Книга Левушкина своеобразный коктейль гротеска с эксцентрикой при обильном присутствии реалистических зарисовок, приправленных авантюрным восприятием всего существующего и происходящего вокруг
Скачать 3.27 Mb.
|
| Глава № 2 «Радости и беды солдата Левушкина В армию я попал тоже не как все люди. На военную службу меня призвали… 31 декабря 1975 года. А произошло это так. Я уже не работал в «Джазе лилипутов», а репетировал с Сергеем Андреевичем Каштеляном. Но дед знал, что предстоят очень интересные гастроли «Джаза» в Румынию, и захотел, чтобы я туда поехал. Так и случилось. Гастроли проходили с успехом, я с удовольствием работал с коллегами, которых давно считал родными людьми, но меня постоянно преследовала одна мысль, мысль была не новой: я рвался за границу. Хотелось поездить по миру, посмотреть на него глазами свободного от партийного контроля человека. Мне думалось, что только тогда я смогу ощутить себя творческой личностью и реализовать все свои художественные задумки. В Румынии у меня образовалась подруга, которая полностью разделяла мои устремления на Запад и даже брала на себя организационные хлопоты: у нее были связи с Югославией и она обязалась устроить наш побег на высшем уровне. Акция была назначена на 25 декабря, как раз в день окончания гастролей. В ночь на 26 декабря мы с подругой осуществили наш проект и утро следующего дня встречали в Югославии. Рано-рано, когда еще не рассвело, мы завтракали в приграничной забегаловке, легко и ловко прошмыгнув румыно-югославскую границу. Вздохнув «грудью свободного человека», я вдруг (подчеркиваю «вдруг», ибо до этого такие мысли не посещали мою буйную голову) осознал, что натворил. Сердце щемило от мысли о брошенной маме, обманутом дедушке и, в конце концов, я сразу начал тосковать по всему, что оставил дома, перешагнув так называемый «рубеж». Мной завладела жуткая тоска, и я понял, что если сейчас, сию минуту, сегодня… не вернусь к своей маме, деду, друзьям, то погибну, задохнусь от обилия чужого воздуха, чужой свободы. Тоска одолеет. Туда-то мы готовились, а обратно... Начавшийся скандал с барышней грозил обернуться боевыми действиями в форме личных оскорблений и рукоприкладства. А не развился он по простой причине – оба были нелегалы. Мы шипели друг на друга и пихались ногами под столом, стараясь не привлечь к себе внимание. Но в тот момент я был непоколебим в своей любви к родине и рванул обратно... У меня был советский паспорт, поэтому обратно мне вернуться оказалось еще труднее, чем вырваться туда, где я очутился. И опять помог случай (судьба покровительствует дуракам): тут же, у кафешки, в трех или пяти километрах от границы, я нашел водителя-словака, который говорил по-русски, и за сумасшедшие деньги договорился с ним о своем возвращении в Бухарест. Он обещал протащить меня через границу в своей фуре. Этот водитель утверждал, что на той и другой стороне у него есть знакомые погранцы... Деньги взял вперед, а я, только подъезжая к постам, сообразил, что сдаст он меня и еще премию за это получит... Струхнул невероятно. Но бежать было уже поздно и потом непонятно куда, то ли в Югославию, то ли в Румынию. Я практически растворился в кабине фуры. А когда к нам подошли пограничники, только отсутствие ночного горшка удержало меня... вы сами понимаете от чего. Но деньги сделали свое дело. Словак отслюнявил несколько купюр от полученного от меня гонорара в твердой румынской валюте... и мы переехали к румынам. Там тоже все было на замке, но замочек просто открывался. На нервной почве я свой паспорт сжимал так, что он практически превратился в то, что я потом с большим трудом вернул в первоначальное состояние... и имел некоторые проблемы в Чопе с советскими пограничниками, которые задавались естественным вопросом: – А это что? Паспорт? Но все, слава богу, обошлось, хотя до сих пор не знаю, какая из двух дорог жизни была правильной. Приехав в Москву 29 декабря, на другой день я отправился в главк, в управление цирками, тогда это называлось Союзгосцирк, исполнить традиционный в тот период цирковой обряд «Демонстрация шмоток», то есть все, что накупил за границей, надо было напялить на себя и дефилировать по этажам организации. Самое понтовое, что я купил, это шубу из ламы и вот в такой теплой одежке, весь взмокший, я бесцельно шлялся по этажам главка, устраивал дефиле, пока из отдела кадров не вышла работница, которая занималась отсрочками для молодых оболтусов вроде меня. Узнав меня, сказала: – О! Левушкин! Съезди-ка в военкомат, как будет время, там они какую-то справку просят… Я, весь взмыленный, был рад выйти на улицу. Дзержинский военкомат находился недалеко, и я отправился туда. Войдя в военкомат, я сразу столкнулся с ярким представителем армейской власти, майором по фамилии, если не изменяет память, Каровяк, который занимался призывниками из цирка. Стоял он посередине лестницы, руки в боки, ноги на ширине плеч, живот на выкате, портупея через плечо, ну вылитый эсесовец из фильмов про войну. – Ты кто? – рявкнул он, да так громко, что даже в цирке так не кричат… – Левушкин… – Вот тебя-то мы и ждем! – это были последние слова, произнесенные им без мата. Через десять минут я выскочил из военкомата, как ошпаренный, еще плохо осознавая, что завтра в 9 утра я должен быть на призывном пункте. В общем, день был испорчен… Как и ближайшие два года… На другой день в центральном призывном пункте, в который меня доставили из Дзержинского военкомата, куда я, в свою очередь, приехал на такси из дома, офицеры готовились встречать Новый год, им было некогда пристраивать 15–20 призывников, которые, как и я, случайно оказались в этот день в этом месте. Но иногда они выскакивали из кабинетов и произносили что-то невнятное, типа: – Стройсь… е..