ПРИЛОЖЕНИЕ 1. КАРТА ВЬЕТНАМА В XVIII ВЕКЕ
Чёрным на карте отмечен путь Ле Хыу Чака в Тханглонг (совр. Ханой)
См. Đăṇg Phương Nghi. Les institutions publiques du ViêtNаm au XVIIIe siècle (Общественные институты во Вьетнаме в XVIII веке). — Paris: École française d'ExtrêmeOrient, T. 64, 1969
ПРИЛОЖЕНИЕ 2 ГЛАВА I. ПОКИДАЯ РОДНЫЕ КРАЯ, ЕДУ В СТОЛИЦУ
Это случилось в год под циклическими знаками ням-зан, в сорок третий год под девизом правления Кань-хынг, ранней весной — в месяц, когда на деревьях перед флигелем Учай, местом моих занятий и медитаций, распускаются источающие сладкие ароматы цветы и появляются первые плоды... В это же время года в пруду, в самом конце сада, резвятся глупые рыбки — они играют с отражением светил, принимая их, видимо, за наживку, а звонкоголосые птички щебечут в прохладных зарослях. Ну а я, чтобы развеять скуку, со своими юными учениками совершаю прогулку в горы, где мы наслаждаемся туманными пейзажами. Или ловлю рыбу у павильона Нгеньфонг, а близ хижины Тихуен медленно перебираю струны лютни, или же во дворе павильона Тойкуанг читаю книги и дремлю за шахматной доской в зале Зитян. Весело! Вечерами, уже немного пьяный, возвращаюсь домой.
И вот в двенадцатый день того месяца ко мне явились двое посыльных с письмом от чиновника-тхычана. Не подозревая даже, по какому делу я мог понадобиться столь высокопоставленному лицу, распечатал конверт, в котором обнаружил два листа. Первый был копией Высочайшего указа:
«Приказываю заместителю министра Военных дел Чатьчунг-хау1 донести до сведения чиновника-тхычана провинции Нгеан Конлинь-хау Наш приказ: срочно найти господина Ле Хыу Чака, сына министра из рода Ле, также известного как Седьмой сын сановника, родившегося в общине Лиеуса, уезда Дыонгхао, живущего сейчас на родине своей матери в общине Тиньзьем уезда Хыонгшон.
Когда сей господин будет найден, приказываю отправить солдат из округа для его охраны и сопровождения в столицу, где он будет ожидать Наших дальнейших распоряжений.
Приказ подписан
29 числа 11 лунного месяца 42-го года под девизом правления Кань-хынг».2
Другой листок содержал послание от самого чиновника-тхычана:
«Слава о талантах провинциального врачевателя дошла до Столицы, с чем и поздравляю Вас от всей души».
И там же:
«Как только получите Высочайший приказ — немедленно отправляйтесь в путь. В Виньзине1 Вас будут ждать солдаты».
Один из посыльных тихонько шепнул мне:
— Это сановник-тяньдыонг посоветовал Двору отправить за Вами: наследный принц давно страдает от тяжёлого недуга, и никто до сих пор не смог его вылечить — теперь вся надежда на Вас. Да, это задача не из простых! Поэтому отправиться в столицу нужно как можно скорее.
Я растерялся. Родные и близкие, хорошо меня знающие, так же встревожились бы. Посторонний человек, не знакомый с моими убеждениями и взглядами на жизнь, порадовался бы предстоящей поездке, связав с ней надежды достичь в столице успеха и извлечь для себя пользу.
Я помнил сановника-тяньдыонга: около четырёх-пяти лет тому назад он занимал высокую должность в провинции Нгеан, и мне пару раз доводилось его лечить. Сановник был очень гостеприимен и обходился со мной как с самым дорогим гостем: щедро поил и кормил, даже усадил рядом со своей циновкой. После блестящей победы в морском сражении сей господин получил нынешнее назначение — при дворе он пользовался бесконечным доверием правителя. Узнав о таком возвышении, я долго не мог успокоиться, не раз повторяя ученикам: «Рано или поздно и мне придётся уехать в Тханглонг и забыть в городской суете и блеске столичной жизни о счастливых безмятежных временах, предав память о родных краях!»
