Книга Т. И. Солодовой (Матиканской) «Взлёты и падения тобольского поэта Евгения Милькеева»
Скачать 2.95 Mb.
|
«НЕ СЛЕДУЕТ ПРЕУВЕЛИЧИВАТЬ…» ИЛИ «ПОЭТ НЕДООЦЕНЁННЫЙ …»? К сожалению, в сборнике стихотворений Милькеева было напечатано, как справедливо отмечали критики, много слабого, ученического, проходного. Например, стихотворение «Русское вино», которое совершенно справедливо критиковали и Сенковский, и Белинский, и Азадовский. М. Азадовский пишет: «Особенно погубило Милькеева одно стихотворение (нужно сознаться, довольно слабое), посвящённое «Русскому вину». Обращаясь к «русскому вину, автор спрашивал: Как возникли дни отчизны, Кто из русских чад, любя Свой предел без укоризны, Не отведывал тебя! Кто в пылу борьбы кровавой Дрался на смерть и не пил? Кто, приветствованный славой, Чаш не пенил и не бил? Уже Белинский на это с негодованием восклицал: «Как кто, г. Милькеев? – думаем, что все порядочные люди в России». Сенковский же чуть не весь разбор свёл к этому стихотворению, дав полный простор своему незатейливому остроумию: «Что касается до поэтических теорий господина Милькеева, - писал он, - то он держится того правила, что шампанское – злоупотребление в поэзии, которая не должна ни на волос удаляться от природы, вечного источника всего изящного: из всех известных и неизвестных ему вещей, самая близкая к природе, по его мнению, - русская сивуха… Г. Милькеев видит, что посредством этого вина Ломоносов Воспарил «к богам и свету… И отвёл живому цвету Слова русского зерно». Таким образом, всю свою надежду касательно поэтического усовершенствования людей, полагает он на деятельность винных откупов». (139). И Белинский, и Сенковский, обращаясь к этому стихотворению, упражнялись в остроумии, «кусали» бедного автора очень больно и унизительно. Это не вызывает к ним добрых чувств, хотя они и были правы в своей оценке. Стихотворение «Сонет», уже цитируемое нами, наполнено такими романтическими штампами, как «трепетный восторг», «немая страсть», «язык лобзаний», заимствованными у Бенедиктова. За восторгами, которые изливает автор, очарованный «девой-красотой», не ощущается подлинных ярких чувств, пережитых им. Создаётся впечатление: он, уверенный в том, что каждый поэт должен писать о любви, о «ненаглядной» с «лилейной грудью» и «улыбкой чудодейной», тоже решил создать нечто подобное. Но поскольку за словами не стоит пережитое или переживаемое, и стихотворение получилось вялое, искусственное с трафаретом чувств и их выражением. Творческие силы - налицо, но потенциальные… Очень жаль, что сборник стихов Е. Милькеева был сформирован неудачно, жаль, что он вышел в то время, когда поэт ещё не созрел для такой серьёзной публикации, когда не научился отделять в собственном творчестве удачное от неудачного, подражательное от собственного, слабое от сильного. Жаль и то, что ряд стихов, которые могли бы создать о Милькееве более объективное впечатление как о человеке, несомненно, имеющим поэтическое дарование и идущим по пути творческого развития, не вошли в сборник и вообще долгое время были не известны читателям. Евгений Милькеев делал только первые шаги в поэзии. И, конечно, нуждался в поддержке. Он, нерешительный, неэнергичный, неволевой, расцветал от доброго слова и участия, и, наоборот, сникал, впадал в уныние, переставал верить в свои силы, если слышал отрицательную оценку. Люди разные. Одни от критики становится сильнее, невзгоды их закаляют, другие, как нежные цветки, увядают даже от случайно брошенного в их адрес неодобрительного слова. Евгений был из последних. О Сенковском говорить нечего: человек-маска, он испытывал удовольствие, когда уязвлял ближнего. Белинский же, не только талантливый и умелый критик, но и человек, способный на сочувствие, вполне мог заметить в творчестве Милькеева положительные черты; не уничтожать автора резким отзывом, а подбодрить, нацеливая на будущее. На будущее, потому что, действительно, поэтические способности Евгения Лукича требовали развития, постоянного труда над собой, над стихом, а недостаточность образования необходимо было ликвидировать в результате систематических занятий, в чём правы его критики. Многие стихи Милькеева, как входящие в сборник, так и не вошедшие в него, страдали серьёзным недостатком, о котором М. Азадовский пишет так: «ни одного вполне выдержанного стихотворения. Непременно обнаружатся то по-детски беспомощная рифма, то грубый прозаизм, то просто безвкусица». Марк