пэресэтэ! Пять человек Ростов! блинхувашуать… Ты, ты, ты и ты – тыкали в каждого новобранца, который попадался им на глаза. Дальше собиралась команда в «учебку», во Владимир, Ковров… Но я сообразил, что на глаза попадаться необязательно... И в итоге часов в семь вечера я остался один на центральном призывном пункте. Когда они меня обнаружили, у них у всех пропал дар их армейской речи... Каждый из них понял, что за 5 часов до Нового года кому-то из них придется меня сопровождать в армию... Особенно разволновались нижние чины. И чтобы я скорее отвалил, меня стали почти ласково уговаривать поехать в часть самому, потому что мне выпала великая честь, меня единственного определили в Таманскую дивизию, расквартированную под Москвой, в которую я, как дурак, без сопровождения и отправился. Самому ехать «обустраивать» себя в Таманскую дивизию, вечером 31 декабря, конечно, было настоящим идиотизмом. Но я поехал. С Киевского вокзала прибыл в Алабино, где располагалась воинская часть, в которой я и должен был служить. В части, вернее в штабе, у дежуривших там офицеров, предновогодние настроения были еще ярче, чем три часа назад у тех, кто был на призывном пункте. И мне стоило больших трудов объяснить им, что я приехал сам по себе служить именно к ним в часть и что я идиот: не поехал домой встречать Новый год только потому, что не сообразил, что их никто не уведомит, что призывник такой-то отправился тогда-то из пункта А и в пункт Б должен прибыть тогда-то. Спокойно мог ехать домой и провести недельку дома, а то и до Старого Нового года дотянуть, и никто бы не дернулся и не бросился искать. – Ты герой... – только и смог сказать офицер, встретивший меня первым, и оказался прав: новогодний праздник в части затянулся, и я еще 25 дней ходил в гражданке, предоставленный сам себе. Но армия есть армия. Армейская служба – это фейерверк неожиданностей, зачастую не очень приятных. И дедовщина там имела место, и самодуры-офицеры. И вообще, общее состояние бардака вокруг не покидало меня практически все время, пока я находился в славной дивизии. Но я ведь цирковой и привык к разным условиям бытовой жизни. Нарами, двухэтажными кроватями меня не удивишь. Казармой тоже. Питанием не испугаешь, в переездах между гастролями – сплошная сухомятка. А тут кашка, масло, хлеб и зеленые помидоры... Сказка... А вот ходить в столовую строем, да еще с песней, этому я удивился несказанно. Через прорези на цирковой маске и тогда, и сейчас мое сознание четко воспринимает выходящие за привычные рамки неординарности, благодаря специфике профессии я во всем еще нахожу и смешную сторону. Так, например, для того чтобы не ходить в столовую строем, я вызывался ходить в наряды на так называемую «заготовку». Это когда приходишь в столовую вдвоем с напарником и сервируешь столы для отделения. Точнее, берешь боем кастрюли с кашей или борщем в окошке кухни, раставляешь их на столах, всячески сторожишь добытое и ожидаешь прихода основных сил. Но за это можно спокойно поесть самому практически сколько хочешь, не дергаясь на окрики сержантов и дедов. И вообще некоторое время побыть самим собой, чего в армейской службе очень не хватает. Я приноровился спать там, где меня не будут толкать, пинать. Например, если воспользоваться армейской вешалкой, на которой висит много-много шинелей, и раздвинуть их, то ты получишь лаз в свою собственную спальню. Сколько прекрасных сновидений посетили меня в этом уютном логове! Я воображал себя медведем в зимней спячке и меня не интересовало, что происходит наверху моей берлоги. А там было очень интересно! Так как в армию я пришел 31 декабря, то сразу был определен к саперам. Вероятно, в новогодний вечер дежурные офицеры решили, что раз я приперся в армию сам, то мне можно доверить и что-нибудь взрывать, что я впоследствии и сделал... Так как где плюс, а где минус для меня то же самое, что найти пять отличий в космических кораблях «Союз-5» и «Союз-3», например. Но практически сразу я сообразил, что музыкант в армии – это та боевая сила, в которую мне обязательно надо влиться, ибо только там я принесу неоспоримую пользу Вооруженным силам. И я начал метаться между саперами и оркестром. В конце концов, благодаря Мише Шахнину, моему товарищу по цирку, сыну замечательных артистов, музыкальных эксцентриков Елены Амвросьевой и Михаила Шахнина, уже дудевшему на трубе в оркестре, мне удалось откомандироваться в оркестр полка. В связи с этим эпохальным событием для этих двух подразделений к присяге меня привести, естественно, забыли. Саперный начальник думал, что меня приведут к присяге в оркестре, а в оркестре, естественно, думали, что в саперах. Таким образом, полтора месяца я находился в части на нелегальном положении. Как-то примерно