Вот так оно и вышло. Как жаль, что не ушёл я от мирской суеты и не жил отшельником! Ведь благородный муж, обладающий дарованиями Вэнь-вана, должен быть скромным не только с другими, но и с самим собой. Однажды кто-то, пытаясь меня утешить, сказал: «Вы получили прекрасное образование, Ваши познания в медицине глубоки и обширны, Вы сами человек выдающихся талантов. Раз уж не получилось стать знаменитым полководцем, то почему бы тогда не прославиться как величайший медик? Скрыть блики и похоронить свет — это действительно благородно. Однако же слава о Вас дошла до самих Восточных палат — не это ли знак высочайшей милости и благодати?» На это я удручённо ответил: «Вот взгляните на то дерево — на нём растут прекрасные цветы. И что же? Их срывают. А что тогда происходит с людьми, которые пользуются бренной мирской славой? Они чахнут. Так что может быть приятнее бегства от подобной славы?»
Ночью мне, встревоженному, так и не удалось сомкнуть глаз, и я говорил с собой вслух: «Юные годы я провел в упражнениях с мечом и чтении классических трудов древности. Пятнадцать лет скитался по стране и так и не смог скопить добра. Избегая мирских почестей, построил хижину в Хыонгшоне, чтобы быть рядом с престарелой матерью и ухаживать за ней и читать в тишине классиков. Здесь же пристрастился к изучению трудов Хоанг Де и Ки Ба. Я помогал, как мог, другим, и верю, что лучшей жизни и не могло быть! Кто бы мог подумать, что мирская слава и тут найдёт меня и не даст покоя!»
После некоторых размышлений я принялся утешать себя: «Последние тридцать лет я посвятил изучению медицины, но работа над «Тамлинем» ещё не завершена, а он принесёт пользу многим больным. Однако стар я уже и слаб, а поездка эта отнимет остатки здоровья и сил. Если Небеса помогут мне, я смогу закончить свой труд».
Обрадовавшись, тотчас же сел за ответ чиновнику-тхычану, давнему знакомому: писал я, что по старости и слабости не смогу пуститься в столь дальний путь из провинции до столицы, и просил его предоставить официальное разрешение, освобождающее меня от изнурительной обязанности ехать в Тханглонг.
Ответ пришёл на следующий день: «Провинциальное начальство уже отправило за Вами лодку. Срочно выезжайте. За промедление Вы можете быть наказаны».
Домашние были одного с чиновником мнения — так что, поскольку откладывать поездку я больше не мог, пришлось объявить ученикам о предстоящем отъезде. Четырнадцатого числа первого месяца по лунному календарю мы совершили обряд жертвоприношения мудрецам древности и исполнили ритуальные гимны.
Шестнадцатого числа в честь предстоящего отъезда ученики устроили прощальный пир — много песен было ими спето. На следующий день, семнадцатого числа по лунному календарю, я собрал вещи: одна сумка — для книг, в другую положил меч и дан.1 Гостей в доме было много, некоторые из них выразили желание доплыть на лодках до Виньзиня, где меня уже ожидали солдаты провинции. С наступлением темноты мы, наконец, отправились в путь.
Любуясь ночным пейзажем, я почувствовал внезапный прилив вдохновения и сложил такие стихи:
Поток, отчего ты так мчишься проворно?
Ведь путник бежать не мечтает!
Горы с течением быстро плывут,
Весло продолжает всё так же свой ход.
Парящие в небе пташки будто кричат мне: «Прощай»,
Плывущие вслед за лодкой рыбки словно желают проводить меня.
Деревья в горах Хыонгшон спрятались в тумане,
Который исчезнет с восходом солнца.
Луна ярко освещала нам путь. Оба берега реки безмолвствовали — не было ни души, лишь собаки лаяли нам вслед. Лодка покачивалась в речных волнах. Где-то вдалеке был монастырь — звон колокола едва доносился до нас. Туман заполонил всё вокруг, лишь изредка в нём вспыхивали огоньки лодок. В небе бесшумно парили дикие птицы. Мои попутчики пытались прогнать скуку вином. Я же, чтобы выразить охватившие душу чувства, написал стихотворение:
Спокойно плыву по течению,
Поэтическое вдохновение странника наполняет пейзаж.
Дует ветер и колышет он парус.
Плотный туман отпугивает поющих ласточек.
Едва слышны звуки гонга в монастыре, что на холодной горе,2
У далёкого причала поют рыбаки.
Вот ночь пройдёт —
Что же ожидает нас утром?
С первыми петухами лодка приплыла в Виньзинь. Остановились в порту — времени на отдых было не очень много. Восемнадцатого числа первого месяца по лунному календарю мы сошли на берег и отправились на поклон к чиновнику-тхычану. Он долго ждал моего приезда, однако ему пришлось уехать в родную деревню — близилась годовщина смерти предков. Перед отъездом он велел подчинённым отобрать для меня солдат и выделил средства на дорожные расходы — пять связок монет.1 Встретивший нас чиновник-вантхы2 передал мне, помимо денег, подарок от чиновника-тхычана и сказал, что тот приказал отобрать для сопровождения ещё двадцать солдат.
