Книга Левушкина своеобразный коктейль гротеска с эксцентрикой при обильном присутствии реалистических зарисовок, приправленных авантюрным восприятием всего существующего и происходящего вокруг
Скачать 3.27 Mb.
|
| Глава №3 Лечение смехом?! В армейском ансамбле я не только был музыкантом, но и начал пробоваться в роли ведущего и, надо сказать, удачно. «Пробоваться» – это очень мягко сказано в условиях армейской службы. Даже несмотря на то что ансамбль МВО являлся очагом культуры в армейском «балагане», лаконичный приказ, состоящий из непереводимой игры слов, меня, музыканта и клоуна, практически мгновенно, сделал ведущим программы. С помощью друзей, сослуживцев и не сослуживцев я подбирал себе монологи, попросту сперев их у известных исполнителей этого жанра, тупо списывая их с радио и телевизора. Делал подводки к концертным номерам. В коридоре казармы у зеркала я начал искать образ ведущего, подбирать интонации и все, что положено настоящему артисту. Начальству мое творчество нравилось, и я прочно занял место ведущего программы ансамбля, правда, исключая ответственные мероприятия. На них вызывалось, как сегодня говорят, «лицо ансамбля» – ведущий с огромным стажем, с хорошо поставленным голосом и чеканным шагом. Не могу не вспомнить, как однажды «лицо ансамбля» не явилось на очень важный концерт, и Баблоев прямо на сцене скомандовал: – Лявушкин! Иды… веды… Армянин из Баку, С.И. Баблоев хотя много лет жил в Москве, но говорил с жутким акцентом, голосом низким, с хрипотцой. Разобрать, что он говорит, было сложно, особенно когда Баблоев нервничал или ругался, а так как в этом состоянии он находился всегда (во всяком случае, всем солдатикам да и «сверчкам» так казалось), то никто и никогда не мог понять, что он от них требовал. Все стояли перед ним практически в предобморочном состоянии и ничего не понимали. Это распаляло его еще больше, он начинал говорить громче, быстрее и, естественно, еще непонятнее. В этот момент от желания уловить смысл речей руководителя у солдат уже круги плыли перед глазами. И тут появлялся добрый «переводчик» в лице старшины, который из всей тирады полковника одним и очень понятным выражением или словом объяснял нам, кто мы и куда нам идти, и как мы будем жить в ближайшее время. И на этом концерте, да еще в Кремлевском Дворце съездов, стоя в оркестре с контрабасом, я не сразу понял, что от меня хочет полковник. Но активные тыканья меня смычками по мягким местам коллегами по контрабасам и тревожно устремленные взоры всего хора оркестра сделали свое дело. Соображаю я быстро, и когда стихли аплодисменты от предыдущего номера и в зале образовалась гнетущая тишина, я в спокойной обстановке наконец-то осознал, что означали слова Баблоева: – Иды, веды. Контрабасы в оркестре стоят скромно, позади всей струнной группы. Поэтому, чтобы оказаться на авансцене у микрофона, мне было необходимо либо убежать за кулисы и выскочить впереди оркестра, на рампу, либо… Как уже говорил, соображаю я быстро, а иногда быстрее, чем необходимо, поэтому мой воспаленный мозг выбрал: ЛИБО. И я помчался к микрофону, навстречу своему звездному часу, через плотные и аккуратно стоящие ряды пюпитров струнной группы, которые и были мной сметены. Имелось еще одно препятствие на пути к успеху – это полковник, стоящий за дирижерским пультом, но он успел отскочить. Оказавшись у микрофона, один на один с огромным залом, я, естественно, опять быстро сообразил, а точнее, совсем не соображая, выдал первую фразу монолога отрепетированным голосом известного радиоартиста: – Мой маленький дружок! Сейчас я расскажу тебе сказку про Красную Шапочку… Этот монолог я «украл» у знаменитого уже тогда артиста Геннадия Хазанова. Читая его на всех солдатских и ансамблевых концертах, я пользовался большим успехом и даже внутренне соревновался с Хазановым… справедливо считая, для себя, что я в общем-то не хуже. А может быть, даже и… Наглости моей не было предела. Но Хазанов уже был Хазановым, а я к тому времени оставался пока рядовым Левушкиным. Итог сей басни таков – прочитанный монолог прошел с успехом. Иного и быть не могло. (Смешной текст и без моего вмешательства был очень хорош.) Далее я объявил песню, а пошла солдатская пляска. Моя попытка вернуться к контрабасу естественным путем, то есть через весь оркестр, была пресечена мужественными людьми в военной форме со скрипками в руках, которые только что с большим трудом собрали ноты и пюпитры, снесенные мной по дороге сюда. Я еще только подумал куда идти, а они уже сомкнули свои ряды и ощетинились смычками. На пути моего форсирования сценического пространства эдакой ничейной земли я встретил также жесткое сопротивление Баблоева. Он говорил: – Уды отсюд… – и почему-то размахивал передо мной руками… Потом я выяснил – он дирижировал песню, которую я объявил, и которая при ближайшем рассмотрении оказалась пляской. Я побежал вправо, но оттуда с воплем и гиканьем уже выскакивала на сцену мужская танцевальная группа. Тогда я помчался влево, с трудом обежав полковника, а оттуда выплывала женская половина ансамбля. Помню, девочки мне глазки строят… Я