Константинович несколько преувеличивает, но, действительно, многие стихи Милькеева портят подобного рода ошибки. Есть и противоположные случаи: в заурядном стихотворении вдруг блеснут какая-нибудь фраза или яркое, выразительное слово. Например, не вошедшее в сборник стихотворение «Русское слово». Оно, несмотря на патриотизм и искреннюю любовь к русской речи, выраженные в нём, неуклюже, тяжеловесно, выспренно, перенасыщено сравнениями. И только одна строчка в нём хороша: «Я русским словом горд – люблю его стихию!». Одна строчка, но за неё можно назвать Милькеева поэтом. Ю. С. Постнов пишет: «Признавая справедливость похвалы Плетнёва, мы в то же время не должны воспринимать её безоговорочно – ведь наряду с музыкальными строками у Милькеева встречаются и слишком «общие» затёртые фразы, используются готовые поэтические формулы, рождённые не непосредственным чувством, а заимствованные у чужого арсенала, нередки и неуклюжие, беспомощные обороты». (140) Азадовский, анализируя творчество Милькеева, видит его поэтический рост – то, чего не заметили ни Белинский, ни тем паче Сенковский: «Период ученичества, несомненно, подходил к концу; росло и крепло собственное поэтическое сознание. И вместе с мастерством, вместе с формальными завоеваниями углублялось и содержание его поэзии», - пишет Марк Константинович о Милькееве. (141) Несомненное развитие поэзии Милькеева к художественному мастерству отмечает и литературовед нашего времени Н. Рогачёва: «Стихи Евгения Милькеева – свидетельство его движения к языку гармонии». (142) Милькеев и Тютчев Плодотворный рост поэтического дарования Милькеева литературоведы связывают с влиянием на него творчества Ф. Тютчева. Азадовский считает, что молодой поэт органически усвоил поэтику Тютчева, т. е. был не слепым подражателем, а проникся его мировосприятием, которое сделалось для него близким и родным. При этом стихи Милькеева сохраняют свою самостоятельность и оригинальность. Об этом пишет и В. Утков: «Сильное влияние на Милькеева оказывает творчество молодого Тютчева, стихи которого зачастую печатаются рядом со стихами Милькеева в книжках «Современника». Но это не слепое подражание». (143) Связь стихов Милькеева с тючевской поэзией утверждает и Ю. С. Постнов. себе и поразиться тонкости и меткости пера двадцатичетырёхлетнего Однако сильное влияние Тютчева на творчество сибирского поэта кажется нам не таким бесспорным. Дело в том, что Тютчев в 30-40-е годы XIX века жил за границей, печатался в русских журналах очень редко и был мало кому известен. Сошлёмся на авторитет литературоведа Ю. Б. Бухштаба: «Тютчев, в 20-30-е годы оторванный от русской литературной жизни, публиковавший свои стихи главным образом во второстепенных изданиях и почти всегда без полной подписи, был мало известен читателям и не привлекал внимания критики; в 40-е же годы он совершенно не печатается. Интерес критики к Тютчеву, систематическая публикация его стихов, его известность начинаются лишь в 50-е годы… С начала 50-х годов поэзия Тютчева входит, наконец, в литературную жизнь, попадает в сферу внимания русских читателей, которые и с его стихами 20-30-х годов знакомятся теперь впервые… С 1848-го года его творчество возрождается: в период с 1848-й по 1855-й годы Тютчев написал 75 стихотворений, среди которых ряд шедевров». (144) К этому надо добавить, что в1836-м году А. С. Пушкин, выпускающий журнал «Современник», опубликовал в нём большой цикл стихов Тютчева, и до 1840-го года отдельные стихи этого поэта печатались в этом журнале. (145) Возникает вопрос: каким образом Милькеев мог познакомиться со стихами Тютчева, причём настолько глубоко, что они вошли в его плоть и кровь? Вряд ли двадцатилетний мелкий чиновник Милькеев в 1836-м году, живя в провинциальном Тобольске, не имея достаточного образования и связи с литературными кругами, мог читать журнал «Современник». А если читал и впечатлился стихами молодого Тютчева, опубликованными за подписью «Ф. Т.», то обязательно отметил бы это в автобиографии, написанной для Жуковского. Ведь упоминает он в ней о Крылове. Конечно, Евгений Лукич мог познакомиться с отдельными стихами Тютчева, изредка печатаемыми в «Современнике», когда жил в Москве, но, на наш взгляд, утверждать это категорически - невозможно. Тем не менее, если они очень сильно повлияли на Милькеева, то честь и хвала ему, малообразованному провинциальному поэту, недавно появившемуся в столице, за то, что он