ГЛАВА III. НОСТАЛЬГИЯ
С того самого дня сановник-тяньдыонг неотлучно находился при дворе — и минутки он улучить не мог, чтобы заглянуть домой. Вестей о действии выписанного наследнику лекарства по-прежнему не было; хау, сын чиновника-тяньдыонга, частенько навещал меня — дни пролетали в беседах; порой, случалось, он засиживался допоздна — глубокую приязнь питали мы друг к другу! Однажды ко мне явился слуга сановника-тяньдыонга с таким приказом:
— Вышло Высочайшее повеление. Прошу Вас, почтеннейший, немедленно явиться на аудиенцию!
Не теряя ни минуты, я отобрал четверых солдат хау — они донесли паланкин до павильона Хаума, где мы и остановились в ожидании дальнейших распоряжений. Наступил вечер — вестей не было. Вскоре я увидел, как слуга чиновника-тяньдыонга с факелом в руке вышел из дворца. Он прошёл в трапезную и подал нам ужин. Слуга обратился ко мне:
— Господин велит Вам вернуться домой и приглашает завтра вновь явиться на аудиенцию.
И, наклонившись, тут же зашептал на ухо:
— Позвольте поздравить Вас, почтеннейший! Тюа назначил Вам двадцать солдат для сопровождения и жалованье, как у чиновника-кауке.1 Завтра на аудиенции Вам сообщат об этом.
Я глубоко вздохнул:
— Какова же причина такого отличия?
После ужина слуга, взяв пропуск в Запретный дворец — бирку в 5 тхыок, на двух заключённых в серебряную оправу половинках которой были вырезаны иероглифы «ной сай»,2 проводил меня до ворот.
Ночью, охваченный тревожными мыслями, так и не смог уснуть. Вот о чём я подумал: «Приму повышение — свободы тогда больше не видать. Самое лучшее, что я могу сейчас сделать — притвориться больным и не идти на аудиенцию».
Наутро со стихами от хау явился слуга — через мальчика я просил хау сообщить его отцу, чиновнику-тяньдыонгу, что со вчерашнего дня у меня жар и болит голова, поэтому на аудиенцию явиться не смогу.
Позже хау пришёл справиться о моём здоровье. Он сказал:
— Я передал отцу Ваши слова — во дворе об этом известно. Прошу Вас перестать волноваться и позаботиться о себе, дабы поскорее выздороветь и явиться на аудиенцию. Вас ждёт особая награда.
— Откуда Вы узнали об этом?
— Вчера по служебным делам я был при дворе. Отец сказал, что выписанный Вами рецепт вызвал немало нареканий среди придворных медиков, и поэтому до сих пор им так и не воспользовались. Однако лекарство было удостоено Высочайшей похвалы: правитель рассудил, что за глубокие познания в медицине Вас следует наградить.
Весть об этом чрезвычайно меня взволновала — беспокойство и тревога застыли на лице. Хау, прекрасно зная о моём горячем желании вернуться на родину, молвил с улыбкой:
— Почтеннейший, Вы — муж воистину великих талантов и высоких дарований, не хотите, как говорится, обладая телом волшебного скакуна, проделывающего за день путь в десять тысяч ли, тянуть повозку с солью. Оттого ли Вы и не радуетесь?
Я встал перед хау и совершил поклон. Он, смущённый, поднялся и сказал:
— С тех самых пор как Вы, почтеннейший, прибыли сюда и поныне, я замечаю, как расширяются мои познания — и днём и ночью — благодаря беседам с Вами. Если у Вас возникли какие-либо затруднения, то прошу Вас без стеснения сообщить мне об этом. Всей душой я желаю Вам помочь.
— С юности я лелею мечту вести отшельническую жизнь, однако воплотить это желание так и не удалось. В родных горах искал я покоя. Мне уже шестьдесят лет. Уши глухи, в глазах рябит — к чему такое повышение? Вдобавок, я ещё и болен, а мне нужно и дальше изучать медицину. Никак не ожидал я такого выдвижения! Если Вы, почтенный хау, действительно желаете помочь, то тогда, если не получится посодействовать моему скорому возвращению на родину, помогите мне избежать славы и почестей. Это будет большим счастьем для меня.
Хау улыбнулся:
— Для Вашей лихорадки, почтеннейший, и вправду не найти лекарство. Уж только если для внутреннего исцеления Вы выпьете тьен1 воды из Хыонгшона, а для внешнего пригодятся облака тех мест, тогда болезнь и уйдёт!
Я засмеялся:
— Почтенный хау в самом деле пил воду, не касавшуюся земли, потому и обладает чудесной способностью видеть людей насквозь, не так ли?2
На этом наша беседа и прервалась, и мы распрощались.
На следующий день я получил от хау письмо: он писал, что передал отцу мою просьбу, однако кроме улыбок от сановника-тяньдыонга больше ничего нельзя было добиться. Хау советовал мне ни с кем не встречаться, не переписываться, лечиться в покое. В ответном письме к хау я выразил своё полное с ним согласие.
Через несколько дней хау нанёс мне визит — он так и светился от радости. Я про себя подумал, что сейчас всё наконец прояснится. Хау сказал:
— Пользуясь каждым удобным случаем, я беседовал с отцом о Вас, и всякий раз мне казалось, будто его что-то сильно тревожит. Пришлось проявить больше настойчивости — пока, наконец, батюшка не ответил: «Вот уж не думал, не гадал, что господин медик настолько безразличен к славе и почестям. Я всячески расхваливал искусство почтеннейшего, без всякого злого умысла — поэтому сейчас, даже если и попытаться отрицать всё сказанное, уже ничего не выйдет. Осталось только применить один проверенный способ. Я отправлюсь на аудиенцию, а ты сообщи почтенному медику, что завтра его будут ждать при дворе».
