Отражения
Скачать 3.32 Mb.
|
| Продолжение следует. ПОЭТОГРАД Ольга ЛУКЬЯНОВА Ольга Ивановна Лукьянова родилась в городе Новошахтинске Ростовской области. Окончила филологический факультет Луганского педагогического института. Работала в различных периодических изданиях Луганска: газете «Жизнь Луганска», ТВ «Эфир 1», «Новини культури Луганщiни» и др. Жила в Соединённых Штатах Америки. Стихи публиковались в журналах «Молодая гвардия», «Студенческий меридиан», в коллективных сборниках «Поиск» (Донецк), «День поэзии». Автор сборников стихотворений «Горлинка», «Свет мой вечный». В настоящее время живёт в Воронеже. Над памятью моею – журавли… *** Манило поле жёлтой рябью, Сливалось с глубиной небес. Вдали задумчиво, по-бабьи Глядел на поле редкий лес. Кружила тропка одиноко, Весёлой долею жива. В словах, казалось, нету прока. И не звучали здесь слова. А здесь звучала высь так строго, А дух земной так тяжек был, Что только выдохнуть бы: «С Богом!» И ощутить весомость крыл. *** Я люблю эти книжечки – Тонкие, неприметные. С неземными рисунками, С названиями странными. Эти книжки монетные, Книжки поэтные, С недоступно-доступными Вечными гранями. По везенью великому, С адресом новолуния Я куплю очень дёшево Рубцова и Кедрина. Я куплю Санитарочку времени – Друнину. Я, как птица на трель, На добро стану щедрою. Я строкой изболевшейся, Светлою, как рождение, Заслонюсь от бессилия Перед сытыми, пошлыми. Не гостей приглашу к себе – Грусти осенние. И не буду считать Дни прошедшие – прошлыми. Я в дорогу далёкую, Скорую или не скорую, Прихвачу эти книжечки, Оставив всё лишнее. И пойду к откровению С тихой опорою. И свернёт в темноту Равнодушие пришлое. *** Куда-то поезд мчался. В осень, что ли? Был тёплым поворот чугунных рельсов. И крылышки вагонных серых шторок, Устало трепеща, на солнце грелись. Чуть впереди качалась тень состава, Имея право равное на бег. Листва шуршала, как она ус-та-ла Лететь покорно, слепо, без помех На все четыре стороны. И – странствуй! Один листок прилип к моим губам. Вещало радио: какой прекрасный транспорт – Спешащий поезд к далям, к облакам. Он покидал забытые местечки, Немного с сожаленьем погудев. Берёзы догорали, будто свечки. Из тучи дождь тянулся, что кудель. Он вёз меня к тебе, мой добрый поезд, В твои обетованные края. И лиственницы кланялись мне в пояс. Колёса пели в такт: с воя, с воя… За мною мчались круглые колодцы И деревеньки с домиками в ряд. И я прощалась с чуждым инородством – Спешащий поезд мчал меня назад. Всё позабуду: горести и раны Душевные. И в сонном блеске дня Прибуду я ни поздно и ни рано На родину: к тебе, к себе, к корням! *** Звон колокольный затихнул. Солнце зашло за рекой. Город с названием Тихвин Дремлет под Божьей рукой. Пред чудотворной иконой Плещется свет неземной. Станем и мы «время оно», Будем чему-то виной – Вехам кровавым и вихрям... Светлой мольбой монастырь В Богоизбраннейший Тихвин Тихо вплывает. И ширь Мира подъемлет высоко. У Богородицы врат Тихвинский образ с востока – Крестному западу брат. Веры живительный опыт Тихвин в молитвах хранит. Льётся молитвенный шёпот – Крепче пращи и брони. *** В тихом доме за окнами Тихо рдеют настурции. Тихо женщина окает. Стихли часики куцые. В добром доме на лавочке Дед и кот сонно бодрствуют. Левитан – на булавочке. На столе – руки чёрствые Тёмной горкою сложены – Ни с тоски, ни с усталости, Ни с того, что век прожили Без какой-нибудь малости. В светлом доме не стрелочкой Время скачет по циферкам – Русой маленькой девочкой. Жизнь не иксом, не игреком – Тёплой чёрствою горкою Строгих рук. Женским оканьем. Хлебной вечною