раньше критиков и читателей распознать в Тютчеве большой талант. Азадовский не сомневается в этом. Он пишет, что у Милькеева «есть крупная и важная в истории русской литературы заслуга. Он был одним из первых и немногих в то время, кто сумел оценить и почувствовать обаяние одинокой музы Тютчева; был первым и надолго единственным, кто, пленившись этой музой, настроил в pendant ей свою музу. Милькеев – первый тютчевианец, и в этом значение и смысл того обола, который внёс в русскую литературу наш несчастный земляк». (146) К этому присоединим разъяснение Азадовским своей точки зрения: «… можно проследить, как рос и креп молодой поэт. Его литературная впечатлительность, ученичество привели его ещё к одному образцу – и в этом последнем подражании он сумел найти и осознать самого себя. В 1836 и 37-м годах в двух книжках «Современника» впервые появляются стихотворения Тютчева. Напечатанные анонимно (за подписью «Ф. Т.»), под общим заглавием «Стихотворения, присланные из Германии», они прошли почти незамеченными широкими кругами читателей, хотя в них Тютчев дал уже ряд совершеннейших достижений своей музы. Зато их оценили такие читатели, как Вяземский, Жуковский, Пушкин. И Пушкин, вообще неохотно печатающий стихи в «Современнике», отбирает и помещает сразу 24 стихотворения, «зорко почувствовав новое, вещее слово». Ценили поэзию Тютчева и московские кружки; вместе с ними, а может быть и вполне самостоятельно, одним из первых ценителей и учеников Тютчева являлся и наш поэт» (147) Однако нет ни одного доказательства, что сибирский поэт знакомился с творчеством Тютчева. Это закономерно рождает определённые сомнения. И если допустить, что Милькеев не знал стихи Тютчева, тогда следует признать: он шёл в поэзии таким же путём, что и будущий великий поэт Их дороги были параллельны и в то же время совершенно самостоятельны. А это свидетельствует об огромном творческом потенциале Евгения Милькеева. * * * Значимость поэзии Милькеева в литературе XIX века оценивается – переоценивается и в наше время. Очень скромно определяет её Ю. С. Постнов в 1970-м году: «Конечно, не следует преувеличивать масштабы достаточно скромного дарования Милькеева, но мы не считаем возможным отрицать и определённые достоинства в некоторых, наиболее удачных его стихотворениях. Эти достоинства вполне вероятно, были бы более значительными, если бы не крайне неблагоприятные условия, в которых сформировался Милькеев как художник». (148) Б. Я. Бухштаб в статье 1972-го года лишает творчество Милькеева самостоятельности: «Есть в его стихах определённая одушевлённость, есть попытки лексического и ритмического новаторства, но за пределы эпигонского романтизма Милькеев не выходит». (149) Мы считаем, что более справедлива оценка А. Стрижева, который в 2010-м году пишет: «Евгений Милькеев – поэт недооценённый, незаслуженно забытый и, по существу, непрочитанный. Кажется, подошло время заново пересмотреть его место в истории отечественной словесности, особенно в истории сибирской литературы. Нет сомнения, что с освоением милькеевского поэтического наследия место это упрочится и станет более заметным». (150) «ДУШИ РАЗБИВАЛАСЯ СИЛА» После выхода в свет книги Милькеева «Стихотворения» начинается самая неизвестная часть его жизни. Это уже не пунктир судьбы, а сплошной белый лист. Белый – в смысле отсутствия или почти отсутствия сведений о нём. Но ассоциируются эти годы в его жизни не с белым, а с чёрным цветом. Мрачное, тяжёлое, безысходное время! Вопросы, вопросы, вопросы… Что мы знаем достоверно о событиях, происходящих с Евгением Лукичом, о чём можем догадываться или предполагать? Августом 1844-го года датировано последнее известное нам письмо Милькеева, оправленное М. П. Погодину. В нём речь идёт о некоем поручении, которое «возложил» на Евгения Лукича гражданский губернатор И. Г. Сенявин, находившийся в то время в Петербурге. Следовательно, мы можем предполагать, что в августе 1844-го года Милькеев продолжал служить в канцелярии Сенявина. Надо думать, теперь уже в штате, получая за это жалование. Какова судьба книги Милькеева? Из письма поэта П. А. Плетнёву, отправленному в марте 1843-го года, мы узнаём, что Евгений Лукич, не умея сам заняться «сбытом» тиража своей книги, договорился с петербургским книгопродавцем М. Д. Ольхиным, приехавшем «на короткое время» в Москву, о покупке им всего издания. Однако Ольхин поставил условие: ему предварительно нужно узнать мнение о книге «г.