ГЛАВА
3
ПАРТИЯ И ПОЛИТИКА В ПЕРИОД ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
Когда надежды и мечты вырываются на улицу, робким лучше всего заперетъ двери, ставни и спрятаться до тех пор, пока буйство не прекратится. Ибо часто бывает чудовищное несоответствие между надеждами, пусть даже благородными и светлыми, и последующими за ними действиями; как будто увенчанные миртом девы и юноши в гирляндах возвещают пришествие четырех всадников Апокалипсиса.
Эрик Хоффер. Истинноверующий
С 1918 г. и до окончания гражданской войны в 1921 г. большевики вели отчаянную борьбу против русских и иностранных контрреволюционных армий за сохранение своей власти в Советской России. Трудно переоценить влияние этих жестоких испытаний на авторитарную партию и политический строй, находившиеся в процессе становления. Помимо возрождения централизованной бюрократической власти, они привели к широкой милитаризации советской политической жизни, насаждению того, что один большевик назвал „военно-советской культурой” [1], которая продолжала существовать после гражданской войны. Равно важно и то, что в середине 1918 г. задача сохранения политической власти переплелась с еще одной, чуть менее сложной задачей: быстрым, в значительной мере насильственным, превращением общества в социалистическое. И хотя этому эксперименту также пришел конец, он оказал влияние на политические события последующих лет.
Не имевшая вначале ни армии, ни экономической программы, партия была неподготовлена к этим двум испытаниям. В течение трех лет она переживала один кризис за другим, импровизировала в стратегии и принимала временные решения; смысл революции свелся к понятию „защиты революции”, а действия и заявления партийных лидеров определялись как тем, что они вынуждены были делать, так и непродуманными до кон- ца концепциями того, что следовало делать. Это относилось и к Бухарину. Сочетание военной целесообразности и идеологических убеждений сформировало его политические и теоретические установки: от „левого коммунизма” в 1918 г. до обоснования военной политики партии в 1920 г.и доего роли в разногласиях, которые сопровождали крах этой политики в 1920 — 1921 гг.
В первые месяцы большевистского правления, когда радикализм еще преобладал в партии, Бухарин и молодые москвичи имели сильную политическую позицию. Почти сразу они оказали Ленину решающую поддержку. Правые большевики, к которым присоединилось несколько партийных руководителей, не выступавших против восстания, требовали теперь создания коалиционного правительства из представителей всех социалистических партий. Усилились возражения части большевиков против требования Ленина установить чисто большевистское правление; эти возражения поддержали некоторые члены ЦК и почти половина состава Совета Народных Комиссаров [2] *.
Ленин наконец одержал победу, опять отчасти благодаря поддержке московских левых. Бухарин и Сокольников возглавили большевистскую делегацию в только что избранном Учредительном собрании, заменив умеренных партийцев, возражавших против его роспуска [3]. В начале января 1918 г. Бухарин выступил от имени партии на созванном единственный раз Учредительном собрании. Отвечая на вызов эсеровского большин- ства, он выразил настроения возглавляемых Лениным большевиков, которые решили управлять самостоятельно. Обвинив другие социалистические партии в том, что они участвовали в дискредитировавшем себя Временном правительстве, он высказался категорически: „Товарищи, перед нами... водораздел, который сейчас делит все это собрание... на два непримиримых лагеря, лагеря принципиальных, — этот водораздел проходит по линии: за социализм или против социализма” [4].
Поддержка ленинского максимализма принесла Бухарину и его друзьям ключевые должности, особенно в создаваемом хозяйственном аппарате, в той области, которую большевики считали наиболее важной. В ноябре 1917 г. Бухарину было поручено составить проект законодательства о национализации и создании органа, который руководил бы экономической жизнью страны; проект был одобрен в декабре. На основе этих предпожений был создан Высший совет народного хозяйства (ВСНХ) [5]. Осинский, который вместе со Смирновым до этого возглавлял новый Государственный банк, стал первым председателем ВСНХ, в президиум которого вошли также Бухарин и Смирнов. Между тем Ломов, который был также комиссаром юстиции в первом Совнаркоме, возглавил национализацию московских банков и промышленных предприятий и „реорганизацию всего аппарата в Москве и области”. В январе 1918 г. он также вошел в состав президиума ВСНХ, несколько позднее став заместителем председателя ВСНХ. Под редакцией Осинского, Смирнова и Ломова стал также выходить официальный журнал ВСНХ [6]. Бразды правления в экономике Советской России, как и считали старые большевики, находились в руках молодых москвичей.