коркою. Сизой далью за окнами. *** На окнах шторки белые. На них голубки парами. С картин амуры смелые В них целятся усталые. Ну а голубкам весело Глядеть на их старания. Ах, как же страшно тесен мир В окошечке с геранями! Он до сих пор хранит уют Помпезности диковинной. Голубки молча свет клюют. Амуры в свет закованы. Они прожили уйму вер: И в Бога, и в царёву Русь, И в мировой СССР!.. …Однажды я туда вернусь. Пройду скрипучей горницей. Амуров в небо выпущу. Что им тут бедным горбиться? Билет до Рима выпишу. Ну а голубки пусть летят Во храмы злато-звёздные. Пусть им века вослед свистят, Отверзши ночь морозную. Я в доме буду тихо петь У звёздной бездны на краю. Мне будет в глазоньки глядеть Ночами верный Кот-Баюн. И будет сказочно добра Ко мне округа дальняя – Муниципальная дыра. Любовь провинциальная! *** Без слёз, без слов Матрёну хоронили. К тому ж – страда. Нет дома без хлопот. Жару кляня, гроб повезли к могиле На самой некудышной из подвод. На свете зажилась Матрёна. Только С войны одною памятью жила. Хатёнка, как оставшаяся донька, Глядела вслед, от горюшка бела. И в холмика податливый суглинок Воткнули старики дубовый крест. И вереницей сестринских косынок Застыли скорбно облака окрест. А на поминках стихли разговоры. И фронтовик, рванув больной баян, Шагал, шагал по памятным минорам, Как по воскресшим заново боям. *** Над памятью моею – журавли. Колышутся их ангельские крылья. Баюкают седые ковыли Донскую тишь, отеческою пылью Скрепляя наше вечное родство С рекою детства и со старым садом, В котором каждый терпкий липкий ствол Обласкан был моим счастливым взглядом. Я счёт вела кукушкиным «ку-ку», А журавли тянули в клювах небо, Напоминая белую строку На голубом листе. И я, на гребень Холма взобравшись, считывала грусть С донских просторов, что манили предков. И уронил мне пёрышко на грудь Смешной журавлик, заплутавший в ветках. ОТРАЖЕНИЯ Анатолий КРИЩЕНКО Анатолий Яковлевич Крищенко родился в 1939 году в г. Прохладный Кабардино-Балкарской АССР. Работал плотником, матросом, журналистом, завлитом в театре, руководителем театральной студии и кружка юных журналистов. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Публикуется в краевых изданиях: альманахе «Литературное Ставрополье», журналах «Лира Кавказа», «Южная звезда», «Литературный Кисловодск», «Открывающий мир», а также в журналах «Российская литература» (Москва), «Подъём» (Воронеж). Автор книг пьес и прозы. Лауреат Российского литературного конкурса «Справедливый мир» (2005 г.) Живёт в станице Мариинской Ставропольского края. Ветушка калинушки Пардон, мадам-с! Алябьев упорно вышагивал в клетушке каземата. Тишь давила безысходностью. Бессонная ночь незаметно переходила в утро. Проступили контуры решётчатого окошка, свет упал и на лежанку. Предметы эти закреплены прочно и надолго. Но всё серо и всё уныло-тоскливо. Время как бы остановилось, диктовало иной отсчёт. Эхом в сознании Алябьева звучали обрывки фраз. Недобрых, сабельно-болевых. Ранящих. Мозг сверлило неисчезающее абсурдное обвинение: «Подозреваетесь в убийстве». Остановившись, арестант подумал: «Так могут обвинить и ангела, и чёрта… Адова симфония жизни!» Мысли громоздились, лавиной неслись в голове, опережая одна другую. Горько подумал: «Французы не полонили, а здесь, дома, в Москве… Нет, чушь… Давыдов говорил, что плен для живого ещё не смерть. Неволя только для мёртвого – там, в могиле, конец. А здесь, над землёй… неволя вроде жизни, только без игры твоей. Но ты – игрок. Потому что жив. Играй. Думай». Чуть полегчало. Алябьев продолжал вышагивать. Неожиданно, словно из небытия возник добродушный