г. литераторов». Совершилась ли эта сделка – неизвестно. Мы знаем, что публично высказали своё мнение о сборнике стихотворений Милькеева пять критиков. Из них два: Плетнёв и Шевырёв - отозвались о нём очень положительно; Галахов – корректно; Белинский и Сенковский дали уничижительную оценку. На какие из них ориентировался Ольхин, мы не знаем. Но достоверно, что книга, изданная тиражом в 400 экземпляров (не очень-то малый для того времени), стала «крупной библиографической редкостью» - об этом пишет М. Азадовский в 20-е годы XX века. (151). Более того, в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона (старое издание) утверждается: «отдельная книжка стихотворений Милькеева в библиографиях не значится» (152) Тем не менее, Азадовский нашёл один экземпляр её в библиотеке Томского института (в 20-е годы XX века), «куда она перешла из книг В. А. Жуковского». (153) По свидетельству современного литературоведа А. Стрижева в наше время «известны всего два подлинных экземпляра» этой книги. (154) Возникает вопрос: почему книга стихотворений Милькеева стала «в полной мере библиографическим раритетом»? Куда исчезли почти четыре сотни книг? М. Азадовский предполагает, что Милькеев, потрясённый издевательскими рецензиями Сенковского и Белинского, принял их за страшный приговор себе как поэту в полнейшей бездарности и сжёг свою книгу. «Быть может, и Милькеев, подобно Некрасову и Гоголю, скупал и жёг свою, ставшую ему ненавистной, книжку стихов». (155) Может быть. Но вряд ли! Милькеев не отличался решительностью характера и склонностью к неожиданным, экстраординарным поступкам. А для того, чтобы сжечь свою долгожданную книгу, необходимо было незаурядное мужество. Да и вряд ли у «маленького чиновника» имелись деньги для покупки всего тиража. Скорее всего, продавцы не рискнули пустить книгу в торговлю. Ведь она написана никому не известным автором, да ещё и разругана такими видными критиками как Белинский и Сенковский. Вероятно, издание осело на складе московской губернской типографии, где было напечатано. А над Милькеевым навис ещё один груз: огромный долг за тираж. По происшествии длительного времени невостребованные книги вполне могли прийти в негодность от сырости, плесени, и выброшены на помойку или сожжены, чтобы освободить складское помещение. Писатель и литературный критик И. И. Панаев в книге «Литературные воспоминания» посвящает несколько абзацев Е. Милькееву: «Однажды ночью мы возвращались от Мельгунова пешком домой по бульварам: Павлов, Хомяков и ещё не помню кто-то… Разговор между Павловым и Хомяковым был необыкновенно одушевлён. Предметом его был некто Милькеев, издавший незадолго перед тем, под протекцию Павлова и Хомякова, небольшое собрание своих произведений, которые теперь никому не известны, кроме записных библиографов. Павлов и Хомяков были тогда в восторге от громких стихов Милькеева и считали его одною из самых блестящих надежд русской литературы. Каролина Карловна Павлова, уже известная тогда своим поэтическим талантом и альбомом, в котором ей написал что-то сам Гёте, - удостоила Милькеева даже посланием; Милькееву, кажется, было в это время двадцать два или двадцать три года. Это был талант-самородок, как выражались тогда; он не имел почти никакого образования и вовсе не знал иностранных языков. Николай Филиппович Павлов, как человек светский, доказывал, что Милькеева необходимо заставить учиться по-французски, что французский язык доставит ему возможность сблизиться с порядочным обществом, которое будет способствовать к его развитию… Хомяков горячо возражал против этого, говоря, что ни французский язык, ни общество не могут принести ему ровно никакой пользы, напротив – вред; что его надо принудить заняться серьёзно немецким языком, что знакомство с немецкой литературой и философией расширит его миросозерцание. Спор был горячий; спорщики не хотели уступать друг другу и расстались, не решив участь гения-самородка… Через полгода после этого к Милькееву совершенно охладели, и он вскоре умер… если не ошибаюсь, в крайней бедности. Когда я рассказывал об этом споре за Милькеева Белинскому, Белинский грустно улыбнулся: - Вот чудаки-то! – воскликнул он. – Вместо того, чтобы спорить об нём и издавать его стихотворения, не имеющие ничего, кроме реторических фраз, лучше бы просто помогли бедняку. Они ему сделали большой вред… Он по их милости возмечтал о себе Бог знает что! Да если бы он имел и