Вместе с чиновником-вантхы мы должны были отправиться в путь ранним утром двадцатого числа по лунному календарю, однако из-за нехватки на всех солдат продовольствия с поездкой пришлось повременить, поэтому тронулись только после полудня. Вечером того же дня мы прибыли в деревню Кимкхе, также известную как Куанми, где и остановились на ночь. Чиновник-вантхы провёл церемонию жертвоприношения в храме покровителя деревни, куда созвал танцоров и певцов, и пригласил меня посидеть с ним. Там была женщина — она двигалась и говорила так, словно была в забытьи; кто-то шепнул, что эта бадонг весьма опытна и одарённа. Мне посоветовали обратиться к ней: мол, почему бы не помолиться за исполнение своих желаний в предстоящей поездке в столицу? Я же ответил: «Нет ничего удивительного в том, что любой человек хочет исполнения задуманного и не желает встречаться с неудачами и препятствиями на своём пути. Если кроме этого желания других у меня нет, чего же мне ещё просить?» Бадонг, поняв намёк, мягко улыбнулась, а чиновник-вантхы рассмеялся и сразу же вышел. Вскоре все разошлись по домам.
Ранним утром двадцать первого числа по лунному календарю мы продолжили путь; всю дорогу моросил мелкий и промозглый, похожий на снег, дождь. Впереди виднелись горные вершины — такие высокие, что даже захватывало дух. Неровные ухабистые дороги то и дело срывались в пропасть. Ехать было трудно. Я не удержался и продекламировал:
Смотришь на юг — и высятся тысячи чёрных гор.
О, как жаль странников — ведь они в самом центре такой темноты!
Мы двигались в сторону гор Камшон. Пересекли вброд реку Кам, уже собираясь выйти к пристани Тхиет, однако же испарившаяся морская вода поднялась наверх — и образовался туман, из-за которого невозможно было что-либо разглядеть. Совсем как в стихотворении:
В ста шести горных цепях
Как указать дорогу монаху?
И через пять шагов ничего не изменилось: ни людей, ни предметы — ничего не разглядеть. Лишь слышались крики птиц и гиббонов. В туманном пейзаже с подёрнутыми дымкой и оттого едва видными горными пиками было своё очарование. Это взволновало меня. Я подумал, что уже как тридцать лет уподобляю славу и мирские почести потоку воды. Праздно проводя время в прогулках по родным горам и лесам, я даже предположить не мог, что когда-нибудь мирская суета всё-таки доберётся и до меня и разбередит мне душу! Если бы я жил как истинный мудрец-отшельник, то не оказался бы в нынешнем положении. Я сложил стихотворение, чтобы передать охватившие меня от этих мыслей чувства:
Я ушёл от мира и изучал медицину, чтобы укрепить свой дух.
Мне не нужно было богатств — так мог ли я бояться нищеты?
Среди лесов и прозрачных ручьёв хотел я завершить путь трёх перерождений.
Однако я не мог ослушаться приказа — пришлось ступить на путь длиною в десять тысяч ли.3
Мой багаж, вмещающий облака и туманы, обременяет повозку;
Горы да обезьяны, дикие птицы сопровождают странника.
О, вот она, мирская слава!
Одного боюсь — смутиться и показаться неучтивым нашему Правителю.
Поздним вечером того же дня мы добрались до рынка Донглуи, где решили остаться на ночь. Я попросил одного из сопровождающих передать чиновнику-вантхы моё пожелание отправиться дальше, а встретиться на рынке Хоангмай. Чиновник согласился: здесь у него были кое-какие незаконченные дела, и он хотел немного задержаться.
Я отправился в путь. Высившиеся на западе бесконечные горные цепи то исчезали в облаках, то появлялись вновь. Бело-золотистые цвета заходящего солнца ещё больше украшали пейзаж. Добравшись до гор Лонгшон, я увидел окружённое пышной зеленью местечко причудливой формы. Там было прохладно и свежо. Низко расположенные плоские камни походили на стол. Решив немного прогуляться, я приказал слугам остановить паланкин. На отвесной скале я начертал сии строки:
Монастырь стоит на обрыве горы,
Колокольня его жмётся к склону скалы;
Мелкий дождь омывает весенние деревья и цветы,
Грозовые тучи окрашивают тени в розовый цвет. Прячась за макушками
Вечерних сосен, солнце заходит. Кто-то читает стихи.