через месяц я спросил офицера: «И что будет, если меня, бесприсяжного, здесь обнаружат?» – «Как, ты до сих пор без присяги? – переспросил он и упал в обморок. Но мне некогда было его откачивать и я пошел в оркестр: была пора играть вечерний развод. Таких людей, как тогдашние вершители наших солдатских судеб, я позднее не встречал. Наверное, в нынешней армии они тоже гнездятся, но я, слава богу, вышел из возраста новобранца и моя судьба от них не зависит. Был у нас такой прапорщик Ряшин, отвратительный тип. Ну просто – монстр. При этом еще и запойный. В эти трагические периоды вверенное ему отделение испытывало на себе жуткое давление, сравнимое разве что с химической атакой. Еще я помню нашего дирижера майора Евгения Львовича Банка. Он, в противовес старшине, был добрейшей души человек, но за маской офицера всячески это скрывал. Он делал вид, что ужасно строг, грозен и опасен, постоянно ругался на музыкантов-солдат. Причем его «милейшая» ругань позволяла солдату в этот момент закончить чтение стенгазеты или дописать письмо домой. Если, конечно, солдатик мог абстрагироваться от ужасного шума, создаваемого майором. Очень смешной, по мимике в момент скандала ну чистый Луи де Фюнес. Темперамент его захлестывал, создавалось полное ощущение, что он весь на шарнирах. Майор всегда так торопился, когда говорил, что казалось, слова просто выпрыгивают из его рта, иногда даже без окончаний. Когда он на меня ругался, я стоял, как завороженный, наслаждаясь его актерскими талантами. При этом, естественно, забывая ударить вовремя в барабан, чем только распалял скандал с майором, опять же на радость мне. Очень колоритная фигура. По-моему, он был симпатичным человеком. Присягу я принял как дорогой подарок – в день своего рождения – 17 февраля. В Гвардейской Таманской образцово-показательной дивизии я служил с января по май. Событий со мной происходило множество и особенно пикантной была следующая ситуация: саперная рота и полковой оркестр – два подразделения, взаимоисключающие друг друга. Вдобавок ко всему разгильдяй я был страшный, ничего не делал как следует. Например, никогда не наматывал портянки. И как оказалось, зря: ноги я натер себе так, что мог запросто стать инвалидом. Все выглядело настолько серьезно, что даже старшина Ряшин решил меня показать своему собутыльнику лейтенанту-костоправу, несмотря на то что ноги я натер в саперах, а плакаться пришел в оркестр, сообразив, что в саперах на такую мелочь даже внимание не обратят. Медбрат, видимо, так долго сидел в одиночестве в своем медпункте, что был рад любому пациенту-собеседнику. Оставил он меня в медсанчасти и даже выдал выпивку. Утром меня навестил уже медврач, температура к этому времени поднялась до 39,50. Кроме мата, меня «полечили» и какими-то лекарствами, так что через некоторое время я себя почувствовал лучше. И надо было такому случиться, что как раз в это время мама и ее сестра тетя Ляля из Харькова решили меня навестить. В части им сказали, что я в лазарете. Мама дико занервничала. Схватили они свои авоськи с дарами бедному солдату и кинулись в медсанчасть: как пройти туда им объяснили. Располагалась медсанчасть за забором. Окно выходило на забор – я лежал на койке лицом к окну и пялился на этот самый забор и вдруг… он начал танцевать, через какое-то время грохнулся на землю и в образовавшемся проеме «нарисовались» мама и тетя Ляля, которые с ужасом взирали на ущерб, нанесенный ими Вооруженным силам нашей страны. Конечно, весь обслуживающий персонал, увидев маму и тетю с их продуктовыми запасами, очень обрадовался, так как с закуской в лазарете всегда было туго. Моих родных сразу пустили, провели ко мне. Целый день они меня лечили, кормили, жалели и где-то к ночи уехали в Москву. В полковом оркестре Таманской дивизии происходила масса забавных эпизодов. Однажды проходил какой-то очередной смотр: весь полк маршировал на плацу перед трибунами, где представительствовало высокое дивизионное и еще более важное начальство. Темп и ритм всему этому действу задавали мы, ритм-группа, состоящая из сплошных барабанов: Миша Хиллер – щуплый, хиленький воспитанник полка, соответственно, и ведущий себя так же. Творил он в полку «чудеса» и ему за это ничего не было. Короче, «воспитон» играл на малом барабане, а Илюша Сон, полностью оправдывающий свою фамилию, играл на тарелках. А я, Валера Левушкин – на большом барабане. Такое трио не мог бы представить себе ни один дирижер мира, даже в самых кошмарных снах, а майор Банк имел это трио натурально и, что удивительно, не получил за это никакой награды… Барабаны, ритм-группа в парадном, строевом прохождении, стояли в последнем ряду, за всеми дудками. Чтобы сделать нам словесное замечание, дирижеру надо было пробежать сквозь все ряды музыкантов. А рядов этих примерно пять. И все музыканты и ряды стояли на расстоянии полутора метров друг от друга, таковы условия игры... Как сейчас помню: майор так волновался (и не зря), что прибегал к нам каждую минуту, накачивая наше ударное трио по полной программе... метров 50 – туда, метров 50 – сюда, и так несколько раз, представляете, в какой он был спортивной форме. Ходить и играть, сохраняя ритм, очень трудно. Мы до этого долго репетировали. Но волнение, сопутствующее