притормозил. Закокетничал… Ну, короче, до контрабаса добрался с трудом. Практически на перекладных и к концу номера. Ко второму отделению концерта приехал мэтр Хазанов. Вышел на сцену. Не знаю, успели сказать ему, чтобы он не читал монолог «Мой маленький дружок», или нет. Но к этому моменту я уже был занят на погрузке реквизита, да и что с солдатика возьмешь. Однако малюсенькую щепоточку славы Г. Хазанова я с большим удовольствием посыпал на свое актерское тщеславие. Потом, когда я уже демобилизовался, меня часто приглашали вести концерты ансамбля и, надевая военную форму, я еще долго и честно отрабатывал творческое доверие бывших сослуживцев. Искать себе замену на поприще ведущего я начал незадолго до дембеля, но как-то не очень удачно. Помню, я натаскивал Ростислава Дубинина, а он все время меня уверял, что ему, драматическому артисту, это вообще-то ни к чему и доуверялся, что его перевели в Театр Советской Армии, где, говорят, служить было еще халявней. Однако парадокс судьбы: напрочь отвергая и отказываясь от конферанса в армии, на гражданке Дубинин стал в будущем конферансье и много лет работает на эстраде. Замена мне в качестве ведущего все-таки нашлась: в ансамбль был зачислен красивый и элегантный Игорь Шароев. Мы тогда с ним очень подружились. Игорь – артист разговорного жанра. Закончил Щукинское училище. А к этому моменту я уже подумывал, что надо бы и мне пойти учиться в ГИТИС, тем более что все мои приятели там учились. Да в общем и дорога в ГИТИС была мне открыта, так как мой старший брат Владимир Крымко был известным цирковым режиссером. Он работал в старом московском цирке «На Цветном бульваре» и вместе с Марком Местечкиным, тогдашним главным режиссером цирка, руководил в ГИТИСе кафедрой циркового искусства. До 1972 года будущие циркачи и эстрадники обучались вместе, но потом была создана кафедра эстрадного искусства, руководить которой стал профессор, народный артист СССР Иоаким Георгиевич Шароев. Короче говоря, несмотря на конкретное протеже в лице брата, я почему-то решил, что режиссура цирка несколько узковата для моего широкого кругозора, и выразил неуемное желание пойти на кафедру эстрады. Игорь поддержал мое решение идти учиться именно на эту кафедру. Мои отношения с Иоакимом Георгиевичем он выстроил очень грамотно. Сначала познакомил меня с бабушкой – мамой старшего Шароева. Слава богу, я ей понравился, и уже она представила меня сыну, строго сказав: «Ким, надо, чтоб мальчик учился!» Иоаким Георгиевич еще строже спросил меня: «Что ты прочел из моих книг?» – Ничего, – честно ответил я. – Почитай, не повредит, – сказал практически разгневанный мэтр, но потом позвонил секретарю ГИТИСа, известнейшей Ренате Анатольевне, чтобы у меня приняли документы. После этого Игорь стал меня натаскивать, а так как я и сам не дурак, то экзамены сдал удачно и был принят на режиссерский факультет кафедры эстрадного искусства. Когда писались эти строки, пришло страшное известие, что Игорька Шароева не стало. Пусть земля будет тебе пухом, Игорь. Спасибо тебе за все доброе, что ты сделал для меня. Руководили нашим курсом очень известные режиссеры эстрады – Михаил Рапопорт и Владимир Эуфер. С особой теплотой я вспоминаю Михаила Иосифовича Рапопорта, именно он заложил основы моего режиссерского мышления на эстраде. Сам Михаил Иосифович был режиссером Московского театра оперетты. Я всегда мыслил причудливыми формами, моя режиссерская фантазия не умещалась в общепринятые рамки, и Михаилу Иосифовичу это нравилось, он никогда не подгонял меня под стандарты. Он даже поддерживал мои писательские начинания. Всегда говорил: «Приноси мне все, что сочинишь, и я буду читать». И читал. И всегда внимательно слушал мои устные рассказы, признавая, что я это делаю лучше, чем пишу. – Ты должен добиться равновесия, – наставлял меня он. Михаил Иосифович рано ушел из жизни, и я остался без его добрых и таких нужных мне советов. У нас на курсе училось 15 студентов. Курс был интересный: Виктор Викштейн, руководитель ВИА «Поющие сердца», а позднее группы «Ария»; Николай Агутин – отец известного эстрадного певца, Марина Смирнова, Марина Чаплина… Яркой индивидуальностью была Елена Камбурова. Помню, она занималась йогой и очень неодобрительно относилась к тем, кто этой самой йогой не занимался. Ребята были замечательные и талантливые, курс – дружный и активный. Мы делали множество разных этюдов, отрывков, зарисовок. Как и все студенты, сдавали теорию по шпаргалкам. Спорили до хрипоты, совершали массу глупостей, особенно я. Обижались друг на друга, прощали друг друга, особенно меня за эти самые глупости. Как педагог Иоаким Георгиевич всегда относился ко мне с любопытством, я интересовал его своими задумками и умением усложнять любые самые простые творческие задачи. В институте у нас отношения установились официальные. Я видел в нем мэтра, а он во мне – ученика с неуправляемыми фантазиями, и общение наше укладывалось в эту схему. А вот после окончания института, тем более после создания «Бим-Бома», Иоаким Георгиевич стал проявлять ко мне ярко выраженный интерес: звонил, бывал на концертах, с гордостью называл меня