Пташки на все лады поют в лесу.
Я же теряю силы в пути, повинуясь Высочайшему указу;
Сколько же огорчений выпало на мою долю! О, бедный Лан Онг!
На рынке Хоангмай я остался на ночь. Чиновника-вантхы не было. Только на следующий день, уже после полудня, он догнал нас в пути. Чиновник объявил, что солдат, набранных из уездов по приказу чиновника-тхычана, недостаточно, чтобы продолжить путь — нужны новые люди.
Утром двадцать третьего числа по лунному календарю мы дошли до моста Кимлан. Слуги, завидев на краю другого берега молельню, стали отбивать поклоны. Чиновник-вантхы промолвил:
— Тот храм построен в честь самого почитаемого духа провинции Нгеан. Я не отсюда родом, поэтому много о нём не скажу.
— В молодости мне доводилось бывать в здешних краях. Я расспрашивал местных старожилов: жизнеописания духов, хоть и передаются из уст в уста, часто отличаются друг от друга. В «Истории династии Сун» было сказано: потерпев поражение в битве с монголами, Чжан Шицзе сбежал с Чжао Бином, и оба встретили смерть в захлестнувшей их морской волне. Мать императора с двумя дочерьми схватились за обломок корабля. Деревенский житель, завидев их, на свой страх и риск бросился им на помощь. Ему удалось спасти несчастных. Позже спаситель влюбился в императрицу и затаил нечестивые помыслы. Однако та решительно отвергла его ухаживания. Устыдившись, он бросился в море. Императрица воскликнула: “Благодаря ему я смогла сохранить себе жизнь. И по моей вине он мёртв. Как могу я теперь спокойно жить после этого!”— и тотчас бросилась в море. Дочери, не в силах вынести обрушившегося на них несчастья, отправились вслед за матерью. Женщины превратились в духов, и люди стали поклоняться им и построили в их честь храм.
Мой собеседник тяжело вздохнул, а я продекламировал следующее двустишие:
Падение великой династии Сун достойно бесконечного сожаления,
А под небом Юга1 четыре сезона беспрерывно отправляется культ.2
Все разошлись. Мы добрались до горного Холодного источника3 — границы между провинциями Тханьхоа и Нгеан. Заметили людей, шедших почти по самому краю дороги. При виде нас все склонились в приветственном поклоне. Как оказалось, они держали путь в родные края — в деревню около столицы, на берегу реки. Я приказал остановить паланкин и вышел поговорить с путниками. Нахлынувшая тоска по родным краям побудила меня сочинить сии строки:
Здесь граница Тханьхоа и Нгеана,
Горы сопровождают меня и встречают.
Звуки песен дровосеков теряются среди облаков,
Ветер с долины доносит до меня щебет пташек,
Скалы возвышаются на моём пути;
Синева лазурного неба застилает горизонт.
Путник говорит о своём возвращении в родные места,
А я же должен продолжить долгий путь в столицу.
Было по-весеннему хорошо и тепло. Уже ближе к вечеру мы без особых препятствий добрались до рынка в Тхошоне. Стоявшие на въезде солдаты провинции,4 увидев столь многочисленную и сопровождаемую вооружёнными военными процессию, задержали нас. Мы остановились ненадолго: провинциальные солдаты при виде Высочайшего приказа тотчас поспешили принести свои глубочайшие извинения. Ранним утром двадцать четвёртого числа по лунному календарю мы продолжили путь. Тёмные тучи и плотный густой туман окутывали небо и землю. Сильный ветер, хоть временами, как казалось, обдувал путников теплом, всё же заставлял всех дрожать от холода. Вскоре мы прибыли к пристани Хаомон. Бескрайние морские волны доходили до самого горизонта.
Я вспомнил Цинь Шихуана и У-ди, растративших свои душевные силы на «бичевание камней и облаков», но так и не нашедших райские обители острова Пэнлай. Какая роковая ошибка! Древние сравнивали чиновничью службу с бурным опасным морем: не преуспеешь на государственной службе — пойдёшь ко дну. Бескрайние волны и туман слились в прекрасном пейзаже. Я почувствовал прилив вдохновения и сочинил такое стихотворение:
Волны качаются —
Земля дрожит.
Туман расстилается по суше.
Солнце купается в бесконечных волнах.
Лодка, подгоняемая ветром,
Плывёт по бесконечным просторам.
Древние предупреждали об опасностях чиновничьей службы —
в её превратностях основная их причина.
Чиновник-вантхы нанял три джонки до причала Тыням, также известного как «Рынок постоялых дворов», где мы остановились на ночлег.