нашему выступлению, сделало свое черное дело. Как сейчас помню: майор взмахнул руками, и мы резво заиграли любимый марш майора «Гренадер». Я точно знал, что надо внимательно следить за руками дирижера, который будет не только дирижировать, но и жестами давать команду на всякие перестроения оркестра по плацу, как регулировщик в пробках, а запомнить все жесты еще сложнее, чем выбивать сильную долю на большом барабане. Полк стал выстраиваться на прохождение перед трибуной. Майор, видимо, тоже вошел в раж от переизбытка дивизионного и прочего начальства и, кроме дирижирования, стал еще слегка гарцевать впереди оркестра, резко в такт приподниматься и опускаться на носках, резко вскидывать по-боевому голову… А полк, точнее, первый батальон уже поравнялся с трибуной, вышагивая чинно и точно, согласно моим ударам по барабанам в сильную долю. – Равнение направо, – скомандовал командир полка, гордо идущий впереди всех. Трибуна с генералами тоже вскинула руки к козырькам. В этот момент наш майор аж подпрыгнул от избытка чувств, но сделал при этом непонятный жест рукой (видно, неудачно приземлился), который и ввел нас в некоторое замешательство. Я взглянул на Мишу, Миша на спящего Илью, мы все на майора, который в этот торжественный момент уже просто «парил» над оркестром. Этого секундного замешательства оказалось достаточно, чтобы я сбился с сильной доли и… весь полк начал подпрыгивать и подскакивать, а это, между прочим, около тысячи человек, подбирая свою левую ногу под мою сильную долю, которая гуляла как хотела. Я, с перепугу, начал дубасить по барабану чаще, и вся тысяча человек начала подпрыгивать еще быстрее, явно поперек всему происходящему. Миша просто заколошматил дробью. А «бессознательные» удары тарелок в руках проснувшегося Ильи, естественно, невпопад даже нашему ритму, только подчеркивали торжественность трагикомической ситуации. Это было так смешно: прыгающий полк! Остановиться и начать сначала было нельзя. Мало того, когда прибежал дирижер и начал объяснять, что он со мной сделает, когда это закончится... если закончится... тоже не способствовало восстановлению ритма на свое место. Представляете: по плацу подпрыгивает тысячный полк, а перед музыкантами и внутри их строя мечется дирижер, который натыкается на музыкантов, стройные ряды оркестра нарушаются… а он выделывает руками и лицом что-то совсем несусветное. И уже не только я, никто не понимает, куда идти – влево или вправо, под кого подстраиваться – под барабан или под тарелки. Рук дирижера не видит никто, только я – в непосредственной близости от своего лица... Вот после этого эпизода меня и вернули в саперную роту… часа на четыре. Этим же вечером надо было играть развод. В общем-то я не очень расстроился. Присягу к этому времени я еще не принял, поэтому каждый раз по тревоге, не имея права строиться вместе с ребятами, обязан был в полной амуниции – шинели, сапогах, шапке-ушанке, с огромным барабаном на пару и с колотушкой в руке – прятаться под кроватью. Мне лихо повезло, что за то время, когда мы с барабаном отсиживались под кроватью, ни разу не проходила проверка, иначе так мирно это все бы не кончилось ни для меня, ни для моего ближайшего начальства. Итак, побывав в «музыкантах», я, наверное, вошел в историю полкового оркестра тем, что «сбил полк с ноги». Через какое-то время я снова был отозван в саперную часть на период начавшихся «боевых действий». В начале февраля я отличился и на этом поприще. Втайне от мамы, которая отслеживала все боевые действия полка и готова была ринуться в бой с начальством, чтобы сын не попал ни на какие учения. А как раз в это время Таманская и Кантемировская дивизии «сражались» друг с другом. В саперной роте нас было человек 75. Я и Боря Рапопорт, по возрасту мы были самыми старшими, старее любого ветерана, но на деле оказались самыми молодыми салагами. Остальные саперы были бойцами зрелыми – «огурцы», «ветераны» и «дембеля» (в смысле «дибилы» – это к чему надо было стремиться к концу службы в рядах СА). Приехали мы с нашим отделением, человек в 20, куда-то в лес, взорвали шашкой мерзлый снег, поставили палатку, растянули шнуры, словом, сделали свое боевое дело. Но главное оказалось впереди. Командир объяснил нам, что мы должны сначала поставить, а в случае чего и взорвать мост через маленький овражек, по которому пойдут кантемировские танки. Короче, не дать врагу пройти! – это была основная задача. И, естественно, не мешать проходу по мосту «нашим». А как их разберешь: все зеленые и под одним флагом ездят. Мост был специальный, он как-то там складывался, раскладывался, и еще имитировать взрыв, для этого и надо заложить какие-то шашки (не взрывать же народное добро в натуралку), а имитировать взрыв нужно было для проверяющих, которых днем с огнем не найдешь в этой лесной глубинке. Нажимаешь и поворачиваешь ручку специальной машинки, происходят взрывы, и мосткак-то там собирается и проехать по нему нельзя. Ну как в кино... «Ветераны» сразу же стали рыскать населенные пункты по боевым картам в поисках «сельпо» и отправили Рапопорта в ближайшую точку (километров за 12) за спиртным. Потом он какое-то время, как челнок, неоднократно сновал между ними и этой самой точкой. Два дня мы ждали