, ставшая эпицентром философии нового времени. Формируются два альтернативных подхода к ее решению. У истоков первого стоит Лейбниц, у истоков второго — Кант. Лейбниц исходит из того, что между законами мира, в котором мы живем, и законами нашего мышления уже изначально существует «предустановленная гармония», т. е. наше мышление функционирует по тем же законам, по которым развивается сам мир. Это тождество законов бытия и мышления и обеспечивает адекватность нашего знания мыслимому нами миру. Однако уже ближайший анализ показывает, что, если бы дело обстояло так, как говорит Лейбниц, процесс познания был бы не только бессмысленным, он был бы просто невозможным. Ибо если законы бытия уже образуют содержание нашего мышления, то что, собственно, познавать и с какой целью? Это прекрасно понял Кант. И Кант занимает диаметрально противоположную позицию. Он считает, что законы нашего мышления — это имманентно присущие ему законы, не имеющие никакого отношения к мыслимому миру. Последнее и предопределяет, по мнению Канта, не только необходимость, но и возможность познавательного процесса. Наше знание, согласно Канту, имеет двойную детерминацию, представляя собой синтез чувственного опыта и чистых, не отягощенных опытом мыслительных форм. Мир, данный нашей чувственности, составляет содержание мышления, законы, по которым человек мыслит, его форму, присущую мышлению априори. Чувства без разума — слепы, разум без чувств — пуст. Только их синтез дает знание. Таково гносеологическое кредо Канта. Однако, стоя на этой позиции, Кант необходимо приходит к выводу, что мы знаем мир не таким, каким он существует сам по себе, а таким, каким он нам является, т. е. в переводе на язык нашей познавательной способности, язык нашего мышления. Мы оказываемся, таким образом, между Сциллой «предустановленной гармонии» Лейбница, исключающей саму возможность познания, и Харибдой кантовского агностицизма. Дилемма эта и была разрешена Гегелем. Центральный принцип гегелевской философии — принцип тождества бытия и мышления. Но это тождество, в отличие от «предустановленной гармонии» Лейбница, мыслится Гегелем диалектически, т. е. как тождество противоречивое. В переводе на язык материализма позиция Гегеля может быть представлена следующим образом. Законы бытия и мышления и тождественны, и различны. Они тождественны, ибо никаких законов, имманентно присущих мышлению, нет. Это те же законы бытия, познанные нами и преобразованные в законы мышления. В этих пределах законы бытия и мышления совпадают. Они различны, ибо процесс познания бесконечен, а потому наше мышление исторически всегда ограничено. В этих пределах законы бытия и законы мышления не совпадают. Иначе говоря, мы «умны» в той мере, в какой познали законы бытия, и «глупы» в той мере, в какой не познали их. Эта противоречивость законов бытия и мышления, выражающаяся в том, что они и совпадают, и не совпадают, и лежит в основе процесса познания, а сам процесс познания есть процесс разрешения этого постоянно воспроизводящего себя противоречия. Из сказанного следует, что мышление человека носит исторический характер. А это значит, что и искусство мыслить, тем более на научном уровне, не дано человеку изначально; ему, этому искусству, необходимо учиться. Категории и законы философии, будучи отражением всеобщих свойств и отношений бытия, т. е. свойств и отношений, присущих любой материальной системе, и выполняют эту функцию всеобщего инструмента познания, являясь логикой научного мышления. Чтобы мыслить адекватно своему предмету, ученый должен мыслить его не только по законам своей «прикладной логики» (Гегель), но и по законам всеобщей логики, поскольку этот его предмет, наряду с частными, обладает и всеобщими свойствами, включен в систему всеобщей взаимосвязи бытия. Искомой всеобщей логикой и являются традиционная (формальная) логика и логика диалектическая (категориальная), формы и законы которых, как было сказано, суть не что иное, как преобразованные в формы и законы мышления свойства (понятия) и отношения (законы) бытия. В задачу философии не входит