своим учеником. Последний раз я видел Иоакима Георгиевича в ГЦКЗ «Россия» на концерте в поддержку издания эстрадной энциклопедии. Мы хорошо поговорили, вспомнили его термин «бимбомовщина», который он придумал и часто употреблял в производственном процессе. Мне рассказывал Вячеслав Костричкин, работающий в труппе Большого театра, что когда Шароев ставил там «Маскарад», то очень часто требовал, чтобы в роли Неизвестного он добавил побольше «бимбомовщины». Что это такое, Костричкин знал хорошо: он начинал в «Бим-Боме» сначала рабочим сцены, а потом артистом. А то, что «бимбомовщину» сам маэстро привносил в сложные рисунки классических персонажей, мне очень льстило. Работал я тогда в Союзгосцирке, где судьба подарила мне встречу с одним из ярких режиссеров эстрады и цирка Анатолием Васильевичем Бойко. Мы с ним подготовили номер «Флейта, я и контрабас», где Анатолий Васильевич интересно использовал все мои творческие возможности и музыканта, и клоуна. Номер строился так: я начинаю играть на контрабасе, меня переполняют эмоции и вдохновение, это состояние передается контрабасу и от обуреваемых его чувств он взлетает на воздух. Я устремляюсь за ним, и мы оба парим в воздухе, покоряя зрителя необычайностью исполнения музыкального произведения. Но трюк этот у Бойко не прошел: я с детства боюсь высоты! Поэтому номер остался «ползучим», в партере… Конечно, все это было хорошо, но я уже был испорчен ее величеством Эстрадой. Глава №4 Самолет летит – пропеллер крутится, чтоб артистом стать – в МАИ учатся… В 1978 году из Росгосцирка я перешел в Москонцерт, в отдел оригинального жанра, где хозяевами были некто Воронцов и Аникин. В отличие от Росгосцирка работу там я должен был искать себе сам (ситуация, идентичная сегодняшней). В те времена я еще никого не знал в этом сложном эстрадном мире и, естественно, концертов и заработков у меня было мало. К тому же начались сложности с Воронцовым, который жаждал «благодарности» и, не дождавшись, обрушил на меня лавину мелких, раздражающих меня неприятностей. Я стал подумывать об уходе из Москонцерта. В это время я уже учился на 2-м курсе ГИТИСа, твердо решив стать режиссером, и меня давно и настойчиво терзали мысли о том, как реализовать свои постановочные задумки и почувствовать свою профессию. Однажды, когда я проезжал мимо Московского авиационного института, меня посетила идея создать свой самодеятельный коллектив. Не откладывая дела в долгий ящик, я тут же заехал в Дом культуры МАИ. Мне дико повезло: только я вошел, как сразу увидел невысокую женщину с приятным лицом, которая остановилась передо мной как вкопанная, внимательно меня рассматривая... Я тогда снимался на ТВ в программе «АБВГДейка», и эту передачу любила вся страна. Так что по тому времени я уже стал знаменитостью. Позднее я часто думал, почему эту известность не приняли во внимание начальники в Москонцерте, а ведь можно было, используя мою популярность, получать для организации ощутимую прибыль. Видно не хватило мозгов. А жаль. – Где я могу найти директора? – обратился я к ней. – Можете поговорить со мной. Я художественный руководитель ДК МАИ. Тут же я изложил ей цель моего визита и был приятно удивлен, с каким интересом и вниманием она меня выслушала. Потом заметила: «У нас есть агиттеатр «Россия», им руководит Михаил Задорнов, есть «Академия драматического искусства», ее возглавляет… Михаил Портер. Но нам бы очень хотелось создать творческий коллектив, не похожий ни на какой другой… особенный и смешной, чтобы все кувыркались, прыгали и танцевали». – Я попробую, – скромно ответил я, даже не представляя, как и что буду делать. А вот художественный руководитель ДК МАИ быстро сообразила что к чему и написала такое объявление: «Клоун Левушкин из телевизионной передачи «АБВГДейка» набирает участников эксцентрической группы» и т.д. Был назначен день и час просмотра. И я начал работать. Постепенно образовался костяк, группа, а потом… передо мной встала задача: студентов очень серьезного вуза, будущих создателей и строителей летающих аппаратов приучить к мысли, что они шуты и над ними зрители станут смеяться и что бояться этого не надо. Я их убеждал: «Ребята, вы пришли в кружок музыкальной эксцентрики. Эксцентрик – это тот же клоун, а клоун ничего серьезного делать не должен. Все надо делать смешно!» Над ними, вероятно, смеялись уже в тот момент, когда они только собрались идти в какую-то студию музыкальной эксцентрики, а не в агиттеатр. С теплотой я вспоминаю тех, кто тогда образовал творческий костяк студии: Галину Уварову, Володю Быкова, Александра Калинина, Вадима Сорокина, Ирину Фокину, Иру Головину, Александра Озерова, Таню Юрину, Аллу Маркову, Алана Дзарасова, Романа Волкова, к сожалению, погибшего совсем молодым, в 22-летнем возрасте, от банального аппендицита, и еще многих… Днем рождения нашего «Бим-Бома» мы считаем 2 октября 1980 года. По старому календарю. А по новому – 4 октября. Мнения историков и очевидцев расходятся, я пришел в МАИ 2 октября и счет веду от этой даты, а Саша Калинин, Володя Быков и Роман Волков пришли 4 октября. Споров у нас по этому поводу нет, так как мы