кантемировцев. Ветераны пили и спали. И вот в один из таких блаженных моментов вдруг Рапопорт заорал: «Танки идут!». Стали мы будить своих стариков, а они даже глаза не открывают, правда, сержант на секундочку очнулся и спросил: «Наши или ихние?» Я смекнул, раз с той стороны едут, значит… «Ихние», – говорю уверенно. Сунул он мне в руки взрывную машинку: «Когда танки подойдут – подключи и крутани эту ручку», и отключился. Кругом была страшная темнотища, только сигнальные ракеты разных цветов вздымались в темное небо, как потом выяснилось, они имели точное обозначение и должны были сообщить нам, кто конкретно нас «атакует». Но нам было все равно. Начали мы с Рапопортом подсоединять эту адскую машинку к проводочкам. Руки трясутся. Ничего не получается. А танки уже к мостику подходят. И вот когда первый танк въехал на мост, то мы с Рапопортом, насмерть перепуганные и ничего не соображающие, нажали на эту самую злополучную ручку. Сначала я, машинка не сработала, потом он. Мост, заминированный на этот случай, сразу среагировал. Все бабахнуло. Танк удивленно затормозил, но от неожиданности в овраг все равно сполз, следом в него тюкнулась грузовая машина с какими-то бочками, которые вывалились из кузова и тоже покатились в овраг. Колонна встала как вкопанная. Но танк этого не почувствовал и резко сдал назад, то есть наверх. И всей своей силищей попер машину, которая, в свою очередь, въехала в танк, идущий за ней. Тот пронзил ее своим дулом практически насквозь. От машины мало что осталось. Хорошо, что из кабины все успели выскочить. Итак, враг не прошел! Сказать, что мы ощутили себя героями-панфиловцами, значит ничего не сказать... Но мат-перемат привел нас в нормальное состояние зашуганных и затюканных салаг. Что тут началось! Такое ЧП! Через какое-то время налетели самолеты, вертолеты, генералы, полковники, майоры, капитаны, проверяющие. Сразу стало светло, как днем. Ну как же, свои своих подорвали! Оказалось, что это возвращался наш танковый батальон из глубокого рейда в тыл противника. И сигнальными ракетами нам, идиотам, об этом сообщали. Мы «уничтожили» своих. Слава богу, никто не погиб. На другой день утром приехала техника вытаскивать танк и машину. Меня оставили за старшего над Рапопортом для эвакуации палатки и пожиток, так как все отделение увезли еще ночью для разбора полетов. Видимо, за успешно проведенную операцию и воинскую смекалку мне тогда присвоили воинское звание ефрейтора, но получить я его не успел, так как перевелся в ансамбль МВО. Оставшиеся полтора года я служил в ансамбле МВО под руководством народного артиста РСФСР С.И. Баблоева. Ансамбль МВО. Лефортовская обитель. Меня пугали: там два очень суровых мужика, их все боятся. Это главный дирижер полковник Сурен Исаакович Баблоев и старшина ансамбля Петр Шаболтай. Два этаких «Ивана Грозных». Я прибыл в часть, спрашиваю: «Где все?» Дневальный отвечает: «Все на концерте». Некоторое время я одиноко вышагивал по коридору мимо стоящего дневального, потом зазвонил телефон, дневальный снял трубку, там что-то сказали, и он начал нервничать. Вдруг откуда-то, как шквал, ворвался толстенький, кругленький человек и начал на непонятном языке что-то быстро говорить. Это и оказался Баблоев. Один из «Грозных» ансамбля МВО. Позднее выяснилось, что армянин и талантливый дирижер Сурен Баблоев оказался милейшим и добрейшим человеком. А вот как я попал под его начало – это отдельный рассказ. Мама с первого дня моей службы в армии объявила себя спасительницей боевого духа солдата Левушкина, и когда она узнала о «подвигах» и «достижениях» сына по службе, то тут же поняла, что меня надо в очередной раз спасать и куда-то переводить. Однажды она ехала в метро рядом с каким-то военным. Они разговорились, и она задала ему свой главный вопрос: «Вы не начальник ансамбля?» И вдруг он отвечает: «Да, я начальник ансамбля песни и пляски МВД, полковник Вершинин». Мама страшно обрадовалась: «Господи, я Вас искала всю жизнь. Возьмите к себе моего сына, он очень талантливый мальчик и замечательно играет на контрабасе и флейте». У моей мамы редкий талант знакомиться с людьми и располагать их к добрым отношениям. Рафаэль Степанович Вершинин сразу попал в орбиту этого таланта и заразился ее желанием спасти солдата Левушкина. Он сказал маме: «Я не могу взять к себе Вашего сына – мой ансамбль совсем другого рода войск, но у меня есть друг Сурен, он руководит ансамблем МВО и он уж точно Вам поможет». Вот так я попал в хозяйство полковника Сурена Баблоева. Потом мама подружилась с ним, его очаровательной женой, всей семьей. Такое близкое знакомство и позволяет мне сурового и требовательного полковника считать человеком добрым и участливым. Но это все потом, а тогда… Утром, на следующий день по прибытии в ансамбль МВО, я впервые участвовал в построении. Вошел старшина (я тут же пожалел, что не получил свое звание ефрейтора), уверенный, быстрый в движениях человек, с приятным лицом и умными глазами. Немного ерничая, он стал обходить строй, задавая всем один и тот же вопрос: – Рабинович! – Я! – Ты что? – Ничего. – Агранович! – Я! – Ты что? – Ничего. Наконец он подошел ко мне: – А ты кто? – Рядовой Левушкин. Из Таманской дивизии согласно распоряжению… – запричитал я. – Левушкин..