Их коллективное выдвижение способствовало росту популярности Бухарина в партии, о чем свидетельствовало его делегирование в Учредительное собрание и роль в составлении первых политических заявлений правящей партии [7]. Особенно знаменательно, что Ленин опирался на Бухарина в „социалистической политике в области финансов и экономики”, — следовательно, эта проблема, впоследствии вызвавшая разногласия, еще не разделяла их. Так, 27 ноября (10 декабря) 1917 г. Ленин предложил Бухарину и его другу Пятакову составить небольшую комиссию для „обсуждения основных вопросов экономической политики правительства”. Это назначение вызвало возражения в Центральном Комитете, по-видимому, на том основании, что Бухарин был настоятельно необходим для работы в „Правде”. Ленин доказывал, что имеющая первостепенное значение экономическая политика требует полного к себе внимания и „потому нуждается в людях сведущих, каким является т. Бухарин”. Но предложение Ленина отклонили. Так Бухарин стал редактором „Правды”, во главе которой он находился все последующие двенадцать лет с одним лишь кратковременным перерывом [8].
Таким образом, вначале Бухарин и молодые москвичи играли чрезвычайно важную роль в организации и руководстве новой партийно-государственной системы [9] . Однако в первые месяцы 1918 г. их совместное влияние на официальную большевистскую политику неожиданно сменилось коллективной оппозицией к Ленину и его новым союзникам по партии. Вопросом, породившим разногласие, было решение вождя положить конец участию России в европейской войне путем подписания сепаратного и обременительного мира с Германией.
Для понимания роли Бухарина в оппозиции „левых коммунистов” необходимо учитывать, что движение это фактически прошло две стадии. С января по март 1918 г. это была в основном оппозиция, направленная против ленинских предложений о мире и защищавшая, в противовес этому, революционную войну против наступавшей германской армии. Между позицией „левых коммунистов” и ленинской позицией стоял Троцкий и его единомышленники, которые одновременно враждебно относились к мирному договору и скептически — к перспективам военного сопротивления, предлагая свою двусмысленную формулу „ни мира, ни войны”. Эта стадия существования „левого коммунизма” закончилась его поражением, заключением Брестского мира в конце февраля и его ратификацией после жестоких споров на VII партийном съезде в начале марта. Движение затем вступило во вторую стадию, характеризовавшуюся тем, что левые перенесли огонь на пересмотренную Лениным экономическую политику. Роль Бухарина на этих двух стадиях была различной [10].
Он стал признанным лидером движения против мирного договора и за революционную войну, выступив от имени этой группы на решающем VII партсъезде [11]. Таким образом, в течение двух месяцев 29-летний Бухарин возглавлял крупнейшую и наиболее мощную партийную оппозицию в истории Советской России. В различные моменты этой дискуссии противники мирного договора оказывались в большинстве в городских и провинциальных Советах, в нескольких крупнейших партийных организациях и в самом ЦК (в зависимости от того, голосовала ли группа Троцкого или воздерживалась) и, вероятно, среди рядовых членов партии. Даже при решающем голосовании Ленин не смог завоевать большинства в ЦК, и только то, что Троцкий воздержался, позволило Ленину одержать верх над левыми. Окончательное голосование на VII съезде: 30 голосов за мирный договор, 11 — против, 4 — воздержавшихся, — не отражало истинного влияния оппозиции внутри партии [12]*.