Это обрадовало меня и, рассмеявшись, я обратился к хау:
— Смею полагать, что Ваш отец прекрасно понял мои чувства.
— Зная, как батюшка мой искусен в речах, могу с уверенностью сказать, что Вы, почтеннейший, непременно вернётесь домой — и сдержите Вы тем самым данную аистам и гиббонам родных гор клятву. Прошу Вас отбросить все свои страхи.
— Я уверен, что всё будет хорошо — благодаря Вашей помощи.
Проговорив ещё сколько-то времени, мы с хау распрощались.
На следующее утро я прибыл ко двору. Чиновника-тяньдыонга не было. Справился о нём у стражников, те ответили:
— Высочайшая особа сейчас в Восточных палатах, а сановник-тяньдыонг ожидает аудиенции.
Солдат проводил меня через ворота и велел держаться правой стороны. Идти пришлось чуть больше зама, и по дороге мне то и дело встречались дворцы, павильоны, террасы, башни, жемчужные занавесы, яшмовые врата — блестящие и сверкающие, их длинные тени в воде словно дотягивались до самих синих небес. Кругом росли дивные ароматные цветы; резвились причудливые животные, порхали сладкоголосые прелестные птички, вершины выраставших с плоской поверхности земли холмов устремлялись ввысь, вековые деревья утопали в тени. Покрытый лаком мостик с мраморными перилами был перекинут через извилистый ручей. Я шёл, любуясь всем этим великолепием: и впрямь ничем не хуже обители фей!
У Восточных палат я встретил сановника-тяньдыонга. Мы прошли с ним до павильона — там сели пить чай. Чиновник сказал:
— Раньше почтеннейший жил в уединении в лесах, забыв о мирских заботах. Со времени приезда в столицу и поныне, и днём и ночью Вы теперь обременены заботами — должно быть, это Вас сильно утомляет, не так ли?
Поднявшись и отвесив поклон, я обратился к своему собеседнику:
— Я болен и стар, силы мои на исходе, поэтому прошу Вас, почтеннейший, о помощи.
— Вчера вечером я доложил правителю о Вашем желании и просил позволить Вам жить за пределами Запретного города. К Вашей просьбе отнеслись благосклонно. Возвращайтесь пока к себе и ждите там будущих указаний, далеко не выходите. Если уж Вам придётся отлучиться куда — то будьте только в тех местах, где Вас, в случае чего, смогут найти.
Чиновник-тяньдыонг не успел договорить — евнух уже приглашал его вернуться во дворец. Я попрощался с ним и вернулся домой. Хау зашёл в гости. Я обо всём ему рассказал. Он обрадовался:
— Как говорится: «Вошёл во врата — погрузился в море».1 Хоть отец и давно с Вами знаком, но отпустить Вас домой, проявив тем самым своеволие, он не смеет. Как же быть?
— Вы, хау, подобно горе Тхайшон,1 защищаете меня. Никого кроме Вас я больше не знаю, ни к кому за помощью обратиться не могу — только Вы и есть у меня. Изменить судьбу, предначертанную Небом — в силах людей, однако будущее предугадать трудно.
Мы распрощались.
Через пару-другую дней сановник-тяньдыонг вернулся к себе во дворец — теперь я наконец-то мог навестить чиновника и выразить ему благодарность. В доме уже были гости. Среди чиновников оказались и те, кто знал мою семью. Сановник-тяньдыонг представил меня. Один из гостей рассмеялся:
— Обычно люди радуются чиновничьему назначению, а почтенный господин медик счастье видит в отказе от карьеры — и вправду необычно. В древности говорили: «Титулованная знать не живёт в глуши», смысл же высказывания таков: богатства лесов и гор ни в чём не уступают роскоши знатных домов.
Смутившись, я поблагодарил его:
—Я всего лишь мелкий учёный из глуши, и то, что такой значительный сановник, как господин тяньдыонг, позаботился обо мне — счастье, ведь благодаря его стараниям обо мне узнали при дворе. Такая возможность выпадает раз в тысячу лет — а счастье для трёх поколений. Но я слабый старик, ходить мне тяжело, поэтому и не смею растрачивать впустую то, что мне уже даровало Небо — я довольствуюсь и этим, а лучшего и желать не стоит.
Чиновник заметил:
— Почтенный, Вы выглядите здоровым и сильным, кажетесь стойким, подобно сосне или кипарису, которым не страшны любые ветра. Я уверен, что Вы владеете особыми секретами духовного самосовершенствования — именно они питают и поддерживают Вас; Вы всего лишь тоскуете по уединению — оттого и стремитесь бежать.
Другой гость поддержал беседу:
—Уж если все будут как И-Инь2 и Чжоу-гун,3 то кому же жить в отшельничестве, как Чао-фу и Сюй-ю?4
Сановник-тяньдыонг рассмеялся:
—У каждого человека свои желания.
Через какое-то время все разошлись.