Д? – переспросил он. – Так точно, – ответил я, поняв, что пререкания ни к чему хорошему не приведут. – Ладно, – сказал он, поняв мою тактику. – А ну пойдем в каптерку, поговорим. Каптерка, видимо, была его кабинетом. Эта длинная и темная комната с одной стороны заканчивалась железной решеткой, а с другой какими-то шкафами. Старшина зажег лампочку и сразу же откуда-то, со страшными воплями, в которых с трудом можно было разобрать одну и ту же повторяющуюся фразу, обрушился голый и дикий волосатый человек. – Петя, выпусти меня! Выпусти меня! Выпусти меня! Старшина спокойно объяснил мне, что это скрипач по имени Юзеф, нарушивший дисциплину, попросту упившийся вдрызг, был им наказан: раздет и заперт на ночь в каптерке, чтобы тот никуда не смог свалить поиграть на скрипке. Скрипач продолжал скулить, а я, уяснив, что могу в любой момент оказаться в такой же печальной ситуации, страшно испугался. Старшина Петр Шаболтай слыл в ансамбле самым грозным «царем», а наш Сурен шел следующим. Это я понял сразу, увидев, как сурово обошелся он с провинившимся скрипачом, выгнав его в результате голого из каптерки и выбросив вслед за ним его вещи. Прошло какое-то время, и у нас с Шаболтаем нашлось много точек соприкосновения: мы стали друзьями. Оба жили в Москве и, как оказалось, на соседних улицах – Тимирязевской и Онежской, что за кинотеатром «Байкал», я и сейчас живу там. Когда он узнал, что мы соседи, то тут же оценил позитивные стороны перспективы наших совместных походов домой и на службу. Петр обычно на работе, он был сверхсрочником, находился с 6–7 утра до 10–11 часов вечера, а потом уезжал домой. Это были самые замечательные минуты в жизни солдат ансамбля. А утром… открываешь глаза, и перед тобой старшина: «Ансамбль, подъем!» День был испорчен. Но когда он опаздывал, мы, солдатики, даже сочинили песенку на мотивчик «Как прекрасен этот мир…»: Рано утром, на рассвете, Нету Шаболтая Пети, Как прекрасен этот мир… И хотя вне службы отношения у нас сложились приятельские, на работе никаких поблажек он мне не давал, и я строго соблюдал дистанцию между начальником и подчиненным. Как-то накануне мы погуляли, выпили изрядно, разошлись очень поздно, часа в 3 ночи, а в половине шестого утра я уже зашел за Шаболтаем, и мы, мучаясь, поехали в ансамбль. В ансамбле построение. Все выстроились, и я в том числе. Выходит из каптерки Шаболтай, осматривает строй и сразу ко мне: – Левушкин! Ты что-то плохо выглядишь! Чем занимался? Пил? Я стою, пошатываясь, мне плохо… Конечно, пил, и он знает это не хуже меня. Сам выпил столько же, если не больше… А докапывается. Короче, схлопотал я по полной программе. А Шаболтай мне вечером, по дороге домой, говорит: – Пил-не пил, гулял-не гулял, а в строю надо быть как огурчик. Понял? В этот же вечер мы закрепили мои знания по данному предмету. А утром на построении я стоял как огурчик, не вызвав никаких нареканий. Был у нас еще один дружок. Скрипача Марка Гельфмана, который попал в ансамбль сразу после музыкального училища, все называли «последней скрипкой». Потому что, во-первых, у нас их было штук десять, причем одна лучше другой. Все с консерваторским образованием и аспирантурой. Все лауреаты международных конкурсов. Сегодня это сливки мировой скрипичной элиты, а тогда волей случая они «отбывали номер» в ансамбле МВО, проходя годовую военную службу. Скрипичный октет в ансамбле был на голову сильнее разрекламированного в те годы «Ансамбля скрипачей» солистов оркестра Большого театра. А как звучал у них «Романс» Шостаковича! А музыкальный темп, в котором играли скрипачи-солдатики «Жаворонка» композитора Селио Деннику, можно сравнить только со скоростью Михаэля Шумахера на своем «Феррари». Так вот, этот маленький худенький Марик, невероятно активный, все время находился в движениях и раздумьях на тему, где достать выпивку. И я его понимал. Как ни крути, он был скрипкой – десятой и консерваторского образования нет, и играют здесь одни «виртуозы», играют быстро, не догнать. Да и остаться их, этих скрипок, может и девять, а одну могут запросто отправить в часть, «и никто не заметит потери бойца»… А в часть, в строевую часть, ему очень не хотелось. А после моих рассказов особенно… Короче говоря, «жизнь не сложилась…». Петя очень любил Марка и, чтобы отвлечь от лишних дум, все время нагружал его физическими действиями, благо недостатка в таких занятиях не было и на игре «последней скрипки» это не отражалось. Как я помню, мы делали ремонт в новой казарме и все время там вкалывали. Марку Петя придумывал особенно интересную работу: он давал ему лом, который был вдвое длиннее Марка и впятеро тяжелее его. Лом поднимал Марка на воздух, и он болтался на нем, как флажок на палочке. При этом у них традиционно происходил следующий диалог: – Шимоныч! (Уменьшительно-ласкательное – в устах Петра.) Представь себе, что это смычок. Вверх слабая доля, вниз – сильная. Давай! Давай! Активней. И наращивай темп. Марк дико ругал Петю, но это никак не отражалось на их дружбе. Сейчас Гельфман живет в США, он один из самых интересных и преуспевающих продюсеров. Ну а тогда, как впрочем и сейчас, насколько позволяют расстояния, мы активно дружили. С Петей Шаболтаем, грозным старшиной ансамбля, мы были близки, и я рад, что