и не может входить решение проблем, находящихся в компетенции частных наук. Проку от такого вторжения в чужой монастырь немного будет. А вот вооружить представителей частных наук, работников культуры, государственных и общественных деятелей методологией научного анализа встающих перед ними проблем — профессиональный долг философа. Само собой разумеется, что для этого философам необходимо, во-первых, развивать далее диалектику, анализируя и обобщая опыт человеческого познания, во-вторых, самим владеть искусством диалектического мышления. На худой конец, хотя бы не дезориентировать общественность, тиражируя от имени философии всякого рода благоглупости, вроде той, что «никаких диалектических законов в действительности не существует» или что «философия утопична в своих основаниях»1. В «дискурсе» (как принято ныне изъясняться) философии как «рефлексии культуры» остается, таким образом, совершенно необъяснимой природа самой «рефлексии». Откуда она, эта «рефлексия», взялась? Можно, конечно, отнести ее к числу генетически заложенных в человеке способностей. Но тогда придется, покинув территорию науки, апеллировать к акту божественного творения. Нельзя, как учил Христос, служить и Богу, и мамоне одновременно: «позиционировать» (еще один нелепый неологизм) себя ученым и обращаться за помощью к Создателю. Термин «рефлексия» в том его значении, которое придали ему адепты «рефлексивной философии», — пустышка. Попытки решить проблему с помощью другой такой же претенциозной пустышки, именуемой «универсалиями культуры», кроме вороха зауми и путаницы, также ничего не дали. О чем, собственно, идет речь? Философия, рисуя целостную картину мира, формирует мировоззрение человека. Мировоззрение предопределяет его отношение к этому миру. Каким человек видит мир, таковым будет и его отношение к нему. Это отношение человека к миру находит свое выражение в системе цивилизационных ценностей, сквозь призму которых человек оценивает явления своего бытия. Так обстоит дело с «мировоззренческими универсалиями» («универсалиями культуры»), если это ноу-хау (говоря по-россиянски) вообще имеет какое-то рациональное содержание. Под пером же наших культурегерей мировоззрение из функции философии превратилась в самою философию. Философия оказалась знанием не о мире, а об отношении человека к миру. Ее категории и законы из отражения свойств и отношений бытия трансформировались в некую пародию на кантовские априорные формы мышления. Все смешалось в этом постмодернистском доме: практика с познанием, гносеология с аксиологией, наука с идеологией, истина с ценностью. На этом квазиинтеллектуальном компосте, как грибы после хорошего чумацкого дождя, размножились и продолжают множиться доктора и кандидаты наук, которые по своей численности скоро превзойдут количество народных артистов России. Дело явно идет к тому, что скоро каждый уважающий себя философ станет скрывать наличие у него ученой степени, как дурную болезнь. Каковы другие претензии, ставящие якобы под сомнение научный статус философии? Берем учебное пособие «Философия» под общей редакцией Я. С. Яскевич. Не потому, что оно хуже или лучше других. Просто книга удобна тем, что в ней эти претензии добросовестно выявлены и представлены в суммарном виде. Итак, если считать философию наукой, говорится здесь, то «от нее необходимо потребовать:
Рискуя в очередной раз спровоцировать приступ истерики у наших философских медемекумов своей «нетолерантностью», нарушением правил хорошего академического тона, хранящего традиции этики взаимоотношений крыловских петуха и кукушки, я вновь вынужден констатировать: кроме недоумения, ничего иного эти требования вызвать не могут. Ибо свидетельствуют об элементарной некомпетентности как в состоянии современной науки, так и в ее методологии. Но — по порядку. От философии требуют, чтобы истины, которые она обосновывает, были общепризнанны, чтобы философия представляла собой «единственную и подлинно научную концепцию». Да где же, в каком царстве-государстве, в какой науке авторы обнаружили такую идиллию? Может быть, в современной