просто не празднуем этот день. Наверное, молодые еще... Еще в армии я подружился с Володей Павловским, которого также пригласил в «Бим-Бом». В самом начале нашего пути он принял на себя первый удар и стал музыкальным руководителем. С ним и Владимиром Мельниковым и зародилось то явление, что впоследствии назвали «бимбомовщиной», а именно: пародии на композиторский плагиат, которые и принесли нам всемирную славу. Здесь же, в ДК МАИ, судьба меня свела с энергичным, веселым, молодым человеком Витей Топаллером. Он объявился в МАИ по приглашению какого-то факультета, чтобы поднять там художественную самодеятельность. Виктор, будучи максималистом, понял это буквально. Театрально-художественная самодеятельность какого-то факультета МАИ должна быть на уровне никак не ниже академического театра. И осуществил постановку, что-то из Эдуардо Де Филиппо. Постановка вышла замечательная. Руководство факультета расхваливало Топаллера на все лады. Он становился очень популярным в «маеских» кругах. Витюша ходил важный, распушился, грудь колесом. Но это все было до меня. И вот наконец жизнь нас столкнула на фестивале «Студенческая весна», где факультетская самодеятельность должна была усилиться самодеятельностью из ДК МАИ или наоборот... Короче, мы должны были выступать на этом фестивале под общим флагом. Но до первой нашей встречи ни он, ни я не видели творческих работ друг друга. Наглости его не было предела. Витя сразу взял меня за рога, коих у меня было великое множество, и объяснил, как я буду жить в ближайшее время, сообщив мне, что своим искрометным театральным искусством он не собирается «спасать» каких-то там эксцентриков-пародистов и поэтому его ребята будут работать первыми, а вы там (это он про нас) ковыряйтесь во втором отделении, и я ни за что не отвечаю. И не отвечал, так как после своего выступления сразу отправился на банкет, получать поздравления. Каково же было его удивление, когда на этот же банкет пригласили и меня. А наша актерская сборная выиграла все, что можно выиграть на этом фестивале. На том банкете мы с ним выпили и познакомились. Еще раз выпили, подружились. Потом много выпивали и дружили, дружили. И он сразу вписался в нашу команду. Дальше лет десять, до его отъезда в Израиль, мы много и плодотворно работали. Сделали много интересных номеров в «Бим-Боме», да и вообще, как мне кажется, хорошо дополняли друг друга. Сейчас Витя Топаллер – ведущий телевизионной программы в Нью-Йорке и вообще очень популярный там человек. Была у меня и своя группа поддержки в лице верного друга и товарища Юры Туркина. Многие помнят его приветствие: «Я Ю..а Ту..кин, ежиссе…л ци..ка» (перевод автора: «Я Юра Туркин, режиссер цирка»). Букву «р» он не выговаривал никогда, наверное, из принципа... С ним меня связывает многолетняя дружба. Мы долгие годы жили в одном доме ЖСК «Арена» – кооперативе, организованном для работников цирка. Родители наши были цирковые. Туркин учился у моего брата на кафедре режиссуры цирка. Мы с Юриком осуществляли проекты в самом полном объеме: «компании и выпивка», «девочки и гулянки», «поболтать об искусстве», «недосып-пересып», «с бодуна и перед ним» и т.д. Однако все это не мешало ни мне, ни Туркину учиться и работать, создавать и репетировать. Сейчас Юрик живет в Америке, в Атланте. Интересно, в английском языке у него звучит эта буковка «р»? Как он там оказался? О, это тоже был наш отдельный проект… Первые репетиции «Бим-Бома». Я начал знакомить своих артистов с азами пантомимы, балетным классом, акробатикой, мастерством актера, этюдами «на память» физического действия, занятиями вокалом. Потом мы стали разыгрывать скетчи и т.д. и т.д., работали по полному объему, как в театральном вузике... Постепенно нутро и тело артистов стало приходить в какую-то актерскую форму. И уже в первые недели занятий у меня были маленькие победы – артисты перестали ходить параллельными квинтами, которые они мне демонстрировали, впервые выйдя на сцену… Для справки: параллельная квинта – это когда при ходьбе совмещается правая рука с правой ногой, а левая рука с левой ногой… В общем, проводил экперимент по выдавливанию из их мозгов всего, что связано со строением самолетов. И как показала жизнь, с некоторыми этот эксперимент удался... Постепенно начал собираться репертуар. Один из первых номеров на бумаге выглядел примерно так. На сцену выкатывается рояль, и ведущий объявляет: «Авторские композиции. У рояля композитор». Выходит композитор, не замечая ничего на своем пути и не обращая внимания на зрителей, садится к роялю и даже без секундной подготовки буквально набрасывается на рояль. Зал содрогается от диссонирующих аккордов, от неоправданной громкости звучания инструмента под ударами исполнителя. Никакое мелодическое начало в музыке не прослушивается. Композитор увлечен своей игрой. Кажется, ничто не сможет отвлечь его, а заодно избавить зрителя от мрачного налета диссонансов… Неожиданно зал наполняет и перекрывает игру композитора приятная детская мелодия. Ля-ля-ля. И на сцену выбегает девочка с двумя огромными косичками, в веснушках и с воздушным шариком в руках. С