Двадцать пятого числа по лунному календарю мы продолжили путь уже по суше. Дорога вела к морской пристани Тханфу. Путь проходил через императорские гробницы — там я гулял пешком. Вечером, добравшись до рынка, легли спать.
Утром двадцать шестого числа по лунному календарю мы покинули эти края, и после полудня, миновав пристань Дайлиен, решили остановиться на рынке и там же передохнуть. Во время обеда я заметил старца в даосском одеянии — опираясь на бамбуковый посох,1 он, словно истинный небожитель, с безмятежным видом шёл к нам. Мне стало интересно, и я принялся расспрашивать хозяина кабачка о монахе. Тот ответил, что старец — монах из горного храма. Он славился искусством гадания и прорицания. Я тут же наказал ученику пригласить от моего имени старца за наш стол. Усадив гостя на почётное место, я спросил:
— Слышал, что Вы, почтеннейший, знаете толк в гаданиях.2 Смею просить Вас посмотреть, что же ждёт меня в ближайшем будущем. Сможете?
Старец не замедлил с ответом:
— Почтенный, сколько Вам лет в этом году? И по какому же поводу интересуетесь? Честный и искренний ответ влияет на исход гадания.
Я подробно изложил всё монаху. Старец погрузился в глубокие раздумья. Через некоторое время он воскликнул:
— О! Очень хорошо! Прекрасно! Великолепно!
— Благородный муж не спрашивает о хорошем, он интересуется неудачами, — ответил я. — Прошу Вас ничего не скрывать и говорить прямо.
— Вам выпал знак «Глава государства». Это символизирует встречу Светлейшего правителя с талантливым подданным. Это — в сфере красного феникса, он держит в клюве свиток. Феникс приносит процветание. В центре у Вас — зелёный дракон, белый тигр — за фениксом, знаки «Уготовано судьбой» и «Лошадь уезжает». В этом году Вам доведётся три раза предстать перед Высочайшим правителем. Вот уж действительно: рыба встретилась с водой, а водяной дракон — с дождём!3 Это доброе предзнаменование. Следует опасаться заключённого в тюрьме «Белого тигра», — в столице позаботьтесь о своём здоровье, ибо знак предвещает болезнь.
Да, по этому живущему вдали от мирской суеты старцу видно, что он много знает и разумеет. Жаль, что мы так поздно встретились — случись это раньше, я бы мог лучше узнать о его убеждениях и образе мыслей. Я вновь рассказал монаху всё о себе — ничего не скрыл, а затем спросил:
— Родом я из горной глухой деревушки, время там проходит спокойно и безмятежно. Вершины гор теряются в облаках, луна покоится на глади морской, — не мог я, со своей тягой к тишине и покою, не любить родные места! Когда же я вернусь, когда же я буду играть с оленями и косулями да вести вечерами беседы с простыми рыбаками и сборщиками хвороста?
Старец, услышав в моих речах бесконечную боль, промолвил:
— Хороший стол услаждает тело и органы чувств. Вот поэтому я и спрашиваю себя: отчего же все слепы, и только Вы здесь зрячи? Посмотрите-ка на выпавшую бирку: «радостная встреча хозяина с гостем, верхи и низы в согласии» — так что неизвестно, когда же Вы вернётесь.
В ответ я лишь тяжело вздохнул и, желая щедро отблагодарить старца, отправил за деньгами одного из слуг. Монах, засмеявшись, наотрез отказался:
— Вам предстоит дальний путь — вместо денег лучше поднесите бедному монаху винца.
Принесли ему кувшин. Обрадованный монах широко раскрыл рот и, не говоря лишних слов, поддерживая сосуд двумя руками, словно водный дракон с шумом осушил его содержимое — без закуски,— и воскликнул:
— Эх, хорошо!
Я распрощался со старцем. Вскоре наша процессия разместилась на лодках, и мы, наконец, отчалили. Ночлег нашли где-то по пути. Чиновник-вантхы обратился ко мне:
— Приказ, по которому мы едем — дело государственной важности, требующее немедленного решения. Однако в день мы проделываем всего лишь пятьдесят замов!1 Высочайшее повеление десятого числа дошло до Виньзиня, одиннадцатого числа — до Вашего дома. Получается, за полмесяца мы прошли совсем ничего, и в пути придётся провести ещё дней шесть-семь. Меня это очень тревожит, поскольку за задержку отвечать буду я. Единственное, что мы в этом случае можем сделать — отобрать самых сильных и выносливых солдат, способных идти без передышки до самой ночи. Назовите мне имена слабых солдат — они должны остаться здесь.
