Евгения Павловна Соколова
Покинуть преподавателя ради другого — один из самых грустных моментов в нашей профессии. Связь между учеником и наставником — не просто преподавание. Подобно Пигмалиону, учитель старается вдохнуть жизнь в механическое исполнение. Питомцы благодарны ему за душевный и физический труд.
{14} Хотя думаю, что работать с несколькими учителями одновременно не следует, убеждена, что перемена иногда становится необходима.
Две вещи заставили меня покинуть класс Легата — «Вы не делаете таких успехов, как мы ожидали» — сказал помощник директора труппы, да и поняла, что уже усвоила все, что Легат мог дать мне. Хотя могла тягаться с кем угодно в па, обычно выполняемых мужчинами, мне недоставало филигранности в работе на пуантах, аккуратности в отделке.
Соколова могла заполнить пробелы в моей технике; она славилась чистотой и грацией исполнения. К сожалению, Николай меня так и не простил. Соколова, со своей стороны, приняла без нареканий. Я присоединилась к ее классу, где Егорова и Павлова работали с тех пор, как она оставила официальное преподавание.
«Мы должны стремиться к быстроте и точности, которых вам не хватает», было первое заключение, когда я поступила в класс. Ее забота об ученицах не ограничивалась оплачиваемым ими временем: она свободно дарила часы, чтобы репетировать с ними. На каждом балетном представлении наблюдала за своими ученицами из обычной ложи и на следующее утро критиковала или одобряла.
Евгения Павловна, невысокая полная дама, безупречно (хотя и в обтяжку) одетая и все еще подвижная, порицала новомодное в искусстве, одежде и манерах. «И почему вы, молодежь, бегаете за французскими фасонами?» — говаривала она. — «Прочности в них нет; только чихнешь — и все петли и крючки отлетают». По ее мнению, балерина не должна была носить высокие каблуки; в нарядной обуви ничего не стоило подвернуть ногу — настоящее бедствие для танцовщицы. Соколова гордо показывала свою ножку в аккуратном башмачке со шнуровкой, не столь отличающемся по фасону от тех, которые она носила в молодости.
Сказать по правде, Соколова жила в прошлом, и не из ностальгических переживаний, а со спокойной уверенностью, выбираясь в современный мир балета, чтобы критиковать и сравнивать. В ее острых замечаниях не было горечи, потому что многое она одобряла. Но, не принимая преходящие ценности сегодняшнего дня, оставалась хранительницей самого лучшего в традиции, подобно жрице древнего культа.
Образ жизни, который вела Соколова, как нельзя лучше подходил к ее личности. Не интересуясь брожениями новых взглядов, колеблющих устоявшиеся академические формы, она твердо стояла на своих позициях, жила почти в деревенском уединении на окраине города, далеко от столичной суеты, но в то же время энергично и радостно воспитывала молодое поколение в духе дорогих ей идеалов.
Чтобы добраться до ее дома из моего района (я жила в Коломне, поблизости от театра), мне приходилось проделать долгое путешествие. Много мостов надо было перейти: один через канал, другой к Васильевскому острову через Неву, и еще один через узкий приток Невы на Петербургскую сторону. Это место было далеко от центра не только по расстоянию, но и по царящей там атмосфере. Соколова жила в переулке с низкими деревянными домиками, напоминающем провинциальный город. Корабли не плавали по узкой речке напротив; по аллеям публичного парка на берегу прохаживались немногочисленные гуляющие. Ее дом стоял в дальнем конце двора; от улицы он был отгорожен крепкой деревянной калиткой. Сад за домом летом казался запущенным, а зимой заснеженные деревья превращались в волшебную декорацию.
Своей защищенностью от любого грубого прикосновения внешнего мира, переменившегося со времен ее славы, Соколова в значительной мере была обязана преданности своего мужа. Главным занятием любящего супруга было защищать ее от всего, что могло бы нарушить ее безоблачное спокойствие. «Не говорите Евгении Павловне об этой вашей неприятности», — говорил он мне бывало. — «Это может ее расстроить». Эдуард Андреевич почитал все, что относилось к его жене, к ее ученицам относился с утонченной любезностью и даже терпел старую пыхтящую таксу. {15} «Тикки опять напачкал!» — писал он жене, отдыхающей в Карлсбаде. И дальше этого протеста не шла его опрятная немецкая душа.
