Отражения
Скачать 3.32 Mb.
|
Иван Малохаткин Иван Иванович Малохаткин родился в 1931 году в с. Лебяжье Камышинского района Сталинградской области. С 1948 года жил во Владивостоке. Окончил высшие литературные курсы. Автор 22 книг стихов. Публиковался в местных и центральных СМИ, в литературно-художественных журналах. Лауреат литературных премий, в том числе премии им. Михаила Алексеева. Член Союза писателей России. Заслуженный работник культуры России. Живёт в Саратове. Вот и приблизилась даль приворотная… Ивану Шульпину *** Сосна, которую не раз Казнил огонь небес, сейчас Почти убитая стояла. На ней кукушка… Но она Была, как утро, холодна И никому не куковала. А между тем в разломе туч Мелькнул неловкий первый луч. Упал на волны цвет кипрея. И буря взбуженной воды, Смыв ночи дряблые следы, Ушла, себя толканьем грея. И я увидел: за ветлой Туман, прикрыв холмы полой, Вползал в простор сквозного лога, И кто-то юный на коне Скакал в туманной глубине, – Куда, куда его дорога? И я подумал: отчий дом Нам вспоминается потом, Когда душа, насытясь волей, От ран и горестей горит И чистым словом говорит О лучших днях, о лучшей доле. *** Блестят листвой осокори. Внизу по берегам Волна шуршит осокою И всхлипы прячет там. Скворец горластый тужится Себя перекричать. Лежит у тропки лужица, Как лунная печать. Трава росой украшена. Ползёт, шипя, ручей. Синь на лучах заквашена, Чтоб ранник был пышней. А утро выбивается, Сминая ночи тьму, И солнышко старается Теплом помочь ему. *** Вот и приблизилась даль приворотная. Слышу раздолий земных голоса. Вижу, как цапля, царица болотная, Щурит от дымки текучей глаза. Скоро она улетит – и забудется Эта высокая птица тоски. Только пушок её рядом покрутится, Сядет ожогом седым на виски. Белка мелькнёт на сосне кучерявой. Шишка, как гиря часов, упадёт. Вечер в просветах, как будто дырявый, В синь дождевую лататься войдёт. Вскинутся цокот и шелест капели. Клюква с полянки приветно мигнёт. Властно раскинутся запахи ели, Цапля, тоску разрушая, вспорхнёт. *** Есть в грусти осенней особая страсть: Яснеет, что было туманно. И листья, готовясь на землю упасть, Шумят и шумят непрестанно. Ты станешь под ними, Охваченный сном, Былого неясным виденьем. И дни полетят, Словно лист за листом, Тебя обжигая свеченьем. Когда, наглядевшись на светлую даль, Придёшь ты в родное жилище, Тебя очарует такая печаль, Которой нет выше и чище. *** Быть должен снег – и он явился. Земля врастала в тишину. И ветер взмахами грозился Развеять в зарослях луну. Куга топырилась, звенела, Вдевалась в пенистый поток И как бы вытрясти хотела Из клиньев влипчивый ледок. Всё крепло в лёте и в раскате. И ёлок зыбких терема Так разрастались на закате, Что крупно виделась зима. И от напевного журчанья Воды и шороха ветвей Душа входила в мир молчанья, И жизнь шептала звуки ей. Одиночество Разлюбила. Ушла. Затерялась, Как росинка в густом камыше. Ничего у него не осталось, Кроме эха прощанья в душе. «Ну и что ж, – думал он, – и не надо. Знать, любовь не любовью была…» Вызревала капель винограда, И листва за листвою плыла. Город ширил бетонные плечи. Стала улица к дому длинней. Возвращаясь с работы под вечер, Он грустил всё сильней и сильней. Ночи омутом пахли и тленом. На звонки телефона молчал. Подбородком уткнувшись в колено, Головой утомлённо качал. «Ну и что ж, – думал он, – и не надо. Знать, любовь не любовью была…» Вызревала капель винограда, И листва за листвою плыла. Элегия Памяти