теоретической физике? Или теоретической биологии? Нет таких наук. Нет и быть не может. Знают ли те, кто адресуется к философии с подобными претензиями, что теорию относительности, лежащую в основе современной релятивистской физики и астрофизики, а заодно и всю квантовую механику, многие серьезные ученые-физики иначе, как шарлатанством, не называют? Не лучше обстоит дело и в теоретической биологии. Об общественных науках и говорить нечего. Увы, как показано Геделем («теорема о неполноте»), не существует непротиворечивых фундаментальных научных систем. Обстоятельство это и порождает объективно тот разнобой, который так раздражает критиков философии, требующих «общепризнанности». Как тут не вспомнить персонажа Салтыкова-Щедрина, мечтавшего ввести в России единомыслие. Не иначе сей литературный герой оставил после себя слишком многочисленное потомство. Если же имеют в виду общность проблематики, предмета исследования, не признаваемых «нетрадиционной философией», то по этому поводу должно заметить следующее. От того, что кто-то, «рефлектируя над культурой», думает, что занимается философией, никак не следует, что он и есть философ. Философ он лишь в собственных глазах. И в этой связи на память приходит другой персонаж русской классики, на этот раз Гоголь. Сей герой возомнил себя испанским королем. Однако современники почему-то, вместо отдания ему королевских почестей, упекли бедолагу в сумасшедший дом. В наш век, век «плюрализма» и «прав человека», такая мера может показаться чрезмерной. И я к ней не призываю. Однако не худо было бы принять закон, который предусматривал бы если не уголовную, то хотя бы административную ответственность за загрязнение интеллектуальной среды. Экология в сфере духа, что ни говорите, не менее важна, нежели в природной среде. Философию готовы признать наукой при условии, что ее утверждения будут подтверждаться «с помощью эмпирических фактов». Как ни печально, но этому требованию опять же не удовлетворяет ни одна фундаментальная наука. Согласно современным научным представлениям, ни одна из них не может быть ни подтверждена, ни опровергнута с помощью «эмпирических фактов». «Не существует никакого индуктивного метода, — свидетельствует А. Эйнштейн, — который вел бы к фундаментальным понятиям физики…»1. Ему вторит В. Гейзенберг: «Мы теперь лучше, чем прежнее естествознание, знаем, что не существует такого надежного пункта, от которого бы шли пути во все области нашего познания, но все познание в известной мере вынуждено парить над бездонной пропастью…»2. Впрочем, ничего нового тут нет. Всю прелесть новизны это составляет только для адептов «нетрадиционной» философии». Так что им придется выбирать: либо отказать в научном статусе всей фундаментальной науке, либо, посыпав голову пеплом, отправиться в Каноссу. Мне уже приходилось неоднократно обращать внимание на внутреннюю логику построения (и развития) любой фундаментальной теории. В свое основание она кладет некие исходные принципы (идеи), которые берутся без доказательства. И далее с помощью логической дедукции выводит все необходимо вытекающие из них следствия, развертывая эти принципы в целостную систему теоретического знания. Если построенная таким образом система способна объяснить все явления, относящиеся к предмету ее исследования, она считается истинной. Если какие-то из этих явлений не могут быть объяснены, они объявляются в рамках данной теоретической системы «принципиально ненаблюдаемыми» («принцип Бора»), стимулируя тем самым процесс дальнейшего познания. Такая методология полностью соответствует внутренней логике познавательного процесса, являясь в сущности слепком с него. Познание в своем функционировании и развитии подчиняется закону отрицания отрицания: от конкретного к абстрактному и от абстрактного к конкретному — таков механизм этого процесса. И именно на этом втором пути, на пути движения мысли от абстрактного к конкретному, мышление обнаруживает всякий раз свою неполноту, вступает в противоречие с новыми фактами, накопленными познанием. Обнаружение этих противоречий и есть глубинный