действительный поэтический талант, так и тогда бы он умер с голоду, потому что за стихи не платят. Павлов хочет сделать его светским человеком, Хомяков мыслителем, - а ему, прежде всего, нужен кусок насущного хлеба и средства, чтобы добыть его». (156) Следовательно, и после издания книги Милькеева, литературные друзья продолжали опекать его и заботиться – конечно, своеобразно – об его просвещении и образовании. Отрадно узнать от достоверного свидетеля, что чисто по-человечески Белинский сочувствовал Милькееву и понимал, что для него в данной ситуации важнее – «кусок насущного хлеба и средства, чтобы добыть его». Значит, Белинский тоже был достаточно осведомлён о материальном положении поэта – оно являлось бедственным! Почему? Разве чиновник губернской канцелярии не мог – худо-бедно – прокормить себя и свою мать? Являлся ли причиной тяжёлого материального положения Милькеева предполагаемый нами долг перед издателями за книгу или Евгений Лукич по неизвестным нам обстоятельствам лишился службы? Что случилось с Милькеевым, мы не знаем, но он, который был предан поэзии и не мыслил без неё своей жизни, после издания своей книги не написал ни одного стихотворения, по крайней мере, так пишут его немногочисленные биографы. «После выхода книги стихи Милькеева больше не появлялись в печати. Быть может, поэт и сам горько разочаровался в себе», - предполагает Б. Я. Бухштаб. (157) Что так сломило молодого поэта? Чрезмерное честолюбие, неосуществлённая мечта о славе, огромное самомнение? Но никакие объективные свидетельства в виде его писем, стихотворений и воспоминаний, не дают оснований предполагать в нём гипертрофированное самолюбие. Ещё из Тобольска, в 1839-м году, Милькеев спрашивает в письме Плетнёва о том, «нельзя ли будет предпринять хоть некоторой части моих стихов» для того, чтобы несколько поправить материальное положение. Но тут же оговаривается, что он желает этого не из-за «ребяческой жажды славы» или «щепетильного и низкого расчёта». Биографы, обращаясь к описанию самоощущения Милькеева после выхода злополучного сборника и критических статей о нём, подчёркивают, что душевное потрясение поэта было связано с несоответствием высокого представления о своём таланте и творчестве, во многом внушённого ему его благодетелями, реальному уровню его способностей и разгромной характеристикой его сочинений. Начал говорить об этом, по свидетельству Панаева, ещё Белинский. Вспомним его слова о литературных друзьях Милькеева (в передаче Панаева): «Они ему сделали большой вред… Он по их милости возмечтал о себе Бог знает что!» Об этом пишут и советские литературоведы. М. Азадовский: «…захваленный друзьями и теми, кого он называл своими учителями, ещё не сумевший разобраться в себе и в своих силах, молодой поэт решает появиться перед публикой уже не в качестве анонимного поэта, не на случайных страницах журнала, а с целым сборником…» (158) И далее: «Эти отзывы убили, убили в буквальном смысле, молодого поэта. Нищенствуя, кое-как перебиваясь, он жил одной надеждой – славы. Отзывами своих друзей он был уже подготовлен к ней. Казалось, вот-вот, по праву «слетит она осенить его своими лучами» - и можно представить, с каким трепетом и волнением ждал он «в своём чердаке» первых печатных отзывов. Можно представить и то отчаяние, которое охватило его, когда он читал эти отзывы». (159) Ю. С. Постнов: «Не в меру захваленный, неопытный и робкий, но не лишённый честолюбия, поэт выпускает в 1843-м году наспех составленный сборник, в котором лучшие, наиболее зрелые стихи тонут в окружении банальных и слабых. Это была медвежья услуга, оказанная поэту друзьями».(160) История с неудачей первой книги стихов Милькеева не является уникальной. То же самое или почти то же самое случилось в литературной судьбе молодых Некрасова и Гоголя. В результате оба начинающих автора сожгли свои первые печатные сборники. Некрасов - книгу стихов «Мечты и звуки», которую Белинский презрительно назвал «бенедиктовщиной», Гоголь – поэму «Ганс Кюхельгартен». Однако ни тот, ни другой не бросили заниматься литературным творчеством, а, наоборот, усилили свои труды и, в конце концов, стали замечательными писателями, значение которых перешагнуло временные рамки их эпохи. А вот Евгений Милькеев не смог. Его упрекали в нерешительности, слабости характера и современники, и потомки. Азадовский отмечает: «Из другого теста создан был Милькеев. И вместе со своей книжкой сгорел он