***
Вот уже больше месяца я живу во дворце чиновника-чунгкиена. Ко мне заходят друзья и родственники — дни пролетают в хлопотах и занятиях. Солдаты-привратники чиновника-тяньдыонга прежде чем пропустить моих гостей, задерживают их, дабы выяснить кто они. Свободно посещать резиденцию — дело весьма непростое. Я подсчитал, что за время пребывания здесь немало потратился на дрова и продовольствие. Во дворце кроме меня десять учеников — долго я всех кормить не смогу. Недавно хау спрашивал, сколько всего со мной человек. Чиновник-тяньдыонг собирается обеспечить всех провизией. Но я не хочу быть обязанным двору за оказанные мне милости, так что придётся дать решительный отказ. Нужно бы найти жильё за пределами двора — тогда и принимать посетителей будет намного легче. К тому же я смогу заниматься изготовлением лекарств — дохода хватит на повседневные нужды.
После таких размышлений я, наконец, обратился к хау:
— Я вёл привольную жизнь больше тридцати лет, пока однажды не пришлось ехать в столицу. Разумеется, что приятели и родственники частенько навещают меня и сами зовут в гости. Им всегда, и днём и ночью, долго приходится ждать, когда же стражники разрешат им ко мне пройти. По этой причине прошу Вас позволить мне жить за пределами двора. Благодаря Вашему ходатайству господину тяньдыонгу я смогу обрести свободу.
Поначалу хау отказывался одобрить мою затею. Долго пришлось уговаривать его — наконец, он согласился. Я отправил своих людей на поиски. Дом нашли в квартале, где располагался гарнизон Киньхыу. Хозяин, пожилой господин Бьен Донг, хоть и был женат, но детей не имел. Он, узнав, что я ищу дом, увидел в этом волю Неба. Бьен Донг пригласил меня лично. Я велел носильщику перенести свои пожитки на новое место. Супруги оказали мне радушный приём и отнеслись ко мне с большим уважением. Дом был недалеко от дворца чиновника-тяньдыонга. Хау частенько, раз в три-пять дней, навещал меня. Трудно описать словами чувство глубокой симпатии и дружбы, которые я питал к нему.
***
Не прожил я и половины месяца в столице [т.е. за пределами Запретного города – Ц. К.], как обо мне узнали многие — от чиновников и вояк и до простых горожан. В шуме и сутолоке приходилось выписывать просителям рецепты и проверять им пульс.
Я призадумался: «Поначалу мне нужны были деньги лишь на обычные нужды. Однако же сейчас, вопреки всем ожиданиям, я зарабатываю намного больше. Это не то, к чему я всегда стремился. Если так и дальше пойдёт, то из-за бесконечных посетителей совсем придётся забыть о пище и сне!»
Я думал о переезде, но никак не мог найти подходящего местечка. В Левом внутреннем дворцовом гарнизоне служил некий хау Хамсюен. В молодости он держал экзамен на тутая.1 Как и его отец, он служил в армии, и после победы над неприятелем стал военным чиновником. Здоровье у хау Хамсюена было неважным, так что он не раз приходил ко мне за рецептом. Хау Хамсюен заметил, что недуг вновь одолевает его, когда кто-то другой, а не я, занимается его лечением. В самые тяжёлые периоды болезни хау обращался ко мне за помощью. Он также просил разрешения изучать вместе со мной медицину. В искренности его желания не было сомнений — и я согласился.
Хау Хамсюен знал, как сильно уставал я от шума, живя у Бьен Донга, и подыскал для меня жильё — старый дом стоял на берегу озера, недалеко от того места, где жил сам хау. В нём были приёмная для гостей, внутренние покои и кухня — везде царили тишина и покой. Хау Хамсюен пригласил меня туда. Приятно взволнованный, я с радостью переехал в новый дом. Бьен Донг со своей супругой не хотели меня отпускать. Их дом находился от моего всего лишь в паре сотен шагов, поэтому я для удобства приказал проделать в стене небольшой проход. Хау Хамсюен заботливо встретил меня в новом доме.
После переезда у меня появилось больше свободного времени. Однажды ночью при свете ярко сиявшей луны я вновь размышлял о своей жизни, облокотившись на перила террасы. Вот уже несколько месяцев я в столице. И пускать куда — толком никуда не пускают, и домой возвращаться не позволяют. Стал сгибать пальцы — и насчитал тридцать лет. Тридцать лет я жил, не подозревая, что слава и почести смогут найти меня и превратить в узника.
Взволнованный, я не смог подавить тяжёлого вздоха, вырвавшегося из моей груди. Приказал слуге заварить чай. Мелодичный и звонкий, изысканностью подобный пьющей росу цикаде, то прерывавшийся, то возникавший вновь, чистый, как осенняя роса, доносившийся с другого берега озера звук разогнал мою дремоту. Вздрогнув, я поднялся и вышел во двор — и там, взволнованный, внимал музыке. Кто-то в доме, что на западной стороне, играл на лютне. Полный печали, я выразил охватившие меня чувства в этом стихотворении:
Ясной ночью слышу играющей вдалеке
Лютни звуки.
Луна сияет на тысячу ли,
Освещает осенний пейзаж.
Чей же дом сейчас так полон веселья?
Странник охвачен чувством тоски.
Печаль слышна в звуках небесной лютни,
И вторят ей барабаны ночных стражей.
После, как закончил писать стихи, я решил немного пройтись — и только глубокой ночью отправился на покой. До первых лучей солнца во сне я видел родные горы. Слуга разбудил меня:
— Господин хау давно ждёт Вас.
Я поспешил в зал для гостей. Меня там ждал хау Хамсюен:
— Раньше Вы ютились в тесных комнатках с окнами на дорогу — оттого и было шумно. Сейчас Вы живёте в тишине и покое. Здесь, смею себя заверить, Вы отдохнёте душой и телом.