облик Крылова. Мысли спасительно перескочили в лучезарные воспоминания. Даже лёгкая улыбка тронула губы арестанта. Вспомнились шумные салоны… Иван Крылов… Этого мудреца любили и в Первопрестольной, и в Северной столицах. Его басни, раз услышанные, казались знакомыми. В зверях и птицах его басен легко угадывались хитрецы и злодеи. У поэта-иносказателя не было врагов. Он всех любил. Но имел особенность напрочь забывать имена и фамилии. Конечно, не самых близких. На свою забывчивость великий человек имел спасительную заготовку, почти басенную – палочку-выручалочку. Алябьев прервал шаг, остановился. Мелькнула идея: эту крыловскую защитную заготовку и надо применить при встрече с полицмейстером. Разузнать его стратегию нападения. «Встреча эта, – пронеслось в голове, – состоится! Возможно, сегодня. В мыслях, конечно, я часто ошибаюсь. Но интуиция мне ещё не изменяла. Да, она будет, эта встреча. Я чув ству-ю». Легко и даже задорно вспомнилось, как два года назад в театре он столкнулся с полицмейстером и, извиняясь, сказал: «Пардон, мадам-с!» Известный многим чин даже позеленел от этой остроты. «Может, забыл? Мало ли что… Нет, такая дерзость не забывается. Ну и пусть. Игра продолжается. Пусть не по моим правилам. Но премьера этой игры уже волнует раскованностью риска. Дразнит и манит». Утренние лучи солнца наконец пробились сквозь решётчатое оконце. Вместе с ними послышался свист ветра. В тональность ему арестант озорно подсвистнул. Резко открылась дверь. На курносом круглом лице вошедшего Дурнова отразилась строгость: – Ты тута, барин, не свисти. – Так это не я. – А кто ж? – Ветер. Дурнов недовольно покрутил головой, прислушался. – Такого здеся отродясь не наблюдалось. – Да-да, ветер, – насмешливо настаивал Алябьев. – Он там, за окном. Так что наблюдается. – Если тама… пущай свистит. Природа. А ты, кажись, барин, уже отсвистелся, – сказал Дурнов, жестом указывая на дверь, предварительно связав крепко руки арестанту. – Это почему? – спросил тот насмешливо. – Молчать! В кабинете полицмейстера Алябьев, зажмурившись от яркого света, скорее почувствовал, чем угадал фигуру генерала. Как перед сабельной атакой, он чуть привстал на стременах. Но это были не стремена, а пол. Твёрдый. Прочный. Прикрытый чуть потёртым, но ещё нарядным ковром. Вспомнил, почти увидел мельком дерзкую улыбку своего командира Дениса Давыдова. В голове опять спасительно пронеслись оправдывающие забывчивость слова Ивана Крылова. Глядя спокойно в холодные и беспощадные глаза полицмейстера, Алябьев в тональности баснописца простодушно изрёк: – Как давно не имел удовольствия вас не видеть. Наступила тишина. В длинной паузе, в немой, но ощутимой дуэли почти растерянно прозвучал вылетевший рикошетом вопрос: – Как? В вопросе звучали оттенки чего-то недосказанного, запредельно скрытого. Мгновенье и вечность столкнулись. И исчезли. Но тонкий слух композитора уловил не мажор, а минор. Молчаливая дуэль длилась секунды. Но этого хватило, чтобы Алябьев почувствовал себя не пленником, как говорил Давыдов, а игроком: – Пустое… Я, простите, вспомнил поговорку баснописца Крылова. Он так говорит всем знакомым. По забывчивости… Но мы – вы и я – вроде бы, не знакомы… Ровинский, чтобы скрыть проигранную только что психологическую дуэль, молча прохаживался. Остановившись, миролюбиво заметил: – Я тоже отчасти, знаете, бываю забывчив. Махнул Дурнову, чтобы тот развязал руки. Хозяин кабинета продолжил: – Да вы присаживайтесь. В ногах, говорят, правды нет. Алябьев, угрюмо глядя на портрет царя, висевший на стене, тихо произнёс: – А разве она где-нибудь есть? Правда-матушка? – Да