весь». (161) «…поэту недоставало воли, чтобы противостоять тяжёлой действительности 40-х годов. Одновременно с ним в поэзию вступали Некрасов, Тютчев, Фет, Майков, А. Григорьев, К. Павлова. Эпоха подавляла и их дарования. Тем не менее, каждый из них, в конце концов, выстоял. А Милькеев – сломился», - пишет Ю. С. Постнов. (162) Действительно, Евгений Милькеев не был борцом по своей натуре. Но, думается, дело не только в этом. И у Некрасова, и у Гоголя, Тютчева, Майкова и у других начинающих поэтов, перечисленных Б. С. Постновым, имелась стартовая площадка, база, точка опоры в виде образования, дворянского происхождения, родственников, единомышленников, друзей, равных им. Поэтому они воспринимали свои первые неудачи как временные, не считали своё положение трагически безнадёжным. У Евгения Милькеева ничего этого не было! Его литературные друзья, конечно, не были друзьями в прямом смысле этого слова, а покровителями, попечителями, благодетелями. Они много сделали для него и в материальном, и в духовном плане, но он был для них не равным. Они к нему снисходили, смотрели на него сверху вниз. Плебей, самоучка, малообразован, маловоспитан, не знает иностранных языков. Милькееву хотели помочь и помогали – поскольку талантлив, но ни в коем случае он не мог быть им ровней. Так оно на самом деле и было. Советский литературовед Лидия Гинзбург в работе «Пушкин и Бенедиктов» пишет: «…в отношении Жуковского, Вяземского, А. И. Тургенева к Бенедиктову – очень много от пресыщенности и гурманского любования «молодым дикарём». Не было ли подобного оттенка в отношении к Милькееву его литературных друзей? При всём их искреннем желании помочь сибирскому таланту. Несмотря на демократизм ведущих литераторов, они в 30-40-е годы XIX века свысока относились не только к вкусам мещанской и чиновничьей среды (что вполне понятно), но и высокомерно – к литераторам, вышедшим из этой среды (Кукольнику, Тимофееву, Бернету, Бенедиктову и др.). Они наделяли их, иногда справедливо, а чаще всего – нет, образом мыслей, вкусами, эмоциональным настроением этой среды. В этом смысле показательно письмо П. А. Плетнёва Гроту (163) о Бенедиктове (1843 г.), цитируемое Л. Гинзбург в статье «Пушкин и Бенедиктов»: Бенедиктов «стоил бы лучшего общества. Вот что значит быть воспитану во 2-м кадетском корпусе! Ни служба в Измайловском полку, ни поэтический талант не подняли его для создания себе жизни, соответственной потребностям его души. Он теперь тонет в чиновничестве и между знакомыми. Как я часто благословляю провидение, что оно с-из-детства вложило в сердце мне неодолимое влечение к обществу избранных». Евгений Милькеев оказался выше среды, к которой принадлежал по рождению и служебному положению; он вырвался из неё и ни в коем случае не желал возвращаться обратно. Но он стоял гораздо ниже тех литературных кругов, в которых вращался в Москве. Везде чужой, везде изгой. Все, кто пишет об этой поре его жизни, подчёркивают, что литературные друзья отошли от него и оставили поэта на произвол судьбы: поиграли и бросили. М. Азадовский: «Петербургские и московские друзья и покровители, видимо, быстро охладели к нему и, позабавившись, бросили». (164) Ю. Постнов: «Недавно покровительствовавшие ему люди быстро охладели к нему, тем более, что и раньше их заинтересованность в его судьбе была достаточно поверхностной». (165) Б. Я. Бухштаб: «Недавние друзья охладели к его творчеству, отшатнулись от него». (166) Это не совсем так. В. А. Жуковский, П. А. Плетнёв и Н. А. Мельгунов уехали за границу. А вот Павловы, Шевырёв и Хомяков, действительно, видимо, потеряли к Милькееву интерес. Но, в конце концов, Милькеев – не ребёнок, он взрослый человек и должен был сам устраивать свою судьбу… Имеются ещё очень туманные сведения о том, что Милькеев был болен. Об этом пишет, например, Б. Я. Бухштаб: «Здоровье Милькеева было надломлено постоянными лишениями». (167). Об «участившихся нервных срывах» поэта пишет А. Стрижев в статье «Нам некогда было». (168) Чем он болел? Было ли его недомогание физическим или душевным? Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона (старое издание) отмечает: «К середине 40-х годов Милькеев переживает тяжёлую душевную депрессию, очевидно, усиленную разгромно-саркастическими отзывами о сборнике». (169) Что случилось далее? Евгений Лукич Милькеев покончил жизнь самоубийством. Существует стихотворное свидетельство К. К. Павловой: «Стоял той порой он в своем чердаке,- Души разбивалася сила,- Стоял он, безумный, с веревкой в руке...» Таков был трагический итог жизни тобольского поэта Евгения Милькеева. Точно неизвестно, когда он умер. «Датой смерти Милькеева в разное время считали 1840, 1844, 1845, 1846-47 и 1855-й годы. Но всё же чаще её относят к 1845-му году», – пишет Н. Рогачёва в статье «Ему меж нами места нет».