Несколько факторов сделали Бухарина естественным лидером оппозиции. Неумолимая враждебность к империалистическим державам, выраженная в обещании „священной борьбы” против европейской буржуазии, была эмоциональной и популярной частью партийной программы при подготовке восстания. Отказавшись от нее, Ленин отошел от левых большевиков и объединился с теми, кто был в оппозиции или сопротивлялся его курсу в 1917 г. [13]. Радикально настроенные большевики остались, таким образом, без лидера и чувствовали необходимость выдвинуть такового для защиты своих попранных идеалов. Никто не подходил для этого лучше, чем Бухарин, чье имя еще до начала дискуссии отождествлялось с идеей революционной войны [14]. Из семи членов Центрального Комитета, безоговорочно выступавших против мирного договора,— его самого, А. Бубнова, Ф. Дзержинского, Н. Крестинского, М. Урицкого, Г. Ломова и В. Яковлевой — только Бухарин по своему положению в партии мог стать лидером.
Если Бухарин и имел какие-либо сомнения насчет того, поднимать ли знамя революционной войны, — а есть косвенные доказательства, что такие сомнения у него были в первой половине февраля [15], — практически полное единодушие его поколения партийных руководителей, особенно его московских друзей, в этом вопросе, вероятно, рассеяло их. Уже 28 декабря (10 января) Московское обпастное бюро потребовало „прекра- щения мирных переговоров с империалистической Германией, а также и разрыва всех дипломатических отношений со всеми дипломированными разбойниками всех стран”. Окрыленные успехом, достигнутым благодаря их смелости в 1917 г., молодые москвичи не были расположены к примирению или компромиссу. Их решимость оспаривать Ленина, несомненно, подталкивала Бухарина, который также верил, что урок победы большевиков в Москве, „когда мы выступили, не имея организованных сил”, был применим и в настоящей ситуации [16]. Эта привычка левого крыла большевиков ссылаться в споре с сомневающимися на „уроки Октября” стала постоянной чертой внутрипартийных дискуссий ближайшего десятилетия.
На движение „левых коммунистов” и руководящую роль Бухарина в этом движении оказали огромное влияние как давние личные связи (участники движения были людьми одного поколения), так и общность политического мышления. Хотя в движении принимали участие видные представители партийных организаций всей страны, Москва и особенно Бюро стали ,,цитаделью левого коммунизма” [17]. Молодые руководители Бюро в 1917 г. (Бухарин, Осинский, Ломов, Яковлева, Стуков и Кизильштейн) были всегда на переднем плане. Относящиеся к более далеким временам (1909 г.) предпосылки их совместной деятельности обнаружились теперь, когда уже известная в прошлом тройка Бухарин — Осинский — Смирнов (дополненная сейчас К. Радеком) образовала редакционную коллегию оппозиционного журнала „Коммунист”, издаваемого Бюро [18]. Когда левокоммунистическое движение охватило всю страну, Бюро стало функционировать как его „Центральный Комитет”, его „организационный центр”. Несмотря на свое всероссийское распространение, это было в основном московское движение во главе с Бухариным, его местным лидером, окруженным политическими друзьями, многих из которых он знал еще со времен 1906—1910 гг., когда был членом Московского комитета. Понятно поэтому, что защита революционной войны стала известна как „московская точка зрения” [19].
Принадлежность левых и правых большевиков к двум разным поколениям снова сыграла свою роль. Несколько старых членов партии — среди них наибольшим авторитетом пользовались М. Покровский и И. Скворцов-Степанов — были „левыми коммунистами”. Но руководящая группа оппозиции состояла исключительно из молодых; размежевание на левых и правых, характерное дпя большевиков Москвы в 1917 г., к этому вре- мени распространилось на всю партию. Если свойственная молодости уверенность в своей правоте воспламеняла левую оппозицию Ленину и тем большевикам, на которых он опирался, то вождь вел себя как трезвый, умудренный опытом государственный деятель, поворачивая молодость оппозиционных лидеров против них самих. „Молодость, — говорил он о юных москвичах, — одно из самых больших достоинств этой группы”. Моск- вичи не менее остро чувствовали проблему поколений. Через семь лет, вспоминая прошлые разногласия, Бухарин так характеризовал себя и своих друзей: „Мы, „молодые”, „левые”...” [20] . В значительной степени поэтому левокоммунистическое движение было выступлением революционеров, сформировавшихся в 1905 г., возглавляемым их признанным лидером — Бухариным.