уж… Вы того-с… перегнули-с. Правда Божья есть повсюду. А царёва правда имеется в нашем Российском государстве. Так-то. Наступила опять неловкая пауза. Алябьеву совсем не хотелось попасть в умело заброшенный аркан. Он угрюмо молчал. – Вам не нравится моё определение, – бесстрастно-интригующе продолжил Ровинский. – А вам? – Ну, мне – как и всем государственным людям… Впрочем, суть нашей встречи не в этом. Она-то, сударь, правдива на основе закона. Это так же верно, как и правда царёва. – Это потому, что вы в тени этой правды. – Я в тени правды? Интересно. Хотя, может быть… Может… – Генерал не спеша стал ходить по кабинету, потирая руки. – Работа, знаете, у меня такая. Теневая. – Загадочно, нараспев сказал: – Ведома ли вам телепатия? Алябьев остановил взгляд на гладко выбритом лице генерала. Настороженно подумал: «К чему он клонит?» Пожимая плечами, вслух произнёс: – Мне это ни к чему. – А напрасно не интересуетесь сей наукой. Она, знаете, порой и спасает… Алябьев посмотрел в окно. Увидел в предвесеннем вальсе танцующие снежинки. Барабанный стук пальцев генерала вернул его в действительность. – Ну что же вы, милейший, не ответствуете насчёт древнейшей науки? Алябьев, прикрыв рот рукой, вызывающе зевая, вяло проговорил: – Неинтересно. Ровинский, пройдя в дальний угол кабинета, уже за спиной Алябьева сурово, но ещё миролюбиво сказал: – Понимаю, понимаю. Сей момент у вас появится интерес. Уверяю вас: появится. – Вкрадчиво, меняя тембр голоса, добавил: – После моих вопросов. – Задавайте. – А вы, сударь, не торопите меня, не торопите. Вопросы будут, уверяю вас, будут. О солнечной, а может, краплёной правде жизни. Генерал прошёл к столу, сел. Барским, ленивым движением, будто не спеша, потянулся рукой к лежавшей отдельно на столе папке. Алябьев, не отрываясь, внимательно следил за холёной рукой генерала. Про себя отметил: «А играет-то как! С наслаждением! Артист». Ровинский вынул первый лист, откашлялся и строго официально отчеканил: – Но запомните, милейший Александр Александрович, сие сочинение не салонно-водевильного характера. Здесь только факты. Они молча смотрели друг на друга. Генерал подумал: «А держится-то как потаённо. Партизан!» Алябьев угрюмо размышлял: «Кажется, началось…» Вспомнилось залихватское: «Сабли наголо!» В ушах пронеслось бесконечное раскатистое: «Ура-а а»… Чтобы скрыть странную улыбку, возникающую на лице в самые опасные моменты жизни, он, прикрыв рот ладонью, устало сказал: «Читайте». – Извольте. Но заранее предупреждаю: отрицание – не в вашу пользу. – Смотря что… Ровинский встал из-за стола и, тихо приблизившись к Алябьеву, как можно спокойнее сказал, потрясая листиком: – Только факты. Факты. Позвольте? Алябьев молча кивнул. Настороженно подумал: «Хватка-то бульдожья. Такой насмерть загрызёт, если в горло вцепится. Но я не дамся… не дамся». Почему-то опять вспомнилось денисовское: «Попал в плен – не горюй, а мозгуй, мозгуй». В сознание россыпью вошли звуки, бодрящие звуки и голоса его романсов. А Ровинский, вглядываясь в спокойное лицо уже немолодого композитора, почти участливо спросил: – О чём вы думаете, сударь? – Помахав листком, строго выговорил: – Ведь это, считай, почти приговор. Алябьев, не удостоив его взглядом, задумчиво глядел в окно. Отрешённо сказал: – О снеге, генерал. О снеге… – О снеге? – Да, о нём. Февральский московский снег имеет свой запах. И даже свою мелодию. Романсовую. Русскую. Снежинки, заметьте, стали лохматыми и певучими. В своём последнем хороводе, кружась, они всегда поют вещий гимн жизни. Жаль, что их, как и людей, немногие слышат. А ещё меньше понимают. Может, поэтому