с годами наши отношения из просто приятельских переросли в настоящую дружбу. Уже тогда было понятно, что мы во многом одинаково смотрим на жизнь, и я рад, что сегодня наши жизненные и творческие позиции по-прежнему совпадают. Во многом благодаря Пете моя солдатская жизнь вспоминается как цепь нестандартных и разнообразных эпизодов. Однажды Петр приболел и попал в госпиталь. Это произошло незадолго до моего дембеля. Вызывает он меня к себе и говорит: «Понимаешь, мама человек немолодой, осталась в деревне, я хочу ее забрать к себе в Москву. Ты бери Марика и быстренько смотайся в деревню к моей маме. Возьми доверенность на дом и оформи у председателя сельсовета все документы на его продажу. Сам видишь, я болею, поехать не могу, а маме с этим одной не справиться, так что ты будь другом, помоги!». Я взял увольнительную для Марика и для себя, и мы отправились на Брянщину... Как-то очень удачно добрались до петиной мамы и председателя сельсовета и все сделали в один день. А вот обратно мы возвращались, оправдывая меткую цитату: «Хотелось как лучше, а получилось как всегда». Машины не было. К поезду мы опаздывали. 12 километров до вокзала пешком по полю я тащил Марика. Оба мы были в гражданском, а Марик как всегда пьяненький. Это был результат нашего обмывания благополучного завершения оформления документов. На поезд данной узловой станции мы таки опоздали, но нам подсказали, что на машине, сократив дорогу, можно нагнать поезд на следующей станции. Поймав машину, если старый сельсоветовский «ГАЗик» можно назвать машиной, 50 километров мы пахали по бездорожью. Поезд догнали. Погрузились в купе. Марик успел даже прихватить бутылек. В купе с нами ехали милиционер и какой-то полковник. Марик, щедрая душа, всех стал угощать водкой. Я улегся спать. Все остальное знаю со слов Марика, который, естественно, ничего не помнит. Выпили все. Ну а потом начали усиленно усугублять. Полковник совсем «офонарел» и стал приставать к проводнице, та вызвала патруль. Патруль проверил у всех документы. Полковника, естественно, отпустили, а Марика забрали, ну и меня вместе с ним. На вокзале в Москве в комендатуре еще раз проверили документы, и так как на руках имелись увольнительные, то нас отпустили. То, что мы в гражданке и один солдат пьяный, как оказалось, ничего страшного. Казначейский билет в сумме 10 реальных единиц (попросту червонец) быстро решил все проблемы данной воинской части на ближайший день. Из комендатуры выходили все вместе – мы домой, патруль в магазин. У Пети в госпитале мы появились в 12 часов. Наш «больной» был очень оживлен, вокруг него суетились медсестры, покоренные его обаянием и манерой общения, как и все, кто попадал в его орбиту. Петя увидел меня, бледного, и синего Марика, сразу сник, глаза у него стали больше очков. «Что, – спросил он, – ничего не вышло?». Я с гордостью показал ему привезенные документы, и на моих глазах произошло чудо. Петя моментально выздоровел и закричал: «Так! Немедленно выписывайте меня отсюда!». В тот же день он нас с Мариком отблагодарил: мы собрались к девочкам и попросили его дать нам увольнительные. – А чего не дать? Дам. Завтра у нас концерт в Театре Советской Армии. Вот вы с Мариком и займетесь загрузкой реквизита. И гулять! До завтра. До концерта. Идет? Мы с радостью согласились, а когда увидели количество данного реквизита, то обалдели. Потом, когда мы 3 часа протаскали этот груз по наклонному скату, а это метров 50 от места, где стояла машина, до закулисной части театра, то так устали, что желание ехать к девочкам у нас пропало. У нас появилось одно желание – мы «хотели» Петю, чтобы сказать ему пару ласковых. Но в этот вечер нам сделать этого не удалось. На Новый год у нас в Высшей партийной школе проходил концерт. Солдат Володя Павловский, позже мой верный соратник по созданию «Бим-Бома», чем-то прогневил Шаболтая и тот не дал ему увольнительную, а мы собирались встречать Новый год всей нашей шумной компанией у меня. И вот Сашка Новиков, шофер, предложил спрятать Павловского в багажнике машины нашего главного дирижера, народного артиста РСФСР Сурена Баблоева. Мы думали: завезут Баблоева домой и все. Сказано – сделано. Но когда в машину Баблоева сел Петр Шаболтай, мы почувствовали волнение и приближение краха нашей задумки. Петр не очень-то и хотел ехать с Суреном, но тот ему что-то грозно сказал, а Баблоев являлся единственным человеком, которому Шаболтай подчинялся. И вот они поехали. Сашка Новиков потом рассказывал, что Баблоев заезжал ко всем своим знакомым и поздравлял их с праздником, затем он отвез Петю домой и распрощался с Сашкой у своего дома. Новиков тут же кинулся к багажнику и извлек оттуда вконец замерзшего Павловского. Когда он его привез к нам, тот напоминал Деда Мороза и еще долго щелкал зубами от холода. Я думаю, он не схватил воспаление легких только благодаря лечению старейшим русским способом – водкой. Утром все 15 солдат еле продрали глаза, и только мысль о том, что Шаболтай-то уж точно приедет в ансамбль «с ранья», заставила нас делать хоть какие-то двигательные движения. Марик как всегда был с нами и как всегда сюрприз исходил именно от него. В автобусе мы обнаружили, что он не до конца завершил свой парадно-военный туалет, то