Вероятно, элемент противоречий между отцами и детьми поможет объяснить конечное поражение оппозиции. В тот период, когда их выступления против мирного договора пользовались наибольшей поддержкой, „левые коммунисты” представляли полное энтузиазма массовое движение, вероятно, большинство партийцев. Хотя угроза со стороны германской армии все больше и больше ослабляла позицию „левых коммунистов”, истинная причина их поражения состояла не в отсутствии массовой поддержки, а в несостоятельности руководства. Левые эсеры, которые, присоединившись к большевикам, придали первоначально созданному правительству видимость коалиции, также выступали против заключения мира и предпагали свою поддержку в формировании нового правительства взамен ленинского. Руководители ;гпевых коммунистов” отказались пойти на это как из-за своей лояльности по отношению к партии, так и потому, что ни один из них не рассматривал себя в качестве замены вождя большевистской революции [21]. Бухарин только сетовал на то, что политика Ленина „была гибельной дпя революции”, и указывал, что большинство против него. Но когда знакомый спросил Бухарина, почему он не выступил решительно против Ленина, он, как рассказывают, воскликнул: „Разве я обпадаю необходимыми данными, чтобы стать руководителем партии и бороться с Лениным и большевистской партией? Нет, не надо обманывать самих себя!” [22].
Несмотря на сплоченность движения „левых коммунистов”, политические тенденции его лидеров не совпадали. В частности, когда развернулись споры, стали вырисовываться значительные различия во взглядах между Бухариным и крайне „левыми коммунистами”, такими, как Осинский и Стуков [23]. Скрытые вначале остротой споров по вопросу о мирном договоре, они приобрели значение на второй стадии существования оппозиции. Ленин, со своей стороны, тоже не всегда полностью разделял взгляды своих приверженцев. Он был, например, значительно менее пессимистичен, чем те из выступавших за мирный договор большевиков, кто не видел перспектив революции на Западе и уже превозносил руководящую роль России. В самом деле, несмотря на взаимные обвинения, Ленин и Бухарин разделяли „одну и ту же общую предпосылку: без мировой революции мы не будем в состоянии справиться с трудностями” [24]. То, что их действительно разделяло, лежало в другой области.
Историки обычно считают призыв к революционной войне безрассудством Бухарина, „самоубийственным”, „безумным” предложением, рожденным скорее эмоциями, чем трезвой оцен- кой положения. Бухарин, однако, неоднократно настаивал на том, что его выводы, в отличие от ленинских, являются резуль- татом „холодного расчета” [25]. На самом деле в выступлениях Бухарина сочетались как эмоциональная приверженность вы- ношенным идеалам, так и логические рассуждения, основанные на специфичности русских условий. Страстные донкихотские черты его оппозиции мирному договору исходили из его убеж- дения, что европейская революция неизбежна и что без нее боль- шевистский режим долго продержаться не сможет. Большинство партийцев разделяли эти взгляды, но Бухарин придавал им ха- рактер пророчеств: „Русская революция либо будет спасена меж- дународной революцией, либо погибнет под ударами междуна- родного капитала”. Он не видел альтернативы: ,,...все дело за- висит от того, победит или не победит международная револю- ция. ...Международная революция, — и только она одна, — наше спасение”[26].
В свете более поздних разногласий примечательно то, что Бухарин обосновывал свою мрачную оценку положения не эко- номической отсталостью России, а внешней военной угрозой. Он рисовал картину внешней угрозы даже более тревожной, чем Ленин, решительно доказывая, что общая ненависть к боль- шевизму неминуемо объединит воюющие западные державы для совместного похода с целью свержения большевиков и „превращения России в их колонию”. „Много данных за то, — утверждал он, — что это соглашение между двумя враждующи- ми коалициями уже произошло”. Если Ленин подчеркивал не-
посредственную угрозу, исходившую от наступавшей герман- ской армии, то Бухарин был обеспокоен „союзом” империа- листических держав, который может превратить в клочок бу- маги любой односторонний договор. Только международный революционный фронт, настаивал он, сможет противостоять неминуемому объединенному империалистическому фронту против Советской России [27].