они и тают. И погибают. Но мелодии их передаются весне. Разве об этом вам не известно? – Нет. – Жаль. А телепатом себя считаете… Или вы ошибаетесь на сей счёт? Ровинский строго заметил: – Здесь вопросы задаю я. – Так точно! – Алябьев принял стойку «смирно». Неожиданно оба расхохотались. Смеялись потому, что оба были людьми. Хохотали потому, что в необузданном русском характере присутствуют блажь, дурачество. То дурачество, что сближает порой и несближаемые углы воззрений и положений. Первым пришёл в себя хозяин кабинета. Громко кашлянув, он строго проговорил: – Снег – он, конечно, больше по вашей части. Композитора, романсиста. Может, и музыкален. Но вы ко мне в кабинет попали… – Да вы читайте, читайте, – успокаивающе сказал Алябьев. – Я вас понимаю. Ровинский сел, поднёс листок близко к глазам. Подумал: «Ну анафема, ну партизан! Кто воевал, тот…» Он стал строго и внятно читать: – «24 февраля 1825 года на дому у отставного подполковника Алябьева Александра Александровича состоялся званый обед». Вы это не отрицаете? – Нет. – Похвально. «Обед сопровождался обильной выпивкой и завершился картёжной игрой». Вы это тоже не отрицаете? – Нет. Ровинский строго взглянул на Алябьева и зло отметил: «Не отрицает, шельма». Уже более лояльным тоном продолжил: – «Среди приглашённых были отставной полковник Тимофей Миронович Времев, сосед Кулагин, отставной майор Глебов и шурин Алябьева – Шатилов». Вы и этот факт не отрицаете? – Нет, – ответил Алябьев. – Хорошо-с. Вы, господин Алябьев, в той картёжной игре сами-то принимали участие? – Нет. Как хозяин дома, я только наблюдал. – Интересная роль. Что ещё вы делали? – Да больше, в общем, ничего. – А напитки подносили? – уточнял генерал. – На правах хозяина – да. – Так-так. У вас тогда в доме было всё гладко? – Как в любой игре, – равнодушно констатировал арестант. – Интересно, и кто же проиграл? – Вам же всё известно, генерал. Зачем это… – Мне требуется ваше объяснение. Ваше, господин Алябьев. – Проиграл тогда Времев. Но платить наотрез отказался. – Почему? – Намекнул на «нечистую» игру партнёров. – И тогда вы его ударили, – безразлично вставил генерал. – Несколько пощёчин – защищал честь. – Согласен, согласен, – миролюбиво подняв руки, вставил Ровинский. – Но… Но после вашей «защиты чести» человек того… помер. Алябьев, пересилив себя, уже другим тоном сказал: – Заметьте, через три дня после игры и не в моём доме. – Где же? – участливо переспросил Ровинский. – По дороге из Москвы в своё воронежское поместье. – И это всё, что вы имеете мне сказать? – опять бесстрастно заметил Ровинский и почесал затылок. – Всё, ваша честь. – Да-а, – раздумчиво произнёс хозяин кабинета и стал прохаживаться по мягкой ковровой дорожке. – Это много и немного. Всё и ничего. А человека, вы понимаете, человека нет. Он мёртв. – Размашисто перекрестился. – Царство ему небесное. Жаль, отвоевался, бедолага. Помер. Помер не на поле боя, а за картёжной игрой. Или вследствие этой игры. Позор для русского офицера. Вы помните начало нашей беседы? – Смутно, – ответил Алябьев, потирая виски. Генерал удовлетворённо отметил: «Зацепило. Матушка-смерть любого живущего пронимает». Вслух нейтрально произнёс: – А начало нашей беседы… Я затронул-с предмет научный. Вроде бы отстранённый от сути дела. Предмет сей-с телепатией зовётся. Повисла длинная пауза, неловкая для Алябьева. Но очень удобная и хорошо продуманная матёрым дознавателем, почти царёвым приближённым генералом Ровинским. Проваливаясь в опасную бездну паузы, Алябьев растерянно подумал: «Блефует. Куда он клонит с этой чёртовой телепатией?» Вслух, выдерживая тональность