простым, обыкновенным воздушным шариком. Ля-ля-ля. Шарик летает над сценой, подбрасываемый девочкой. Легкая мелодия, детская непосредственность заставляют нас забыть о том, что мы только что слышали… Ля-ля-ля. Композитор возмущен... Он выскакивает из-за рояля, делая страшные знаки девочке, но она не замечает его, увлекшись игрой с шариком... Ля-ля-ля. Пианисту не удается заглушить своей игрой лейтмотив девочки. А девочка достает кисточку и рисует на шарике добрую веселую рожицу. Теперь шарик как бы ожил, он стал ее другом и партнером в игре. Разгневанный музыкант подбегает к девочке и... Она удивленно смотрит на человека, который неожиданно появился перед ней. «Он, наверное, хочет поиграть с моим шариком», – решает она и доверчиво протягивает шарик композитору. Бах! – шарик лопается в руках композитора, и его обрывки летят к ногам девочки. Она уходит плача, и ее музыка постепенно затихает. Музыкант остервенело бросается к роялю, обдавая слушателей шквалом антимузыкальных атак. И в зал вновь врывается детская мелодия, и девочка вновь выбегает на сцену, но уже с другим шариком. Ля-ля-ля. Забыты обиды. Вновь у нее есть друг. На шарике снова нарисована смешная, веселая рожица... Но композитор снова грубо и резко прерывает милую игру девочки. Он вновь отнимает у нее шарик… И обрывки летят к ногам плачущей девочки, как разбитые иллюзии... Ля-ля-ля... По залу громыхает буря, создаваемая на сцене пианистом. Он весь в своей музыке, в своих мыслях. Но какие они, если он даже в момент своего творчества может поступать жестоко? Звучит детская мелодия, заглушая все диссонансы. Девочка снова на сцене с шариком и кисточкой. Но пианист не дает ей нарисовать на шарике добрую рожицу. Выхватив шарик и кисточку, он замирает в грозной решительности… И начинает рисовать на шарике с такой же страстью, с какой играл на рояле… Рисунок готов. Отброшена кисточка, и мы видим, что он нарисовал страшную рожу с огромной пастью и зубами… Неожиданно шарик оживает в руках музыканта. Начинается борьба. Чудовище, нарисованное на шарике, начинает вырываться из рук и бороться со своим создателем... Музыкант еле сдерживает разбушевавшуюся стихию, в этой борьбе шарик может стать победителем… Но вновь появляется девочка. Она наблюдает за этой картиной и видя, что музыкант погибает, забывает обо всех обидах на него и просто маленькой иголочкой убивает эту злую силу... Шарик лопается, а девочка взамен дарит композитору свой шарик с доброй и веселой рожицей. Ля-ля-ля... Пианист подбрасывает шарик, и тот зависает над ним. Как бы приглашает: «Давай поиграем!..» За роялем сидит композитор. Звучит прекрасная лирическая мелодия… в его исполнении, а над ним его новый друг – большой шарик с нарисованной на нем веселой рожицей… А на авансцене – девочка с огромной связкой разрисованных шариков, которые она дарит зрителям… Такая музыка может звучать бесконечно… 1981 г. Вот такая наивная история, которая почему-то приводила в восторг студенческую молодежь разных вузов. И подобных номеров у нас было много, конечно, описывать их дело неблагодарное, потому что их надо видеть. Мы очень много репетировали, и к Новому году наш кружок стал одним из самых востребованных в ДК МАИ. Номера были смешными, неожиданными и острыми. А уже весной «Бим-Бом» стал победителем на конкурсе фестиваля «Студенческая весна». За 8 месяцев, практически за учебный год, что мы вкалывали, отрываясь только на экзамены и всякие там сессионные мероприятия и курсовые, как мне казалось, очень часто устраиваемые в авиационном институте, свершилось чудо, нам удалось создать вполне приличную программу. Я понял, что наступил следующий этап, волнительный и определяющий нашу дальнейшую жизнь, нас должна была отсмотреть комиссия Росконцерта, Москонцерта и областной филармонии и от результатов этого показа зависел наш переход в армию профессионалов. Володя Павловский обзвонил все организации, все сказали: «Да-да. Обязательно просмотрим». Но самым активным и быстрым на решения оказался Росконцерт. Был назначен день, и мы с трепетом его ждали. Помню, первой вошла в зал, где должен был проходить просмотр, легендарная Бася. Молодые артисты застали ее уже в статусе преданной эстраде фанатки, они и не знали, что Бася когда-то работала в Московском мюзик-холле в Росконцерте и сделала много доброго для артистов, а позже и для нашего коллектива особенно. Бася на самом первом этапе взяла на себя функции наставника, администратора, воспитателя и даже незаменимого организатора пьянок. И даже я, выдавая себя за непьющего и очень важного руководителя и объявив в коллективе сухой закон, устоять перед ней не мог. – Ты что? Совсем ку-ку? Трезвый артист хорошим быть не может, – авторитетно заявляла она. И мои артисты, в плохо скрываемой тайне от меня, с радостью подхватывали этот девиз. До конца своих дней Бася Абрамовна Телешова, Бася – так звали ее все артисты эстрады, бывала на актерских творческих вечерах и премьерах. Да и на любом мало-мальски значительном, по ее мнению, эстрадном мероприятии. Для нее всегда были открыты двери Театра Эстрады и ГЦКЗ «Россия». Тогда в день, определивший нашу