Я рассмеялся:
— Почтенный, перестаньте так беспокоиться! Хотя Высочайшее повеление дошло до Вас десятого числа и сразу потом отправилось в мою деревню, мне потребовалось сколько-то времени, чтобы найти и приготовить нужные лекарства — это несколько потерянных дней. Кроме того, из-за непогоды мы вынуждены были задержаться ещё на какое-то время. Даже если бы у нас выросли крылья, мы и то не смогли бы прибыть в столицу вовремя.
Чиновник-вантхы, улыбаясь, ответил:
— И действительно — другого объяснения больше не найти!
Обменявшись ещё парой незначительных фраз и допив чай, мы разошлись.
С первыми петухами двадцать седьмого числа первого месяца по лунному календарю мы тронулись в путь. Дорога проходила через окутанные туманной дымкой горы. Косули и олени, заметив нежданных гостей, обуянные страхом, обращались в бегство, а ночные пташки разлетались в разные стороны. Это были горы Базой. Солнце только начинало выглядывать из-за вершины горы, и ещё не успела исчезнуть ночная роса. Мы решили отдохнуть в кабачке и заодно высушить там промокшую к этому времени одежду. Разожгли огонь. Я приказал слуге протереть лежащий под раскидистой ветвью дерева большой камень. Мальчик приготовил нам чай и завтрак. Мы пригласили чиновника-вантхы присоединиться к нашей трапезе. Стоя на камне и любуясь открывшимися взору далями, я почувствовал, как в моей душе зародилась смутная тревога. Желая прогнать её, я прочёл стихи, сами собой сорвавшиеся с языка:
Чредой облака над Циньлином1 бегут, дом нынче в какой стороне?
Застава Ланьгуань утопает в снегу, проехать нельзя на коне.
И, взволнованный, замолчал. Чиновник-вантхы, заметив печальное выражение на моём лице, улыбнулся и сказал:
— Здешние виды напоминают пейзажи Ваших родных мест в Хыонгшоне. Вот отчего Вы так грустны.
И продолжил:
— Однако Вы, почтенный учитель, заблуждаетесь! У благородного мужа в этой жизни есть только два выбора: либо он живёт отшельником, либо посвящает себя служению во благо народа. В первом случае благородный муж находит радость, живя в согласии с дао, во втором — находит дао, действуя во благо людей. Вы долго жили в горах затворником, однако слава о Вас дошла до столицы, а высочайшие чиновники оказывают Вам радушный приём. Такое действительно бывает очень редко. Почему же Вы этому не радуетесь?
Я рассмеялся:
— Ваши похвалы смущают меня. В древности мужи больших способностей и обширных познаний, выбирая жизнь отшельников, скрывали свои таланты, а если они посвящали себя служению государю — старались изо всех сил. Я же учился кое-как, знания мои скудны, а таланты ничтожны, для общества я бесполезен. Я выбрал скромное ремесло, чтобы хоть как-то прокормить себя, и никак не ожидал, что однажды меня вызовут ко двору. Добродетель не заслуживает несчастий. Так что поэтому нельзя сказать, что такая Высочайшая милость для меня — счастье.
— Глава провинции частенько говорил мне, что Вы скрываетесь от людей, и что Вы на самом деле не медик вовсе?
— Неправда, — ответил я ему с улыбкой.
— Знаю, что Вы тверды и непреклонны, как камень. Вот почему больше не осмеливаюсь по этому поводу Вас тревожить. Но мне известно, что Вы сочиняете прекрасные стихи. Могу ли я надеяться услышать их и сочинить на них ответ,2 дабы развлечь Вас?
Обрадовавшись, я сказал:
— Кто играет на лютне — тот всегда тоскует по другу, который может оценить эти мелодии. Вы и есть человек, который сможет понять меня.
Я приказал слуге принести четыре сокровища3 и приступил к сочинению следующего стихотворения:
Туманы и облака закрывают сто шесть горных вершин.
Человек восходит на три ступени лестницы славы.
Тёмная синева туч простирается до севера небосвода,
Зелень гор доходит до запада моря.
Ароматные жемчужины росы падают с цветков в мой закипающий чай;
Пока я читаю стихи, птицы слетаются, чтобы исполнить для меня свои песни.
Каждый раз при виде прекрасного пейзажа не могу удержаться от написания стихов; Долго колеблюсь, решая, продолжать ли мне путь.
Я отдал стихотворение чиновнику-вантхы. Он, перечитав раза четыре-пять, ответил мне:
— Ваши стихи так же прекрасны, как «Белый снег» и «Тёплая весна»,1 сочинить сразу на них ответ непросто. Прошу Вас позволить мне подумать пару-другую ночей — может быть, получится выжать из себя хоть что-нибудь — посмеётесь.