— Это всё благодаря стараниям хозяина дома.
Нас застал сын сановника-тяньдыонга. Я показал гостям своё стихотворение «Слышу ночью звуки лютни». Они похвалили его.
Сын чиновника-тяньдыонга воскликнул:
— В строке «Чей же дом так полон веселья» так много чувства!
Я ответил:
— Верно.
Хау Хамсюен заметил:
— После могущества наступает слабость. Великий достаток сменяется упадком. Оттого мудрецы древности и говорили: «Много — уменьши, мало — поддержи». Во фразе из стихотворения содержится подобный смысл.
Поболтав ещё немного о всяких пустяках, оба хау откланялись.
На следующее утро ко мне в сопровождении пяти крепких и хорошо одетых солдат явился посланец от сына чиновника-тяньдыонга. При виде столь многочисленной процессии я уже внутренне приготовился было к дальнему пути. Посланец сказал:
— Мой господин заметил, что Вы, почтеннейший, живёте в глухом и пустынном месте. Здесь полно лихого люда, и мой хозяин, волнуясь, как бы чего не случилось, обратился к отцу. Господин тяньдыонг отобрал в своей резиденции и отправил сюда пятерых самых лучших солдат Переднего гарнизона: днём они будут выполнять Ваши поручения, ночью — охранять Вас.
Тяжело вздохнув, я обратился к нему:
— Я глубоко благодарен господину тяньдыонгу за неустанную заботу обо мне — память об этом всегда будет глубоко храниться в моём сердце. Я человек маленький и не достоин такой чести. Прошу Вас передать господину тяньдыонгу мой отказ.
Однако посланец, не желая принимать каких-либо возражений, отправил солдат во внешние покои. Раньше если я и отлучался куда по делам, то сообщал об этом сановнику-тяньдыонгу. В моём распоряжении было семь — восемь человек солдат, через которых я передавал чиновникам рецепты нужных им лекарств. Сейчас у меня было двое солдат Левого внутреннего дворцового гарнизона, один — гарнизона Ньыонгчунг, один — гарнизона Чунгкинь, один — гарнизона Хаузунг, и ещё один — гарнизона Тьенхунг. Большинство вояк были ленивы и всячески уклонялись от работы. Лишь пятеро солдат гарнизона Тьензунг подчинялись приказам. Только ими я и был доволен — остальных я отправил обратно. Солдат гарнизона Тьеннинь, один — гарнизона Чунгкинь, пятеро — гарнизона Тьензунг разместились на кухне. За работу я платил им жалованье.
***
Жители столицы наносили мне многочисленные визиты — они были, благодаря слухам, осведомлены о моём выдвижении при дворе, и для них я был горным отшельником, человеком странным и диким. Мои целительские способности их даже не интересовали. Знать и юные аристократы, чиновники, учёные-конфуцианцы, обычные горожане — их визитам не было конца. Мы вели беседы о делах не только минувших, но и нынешних времён, медицине. Циновки не пустели, а в тьенах не переводился чай. Целыми днями то и дело я принимал гостей.
Как-то раз четверо мужей нанесли мне визит. Одного звали Бат Чык — уроженец деревни Антоан, он служил в Министерстве юстиции; Ханг из деревни Нонлиэу учился в Школе сынов Отечества, братья Зы и Ву, родом из деревни Донгдьеп, были учителями в провинциальной школе. Все они отошли от государственных дел. Названные мужи пришли не одни — с ними был ещё один студент Школы сынов Отечества, уроженец Шонтэя, взявший себе псевдоним Тхань Хо, а второго, члена поэтического кружка его родной провинции Шоннам, звали Тхуи Ань. Гости принесли с собой вино и закуски. Сколько-то вина было уже выпито, тогда почтенные мужи и спросили меня:
— Мы слышали, что Вы, почтеннейший, прекрасно разбираетесь в тайнах человеческой души. И знаем ещё, что Ваши стихи подобны шедеврам Ли Бо и Ду Фу.1 Просим Вас, уважаемый учитель, не скрывать Ваших речений, нефриту и золоту подобным, и ознакомить нас, младшее поколение, с ними.
Я же ответил на это так:
— Поэзия помогает выразить собственные чувства. Каковы чаяния людские — таковы и стихи. У меня есть парочка стихов, но они простые и грубые, ведь писал их деревенщина — люди учёные, как Вы, только посмеются над ними. Как тут мне осмелиться!
— Учитель, Вам не следует так принижать себя. У нас с Вами схожие мысли и настроения, к чему тут церемонии!
Я показал им стихотворение «Чувство, охватившее меня по дороге в столицу, куда я еду по Высочайшему приказу». Чиновник Министерства юстиции сказал:
— Стихи печальны, но в них есть вкус, они выражают не только смирение, но и гордость. В них не говорится о доблести — но говорится о богатстве. Вот где действительно нужно читать между строк, дабы постичь смысл! Глубина стихов бесконечна.
Его приятели ответили:
— Дух, царящий в стихах, возносит к облакам — и такое создаётся ощущение, будто и вправду видишь отшельника.
Мы просидели до позднего вечера. На следующий день каждый из них со слугами прислали свои стихи — в ответ на мои.