разговора, раздражённо и якобы даже испуганно, скороговоркой произнёс: – Да я… Я, ей-богу, не вижу связи. Связи с тем, что случилось, и с вашей наукой телепатией. Ровинский снисходительно-покровительственно произнёс: – А связь, голубчик, существует везде-с. Она невидима, но она есть. Извиняйте за нескромность, но я, как телепат, могу угадывать мысли на расстоянии. На большом-с российском расстоянии-с. Так-то. – Да ну! – притворно воскликнул Алябьев. – Любопытно. Ну и… – Ну и… – в тон Алябьеву протянул Ровинский. – Тогда, два года назад, в театре, вы, помните, солировали? – Я никогда в театре не пел. Ровинский, махнув рукой, беззлобно заметил: – Да не на сцене. А передо мной, в фойе, голубчик. В обществе, кажется, Грибоедова. Он тогда так аппетитно расхохотался. Ну-с, вспомнили-с? – Нет, не помню. Ровинский, приняв позу солиста, самозабвенно, изображая в руках гитару, как прожжённый тюремщик, запел: Цыганка с картами – Дорога дальняя. Дорога дальняя – Казённый дом. – Брависсимо! – воскликнул Алябьев. – У вас неплохо получается, генерал. – Так значит, вспомнили? – Грешен, было дело. – Но вы тогда не допели… – Ну и что? Разве в этом… – Боже упаси! – воскликнул Ровинский. – Никакой крамолы в этом нет. – Так в чём же дело? – А дело, голубчик, в том, – просиял Ровинский, – что я тогда, два года назад, после ваших тюремных куплетов предугадал, что мы встретимся здесь. У меня в заведении. – Довольно потирая руки, произнёс: – Тю-тю, а человека нет. И песня не спета… – Какая чепуха! Неужели, уважаемый генерал, вы допускаете мысль, что я стремился к этой нашей встрече? – Ни в коем разе. Не я допускаю, а телепатия. Она, милейший Александр Александрович, наука древняя. А сказанное слово… Слышали, чай: как аукнется, так и откликнется. И всё это – не я, а она – наука древнейшая. Но суть не в ней. – Так в чём же? Ровинский печально, одними уголками губ выдал нечто похожее на улыбку. И нечто похожее на слова: – Тю-тю… А человек – пшик. Так-то. – Не морочьте мне голову. Вы – дворянин, а не телепат. И я дворянин. Не убийца. – Стоп! – прервал Ровинский. Алябьев уже открыто рассмеялся в лицо генералу. Сквозь смех, как в смертельной рукопашной схватке, уже открыто прокричал: – Да вы просто подтасовываете факты! А мысли угадывать ни черта не можете! – Ошибаетесь, – хладнокровно возразил генерал. – Хотите, сейчас скажу, о чём вы думаете? – Любопытно. Извольте… – Вы, отставной подполковник Алябьев, думаете о свободе. Верно? – Так же, как каждый, кто находится в вашем заведении. – Пардон, мадам-с! – победоносно почти пропел Ровинский. Алябьев вздрогнул. На этот раз пуля попала в цель. Алябьев подумал: «Ну, гад, захомутал! Помнит! Мстит. Такое, конечно, не прощается». Ровинский, расхаживая по кабинету, довольно потирая руки, торжественно-тихо продолжал: – Всё помните, милейший. Всё. Всё, господин шулер. – Я не шулер! – вскакивая, выкрикнул Алябьев. Ровинский, с силой надавив на плечо, заставил арестанта сесть. – Тихо, подследственный. Вы доставлены сюда не как дворянин, а как картёжник, шулер и предполагаемый убийца. – Всё это ложь, ложь! – теряя самообладание, кричал Алябьев. – Ложь! Комедия безумия! Усевшись за стол, Ровинский с нескрываемым интересом наблюдал и слушал. Затем, стукнув рукой по крышке стола (отчего хлопок получился звонким, психологически тонко отработанным), внятно, почти шёпотом произнёс: – Тихо! Здесь вам не салон, не театр. Да будет вам известно, мы – царёвы слуги, народ образованный, читали-с «Горе от ума» на листочках и вашего негритёнка Пушкина. – А вот трогать Пушкина не надо, он – гений. Понимаете, гений! – Может