судьбу, она вошла в ДК МАИ и громко спросила: – Где Левушкин? – Я вот, – робко промямлил я. – Давай быстренько покажи, куда ты будешь сажать этих дур-р-раков из комиссии. Бася, в отличие от моего друга Юрия Туркина, букву «р» выговаривала отлично, удваивала, а иногда и утраивала. Я показал, где будет восседать комиссия. Бася встретила и заботливо усадила всех членов комиссии в практически пустом зале ДКМАИ, не дав образоваться естественному хаосу при виде пустующих кресел. – Нечего гулять по залу. Все на двадцатый р-ряд... Быстррее... И вся комиссия послушно усаживалась, где им было сказано. Действие началось и через полтора часа закончилось. Мы понравились. А уже через несколько дней вдруг раздался звонок и торжествующая Бася сообщила: «Левушкин, вам обломилась поездка в Сочи. Будете работать в «Фестивальном». Одно отделение вы, второе Игорь Иванов». Оказывается, прохаживаясь по коридорам Росконцерта, она случайно узнала, что какой-то коллектив не может поехать на гастроли в Сочи, срочно искали замену. И вот тут-то Бася и подсуетилась... Вот так Бася вывела нас на первые в нашей жизни большие гастроли. Успех мы имели огромный. Бася была и нашим, и моим личным талисманом. Она мне сделала столько хорошего, что благодарен я ей буду до конца своих дней. Человек, пропитанный эстрадой, она, не будучи артисткой, была личностью, без сомнения, творческой. В свое время она являлась завтруппой в Московском мюзик-холле у замечательного эстрадного мастера Александра Павловича Конникова. Когда Бася «открыла» для себя «Бим-Бом», то приоритетной своей задачей сделала пропаганду моих режиссерских достижений. В те времена главным местом, где решались актерские судьбы, проходили переговоры, обсуждались перспективные планы, считался ресторан ВТО. Туда ходили все. Домжур – это домжур. Дом литераторов тоже хорошо, но ВТО являлось самым центральным местом встреч. Бася считалась там своим человеком. Ее с удовольствием встречали за любым столом. Видно, владела она каким-то секретом общения со знаменитостями. Принимали они ее. Бася и привела меня первый раз в ресторан ВТО. Еще с середины 70-х годов меня туда на пушечный выстрел не пускали – с кем-то перепутали. С кем, знаю, но не скажу. Намекну только – с одним артистом из ансамбля танца «Сувенир», популярным тогда коллективом. Мы с ним приятельствуем до сих пор, он живет в Испании, а тогда был большой любитель скоротать время в ВТО и по возможности устроить скандал с битьем посуды и некоторых лиц. Но это когда выпьет, а выпивал он часто. Как я только входил в вестибюль ресторана, швейцары хватались за то место, где у них при прежней службе висел револьвер, а уборщицы вооружались швабрами и тряпками. Зато когда приходил мой приятель, его пускали, дверь ему открывали и приговаривали: «Проходите…». Вечер в ресторане заканчивался одним и тем же. С приходом в ресторан ВТО с Басясей (так я ее называл) все изменилось. Она водила меня от столика к столику и доверительно сообщала всем: – Это Левушкин! – Это Левушкин! И даже те люди, кто обо мне слыхом не слыхивал, почтительно здоровались и переспрашивали соседей: – А кто это? К ее представлению относились серьезно, и именно благодаря ей я вскоре стал в ВТО своим человеком. Когда случился у нас скандал с Аллой Пугачевой во Дворце спорта, Бася так подготовила аудиторию ВТО, что когда я вечером вошел, меня встретили дружными аплодисментами. Думаю, что так собратья актеры хотели поддержать «Бим-Бом», а заодно и меня. Жила Бася вместе с дочкой рядом с рестораном ВТО, во дворике. Это была маленькая, но очень дружная и добрая семья. Я любил там бывать, никогда не пропускал 12 ноября – день ее рождения. Последний праздник мы тоже отмечали вместе. Она тогда уже сильно болела, да и лет ей было многовато – за восемьдесят. В конце жизни Бася стала многих забывать, но меня узнавала, помнила мои номера телефона, даже мобильные, которые менялись регулярно. Она часто звонила, иногда в день по пять-десять раз. – Левушкин! Ты что, ку-ку? Как делааа? Все ррепетирруешь? Когда пойдем в рресторран? Я стала старая. Водки пью мало… И мы ходили. Часто и вдвоем. И даже тогда, когда ВТО уже давно не было… Но закончить свои воспоминания об этом дорогом мне человеке я бы хотел не на этой минорной ноте. Бася – часть моей жизни и она остается со мной. Она была веселая, остроумная и очень изобретательная на ниве развращения моего коллектива и подтрунивания над моими строгостями. Какое-то время Бася была официально оформлена в «Бим-Боме» костюмершей и разъезжала с нами по гастролям. После спектакля у народа время свободное, появляется желание расслабиться. Вот тут-то я и нес неустанную вахту: никто без досмотра в гостиницу не входил. Черт знает откуда, но веселящие напитки у моих появлялись. Я голову сломал, пока не допер, что это Бася, которая досмотру не подвергалась, для всех устраивала кайф. В коллективе ее обожали. Конечно, не за доставку спиртного, а просто платили любовью за любовь. – Слушай, Левушкин, чего ты мучаешь народ, а? Какие этюды? Они законченные арртисты, хоррошие арртисты. Арртистов я люблю, а вот ррежиссерров