Отчаянные опасения по поводу того, что большевики не вы- стоят — а в начале 1918 г. такие настроения были распростра- нены в партии очень широко [28] — и вера в грядущую европей- скую революцию побудили Бухарина рассматривать российский пролетариат всего лишь как „один из отрядов” международного движения. И в этом вопросе большинство партийцев разделяли его взгляды. Но Бухарин к тому же сделал из этого вывод, что интересы революционного движения должны преобладать над интересами русского „отряда”. Ободренный стачками и волнениями в Берлине, Вене и Будапеште, он требовал, чтобы Советская Россия поддержала революцию в Европе актом мужествен- ного вызова „священной войны против милитаризма и империализма”. Заключение же сделки с империалистической Герма-
нией означало, по словам Бухарина, что, сохраняя свою социалистическую республику, мы теряем шансы в международном движении. На карту была поставлена не малозначительная уже военная сила России, а символическое значение русской рево- люции. Запятнанность ее знамени могла подорвать революцию за рубежом; прекращение международной революционной про- паганды — а это было определено германскими требованиями — могло заставить замолчать „колокол, гудящий на весь мир”, „обрезать язык” [29].
Убеждение Бухарина, что способность Советской России влиять на европейские события основана не на силе ее армии, а на ее революционных идеалах, послужило причиной его наибо- лее донкихотского жеста. В феврале появились некоторые приз- наки того, что союзники могут поддержать Россию поставками в борьбе против Германии. При обсуждении этого вопроса в ЦК Ленин и Троцкий призывали ответить согласием. Бухарин возражал, говоря, что принятие этого предложения „недопусти- мо”. Он желал революционной войны, но без „поддержки импе- риалистов”. Когда же это предложение было принято (шестью голосами против пяти), Бухарин, по рассказам, воскликнул: „Что мы делаем? Мы превращаем партию в кучу навоза” [30]. Готовность Ленина вступать в сношения с отдельно взятыми капиталистическими странами предполагала временное сосу- ществование с ними. Бухарин же считал „мирное сожительство... Советской республики с международным капиталом” невоз- можным и неуместным. Решающей схватки, по его мнению, нельзя было избежать: „,..мы всегда говорили... что рано или поздно русская революция... должна будет столкнуться с международным капиталом. Этот момент теперь наступил” [31].
Кроме того, два невысказанных соображения, вероятно, влияли на готовность Бухарина поставить все на революцию на Западе. Первое вытекало из его трактовки современного капи- тализма, согласно которой революция в зрелых капиталисти- ческих обществах была маловероятна без напряженности, выз- ванной войной. Такая напряженность уже существовала в дан- ный момент, и Бухарин, возможно, опасался, что ослабление военных действий даст возможность стабилизироваться „госу- дарственно-капиталистическим режимам”. Во-вторых, так же, как и его многие немарксистские современники, Бухарин стал рассматривать продолжение бойни, вызванной европейской вой- ной, как угрозу самой цивилизации. Социапистическая револю- ция, которая только одна могла навсегда покончить с империа- лизмом и милитаризмом, давала поэтому надежду на „спасение человеческой культуры” [32]. Превращение революции в миро- вое явление было для Бухарина спасением не только Советской России, но и всего человечества. Его идея о том, что революци- онная война положит конец войне империалистической, казалась не слишком логичной, она была созвучна настроениям, выраженным поэтом Кеннетом Паткеном: „Давайте будем от- кровенно безумны, о люди моего поколения. Пойдемте по сто- пам этого убиенного века...”
Когда аргументы Бухарина основывались на призывах к мировой революции, преобладала риторика. Однако в центре его аргументации лежало твердое зерно логики, выстроенной исходя из российских условий и природы русской революции. В основе находилось его собственное понимание характера ре- волюционной войны, противопоставленное идее „передышки”, которая в феврале стала |