Михаила Луконина Слагают птицы общий крик. И даль, готовая к приёму, Отодвигая лунный блик, Сморгнула утреннюю дрёму. И вновь взволнован я теперь, Когда изведана дорога, Когда судьбы моей метель Почти угасла у порога. Ужели то, что знаю я, Всего лишь ход первоначальный, И в этом пламени прощальном Совсем безвестна жизнь моя? Нет. Не согласен. Я проник В озёр зелёное молчанье, В неувядающий родник Моей любви, в моё страданье. Я испытал и мор, и страх. Мне незнакомо отступленье. Жизнь, я на всех твоих ветрах Крепил и память, и терпенье. И так с тобой не разойдусь, Не отпущу тебя без муки, Пока меня возносят звуки, Пока я родине молюсь. ОТРАЖЕНИЯ Виктор САЗЫКИН Виктор Алексеевич Сазыкин родился в 1956 году. Окончил Пензенский сельскохозяйственный институт. Учился на Высших литературных курсах при Литературном институте имени А. М. Горького. Член Союза писателей России. Живёт в Пензе. Милый Паня и другие ПОВЕСТЬ Весть о том, что Санька Боняков погиб, разбередила воспоминания и раздумья. Он был моим сверстником и другом, вместе учились в школе, в юности занимались спортом, потом, с возрастом, пути-дороги разошлись: я безуспешно связался с литературой, а Санька ещё раньше заявил о себе как замечательный боксёр и мог бы стать знаменитостью первой величины. Но что-то тоже помешало… Они вообще, Боняковы, – семейство любопытное. К примеру, дядя Паша – фронтовой разведчик, вернулся в 1944 м без ноги, однако никто и никогда из сельчан не говорил о нём как об инвалиде: этот «инвалид», будучи помоложе, мог утереть нос любому здоровому; а про чудачества его в Чертозелье и поныне ходят притчи и легенды. (Да разве с такими мы могли проиграть войну?!) Теперь дяди Паши нет, а жаль: жизнь без чудачества и героизма пресна и скучна, как рассказ законченного графомана. Я собирался в редакцию местного литературного журнала, чтобы отнести новый рассказ под названием «Письмо рецидивиста», тоже об одном чертозельском «герое» и, кстати, родственнике Саньки. По дороге опять раздумывал о Боняковых. *** Павел Прокопьевич Боняков, отец Саньки, – личность и вправду небезынтересная. Память о норове его и причудах до сих пор живёт в Чертозелье. Взрослые за глаза звали его Панок, что звучало снисходительно, но с оттенком приятным; или же – Боняк, подчёркивая неодобрительные, вздорные и даже буйные черты характера; обращались, однако, непременно уважительно: Павел Прокопич. Работал он на конном дворе шорником, а также занимался ремонтом гужевого транспорта: летом – сани, зимой – телеги. Там у него и столярка была, где правил колёса, прилаживал наклёстки, гнул полозья, вставлял копылья; мальчишкам вытёсывал самодельные лыжи и делал крепления из сыромятных гужевых и чересседельных ремней. Обычно по этому вопросу обращались к нему не сами ребятишки, а кто-нибудь из взрослых: «Павел Прокопич, нарежь ремешков моему Славке на коньки (коньки «Снежинка» привязывались к валенкам ремнями или бечёвками, но ремнями – лучше), а то канючит и канючит… Я тебе бутылку поставлю, только сделай, ради бога». Шорник для приличия поломается-поломается: «Да ежели где лишние завалялись, ежели найду…» – и непременно находил, за что благодарны ему были не столько отцы-матери, сколько сельская малышня. На речке и на горках нередко слышалась похвальба: «Это мне дядя Паша Боняков сделал», «Это дядя Паша отремонтировал». Впрочем, именно они, маленькие озорники, почему-то иногда, пьяненького, дразнили его на улице весьма занимательным