В.А.КОМАРОБСКИЙ - Н.Н. ЛУНИНУ
<Октябрь 1912 года. Царское Село>
Что Вы скажете о названии для сборника: «Разные берега»?* Буду очень благодарен, если Вы тотчас же черкнете Ваше мнение. В.К.
В.А.КОМАРОВСКИЙ - Н.Н.ПУНИНУ
<20 ноября 1912 года. Царское Село>
Милый Николай Николаевич, если можно, приходите сейчас: Новая 2, к Сергею Константиновичу*. Приносите Вашу статью о Византии — он страшно занят, но сегодня с удовольствием уделит Вам вечер. Жду Вас у него.
Дружески жму руку.
В. Комаровский.
ДНЕВНИК. 1912 год
ноября
Сегодня снес свою статью «К проблеме византийского искусства» Маковскому. Статья принята*.
Второй раз посетил Сергея Константиновича. В отдаленной улице «белых домов», в двухэтажном доме, с небольшим палисадником, теперь занесенным снегом, помещается квартира в первом этаже, с окнами, по вечерам завешенными плотными гардинами, так что с трудом узнаешь, дома ли хозяева — квартира, которую занимают Маковские. Небольшая передняя, столовая, завешанная небольшими фототипиями, из которых мне запомнилась голова, по-видимому, Беноццо Гоццоли и этюд Брейгеля; библиотека — просторная, несколько сумрачная своими темно-оливковыми тонами, уставленная по стенам невысокими шкапами, с громадным столом посередине, заложенным сплошь эстампами, художественными изданиями и фотографиями, и кабинет в конце концов достаточно неуютный и холодный. Приятно поражает темный бобрик, которым застланы везде полы.
Маковский - высокий, нервный, с «хорошеньким», но тонким лицом, слишком женственным в линиях, но слишком грубо-мужским в выражении; жесты преувеличенные, быстрые и недостаточно изящные. Он принимал нас в кабинете: Комаровского, Левитского и меня. Его жена, тоже «хорошенькая», с продуманно-приветливыми вопросами и кивками головы, но с прекрасными руками, нежными и длинными, в изящном пеньюаре и белых туфлях, присутствовала весь этот вечер.
Около стола в кресле, достаточно неудобном, я должен был прочесть свою статью. Как всегда, читал плохо, но в конце концов не так уж плохо, как со мной случалось раньше. Когда кончилось чтение, не наступило столь всегда ужасающее молчание -дурной признак для автора, которого не находят, за что похвалить, и для слушателей, которые не знают, что сказать. Маковский прямо, с некоторым пафосом, который ему, вероятно, всегда присущ, сказал: «Прекрасно, Николай Николаевич»,— и затем целый ряд похвал, из которых я помню только его фразы: «У вас настоящий писательский темперамент, с большой стройностью и с (не помню каким) языком, я уверен, если только захотите, вы можете написать прекрасное беллетристическое произведение, настоящий писательский темперамент. Много мыслей и много знаний», и позже, когда мы заговорили о псевдониме, который у меня был выбран: Жаннин-Перро*, он сказал, указывая на его французские звуки: это нехорошо, читатели прочтут и скажут: а потому это так и хорошо, что француз. Словом, «удостоился больших похвал и поощрений». Несколько поправок, которые он бы хотел сделать, по существу, ничтожны. После этого зашел разговор о дальнейших работах, о Св. Софии и вообще. Маковский удивительно много говорит «вообще». За эти два раза, которые я его видел, я не слыхал от него ни одной тонкой и острой фразы, которую можно было бы заметить. Достаточно поверхностно и достаточно дилетантски. За чаем развивал тему о греческой стране, которую он находит как бы предназначенной для того, чтобы люди ее украшали - это не ново. Вообще - и на этом основывалось мое разочарование - Маковский удивительно «редакторский» человек.
Слишком живой и, может быть, скоро схватывающий, он как-то плавает по идеям, по образам и по словам. В его интонации есть что-то уравнивающее, делающее даже прекрасное слово каким-то посредственным. Не чеканя фразы, не улавливая ее ритм, не ценя ее, он употребляет большое количество слов, опустошая и отуманивая мысль. Нередко, желая закрепить идею, он повторяет те же фразы, переставляя части речи; в его голосе есть пафос, которым он не умеет пользоваться, предпосылая его словам, долженствующим его выразить своими звуками. И нервные, живые повороты его тела, судороги пальцев и жесты рук остаются необоснованными и манерными. Однако бледность его лица производит чарующее впечатление; веришь тому, что он острый и благородный искатель красоты, что утончен и что прекрасен среди русской посредственности. Вот какие впечатления остались у меня после этого вечера, столь благосклонного для меня. Я уходил, унося с собою живую радость, новые силы и новые надежды на жизнь и работу - и за это благодарен Маковскому, даже если моя статья и не так хороша, как он говорил.
|
