Николай Густавович Легат
В промежутке между смертью Иогансона и официальным назначением Евгении Соколовойxlii на место педагога в класс усовершенствования, ежедневные занятия проводил Николай Легат. Он не без оснований ожидал получить это место, поскольку был ведущим учеником Иогансона. Дирекция сделала другой выбор, считая, вероятно, что класс, состоящий в основном из женщин, получит больше пользы от опыта бывшей балерины. Кроме того, Соколова обладала феноменальной памятью и была незаменима при репетициях с балеринами своих прежних ролей. Можно было догадаться, что здесь действовали и другие силы: Анна Павловаxliii, которую уже тогда объявили будущей звездой нашей сцены, через свои личные связи, вероятно, повлияла на директора Теляковскогоxliv в пользу Соколовой, чьей частной ученицей она была в то время.
Как бы там ни было, Легат этого так не оставил. Он повел среди нас кампанию, и в конце концов привлек на свою сторону довольно много учениц. «Вы, конечно, придете в мой класс?» — без лишних слов спросил он меня. Я, запинаясь, согласилась, хотя в душе очень колебалась. Мой отец советовал мне учиться у Соколовой; другой стороны, оба брата Легат с самого начала были моими друзьями, и я твердо решила оказывать им поддержку. Они как бы за руку вели меня к будущим вершинам, высшим, чем степень корифейки, которую я получила. Навыки танца с двумя партнерами были необходимы для солистки, и Сергей многому научил меня. Я была привязана к братьям Легат, поскольку они приняли меня в свой кружок. Иерархия, неписаный закон нашей труппы, исключала простоту и фамильярность между представителями разных ее ступеней и соответствующими возрастами. И поэтому я чувствовала себя польщенной, когда в обеденный перерыв между утренними упражнениями и репетицией они всегда приглашали меня присоединиться к ним. {12} Мы ели наши бутерброды и пили неимоверное количество горячего чая с лимоном, который приносила сторожиха, полная, вальяжная Василиса. Поработав на уроке до седьмого пота, мы страдали от жажды; чаепитие из огромного самовара в прихожей было ограничено только временем. Репетиции начинались ровно в час.
Николай в это время работал над своим альбомом карикатур и хотел, чтобы я сидела тихо — нелегкая задача, когда Сергей смешил меня своими забавными рассказами и анекдотами, которых у него был неисчерпаемый запас. Сам его смех был заразительным.
Николай вел свою кампанию тайно вплоть до того дня, когда Соколова должна была приступить к занятиям. Этот день горит в моей памяти — день, когда я проявила моральную трусость. Я переодевалась в уборной вместе с солистками; они собирались на урок Соколовой и подумали, что я тоже собираюсь туда же. Медлила, завязывая и перевязывая балетные туфли, пока они не вышли в студию; через несколько минут вошла Седова: «Поторопись, мадам Соколова ждет». Если бы у меня хватило смелости сказать правду в ту же минуту, я бы не чувствовала такого стыда по сей день. Но я ничего не сказала. Когда Седова вышла, выскользнула из уборной, чтобы присоединиться к мятежникам. Нам пришлось пробираться в верхний зал, туда, где занимались мальчики, на виду у Соколовой. Мы должны были пройти через открытую галерею, смежную с главной студией. Мы шли в ряд, возглавляемые Николаем, который бежал вприпрыжку, вызывающе пощипывая струны скрипки. Внизу балерины стояли у станка, ожидая. Соколова взглянула вверх и постучала палочкой, начиная урок; мне захотелось оказаться далеко оттуда, где угодно, только не в конце нашей вереницы. Много позже Седова говорила мне, что я была дурочка.
Через два года Соколова оставила свой пост, и вместо нее был назначен Николай. Соколова продолжила свои частные уроки в собственном доме, Легат вместе с учениками перешел в главную студию.
Николай обычно старался, занимаясь с нами, не забывать и о своих упражнениях. Поэтому на индивидуальные исправления не стоило особо полагаться. Его уроки были прежде всего практическими. Не знаю, подвела меня здесь память или мое воспоминание в общем правильно, но из его уроков помню прежде всего enchaînements, с многочисленными глубокими glissades и chassés, заканчивающиеся в pose fondue. Время от времени Николай брал свою скрипку и повторял с нами наши па. Частенько уединялся в углу, чтобы попрактиковаться в собственных пируэтах; если ему не удавалось позаниматься достаточно, впадал в уныние. В целом режим его занятий был довольно сумбурным.