Чиновник Министерства юстиции писал мне:
«Почтенный господин происходит из благородной семьи. Не знаю, сколько лет он прожил в горах и лесах. Учитель много повидал на своём веку и хорошо знает современность. Ему необходим совершенный ученик, со способностями выше обыкновенных. К тому же сей почтенный муж немало путешествовал на своём веку и долго занимается самоусовершенствованием. Он — словно звезда на высокой горной вершине, и нам, молодому поколению, никогда с ним не сравниться. После встречи с сим мужем мой головной убор будто бы наполнился облаками и дымкой, а речи уподобились прекрасным запахам и цветам. Радость моя безгранична. К тому же я узнал, что почтеннейший с большой охотой предаётся музицированию. Тонкость в обхождении и душевное благородство восхитили нас и произвели воистину глубокое впечатление. Смею предложить почтеннейшему своё стихотворение — буду чрезвычайно рад, если он соблаговолит принять его:
Презрев блага, которые сулила чиновничья служба,
Вы удалились от дел, дабы совершенствовать свой дух,
Золота пески и серебра снег — это не бедность!
В ларчике с лекарствами корица и атрактилодес крупноголовый,
Всем своим существом Вы парите в туманах и облаках, за пределами земного мира. Нагреваете камни, имеете вкус и радуетесь.
Вы печалитесь, что мало знатоков может оценить Вашу искусную игру на дане.
Сейчас же Вас пригласили ко двору на собрание медиков, дабы помогать Правителю и людям».
.
***
С этой самой встречи мои сочинённые по дороге в Тханглонг стихи стали переписывать и другие жители столицы. Дня три или пять подряд я получал стихотворные ответы на «Чувство, охватившее меня по дороге в столицу, куда я еду по Высочайшему приказу» — даже от тех, кого и в жизни никогда не знал. Стихов прислали много — вот одно из них, написанное бывшим военным, служившим на посту Тхиембинь:
Абрикосовая роща, воды источников и мандарины1 — они укрепляют Ваш дух.
Знаю теперь, что Великий путь не ослабевает.
Глаза и уши не одиноки — с ними само Небо.
Кожа и волосы2 оставляют после себя тело чиновника.
Вкусы и цвета непрерывно сменяют друг друга — это верно
Как и то, что первыми людьми в древности были Си и Хэ.1
Я рад нашей случайной встрече.
Сановники Гао и Куй подчинялись Шуню,2 а он был правителем.
Однажды меня навестил командир Левой гвардии внутренних дворцовых войск. Хау Хамсюен сказал:
— Вы, почтеннейший, прославились в столице, и не только больные, которым нужны Ваши рецепты, но и знатные чиновники и их отпрыски жаждут встречи с Вами — Ваше великодушие известно всем. Как-то, будучи в гостях у командира Левого гарнизона Тьенхунг, я увидел Ваши стихи. Хоть я и человек военный, но осмелился сочинить ответ на них. Позвольте преподнести их Вам — показаться смешным я не боюсь.
Мы все рождены Природой,
Великий путь совершенен, он богат и не оскудевает.
С улыбкой на устах, спокойным взором Вы охватываете небо и землю.
Здоровье стариков и молодых зависит только от Вас.
Высочайший приказ пришёл к Вам, живущему средь пышных полей.
Вы не можете взирать на сильных мира сего со страхом.
Вы знаете, как приспосабливаться к жизненным неурядицам,
И смею сказать, что и я одной сущности с Вами.
Закончив чтение, я воскликнул: «Не ожидал я, что увижу столь прекрасные стихи! Позвольте мне поздравить Вас!»
Пока мы разговаривали — пришёл командир гарнизона Хунгта. Он, улыбаясь, обратился к нам:
— Ваши разговоры и чтение вслух стихов обрадовали меня, это действительно восхитительно! Позвольте и мне представить кое-какие стишки.
И с этими словами гость достал из рукава платья листок. Хау Хамсюен первый прочёл стихи. Командир гарнизона Хунгта был приёмным сыном ныне покойного главы провинции Лангшон, хоангзяпа3 из деревни Лайтхать. В те времена, когда я ещё жил в Хоантяу, мы состояли с командиром в переписке, но случая лично встретиться нам не выпадало. Вскоре он поступил в Школу сынов Отечества, а после подачи ко двору проекта об административном управлении его наградили — Высочайшим указом назначили на должность командира гарнизона Хунгта. Мы должны были встретиться по моему приезду в столицу, однако ничего не вышло — ему пришлось уехать по делам службы. И вот сейчас, наконец, увиделись. Хау Хамсюен похвалил стихи. Пришёл и мой черёд читать. Я спросил у гостя:
— Скажите, почтенный хау, где же Вам довелось найти мои стихи?
Он рассмеялся в ответ:
— Дорогой дядюшка, о Вас уже давно известно как при дворе, так и за его пределами! Знатные чиновники и их дети знают уже Ваши стихи наизусть — и я в том числе. Как же не знать!
— Почтенный хау, своими словами Вы меня вогнали в краску!
И про себя подумал, что мой гость славится своими стихами — слог его тонок и чист, сразу видна рука мастера.
Чай был выпит, курильница с благовониями погасла, разговоры прекратились, и все разошлись. Я переписал стихи командира гарнизона Хунгта:
Не меньше двадцати лет прошло с нашей с Вами последней встречи.
Все эти годы я мечтал увидеть Вас, но наши пути не сходились.
Со всем почтением преподношу Вам свои стихи, написанные на Ваши рифмы.
С самой молодости мы с Вами следовали своему пути, сейчас у нас те же мечты, те же горести.1
Нет другого желания, кроме как провести остаток дней в тишине и покое.