(170) Самоубийство Евгения Лукича порождает очень много вопросов, главный из которых: «Какова причина его ухода из жизни?» Уничижительные статьи по поводу его книги? Но с момента их публикации прошло значительное время: статья Белинского появилась в 1843-м году, статья Сенковского – в 1844-м. Да и, в конце концов, эти две разгромные рецензии вполне уравновешивались прекрасными отзывами Плетнёва и Шевырёва, а также в целом доброжелательным для начинающего поэта отзывом Галахова. Накопившееся долги? Потеря службы? Может быть, Милькеев вернулся к «зелёному змию» и совершил самоубийство в состоянии белой горячки? Не хотелось бы так думать! Может быть, психическая болезнь и неспособность себя контролировать? Был ли его уход из жизни спонтанным решением или давно и тщательно готовившимся актом? Вряд ли кто-нибудь ответит теперь на эти вопросы. Ни в одной работе о Милькееве не указаны точные даты его жизни и смерти. А вот в Интернете они нашлись. И очень интересные: 01.01. 1815 – 01. 01. 1845. Если верить этим данным, то получается, что Евгений Лукич повесился как раз в день своего рождения. «Стоял он, безумный, с веревкой в руке...» Так и видишь картину: одинокий, всеми забытый горемыка-поэт сидит в своей жалкой каморке на верхнем этаже огромного доходного дома. Он – в потёртой шинели, потому что в комнате очень холодно. На дворе новогодний мороз, а печь давно уж не топлена: на дрова нет денег. Перед Евгением на маленьком колченогом столе горящая свечка. Он пытается погреть над ней руки, а потом берёт огрызок пера, макает его в чернильницу с застывающими чернилами и склоняется над чистым листом. Но нет! Куда девалось вдохновение, которое озаряло его ещё не так давно? Мысли в его голове путаются и никак не ложатся на бумагу. И так каждый вечер! Душа онемела, душа одичала И скорбью ничтожества тяжко болит; Напевы затихли, струна замолчала, И мрачный певец пустотою убит… Сегодня, в свой день рождения, поэт верил, что придёт она, его прекрасная минута, и он, как прежде, услышит в душе чудесную музыку стиха, а потом легко и свободно переложит её словами. Напрасные надежды! Зачем жить?! Прошлым годом скончалась его горячо любимая мамашенька. В последнее время она всё прихварывала. А что у неё болело? И сама не понимала. - Тяжело мне глядеть, Евгешенька, как ты мучишься, - переживала она его неудачи. – Вить извёлся весь. Да брось ты к лешему эти свои сочиненья-то. Сгинешь ты через них, как есть – сгинешь! Вот и заговариваться порой начал. Что с тобой, родимый, деется? А он и сам понимал: что-то нехорошее поселилось внутри: находила слабость неимоверная – до канцелярии хоть бы как доползти. А служить надо – вон какой долг за несчастный его сборник тянется. Иногда волна раздражения настолько захватывала Евгения, что боялся: не выдержит, и закричит так, что стекло в окне задрожит. Или же тоска затягивала да такая горькая – впору руки на себя наложить. Только мамашенька и держала: как она без него-то останется? Ушла она в мир иной – и нет теперь у него, Евгения, ни одного родимого человека на всём белом свете. После смерти мамашеньки такие чувства нахлынули: взять бы да излить их на бумагу – всё легче было бы. А что толку! Только бумаг намарал! Ничего путного не написалось! Нет, зачем жить?! Господи! Никогда, никогда он не расплатится со своим долгом! Никогда не покинет эту бедную комнатушку пол самым чердаком! Никогда он не будет поэтом! Евгений вспомнил строчки своего давнего стихотворения: Но к высотам не могут крылья Отяжелевшие парить, И жребий жалкого бессилья Неметь в оковах и грустить!.. Никогда, никогда!? Но стоит только решиться! И тогда это мерзкое, злое, безобразное «никогда» превратится в доброе, прекрасное и вечное «всегда»! Стоит только решиться! И Евгений, взяв свечку, стал подниматься на чердак, куда из его комнатёнки вела узкая крутая лестница. Там давно уже у него была заготовлена верёвка. На крайний случай! Вот он и подошёл, его край, за которым уже не будет ничего земного… Как осмелился Евгений Лукич, будучи глубоко религиозным человеком на самоубийство? Видимо, очень велика была мера его отчаяния! Где похоронен? Кем похоронен? Литературные друзья Милькеева надолго потеряли его из вида, и узнали об его смерти спустя длительное время. Так, например, Плетнёв ещё в 1850-м году не был об этом осведомлён. Через десять лет после трагического конца сибирского «самородка», в 1855-м году, Каролина Карловна Павлова, вспомнив молодого, робкого поэта, погибшего так безвременно, задумалась над его судьбой и написала стихотворение, посвящённое ему, - «Памяти Е. Милькеева»: Et-si interiissent - vile damnum.