прозвищем – Милый Паня: – Милый Паня, Милый Паня!.. – Вот я вас, заразы! – грозился он, делая вид, что сейчас догонит сорванцов и надерёт уши. – Не догонишь, не догонишь!.. Ну, конечно же, не догонит: куда ему на протезе до быстроногих сорванцов? Однако трезвого Милого Паню все ребятишки побаивались. Считали сердитым. И никто из пацанов на конном дворе в его присутствии шалить не смел. У него и самого была куча мала детей (теперь уже давно взрослые): Василий, Колька, Санька и Валентина. Василий – самый старший, Колька – лет на шесть помладше, Санька – ещё младше, Валентина – последняя. Василий как ушёл в шестидесятых в мореходку бесспроша, так с той поры почти и не бывает в Чертозелье. Когда родители были живы, пару раз приезжал, а ныне даже весточки близким не шлёт, безродный. И сельчане как бы забыли его. Николаю Бонякову сейчас уже за пятьдесят. Спокойный, тихий, он и в юности ничем особенным среди сверстников не выделялся, такой же и остался: приедет в Чертозелье вечерком, ночку погостит у родственников и так же незаметно уедет – как и не был. Правда, приметили: изношенную «копейку» недавно заменил очень приличной иномаркой. Оказывается, Николай уже лет семь занимается кое-каким бизнесом (вместе с женой торгует на рынке шмотками), и дело, вроде бы, идёт у них неплохо. Но об этом он говорит неохотно, словно суеверно боясь спугнуть свою маленькую удачу: похоже, натерпелся, как и многие, в безвременье девяностых годов. Они вообще, вроде как, очень скромные – Николай и его Татьяна. Другое дело – Санька Боняк. О, этот чуть и вправду не стал знаменитостью! Сызмальства шустрый и ловкий, поступив в областном центре в техникум, Санька целеустремлённо стал заниматься ещё и боксом. Отец Павел Прокопьевич с детства попросту приучал сыновей к физкультуре и спорту: поставил перекладину на проулке (турник), сшил из кожи старых хомутов боксёрский мешок и что-то вроде бойцовских перчаток и сам подучивал, как правильно вдарить, чтоб супротивник с колядок слетел, или как самому половчее увернуться: нырь под руку и снизу повыше пупка – бац! Но Василий и Николай неохочи были к этому, да и мода на спорт в деревню пришла несколько попозже. Зато как раз угодила в Санькино поколение. И Санька показал себя во всю прыть! Уже юниором, он без промаха выигрывал всяческие соревнования и, после техникума пойдя в армию, как талантливый боксёр, оказался в спортроте, откуда чуть было и не попал на Московскую Олимпиаду. Но парню не повезло. Уже почти кандидат в состав сборной СССР, он вдруг угодил… под следствие. Подрался. По молодости это бывает. Но крепко побил он не кого-нибудь, а сынков парторга и председателя сельсовета соседнего совхоза. Парни крепкие, самоуверенные, чуть под хмельком заявились на «Жигулях» из Пичуевки в Чертозельский клуб. Хамливо стали приставать к девчонкам, огрызаться на замечания старших (шёл какой-то фильм про войну) – словом, повели себя вызывающе. А чертозельских парней, как назло, никого не было. Но нарвались на Саньку Бонякова, приехавшего на побывку домой (он уже дослуживал срочную). С виду не Геракл, однако же… кандидат в сборную страны – это вам не ширь-шавырь. Короче говоря, отпускник-солдатик лихо повыворачивал скулы залётным молодцам. Но с рук ему это не сошло: отцы потерпевших круто возмутились, милицейское начальство в райцентре оказалось у них своё, и Саньку на следующее же утро забрали в каталажку. – Ой, посадят нашего касатика, ой, посадят! – причитала