ненавижу, без арртистов ррежиссер говно… – и она хитро смотрела на меня. Потом, когда Бася не стала у нас работать, она все равно часто с нами ездила. – Слушай, Левушкин, я еду с вами в качестве барабана или контрабааса? Барабану или контрабасу в коллективе такой структуры, как наша, полагается отдельное место. И это место занимала Бася. Мы называли ее – лицо коллектива. Не плохое, надо сказать, было лицо. – Левушкин. Ты что, совсем ку-ку?.. – Ку-ку, Басяся. Ку-ку… Был я и на похоронах Баси, прощался с ней у Боткинской больницы. Царство ей небесное. *** После первых успешных гастролей, вдохновителем которых была Бася, мы побывали с концертами в Махачкале, на БАМе. Впечатления от встреч со зрителями у нас остались самые радостные. Они полюбили нас и всячески проявляли это и своей реакцией, и благодарными аплодисментами. Прошел год, в тех же репетициях и в том же ДКМАИ. Мы как бы были допущены до больших сцен и зрителя, но все еще находились между самоделкой и профессионалами. Работали мы по договору и концертная ставка у нас была 5 рублей 50 копеек за выступление, и я решил, что пришла пора проходить тарификацию, а для этого надо было снова показываться аттестующей комиссии Росконцерта. В тот день, когда был назначен просмотр, мы, понимая, что наш жанр всей своей кровеносной системой непосредственно связан с реакцией зрителя, повесили свои афиши во многих вузах и собрали в зрительном зале достаточно много людей, в основном, студентов, тех, кто нам был нужен. Но за это время в Росконцерте произошла смена высокого руководства. Вместо благословляющего нас на творческую жизнь Владислава Хадыкина пришел незнакомый и неласковый к нашему пародийно-сатирическому жанру Юрий Прибегин. Просмотр был назначен в Олимпийской деревне, и первое, что сделала прибывшая комиссия от культуры, это издала грозный рык: «Убрать людей!» Пока это относилось не к нам, а к приглашенным нами гостям-зрителям. Постыдное зрелище: людей пытались выставить из зала. Конечно, это мероприятие было обречено на провал. Их выгоняли, они возвращались снова. По принципу школьной задачи: из одной трубы выливается, в другую вливается. Нам было жутко неприятно наблюдать подобные действия начальства. После такого многообещающего начала комиссия 1,5 часа смотрела нашу веселую программу с реакцией вполне нормальных людей. Мы было уже расслабились и даже пригласили всех на банкет, но именно там и произошло самое неприятное. За накрытыми столами, отдавая должное угощению, начальники решили, что все, что мы делаем, нашей эстраде не нужно, что коллектив подлежит ликвидации, уволить надо всех, а меня – без права дальнейшей работы в данном жанре. Великодушно разрешили оставить на нашей эстраде только Сашу Калинина, артиста, который вел программу. Чем он так им приглянулся, ума не приложу. Но следующий мой монолог и его лишил слабой надежды на безоблачное будущее. «Банкет окончен!» – сообщил я всем, едва прожевывая бутерброд. Комиссия была жутко недовольна моей быстрой реакцией, а особенно тем, что я прервал акт чревоугодия. А на что они рассчитывали? Они лишали нас будущего, а мы их лишили бутербродов. Сами съедим. Комиссия понуро ушла, почему-то не попрощавшись. Бася, естественно, сказала свою коронную фразу: «Дурррраки какие-то»... Я, естественно, не верил, что это конец. Я был молод, нагл и наивно полагал, что завтра найдутся другие чиновники, с другим мышлением, другим восприятием творческого процесса, другой оценкой… Жизнь показала, что я оказался прав. Кстати, в моем случае мне не пришлось даже ждать этого неопределенного завтра, с которым я связывал свои надежды. Завтра наступило конкретно завтра, т.е. на другой день. Моим соседом по дому был директор «Цирка на сцене» Вадим Алексеевич Мильруд. Очень милый и в то же время очень серьезный человек. Я ему позвонил и обрисовал ситуацию. Он видел наши выступления и всячески проявлял интерес к коллективу «Бим-Бом». В тот же миг Мильруд пригласил нас работать в свою организацию, нас оформили как артистов «Цирка на сцене». А уже через неделю во Дворце спорта «Олимпийский» та же самая комиссия, которая нас запретила, принимала новую эстрадную программу, где мы оказались задействованы. Как только нас объявили, действие было остановлено. – Такого коллектива нет! Мы его запретили, – запричитали чиновники из Росконцерта, вспомнив о недоеденных бутербродах. Тогда встал Мильруд и спокойно сказал: «Может быть, у вас их и нет, а у нас они есть!». И правильно сказал, потому что в будущем мы принесли столько «бутербродов» в кассу «Цирка на сцене», что сам Вадим Алексеевич как завладел знаменем передовика производства, отняв его у своей головной организации, так и не выпускал его из рук до самого своего ухода с этой работы. Дирекция «Цирка на сцене» в ту пору относилась к Союзгосцирку, который был совершенно автономной организацией, со своими комиссиями и тарификациями, поэтому какой-то там Росконцерт им был не указ. С тех пор и по сегодняшний день с лихой руки Вадима Алексеевича Мильруда мы все числимся в «Цирке на сцене», где проходим как клоуны, и никакие грозные выводы комиссий Росконцерта