Мы знаем, как пуста мирская слава.
Вы, словно феникс, парите в небесах. Я же, как и все простые люди, жду Высочайших милостей.
Какая радость, если бы мы смогли встретиться с Вами в Хыонгшоне; да пребудет в здравии наш Правитель и ночью, и днём!
Со всем почтением, давний друг Нгуен Нго Данг
посвящает эти стихи Вам.
Как-то меня навестил учитель, земляк моей матушки, работавший в уезде Хахоа. Он возвращался в Хыонгшон и зашёл попрощаться со мной. Пользуясь случаем, я передал ему письма и подарки для родных. Он посетовал на свою мелкую должность, не приносившую ему дохода. Учитель попросил у меня денег в долг. Я дал ему пару десятков связок монет. Учитель обрадовался и от всего сердца поблагодарил меня.
Вечером того же дня я сидел у себя в одиночестве и грустил. Вспомнились родные горы, вспомнилось, как ярко светила в окна моего дома луна — и я тоже сел у окна, однако это не успокоило меня. Было поздно. Устало я сидел у окна, однако сна не было ни в одном глазу. И только вот задремал, как звук птичьих трелей вывел меня из дремоты. Пламя свечи всё так же отбрасывало тени на стену. Я велел слуге принести дан. Тронул струну, ещё одну — и грустные мелодии полились рекой. Прекратив игру, приказал слуге заварить чай. Выпил тьен, и ещё один, и ещё — чай всё равно казался безвкусным. Вышел во двор, прошёл сотню шагов — чувствуя себя несвободно и скованно, прочёл вслух два стихотворения, чтобы хоть как-то себя утешить:
Проснулся и не вернулся к себе домой.
Луна освещает всю веранду.
Тихое озеро начинает окрашиваться в осенние цвета.
Звонкоголосая птичка улетает, прощаясь со стаей.
Каждый раз, стоит только погрузиться в мечты о родных краях,
Тут же просыпаюсь — в столице!
Если я мудро следовал своему пути, то как же так вышло,
Что пустая слава настигла меня?
В тишине и покое ночью сижу.
Дикие гуси парят в облаках — слышу их крик.
В свете луны вижу блеск озера.
Зацвели на старых деревьях цветы.
Чай весь выпит, но стихи не завершены.
Вдохновение странника нарастало — с последними звуками дана.
Кричит петух —
Заря уже на небосводе!
Однажды ночью меня разбудил солдат, бывший у меня на службе, — примерно во время второй стражи, и сказал, что меня ожидает богато украшенный, с двумя фонарями паланкин. Я тут же вскочил с кровати. Это был молодой хау, сын сановника-тяньдыонга. Напуганный внезапностью визита, я спросил у гостя, в чём же причина столь позднего его посещения. Он ответил:
— Меня направил к Вам отец. Дело в том, что нашему правителю подали рецепт, в котором был указан ингредиент «чудесная трава», и мы точно не были уверены, что же это — справлялись даже в «Бэньцао», но так ничего и не нашли. Вот поэтому мы и решили обратиться к Вам и уточнить, что это за трава и как следует приготовить лекарство.
Я взял кисть и подробно всё расписал. Хау забрал бумагу с моими рекомендациями и, ссылаясь на спешку, оставил свой чай недопитым и откланялся.
Я подумал про себя, что с самого приезда в столицу сановник-тяньдыонг уж очень церемонно со мной обходится. Уточнить рецепт лекарства — дело мелкое и не очень важное. Однако не кого другого, а своего сына он отправил выполнить это поручение. Раз дела обстоят таким образом, то трудно предугадать, когда же я вернусь на родину!
Я передал молодому хау два стихотворения, в которых выразил всю полноту тоски странника по родным краям — вдруг что-нибудь да получится. Когда мне было нужно добиться разрешения жить за пределами Запретного города, я обращался, и не раз, к сановнику-тяньдыонгу через его сына. Я попросил хау показать отцу мои стихи и поговорить с ним о моём отъезде из столицы. Тот согласился. Однако чиновник-тяньдыонг стихи прочёл, но ничего не ответил — лишь улыбнулся.
Был уже пятый месяц по лунному календарю. Я просил у чиновника-тяньдыонга разрешения вернуться домой — близился день поминовения моих предков. Ничего не вышло. Хоть мои лекарства и не давали наследнику, однако же я должен был проверять выписанные мальчику другими медиками рецепты — их передавали мне. Болезнь его обострилась, а я никуда не мог уехать. Пришлось покупать благовония и сжигать их, отправляя ритуал, в доме, где я жил в столице.
Однажды один из зятьёв тюа по имени Кунг, сын Куан-куанконга, одного со мной уезда, пригласил меня к себе — осмотреть его жену, страдавшую от метроррагии. Я проверил пульс. Супруги хотели оставить меня у них на несколько дней. Я им на это ответил, что чиновник-тяньдыонг строго-настрого запретил мне надолго отлучаться из дома, чтобы, в случае указаний свыше, меня всегда могли бы найти. Господин Кунг отправил служку передать тестю просьбу оставить меня у них. Однако тюа ответил, что, поскольку я уже стар и слаб, меня не следует задерживать. Он отправил к зятю господина Тана, чиновника, занимавшего должность хыувиен тхуфиена. Тот и разъяснил это всё нам. Я подумал, что, должно быть, сановник-тяньдыонг и говорил тюа о моей просьбе, однако сам господин тяньдыонг, по природе своей человек болезненный, не хотел меня отпускать — вот поэтому я и не могу никуда уехать. Я тут же собрался к молодому хау — поделиться с ним своими соображениями. Он мне сказал:
— Мой батюшка в отношениях с другими людьми руководствуется велением сердца. Он ценит и глубоко уважает Вас, и не хочет с Вами расставаться. Но раз Вы не хотите оставаться здесь, отчего ж ему чинить Вам препятствия? Отец прочёл те стихи, которые Вы недавно сочинили, и хотя батюшка определённо ничего не сказал, было видно, что он Вам сочувствует. Думаю, что Ваше возвращение — вопрос решённый.