Николай и Сергей были ведущими танцорами. Хотя молодой Фокинxlv всех затмевал своей чудесной элевацией, Николая очень ценили за его бесспорную элегантность и классическое мастерство.
Оба брата были прекрасными партнерами, оба экспериментировали с поддержками, которые избегали позорного клейма акробатики только благодаря тонкому художественному вкусу и отпечатку классицизма. Их «подопытным кроликом» была молодая балерина Лидия Нестеровскаяxlvi. Один из их рискованных экспериментов чуть было не привел к катастрофе. Я видела, как они упражняются с «летящей балериной»: один партнер бросал балерину в воздух, а ловил ее второй. Должна признать, что необычайно прекрасно выглядела танцовщица, летящая по воздуху в протяженном вперед арабеске. Легаты, без сомнения ободренные успехом их первой попытки, начали расходиться на более дальнее расстояние. В конце концов они не рассчитали, и балерина растянулась на полу. К счастью, исход не был роковым, но в результате этого несчастного случая Нестеровская потерпела серьезные внутренние травмы. Без сомнения, Легаты расширили масштаб работы в дуэте и трио.
{13} Позднее более осторожные нововведения братьев в адажио произвели замечательный эффект в их совместной постановке «Феи кукол»xlvii.
Премьера балета состоялась в Придворном Театре в Эрмитаже, в 1903 г. Музыка Йозефа Байера, очень танцевальная, но не обладающая особой художественной ценностью, не помешала миниатюрному балету стать маленьким шедевром совместного творчества Льва Бакстаxlviii и братьев Легат. «Фея кукол», первая работа Бакста, была, возможно, и одной из самых удачных во всех деталях. Бакст выбрал в качестве декораций игрушечную лавку в петербургском Гостином Дворе, массивном здании, простом, но величавом по архитектуре.
Под влиянием Бенуаxlix и «Мира Искусства» прошлое вновь оказалось в чести, после долгого небрежения: Бакст вдохновился стилем конца 1830 х – начала 1840 х гг. Лучше всего Баксту удались костюмы. С особой нежностью вспоминаю костюмы сахарных кукол: панталончики, бантики и завитые локоны. Мы с Лидией Кякштl участвовали в этом прелестном номере. Сахарные куколки, танцуя, хлопали в ладоши и явно наслаждались какими-то девичьими сплетнями. Приход деревянных солдатиков сеял великое волнение среди маленьких барышень. Они собирались в тесный кружок, сдвинув головы вместе, выставляя короткие кринолины, как викторианские букетики.
Добавленный номер деревянных солдатиков, под музыку Чайковского, положил начало моды на деревянных солдатиков, которую позднее эксплуатировало столько театров миниатюр. «Фею кукол» вполне можно назвать прототипом «Волшебной лавки»li.
Хореография была полна наивности, напоминающей о радостях детства, и в то же время остроумна. Основной номер, pas de troislii Феи кукол с двумя Пьеро, содержал много смелых технических новинок, подчеркиваемых притворной неловкостью и чудесным бурлеском братьев Легат.
Апофеоз балета разворачивался на фоне кукол, обручей и других игрушек, свисающих на шнурках, народных игрушек и цветных шаров. Живописность этого апофеоза еще возрастала, благодаря тому, что группы собирались на разных уровнях. Старая уловка с помостами, которые вносились под прикрытием выходящих вереницами балерин и танцовщиков, пригодилась и здесь.
Для своих декораций Бакст вдохновлялся собранной Бенуа коллекцией русских крестьянских игрушек ручной работы, часто вырезаемых из дерева. Эти примитивные, простые, яркие игрушки обладали странным очарованием, которое уловил чуткий художник и воплотили два балетмейстера. По словам Александра Бенуа, спектакль давал «настоящую картину этого чудесного мира детства, в котором многие из нас видят потерянный рай».
Единственную, причем прелестную стилистическую непоследовательность (которую великий художник может себе позволить) представляла игрушечная кукла в парижском платье последнего фасона и огромной шляпе, совсем не подходившая к тряпичным куклам в сарафанах и другим игрушкам времен наших бабушек. Лицо куклы напоминало портрет возлюбленной художника, его будущей жены.
|