(171) Глядит эта тень, поднимаясь вдали, Глазами в глаза мне уныло Призвали его из родной мы земли, Но долго заняться мы им не могли, Нам некогда было. Взносились из сердца его полноты Напевы, как дым из кадила; Мы песни хвалили; но с юной мечты Снять узы недуга и гнет нищеты Нам некогда было. Нельзя для чужих забывать же потреб Все то, что нам нужно и мило; Он дик был и странен, был горд и нелеп; Узнать - он насущный имеет ли хлеб, Нам некогда было. Вели мы беседу, о том говоря, Что чувств христианских светило Восходит, что блещет святая заря; Возиться с нуждой и тоской дикаря Нам некогда было. Стоял той порой он в своем чердаке,- Души разбивалася сила,- Стоял он, безумный, с веревкой в руке... В тот вечер спросить о больном бедняке Нам некогда было. Стон тяжкий пронесся во мраке ночном... Есть грешная где-то могила, Вдали от кладбища,- на месте каком, Не знаю доселе; проведать о том Нам некогда было. Думается, что совестливая Каролина Карловна слишком строга к себе и к своим литературным собратьям: её стихотворение гиперболизирует вину, которую она ощущает перед «больным бедняком». Как бы то ни было, это искреннее стихотворение – дань памяти поэта, чья жизнь оборвалась так трагически. Его преждевременная смерть не была единичной. Мы знаем много имён поэтов, погибших по тем или иным причинам «во цвете лет»: Пушкин, Лермонтов, Кольцов… Это всё громкие имена! А «маленькие» поэты? Кто помнит о них? Среди современников Милькеева – Э. И. Губер (1814-1847), умерший в 32 года от сильнейшего сердечного приступа; И. П. Крешев (1824-1859), сошедший с ума в возрасте 35 лет… Они жили, писали, мечтали и… умирали. Может быть, кто-нибудь из писателей-биографов вспомнит о них, и тогда мы, читатели, узнаем их пронзительную историю. Узнаем и вздохнём над ней так, как мы вздыхаем над печальной судьбой тобольского поэта Милькеева. И пожалеем их, как от всего сердца жалеем бедолагу и горемыку Евгения Лукича, неустроенного в жизни, неустроенного в литературе. И остались-то от него только разрозненные биографические сведения, два экземпляра тоненькой незадачливой книжечки стихов, несколько писем да редкие стихотворные публикации в журналах. Но ведь остались же! Прав, совершенно прав пользователь Интернета под «кликом» «Invisible», написавший о «маленьком» поэте Евгении Милькееве пророческие слова: «…он в истории остался. Если был бы недостоин, стёрся...». Вот вердикт, вынесенный Е. Л. Милькееву через 164 года после его смерти. Вердикт потомства. А что может быть вернее этого? |
Похожие:
 | Познакомить кратко с этапами пушкинианы, с музыкальными произведениями и их авторами на стихи поэта. Выявить роль творчества поэта... | | Книга-игра, книга-головоломка, книга-лабиринт, книга-прогулка, которая может оказаться незабываемым путешествием вокруг света и глубоким... |
 | Мтз-82 со съемным оборудованием с экипажем для нужд Тобольского регионального отделения «Тепло Тюмени» филиал ОАО «суэнко» в 2014... | | Маршалси; направо и налево от него протянется узкий тюремный двор, почти не изменившийся, если не считать того, что верхнюю часть... |
| Местная религиозная организация «Приход храма святителя Иоанна Митрополита Тобольского города Омска Омской Епархии Русской Православной... | | Книга написана с позиции язычества — исконной многотысячелетней религии русских и арийских народов. Дана реальная картина мировой... |
| Медведев: сохраняются большие риски для исполнения бюджета из-за падения цен на нефть | | Помпонацци, Парацельса, Макиавелли, выделяется главная книга – «анти-Библия»: «…У либертенов всегда в руках книга Рабле, наставление... |
| Мяло К. Г. Россия и последние войны ХХ века (1989-2000). К истории падения сверхдержавы. — — М.: Вече, 2002. — 480 c | | Ответное письмо А. И. Тургенева хозяйке Тригорского П. А. Осиповой написано по горячим следам события, вскоре после отъезда вдовы... |