быть, – со вздохом произнёс Ровинский. – Не спорю. Но исстари подмечено, что почти в каждом гении живёт… крамола. Эта стерва может рушить государства. А к Пушкину, да будет вам известно, подследственный, наш государь-батюшка проявил монаршую милость. Да-да, монаршую. И спас его от Сибири. Вас же, милейший, спасать некому, окромя меня. А факты не в вашу пользу. Что замолк, «пардон, мадам-с»? Алябьев вновь вскочил с места, затем сел и, приблизив лицо к лику генерала, произнёс: – Знаете… – Знаю, – так же тихо ответил Ровинский. – Вы бы меня с удовольствием вызвали на дуэль. – С большим, – выдохнул Алябьев. – Сожалею, – миролюбиво и насмешливо почти пропел хозяин кабинета. – Но в моём ведомстве дуэли не практикуются. Его рука скользнула в ящик стола. – А вот в картишки, – он показал издали колоду, – я бы не отказался. – В картишки?! – оторопел Алябьев. – Вы серьёзно? – Серьёзней не бывает. Считайте, что это наша мужская дуэль чести. Проигравший и станет той самой «мадам-с». Отказ принимается за поражение. – У меня нет выбора, – погрустнел Алябьев. – Это другое дело. – Подвинул колоду карт. – Означьте козырь. Алябьев не спеша, как принято, сдвинул колоду. Выпал козырь – пика. Ровинский сухо напомнил, раздавая карты: – Проигравший будет в нашей игре пиковая «пардон, мадам-с». А не та, театральная. Алябьев взял карты, пальцами нащупал тонкие краплёнки. Бросил с возмущением: – Да они краплёные, телепат чёртов! Вскочил и замахнулся на Ровинского. Тот, перехватив руку арестанта, заломил её. – Выдал себя, убийца! – громко закричал: – Дурнов! Уведи шулера. Вбежал Дурнов, скрутил руки Алябьеву, связал их, толкнул к двери. Алябьев через плечо насмешливо крикнул: – Пардон, мадам-с! Дверь закрылась. Взбешённый генерал бросился к закрытой двери, видя перед собой не дверь, а Алябьева, выкрикнул полушёпотом: – Ну, гад, тю-тю, крышка тебе. Крышка! Но как обо всём этом доложить самому государю? Как? – Отступив от двери, прошептал: – И чего это я разволновался? И не таких здесь обламывал… А от пощёчин не умирают. Это он убил отставного полковника Тимофея Мироновича Времева. Тю-тю – и человека нет. – Задумчиво повторил: – Он. Быстро шагая по кабинету, как бы про себя повторял: – Но это надо доказать. Доказать не картёжной игрой, а признанием. Докажем. Подойдя к окну, долго рассматривал кружащиеся снежинки: – А снег-то и вправду февральский вальсирует. Чем же он пахнет, снежок наш московский? Чем? А ведь тает и кружится. Кружится и, кажется, поёт. ВЕТУШКА КАЛИНУШКИ Образование, как и политика, рушится от экспериментов. |
Похожие:
 | Положения об учетной политике Общества, существуют следующие допущения при ведении бухгалтерского учета филиалом: для отражения хозяйственных... | | Методологические основы отражения в бухгалтерском учета операций с денежными средствами 5 |
 | ... | | Цель изучения темы — формирование у студентов представления о сущности материалов, правилах отражения в учете операций связанных... |
| Порядок отражения в бюджетном учете и отчетности результатов переоценки нефинансовых активов бюджетных учреждений | | Инвентаризация материалов на складах, порядок ее проведения, оформления и отражения ее результатов. 57 |
| Отражения: Выпуск 6 Первые опыты художественного перевода. Ответственный редактор и составитель О. В. Матвиенко. – Донецк, ДонНУ,... | | ... |
| Фнс россии от 28. 09. 2015 n гд-4-3/16910@ "О порядке отражения в налоговой декларации по налогу на прибыль иностранной организации... | | Простая форма бухгалтерского учета порядок отражения хозяйственных операций в книге учетов фактов хозяйственной деятельности |