источник и побудительный мотив познания. Априорность исходных принципов науки, таким образом, вовсе не означает, что они берутся с потолка или высасываются из пальца. Напротив, за ними всегда стоит громадный познавательный опыт, а сами они, являясь результатом движения мысли от конкретного к абстрактному, выступают исходным пунктом движения мысли от абстрактного к конкретному. Но, это, видимо, требует пояснения. Итак, кажется, общепризнано, что человеческое мышление — понятийное по преимуществу. Понятия — тот материал, из которого «строится» мысль. Способ, каким образуются понятия, — индукция, т. е. процесс движения мысли от единичного к общему. Но процесс этот уходит в «дурную бесконечность», поскольку исчерпать весь круг предметов, входящих в объем того или иного понятия, за очень редким исключением, невозможно. Если следовать логике тех, кто требует, чтобы любое положение подтверждалось фактами, то окажется, что не только наука невозможна, невозможен процесс познания вообще. Однако познание не столь привередливо, как наши максималисты. Оно не гнушается оперировать понятиями, полученными с помощью неполной индукции, корректируя их по мере накопления познавательного опыта. Указанная корректировка и происходит, как было сказано, на пути движения мысли от абстрактного к конкретному. Эта «диалектика понятия» есть диалектика любой научной теории, диалектика познавательного процесса вообще. И она, эта диалектика, давно известна «традиционной философии», покоящейся на принципах рациональности. Правда, рациональность тоже объявлена нынче устаревшей. Что тут сказать? Разве что повторить старика Шпенглера: «глупость еще не есть преодоление рациональности». Поговорим теперь об «общепринятых методах». Боюсь, что снова придется начинать с азов, т. е. с «уточнения понятий» — этого элементарного требования элементарной логики. Есть очень веские основания думать, что предъявляющие счет философии не совсем четко представляют себе, что такое метод, что такое методология. Под методологией они разумеют те используемые наукой процедуры, которые правильнее было бы отнести не к методологии, а к методике: эксперимент, наблюдение, измерение и т. д. Однако эти процедуры применяются лишь на эмпирическом уровне исследования и в прикладных науках, фундаментальная наука ими не пользуется. Не странно ли требовать, чтобы их использовала философия, которую пока еще, насколько мне известно, никто к эмпирическим и прикладным наукам не относил. Но дело даже не в этом. Дело в том, что такое метод? Метод — это та же теория, только взятая с инструментальной стороны, или, что одно и то же, обращенная к практике исследования. В самом точном и строгом значении этого слова. Любую систему знания можно использовать двояким образом: в практических целях и в целях получения нового знания. В последнем случае она и выполняет методологическую функцию. Поэтому любая наука обладает собственной методологией, определяемой ее предметом и содержанием. То есть в качестве метода она использует собственную систему категорий и законов. Методологией философии выступают, соответственно, ее категории и законы. Но философский метод выполняет к тому же функцию всеобщей методологии. Именно он, а не те методические приемы, которые лишь по недоразумению отнесены к методологии. Каковы гносеологические основания, делающие философию всеобщей методологией науки, — об этом сказано выше. Впрочем, то, что философия является всеобщей методологией науки, никто прямо не отрицает, даже директор Института философии РАН А. А. Гусейнов. Отрицают лишь принадлежность самой философии к науке. Человеку с нормально организованной психикой невозможно понять, как могут вмещаться в одной голове два взаимоисключающих друг друга положения: «философия — не наука» и «философия — методология науки»? То есть, не будучи сама наукой, философия выполняет функцию ее методологии. В психиатрии подобное состояние сознания именуется шизофренией. В контексте процесса «переосмысления философии» (а именно это и составляло «сверхзадачу» ХХII Всемирного (?) философского конгресса