Мы вместе спустились с горы. Той ночью остановились на отдых на рынке Вансанг. Двадцать восьмого числа по лунному календарю добрались до моста Кхыонгкиеу. Тридцатого числа дошли до моста Тхиньлиет и остались там на ночь.
Чиновник-вантхы обратился ко мне:
— В инструкции с точностью до дня оговорены сроки получения Вами приказа, отправления в путь, прибытия в столицу; в ней даже говорится, как Вас следует наградить! Вот, пожалуйста, взгляните — это может пригодиться на предстоящем приёме.
И, широко улыбаясь, протянул мне письмо:
— Я согласен с планом, который Вы мне недавно предлагали. Завтра, после полудня, мы отправимся в резиденцию чиновника-тяньдыонга — там и посмотрим.
Закончив разговор, мы пожелали друг другу доброй ночи и разошлись. На следующий день мы продолжили путь по дороге, проходящей через деревни Нянмук и Хоангмай, которая вела к мосту Чиен — въезду в столицу.
Один из моих учеников, которого звали Тонг Тхуан, сказал мне:
— Был у меня близкий друг по имени Сы, сын китайца, жил в Лайчиеу или Хиеннамкунг — родной деревне своей матери. Он переехал, и живёт сейчас у Западных ворот деревни Кхыонгдинь, зарабатывает на жизнь изготовлением лекарств. Зная, что друг мой человек талантливый, я дал ему «Тамлинь»: и с того момента он, ни на минуту не выпуская трактата из рук, занимался днями и ночами напролёт, и каждый день делал успехи. Слава о нём дошла до столицы. Он частенько жаловался мне на невозможность осуществления своего желания — приехать в Вашу родную деревню и засвидетельствовать Вам, учитель, своё почтение: мать его стара, и он не может надолго покидать её. Поэтому он соорудил алтарь в Вашу честь, и каждое утро возжигает благовония, надеясь отблагодарить Вас таким образом. К счастью, Небо послало ему человека, который может посодействовать встрече с высокочтимым учителем. Кстати говоря, деревня Сы недалеко от столицы — всего-то в нескольких замах, и путь из деревни до Тханглонга тоже проходит через мост Чиен. Позволите ли Вы мне рассказать ему?
Тронутый столь пылкой верностью незнакомца, я согласился, и мы с Тхуаном тотчас отправились к его другу. Я был слева, позади ученика. Через несколько замов мы увидели стоявшего на дороге в ожидании нас Сы. Радости его не было предела, и он, низко кланяясь, пригласил пройти внутрь, попутно рассказывая о своём давнем желании встретиться со мной. Сы щедро угощал нас и упрашивал остаться у него на ночь.
Я ответил ему:
— Ах, не стоит! Мы уже договорились с чиновником-вантхы, что вместе отправимся сегодня на приём к чиновнику-тяньдыонгу. Дело крайне важное и не терпит отлагательств — и так из-за непогоды в пути пришлось порядком задержаться. Сейчас мы уже почти у цели, и причин задерживаться больше нет. Человек я деревенский, путь в столицу подзабыл. Прошу Вас помочь мне — укажите, пожалуйста, дорогу.
Закончив пить чай, я встал. Сы показал нам путь. Мы въехали в город через ворота Ву.1 Цитадель стояла на земляной насыпи. Крепость окружала низкая стена – по ней проходила дорога для лошадей, её обочины были огорожены плотным частоколом из бамбука. Из глубокого рва под земляной насыпью торчали острые прочные колья. Крепость охраняли солдаты трёх сторожевых постов — их мечи и винтовки были начищены до блеска. Караульный, приметив богатое вооружение нашей охраны, учинил тщательный допрос. Узнав о цели поездки и признав отличительные знаки военной формы провинции Нгеан, он пропустил нас.
Мы нашли место, где можно было передохнуть. Я знал эти края — здесь мне в молодости довелось жить и учиться. С палкой в руке я отправился на прогулку по местам своего прошлого. Природа не изменилась, однако буддийские пагоды, храмы, дворцы чиновников, военные казармы отличались от тех, что находились здесь раньше. Было людно. Взволнованный переменами, я почувствовал прилив вдохновения и выразил свои чувства в этом стихотворении:
Тридцать лет я странствовал,
Пока вдруг по Высочайшему повелению не был призван в столицу.
Всюду процветают цивилизация и культура,
Дворцы и павильоны возвышаются до небес.