и Управления культуры для нас вообще никогда не являлись указующим на выход перстом. До последних дней жизни Вадима Алексеевича нас связывали с ним теплые отношения, и я благодарен ему за ту прозорливость, а для того времени и творческую смелость, которые позволили ему разглядеть во мне и коллективе будущее нового жанра. С 1982 по 1988 год репетиционная база дирекции «Цирка на сцене» была «прописана» под крышей церкви Рождества Богородицы, расположенной по соседству со зданием Театра им. Ленинского комсомола в Путинках. Эта церковь XVII века, одна из лучших построек этого времени в Москве. Ее украшает множество наличников, ни один из которых не повторяется. А в начале 82 года все проходившие по тогдашней улице Чехова испуганно вздрагивали: из маленьких окошек церквушки слышны были рок-н-роллы,твисты, всякая попса, крик, шум и гам. Богохульствовали – так по сегодняшним временам можно охарактеризовать ситуацию. Прости нас, господи... Сейчас это действующая церковь на Дмитровке, бывшей улице Чехова, а тогда территория, как сейчас это ни жутко звучит, полностью была отдана цирковым артистам и их животным, и те не только репетировали, но и жили там. Спасибо народному артисту России Александру Гавриловичу Абдулову, который в свое время возглавил движение за восстановление храма и возвращение его верующим. Когда Петр Шаболтай стал одним из крупных начальников в Главном управлении культуры Исполкома Моссовета, он мне позвонил и сказал со свойственной только ему прямотой, чтобы я готовился к очередному просмотру. Он лично будет возглавлять приемную комиссию и ему интересно принять новую программу такого популярного коллектива, как твой «Бим-Бом» – съязвил он. Надо сказать, что к этому времени мы уже хорошо «раскрутились». Свою сцену нам предоставляли Театр Эстрады, ГЦКЗ «Россия», Колонный зал. Наши афиши висели по Москве, мы много гастролировали и т.д. Новая программа нам самим казалась смелой, остроумной, красочной, а главное, мы были уверены, что сумели раздвинуть рамки жанра и сказать свое выстраданное слово на эстраде. Я, естественно, начал возражать, что не должен никому показываться, тем более его конторе, у нас своих комиссий по горло – это я о цирке, хотя там нас никто никогда не просматривал... Но Шаболтай сказал, чтобы я не нервничал. Это так, для проформы... Надо людей делом занять и себя показать... Итак, эта «проформа» приехала на нашу базу, в церквушку, как мы ласково ее называли. Бутербродов мы не выставили, даже для видимости, мало ли что... И я, не меняя плана репетиции, показал им запланированный нами прогон сольного концерта, который мы куда-то готовили... Переведя дух от хохота и стряхнув обаяние исполнителей со своего восприятия увиденного, неожиданно для меня председатель комиссии Петр Михайлович Шаболтай в своей тронной речи председателя, видимо, забылся и вдруг повторил интонацию и слова, которые я уже слышал когда-то от представителей Росконцерта в начале деятельности «Бим-Бома». Главковская комиссия, спущенная с цепи, под стать начальнику резко начала поднимать свой голос в защиту прав эстрады от непристойного нападения на нее «Бим-Бома»... Но я, во-первых, наученный опытом, а во-вторых, мы так не договаривались...и не дав комиссии распушиться по полной программе, резко выставил свой надежный щит, дарованный нам Мильрудом. В переводе на русский язык моя речь звучала так: «А не пойти ли вам, господа хорошие, на фиг. Мы вообще-то относимся к другому ведомству, у нас другие командиры. А вы можете нам просто сказать спасибо за весело проведенное рабочее время». Петр Михайлович Шаболтай – человек, способный найти правильный выход из любой ситуации. Уж кто-кто, а он меня хорошо знает. Вот и тогда Шаболтай очень быстро сориентировался, и обе стороны получили резюме, которое их устроило. |
Похожие:
 | Книга-игра, книга-головоломка, книга-лабиринт, книга-прогулка, которая может оказаться незабываемым путешествием вокруг света и глубоким... | | При поддержке компании «Панавто», в Podium Concept Store в рамках Vogue Fashion’s Night Out состоялся благотворительный коктейль |
| Викиномика начинает следующий шаг в истории искусство и наука массового сотрудничества, при котором компании открываются для всего... | | Мы все беспесочники. Мы все невежды. Вокруг столько пляжей, пустынь и дюн знаний, о существовании которых мы даже не догадываемся,... |
| Охватывает на небесной сфере площадь 1302,844 кв градуса, или 3,16% всего небесного свода, и содер | | Всего выброшено в атмосферу загрязняющих веществ за отчетный год всего в том числе от организованных источников загрязнения всего... |
| Книга, которую Вы держите в руках, может перевернуть Вашу жизнь или оказаться абсолютно бесполезным приобретением. Отчего это зависит?... | | Я думаю, что если романист не пишет реалистических романов, то он не понимает эпохи, в которую мы живем |
 | Я думаю, что если романист не пишет реалистических романов, то он не понимает эпохи, в которую мы живем | | Пин-кодом при совершении операций. Держатель карты обязан при ее получении нанести подпись шариковой ручкой на полосу для подписи... |