в Сеуле) такой ее, этой новой, «переосмысленной» философии, «имидж» выглядит особенно пикантно. Наконец, от философии требуют, чтобы она выработала «общепринятый философский язык». Требование, прямо скажем, странное, если не сказать больше. Философия, как и любая другая наука, имеет свой категориальный аппарат («язык», по новомодной тарабарщине), с помощью которого она описывает (раскрывает) предмет своего исследования. И этот «язык» универсален, свойствен любому профессиональному философу, вне зависимости от занимаемой им позиции. Это «язык», на котором изъяснялись Аристотель и Бэкон, Декарт и Спиноза, Дидро и Гегель, Кант и Фейербах, Маркс и Рассел. Указанное требование имеет смысл (если здесь уместно вообще говорить о каком-то смысле) лишь в контексте постмодернистских построений, видящих задачу философствования в «рефлектировании над культурой», т. е. в продуцировании терминологических пустышек, имитирующих пиршество мысли. Естественно, что каждый такой «мыслитель» творит свой собственный «язык», в большинстве случаев непонятный самому его создателю. Но при чем тут философия? До сих пор речь шла о теоретико-познавательном аспекте проблемы. Но она имеет и свой политико-идеологический аспект, который либо не осознается, либо, напротив, тщательно камуфлируется. Дело в том, что философия, кроме мировоззренческой и общеметодологической (логической), выполняет не менее важную профилактическую (критическую) функцию. Не вмешиваясь непосредственно в решение тех или иных научных и общественно значимых проблем, философия, однако, при необходимости не только может, но просто обязана подвергать эти решения критическому анализу, поверяя логикой своей собственной системы. Политико-идеологический смысл развернувшейся кампании как раз и состоит в том, чтобы лишить философию этой функции, функции научного арбитра. Если философия не наука, то вполне очевидно, что она не в состоянии дать этим решениям и научную оценку с позиций целостного, а следовательно, и более глобального видения. Ей остается одно: «рефлектировать» над наличной практикой, не задаваясь вопросом о том, в какой мере эта практика соответствует либо, напротив, не соответствует объективным законам природного и социального бытия. Применительно к проблемам общественной жизни это на поверку оборачивается апологией текущей политики, «мирового опыта». Стоит ли говорить, что такая идеологизированная «философия» («девочка по вызову», «Mädchen für alles») находит самое горячее сочувствие у представителей государственной власти. Результаты «рефлектирования над культурой», явленные в работах, написанных по методе «нетрадиционной философии», столь красноречивы в своей оглушительной пустоте и ангажированности, что не нуждаются в каких-то дальнейших комментариях. Достаточно сослаться на акафисты, прозвучавшие в адрес идеологемы (и политической доктрины) глобализации на ХХII Всемирном (лучше было бы сказать «международном» — и скромнее, и точнее, наконец, просто грамотнее) философском конгрессе в Сеуле. |
Похожие:
 | ... |  | «под ключ» (пир, смр, поставка волс) для организации каналов передачи данных телеметрической и служебной информации на участке: Лот... |
| Санкт-Петербург 07. 07. 1977г., проживающегопо адресу: Санкт-Петербург, ул. Морская кв. 7 | | Я, Иванов Иван Иванович 1980 года рождения, паспорт 4000 100000, выданный 01. 01. 1999г. 100 отделением милиции Калининского района... |
| Адрес: Санкт-Петербург, пр. Народного ополчения, д. 101, литер А, помещение 5Н. Телефон: 573-90-28 | | Публичным акционерным обществом «банк «санкт-петербург» собственных размещенных акций |
| Для работы сотрудников цпк москвы и филиала Санкт-Петербург в бд системы созданы два реестра | | С РФ 78 №004632209, за основным регистрационным номером 1047844014998, место нахождения: 195197 Санкт-Петербург, Кондратьевский пр.,... |
| Юрьевича, 31 января 1961 года рождения, место рождения г. Бердичев, пол мужской, паспорт: 41 05 806934, выдан Управлением внутренних... | | Гбоу впо «Санкт-Петербургский государственный педиатрический медицинский университет» |