Обрадовавшись, я обратился к хау:
— В древности люди читали стихи, чтобы воззвать к чувствам духов. Два стихотворения заставили расчувствоваться самого правителя и сановников. Есть всё-таки какая-то польза в моих стихах!
И тут же прочёл своему собеседнику «Чувства, охватившие меня на постоялом дворе во время дождя», которое я сочинил с чиновником Министерства юстиции, и «Вижу луну — вспоминаю родимый дом». Я сказал хау:
— Не только содержание, но и форма стихов отражают мои душевные чаяния и устремления. Сейчас я будто бы поглупел и опьянел — поймите меня, мой друг!
Чувства, охватившие меня на постоялом дворе во время дождя
Ветер пронизывает странника насквозь, нещадно бьёт нежданный дождь.
В душе остановившегося на постоялом дворе путника всё больше возрастает чувство тоски.
Старые деревья укрывают туманы и тёмные облака,
Волны вздымаются в тихом и блестящем озере.
Вечерние пташки возвращаются в гнёзда, к своим стайкам.
Откуда доносится звон вечернего колокола?
Не из-за крепкого чая я не могу уснуть.
Знаю только, что сегодняшней ночью мне не будут сниться прекрасные сны.
Вижу луну — вспоминаю родимый дом
Всё та же самая луна светит над Хыонгшоном.
Почему же она теперь появилась в столице?
Песни и звуки флейты слышны в павильонах, хмеля они полны.
Дворцы и башни, что стоят на берегу озера, сияют — десять тысяч разных цветов!
Знаю только, что песни вносят оживление в пиры,
И на постоялом дворе моём куда меньше веселья.
Такими ночами мы собирались в зале Зитян.
И на нефритовом дане не играли скорбных мелодий.
Молодой хау спросил у меня:
— А где находится зал Зитян?
— Это в моём доме, — ответил я ему. — То место окружают деревья, очень там тенисто и свежо. Каждый раз, когда ночами ярко светила луна, я собирал в зале Зитян детей и внуков, и мы пили вино и музицировали.
Хау рассмеялся:
— Древние помнили вкус бразении и окуня и покидали свои посты.1 Ваша радость чиста и светла, и она даже больше, чем была у древних, во много раз. Вот отчего Вы так настойчиво стремитесь вернуться на родину.
И добавил:
— Вам следует переписать эти два стихотворения и отправить их мне, а я при первом же удобном случае представлю их правителю.
Мы распрощались. Я последовал совету хау, взяв кисть и бумагу. Как только я закончил переписывать стихи, то сразу же передал их слуге и отправил его к своему другу.
Один из моих старших братьев занимал пост главы провинции Лангшон, а его сын, мой племянник, был чиновником-докдонгом.2 Мы обещали друг другу встретиться в родных краях, однако ничего не вышло. На родине им было нужно заняться работами по улучшению и восстановлению храма предков, поэтому в столице их не было. И вот, наконец, мы встретились. Старший брат с сыном и его детьми нанесли мне визит. Брат увидел стихи, лежавшие на моём столике, и вместе с племянником принялся их читать. Они воскликнули:
— Как удачно мы с Вами встретились! Как можно теперь оставаться нам безучастными!
И тут же принялись писать на мои рифмы стихи. Спустя некоторое время мы распрощались. Через пару дней гости прислали свои стихи, доставивших мне немало удовольствия.
***
Сын чиновника-тяньдыонга пригласил меня осмотреть его жену. Судя по пульсу, супруга хау была уже на третьем месяце беременности, и у неё был мальчик. Её мужу я поднёс чая — он выпил несколько тьенов, пока не успокоился. С того времени члены семьи сановника-тяньдыонга стали постоянно обращаться ко мне. Среди них был глава провинции Куангиен, очень хороший мой друг. Я вылечил его мать и дочь. Чиновники столичных гарнизонов Тьеннинь, Хаузунг, Ньыонгчунг также просили у меня рецепты. Писать об этом здесь не буду —дела эти мелкие и не очень важные.
Однажды я спросил у молодого хау о времени моего возвращения домой. Он ответил, что это решится сразу же, как только представится удобный случай. И добавил, что чиновник-тяньдыонг читал те два стихотворения, которые я отправлял в последний раз, и выразил своё восхищение ими. Сановник сказал: «Почтенный медик не желал покидать родные леса и горы. Его чувства искренни, и мы не должны задерживать его здесь. Я буду искать все способы, чтобы освободить его».
Услышав такие вести, я не мог сдержать радости и тотчас велел подать нам чай. Вдруг я почувствовал на себе пристальный взгляд. На меня смотрел незнакомый, хорошо одетый господин. Хау расхохотался и показал рукой на меня, затем — на незнакомца, потом — на свой рот. Незнакомец в ответ показал рукой на меня, после — на свою голову. После он, словно птица, начал махать двумя руками. Потом затопал, будто бегущий рысцой конь, ногами. Мне стало не по себе, и я спросил у хау:
— Что такое с этим человеком? Кажется, будто он немного не в своём уме.