есть, накинув кое-как китель, шинель, нахлобучив шапку и даже надев ботинки, Марик забыл надеть брюки. Но так как шинель доходила ему почти до пят, то мы обнаружили, что он в «боевых кальсонах», уже отъехав от дома. И вот мы все рванули опять ко мне домой, надевать штаны Марику. Когда подошли к дому, я очень неохотно признался себе, что, выбегая из квартиры последним и выволакивая Марика, захлопнул дверь, а ключи оставил на столе. И почему мы его не убили? С Мариком всегда что-то происходило. Рассказывают: ансамбль выехал на гастроли в ГДР. Я в это время уже находился под дембелем и не поехал. Так вот этого самого Марика Петр сразу же потерял в поезде. Долго искал, пока кто-то из проводников не сказал ему, что в багажном отсеке одного из купе лежит что-то странное. Петр разбудил Марика, вытянул его на божий свет и… не хотел бы я в это время оказаться на его месте. Когда я мысленно возвращаюсь к годам своей воинской службы, то понимаю, что солдат я был еще тот и мне отчаянно повезло, что мое разгильдяйство как-то особенно и не было наказано, мало того, свою службу в армии я вспоминаю как время довольно веселое и насыщенное несуразными и приятными событиями. Или вот еще эпизод. Произошел он в то время, когда я служил в Таманской дивизии под началом майора Банка. На Электрозаводской улице в Москве располагался Театр телевидения, где проходил смотр военных оркестров. После показа я договорился со старшим сержантом с ласковой фамилией Покотило, чтобы в обмен на джинсы, которые я достану за ночные двенадцать часов, а тогда это был большой дефицит, он отпустит меня ночевать домой, в первый раз за пять месяцев службы. Я позвонил. За мной заехал мой товарищ Юра Туркин и я с ним рванул на свободу. Он мне посоветовал снять китель с аксельбантами, чтобы не бросаться в глаза, ну не дай бог нарвемся на патруль. Я сделал, как он велел. И вот стоим мы на обочине. Я с кителем подмышкой и Туркин с протянутой рукой. Голосуем. Все машины проскакивают мимо и вдруг одна, перед которой он особенно энергично махал двумя руками, останавливается. Туркин бежит к машине и вдруг так стремительно останавливается, что я с разбега упираюсь ему в спину, и мы оба врезаемся в «ПАЗик», из которого неторопясь вылезает патруль. «Вы кто?» – спрашивают нас с Туркиным, а сами смотрят на скомканный китель в моих руках. «Да вот, – говорю, – смотр кончился, я вышел покурить на минутку и потерялся». Ложь была такой наглой, что никто даже не засмеялся. Посадили они меня в машину и привезли в московскую комендатуру. Завершилось все happyend-ом. По распоряжению начальника дежурного патруля меня посадили в машину, отвезли домой, а утром так же на машине доставили в часть. А все почему? Да потому, что в комендатуре рассказал, что я из цирка и мой дед может достать туда билеты. Я позвонил домой деду и сказал, что начальник дежурного патруля просит достать билеты в цирк. Дед тут же позвонил своему другу – заместителю директора Московского цирка – и обо всем договорился. Перед самой воинской службой у меня была подружка. Мы вместе работали в коллективе, состоящем из 33 девушек и одного мальчика, так вот этим мальчиком и был я. Однажды, когда я уже служил в ансамбле МВО, мы приехали на гастроли в Горький и вдруг я узнаю, что в местном цирке работает этот самый коллектив «33 девушки и один мальчик», конечно, программа называлась по-другому, но так смешнее. И вот я отпросился у Петра Шаболтая, который ради такого случая разрешил мне даже надеть гражданский костюм, и рванул к своей девушке, правда, Петр успел мне вслед прокричать: «Идиот, у нее уже кто-нибудь есть! Нарвешься на неприятности, дурак!». Я сделал вид, что не слышу, но в тот вечер убедился, что он был прав. Когда я довольно поздно вернулся в гостиницу-казарму, Петр спросил: «Ну как?» – «Да, – сказал я весело, – у нее действительно другой «мальчик». Петр развел руками. «Но, – добавил я веселея, – еще 32 остались». |
Похожие:
 | Книга-игра, книга-головоломка, книга-лабиринт, книга-прогулка, которая может оказаться незабываемым путешествием вокруг света и глубоким... | | При поддержке компании «Панавто», в Podium Concept Store в рамках Vogue Fashion’s Night Out состоялся благотворительный коктейль |
| Викиномика начинает следующий шаг в истории искусство и наука массового сотрудничества, при котором компании открываются для всего... | | Мы все беспесочники. Мы все невежды. Вокруг столько пляжей, пустынь и дюн знаний, о существовании которых мы даже не догадываемся,... |
| Охватывает на небесной сфере площадь 1302,844 кв градуса, или 3,16% всего небесного свода, и содер | | Всего выброшено в атмосферу загрязняющих веществ за отчетный год всего в том числе от организованных источников загрязнения всего... |
| Книга, которую Вы держите в руках, может перевернуть Вашу жизнь или оказаться абсолютно бесполезным приобретением. Отчего это зависит?... | | Я думаю, что если романист не пишет реалистических романов, то он не понимает эпохи, в которую мы живем |
 | Я думаю, что если романист не пишет реалистических романов, то он не понимает эпохи, в которую мы живем | | Пин-кодом при совершении операций. Держатель карты обязан при ее получении нанести подпись шариковой ручкой на полосу для подписи... |