Христиан Петрович Иогансонxxv
Христиан Петрович Иогансон был окружен всеобщим уважением; прекрасный стиль танца, о котором вспоминали старейшие артисты, артистическое происхождение от Вестрисаxxvi через Доберваляxxvii и Бурнонвиляxxviii и непревзойденный педагогический дар давали ему право на это. В 1902 г., когда по моему выходу из школы я поступила в его класс усовершенствования, ему было более 85 лет, и все видели в нем драгоценную связь с традицией danse noblexxix. Его физическая хрупкость внушала уважение, но ум все еще оставался здравым и острым, а словарный запас российских крепких словечек был удивительно богат для шведа.
Наверное, именно его величие и моя робость и, возможно, незрелость для уроков высшего мастерства исполнили меня таким благоговением, что лишили возможности как следует воспользоваться обучением; и конечно, брань, сыпавшаяся как из рога изобилия, всегда доводила меня до слез.
Тогда я не понимала, что старейшие учителя придерживались испытанного временем принципа: бранью и насмешками заставлять ученика сделать «еще одно последнее усилие»; фигурально выражаясь, розгу не применяли только к бездарным ученикам. Братья Легатыxxx рассказывали, что старик отметил меня на выпускном представлении как многообещающую балерину. То, что тогда казалось мне несправедливыми преследованиями, я считаю теперь честью и благословением великого педагога накануне ухода.
Самым трудным на уроках Иогансона, во всяком случае для меня, были задаваемые им enchaînementsxxxi; для тех, кто мог понять его невразумительные указания, они были захватывающе богатыми, чудесными по разнообразию модуляций — колоратура танца.
Ценность Иогансона как педагога в основном заключалась в выявлении интересных возможностей интерпретации, кроющихся в любом танцевальном па. К épaulements не применялись догматические мерки, и однако внешне свободные {10} комбинации па заключали в себе строгую внутреннюю логику; каждое движение вытекало из предыдущего, придавая ему необходимый порыв.
В классе усовершенствования сложные enchaînements — всегда прекрасный способ приучить тело к быстрой перемене па и направления. Это хорошо и для танцевальной смекалки, в которой быстрые рефлексы более важны, чем углубленный анализ каждого движения. Но в этом методе есть свои опасности; если им пользуются педагоги, не являвшиеся в свое время прекрасными танцорами, он может выродиться в простую череду па, стать суетливым и даже неловким.
Что-то из колоратуры, «хореографические трели», и теперь можно увидеть в датском балете, и это не удивительно — там придерживаются той же, так называемой французской школы танца. Кое кто выражал некоторое разочарование датскими танцовщиками из-за отсутствия очевидных трудностей. Возможно, некоторые еще не поняли, что самая отшлифованная техника дает впечатление почти небрежной легкости.
Христиана Петровича (русские присоединяли отчество к любому иностранному имени) всегда встречали в вестибюле нашей школы братья Легат. Они под руки вели его через студию. Поступь была походкой глубокого старика, но — и это удивительно — в коленях еще оставалась какая-то упругость, как у хорошего всадника, едущего легкой трусцой. Уже по одному этому можно было поверить в те чудеса, которые рассказывали о его знаменитых прыжках.
Не знаю, оброс ли Иогансон легендами, или эта история была подлинным рассказом очевидца, но говорили, что он практиковался в пируэтах на полу, обрызганном маслом, чтобы быть уверенным, что начнет кружение строго вертикально, а не отталкиваясь от пола. Кстати, Чекетти учил тому же принципу стремления вверх в пируэтах, включая и пируэты, выполняемые из fondu после прыжка, не задерживаясь на полу. Следующая история, возможно, вымышленный анекдот, но ее легко применить к немногословному Иогансону: «Этот шкаф développé effacé en avantxxxii (лицом к левому заднему углу комнаты) нужно fouetté en dedansxxxiii (передвинуть в правый угол) fouetté с концовкой в arabesque croiséexxxiv (лицом к правому углу)». Слова в скобках — мое объяснение; в анекдоте их не было.
И Николай, и Сергей Легат обладали живым чувством юмора, и, бережно ведя хрупкого старика через студию, они подбадривали его забавными историями. Его лицо оставалось неподвижным, но я могла расслышать, как он тихо посмеивался про себя. Устроившись в кресле, Христиан Петрович клал скрипку на колени, как гитару. По сохранившейся традиции учитель танцев играл на своей скрипке. Он не двигался со стула, но часто (как мне казалось, слишком часто), указывал смычком на ученицу, чтобы она вышла к нему для исправления или напутствия.
В русском балете было принято показывать танец жестами, а не называть каждое па. Мы привыкли к этому и всегда правильно понимали такую демонстрацию. Это напоминает мне не очень давний случай, когда Матильда Кшесинскаяxxxv протанцевала так за чайным столом некоторые свои любимые отрывки, к великому моему восторгу.
Христиан Петрович показывал па слабыми жестами, не выходящими за пределы вытянутой руки. Это было не так легко прочесть; более того, он пощипывал свою скрипку тихо и без определенного ритма. У него могло быть пять, шесть или семь счетов без мотива, которым можно было бы руководствоваться. Свой смычок он оставлял для более серьезных целей.
Так и получалось, что я, новенькая в его классе, часто неправильно выполняла enchaînement. Пытаясь схитрить, я часто вставала в задний ряд, чтобы посмотреть, как справляются с этим ведущие ученики. Но увы! Все равно смычок замечал меня, вытаскивал из моего тайника и ставил перед недреманным оком Иогансона. Единственным оком, надо заметить; веко другого всегда оставалось закрытым. {11} Удивительно, что в таком слабом теле жил дух настолько бдительный, настолько пламенный — ни одна ошибка не избегала его внимания. Но хотя я и не могла в полной мере воспользоваться уроком Христиана Петровича, я понимала, видя других, какое совершенство он мог им придать. Старшие в моем классе, кроме двух Легатов и Михаила Обуховаxxxvi, были Седоваxxxvii, Егороваxxxviii, Вагановаxxxix и Трефиловаxl.
Раз или два я удостаивалась похвалы Христиана Петровича, которая, впрочем, умерялась словами «Жалко, что ты такая дура». Но чаще, под градом уничтожающих замечаний, я выбегала в заднюю комнату, чтобы поплакать, прислоняясь к высокому баку как плакальщица к погребальной урне. Каждый раз Сергей Легат приходил за мной и говорил: «Не плачь, моя прелесть, старик тебя на самом деле любит. Ну, будь хорошей девочкой, поди извинись». Казалось, когда я приносила извинения, старик смотрел скорее с презрением, чем с гневом, но все же брал мою руку в свою и советовал пить травяной чай, чтобы очистить кровь.
Как я теперь понимаю, все это были проявления родительского отношения, присущего учителям старой школы. Иогансон был хотя и любящим, но строгим отцом.
Старая гвардия не сдается. Христиан Петрович так и не ушел на покой; он не прекратил свои занятия даже за несколько недель до смерти, считая, что чувствует лишь пустяковое недомогание. Николай и Сергей посещали его каждый день. Они рассказывали мне, что он остался непреклонным и даже очень воинственным: «Старик поругался с женой и велел нам перенести его пожитки в отдельную комнату».
Я только сезон проходила на занятия, но все же считаю большой удачей знакомство с этим великим человеком. Более того, несколько лет спустя получила возможность заниматься по его методу с дочерью Аннойxli.
|