Зимой трудно было ездить на утренние занятия, а оттуда спешить на репетицию. В конце концов я переселилась в соседнюю с домом Соколовой квартиру, которую она нашла для меня. С тех пор она практически удочерила меня, занималась со мной по вечерам, следила за каждым моим шагом и пыталась сделать из меня презентабельную барышню. Должна признаться, что я в то время не слишком заботилась о своей одежде и наружности, следя только за балетными туфлями и трико. Соколова не одобряла фальшивого горностая, которым была отделана моя шуба: «С вашим лицом вам следовало бы одеваться незаметно».
Соколова вновь проживала жизнь в своих ученицах. Ничто не доставляло такого удовольствия, как репетиции с ними ее прежних ролей. В этом она не знала себе равных, в том числе и потому, что знала наизусть другие роли и могла сыграть влюбленного или негодяя или кого угодно, так что сцена разворачивалась как по нотам. Соколова непрестанно напевала мотив мелодичным голосом, ведь она получила серьезное музыкальное образование благодаря своему отцу, преподавателю музыки в Театральной школе. Она рассказывала, что даже играла некоторые салонные пьесы на концертах.
Репетиции с Соколовой проходили по вечерам. После работы мы шли через двор, отделяющий ее студию от дома, чтобы поужинать и попить чая. Разговор всегда шел о театре. Она любила посплетничать и весьма определенно выражала свои мнения о новых тенденциях в балете. Фокина она просто скинула со счета за то, что он ввел неприличные танцы босиком. «Это ведь еще и вредно; балерина с плоскостопием, скажите пожалуйста!» Нововведения в танцах с двумя партнерами напоминали ей переноску мясных туш на рынке. Вирджиния Цукки, которая первой надела короткую пачку, ее шокировала. «Я не могла терпеть такой нескромности — мне пришлось забрать Евгению (дочь) из Театральной школы». Боюсь, что дочь так и не смогла смириться с этим лишением. Позднее она присоединилась к группе светских дам, которые ставили, в качестве благотворительных представлений, упрощенные варианты известных балетов. Я помню эти представления. Дамы радовались этой возможности встать на пуанты; исполнительницы главных ролей блистали под псевдонимами «Тальони» или «Бравура», но не уверена, что публика высоко ценила их выступления. Несколько из этих любительниц ходили на уроки Соколовой, которые она проводила, конечно, отдельно от занятий профессиональных танцовщиц. Она снисходительно посмеивалась над их творческим горением. Новая волна моды на уроки балетного танца знаменовала, вероятно, возврат ко временам, когда профессиональная или полупрофессиональная подготовка была частью изящного воспитания молодой барышни, но эта мода продлилась недолго. Фокин давал уроки Иде Рубинштейнliii и княгине Абамелек-Лазаревой; он прекрасно отзывался об обеих. Княгиня Абамелек даже велела построить сцену в своей бальной зале, но сама не танцевала перед публикой (и правильно делала, по-моему). Живописная колоннада залы обрамляла сцену самым элегантным образом, но ее поверхность не была рассчитана для élanliv балерины — это я узнала на своем опыте. Когда я впервые танцевала на одном из ее вечеров, то поскользнулась и с грохотом растянулась на до блеска натертом паркете. После этой катастрофы мне пришлось действовать куда осторожнее.
Соколова славилась своей грацией и пластичностью, но никогда не была такой виртуозкой как Ваземlv. Она научила меня чистоте и легкости в классическом танце, но ее преподавание не способно было охватить быстро меняющуюся современную технику, и она не могла понять самолюбивую мечту каждой русской балерины — превзойти итальянок в виртуозности.
{16} Так что виртуозность мне пришлось искать там, где многие другие искали и нашли ее — у Чекетти.
Еще один разрыв пришлось пережить. Однако на этот раз мадам Соколова понимала мои побуждения и никогда не отказывала в помощи с ведущими ролями — а их у меня было много. Она репетировала со мной «Корсара», «Лебединое озеро», «Жизель». Так же, как и раньше, когда я ежедневно ходила на ее занятия, продолжала следить за мной, давала советы и критиковала. Случалось нам попить чайку и посплетничать; я, как раньше, обращалась к ней, когда мне нужно было заказать итальянские балетные туфли. Она немного знала итальянский язык: письма ее всегда начинались словами «Egregio Signor».
|