Грубый и неотёсанный характер мой как у горца;
Чувствую себя пристыженным и смущённым перед обитателями Яшмовых палат.
Я видел старые места, где веселился в молодости,
Половина из них изменилась сейчас!
Покончив с чтением стихов, я сел в паланкин. Мы миновали ворота Дайхынг,2 затем — дворец Кханьтхуи3 и павильон Куангминь,4 свернули направо и, проехав чуть более ползама, через огромные ворота, — даже слон прошёл бы, прибыли к дворцу сановника-тяньдыонга. По обеим его сторонам стояли сторожевые павильоны. Хорошо вооружённые военные днём и ночью строго осматривали всех въезжающих. Я остановился на отдых в трапезной и переоделся к высокому приёму. Пробили четвёртую стражу.5 В зале для аудиенций от блеска церемониального оружия рябило в глазах. Во дворе, перед павильоном, бегали туда-сюда солдаты — прямо как на рынке. Я спросил начальника охраны о сановнике-тяньдыонге — тот ответил, что чиновник в своих внутренних покоях, поэтому тревожить его он не осмеливается. Тогда я обратился к стражнику. Он спросил:
— Почтенный, Вы и есть тот самый Лан Онг, врачеватель из Хыонгшона?
— Да, я и есть. А откуда Вы знаете?
— Я узнал от нашего хозяина — он часто говорил о Вас и Высочайшем повелении. Прошу Вас немного подождать — приглашение на аудиенцию ко двору придёт сюда, так что Вам будет удобнее остаться здесь.
Вдруг я увидел сановника-тяньдыонга. Все сразу заторопились. Военные с церемониальным оружием в руках, выстроившись в строгом порядке, окружили паланкин чиновника-тяньдыонга со всех сторон. Я поторопился с приветствиями к высокому сановнику. Меня, наконец, допустили к нему. Чиновник-тяньдыонг улыбнулся и спросил:
— Когда Вы отправились в путь и когда прибыли в столицу?
Я всё подробно рассказал ему. Сановник, подозвав к себе одного из чиновников, шёпотом дал тому указания и сел обратно в паланкин.
Тот самый чиновник пригласил меня пройти за ним. Он был не старше двадцати лет и обладал приятной наружностью — как я понял, молодой человек был старшим сыном сановника-тяньдыонга. Он пригласил меня сесть на одну циновку с ним, три раза я отказывался. Юный чиновник не слушал меня. Наконец, мы расселись, и он обратился ко мне:
— Слышал я, что Вы, почтенный учитель, человек глубоких знаний и больших талантов, любите жить в уединении в горах, находя радость в вине и музыке. Только беды нуждающихся в помощи людей Вас тревожат. Столько раз я слышал об этом от своего отца — он говорил мне, что Вы величайший медик нашего времени. Давно мечтал я встретиться с Вами и вот сегодня, наконец, имею честь созерцать Вас. Такая встреча — крайняя редкость.
Вежливо поклонившись ему, я ответил:
—Я грубый деревенщина небольшого ума, как можно меня сравнивать с истинными мудрецами! Ваши похвалы смущают и пугают меня.
Сын сановника-тяньдыонга отправил солдата в палаты чиновника-чунгкиена1 — приказал тому проследить за уборкой помещения и приготовить постель, а после доложить об этом. Вскоре солдат вернулся и сообщил, что уже всё готово. Сын чиновника-тяньдыонга промолвил:
— Здесь всегда шумно и людно, это не очень удобно. Дворец же моего дяди, хоть и не велик, зато тихий и уютный. Он отправился по службе в Шонтэй, так что у него свободно. Всё готово, можете уже располагаться там.
После этого он встал, и я последовал за ним. Пройдя несколько десятков шагов, через внутренний дворик мы вышли к маленькой дверце, за которой обнаружили небольшой зал, главную комнату, спальню и кухню — всё было расположено весьма удобно.
Мы сели в главной комнате и продолжили беседу. Поначалу я думал, что сын чиновника-тяньдыонга ничем не отличается от юных отпрысков из знатных родовитых семей, обычно ведущих блестящий и роскошный образ жизни. Однако вскоре увидел, что познания его глубоки, и он прекрасно разбирается в делах древности и наших дней, в людских нравах, — совсем как умудрённый жизненным опытом человек, имеет представление о морали. Он держался сдержанно и скромно, без зазнайства — так что я ещё больше проникся к нему уважением.
Темнело. Сын сановника-тяньдыонга откланялся, я же приказал слугам внести мои вещи и отпустил солдат в их родную провинцию Нгеан.
|