Хау ответил:
— Он глухонемой. И грома не услышит, и сказать ничего не сможет, писать тоже не умеет. Даже не знаю, зачем он сюда пришёл и что ему от меня надо.
— А зачем он тогда топал ногами и махал руками?
— Когда он касается лица, то это значит «тюа». Когда же показывает на рот — значит, вышел приказ. Если машет руками — значит, он пришёл, а начинает скакать — значит, хочет сказать нам, что уходит.
От таких объяснений я расхохотался. С нами также сидел глава уезда Камзянг.1 Хау предложил ему сочинить по столь необычному поводу стихи. Меня озарило вдохновение и я, даже не раздумывая, тотчас набросал такие строки:
Людям от рождения боги даруют все органы в целости.
Отчего же этому человеку так не повезло?
Преданностью правителю он подобен Юй Жану,2
А долголетием ничем не уступает Хань Синю.3
Когда небесный гром раздаётся на десять тысяч ли в округе, сердце его не дрожит.
Он остаётся невозмутимым пред лицом сотни жизненных неурядиц.
Он наблюдает всё, что проходит мимо его глаз, целую жизнь.
Таинственным образом отдаёт он приказания и делает знаки движениями подбородка и рук.
Глава уезда Камзянг обратился ко мне:
— Мало кто может тягаться с Вами, почтенный медик, в искусстве сочинения стихов. После Вас мне даже неловко показывать свои жалкие стишки.
Молодой хау молчал. И он, и глава уезда принялись меня расхваливать на все лады. Пришёл слуга. Он сообщил, что меня давно дожидается некий знатный посетитель, который прибыл в сопровождении не меньше десяти человек. Я тут же поспешил домой.
Долго я не мог понять, что же это за господин. Только потом распознал в нём своего хорошего приятеля. Я усадил гостя на циновку, и много мы говорили о делах минувших дней. Он сказал мне, что уже долго болен, и давно хотел прийти ко мне на осмотр. Я тщательно осмотрел его и расспросил о болезни. Принимая во внимание то, что болезнь может принять другие формы, — тогда потребуются другие средства, я выписал гостю несколько рецептов. Мы проговорили до позднего вечера и только тогда разошлись. Мой посетитель приходился дядей моей жене, он был родом из деревни Нгуенса,1 занимал должность правителя в уезде Тьенхынг.2 Мы давно и хорошо были знакомы. Прошло несколько дней — и недавний мой гость прислал со слугой письмо. Он писал, что болезнь его почти прошла — только аппетит пропал, и поэтому просил дать новый рецепт. Я выписал ему кое-какие пилюли и мази. В письме также были следующие стихи:
Мы с Вами дружны уже как тридцать лет, и хоть нас разделяют десять тысяч ли,
Я не перестаю думать о Вас! Сейчас о Вас знают в столице.
Я удостоился великой чести, будучи исцелённым Вами
И имея благодаря этому возможность спокойно состариться.
Однажды я услышал, как во внешнем дворе дома двое незнакомых солдат спрашивали у моих слуг, где живёт медик из Нгеана, призванный по Высочайшему приказу в столицу. Я вышел и спросил, где они служат и по какому поводу ищут названного господина. Солдаты ответили, что они относятся к ве3 Кам-и,4 и их начальник велел им разыскать медика из Нгеана, и что они не знают, хочет ли их командир рецепта лекарства или же собирается пригласить лекаря к себе. Я сказал, что нужный им человек я и есть. И спросил, когда их начальник вернулся в столицу. Солдаты сказали, что уже как пять дней. Я обратился к ним:
— Можете вернуться и передать господину, что медик готов принять его и приглашает в гости.
Солдаты ушли. Их начальник был ни кем иным, как моим давним близким приятелем, я с ним дружил с самого детства и не видел уже лет тридцать. Когда я только приехал в столицу, то сразу же отправил людей справиться о нём. Другу моему по долгу службы пришлось покинуть столицу, поэтому мы так и не встретились. Только сейчас он вернулся — и велел солдатам найти меня.
Вскоре после ухода солдат я увидел их командира. Я открыл ворота и пригласил пройти. Друг был старше меня на год. И хотя половины волос не было, а оставшиеся были тронуты сединой, и зубы почти все выпали, он всё равно держался бодро и крепко. Мы сели — и о чём только не вели задушевные беседы: о печалях, о радостях, о былом, — так нас переполняли чувства, что и не опишешь! Многое изменилось. Древние говорили: «Герой при разлуке не проронит слезы, но перед лицом горестей жизни и смерти — кто знает?»
Какая печаль охватила нас! Мы сидели рядом и тихо плакали. Я прочёл, чтобы развеять грусть, стихи своему другу, и которые сам написал по дороге в столицу, и которые оставили мне гости. Долго мы сидели — пока не потухла свеча, пока не был выпит весь чай, и говорили о прошлом и настоящем до первых петухов. Ранним утром друг, когда прощался со мной, сказал:
— Сегодня ве, которым я командую, предстанет перед правителем.
И ушёл. Вечером мы снова с ним встретились — он принёс закуски и свои стихи, написанные на рифмы моего стихотворения «По дороге в столицу».
С тех пор мы часто встречались. То он приходил ко мне, то я к нему. Посылали друг другу через слуг закуски и угощения. Пожалуй, это всё, что можно ещё о нас рассказать.
|