мать Дарья Васильевна, раздражая и без того расстроенного Павла Прокопьевича. – Ну, суши теперь сухарей своему касатику! – в сердцах передразнивал он её. – Паня, не мешкай, собирайся, поезжай в милицию, узнай там, чё да как. – Вот брошу всё и понесусь! – Ой, посадят, посадят… – Раскаркалась, ворона! Однако вечером Павел Прокопьевич пошёл к соседу Мишане, молодому мужику-шофёру, который ежеутренне и вечером ездил в райцентр – возил с фермы молоко на переработку, а заодно подсаживал в кабину сельчан-попутчиков, подвозил кому куда надо: в больницу, на базар – мало ли куда. Павлу Прокопьевичу вот в милицию приспичило. Мишаня, как и все чертозельцы, уже знал, что вчера случилось в клубе. – Посадят Саньку, – сочувственно вздохнул и он. Сам Мишаня, будучи уже не молоденьким – за тридцать, с год как женился (а в юности тоже покуролесил!) и теперь в клуб – ни ногой. Да и некогда: с утра до самого поздна за рулём и за рулём. «Остепенился, – говорили про него в Чертозелье, – теперь на Доске Почёта висит». – Поса-а дят, – повторил Мишаня. – И ты туда же: посадят, посадят… Я вот, если завтра чё не так, самолично в часть напишу, у нас не бессудица какая – приедут и разберутся. – Разберу-у утся, – нараспев несогласно сказал Мишаня. – Не надо было ему связываться, дядя Паша. – А ты вот на его месте не связался бы? – вскипел Павел Прокопьевич. – Я не чемпион, – с усмешкой уклонился сосед. – Да они ж, заразы, приехали как хозяева в наше село! А мы тут испокон веку никого хозяйничать не допускали. Бывало, из какого-нибудь села на санях целым скопом прикатят и давай задираться, из-за девок обычно. Ну, мы как вскинемся тоже всем гуртом, кто постарше, кто помладше, и – куда оглобли, куда сани! Потом, после драки, смотрим друг на дружку – и смех, и грех: у кого глаз заплыл, у кого зубов не хватает! О, было! Всякое было. Правда, до смертоубийства не доходило. Бились крепко, но так, чтоб до смерти – не было ни разу, врать не буду. И Санька наш – не убил же он их? Ну, поколотил малость, ну, скулу кому-то своротил. Драка – она и есть драка. А ты: «Не связывайся…»! – укорял соседа старик. – Да, надо знать, дядя Паша, кому скулы-то выворачивать. А то вывернешь – и сам не рад будешь. – Знать! – передразнивал старик. – А они, что, не знали, на кого рыпаются? – А у него, что, на лбу написано, что он боксёр? – При чём тут «боксёр»? Я вот ихнему командиру всё как было пропишу. Как фронтовик пропишу, – опять погрозился Павел Прокопьевич. – И без тебя пропишут, – отмахнулся Мишаня. – Ещё и за «боксёра» припаяют. И как в воду глядел. Но пообещал завтра довезти старика прямо до прокуратуры. С вечера Павел Прокопьевич подремонтировал свой протез, чтобы шибко не скрипел в начальственных коридорах, нацепил на пиджачишко все фронтовые ордена и медали и утром уже был в райцентре. Там отнеслись к нему уважительно, но всё равно строго выговорили, мол, не стыдно вам, товарищ ветеран, вы Родину защищали, а сына хулиганом вырастили. Да к тому же он, ваш сын, ещё и боец Советской Армии! Как же так, Павел Прокопьевич? И даже то обстоятельство (на что и Мишаня намекнул соседу), что задержанный не просто драчун-хулиган, а мастер спорта по боксу, – даже это квалифицировали как применение сугубо противозаконных средств из чисто хулиганских побуждений. – Да чё уж такого страшного произошло-то? – не выдержал старик, до этого сидевший молча и смирно, только несогласно покряхтывавший. – Ну, подрались. Ну, не убили же друг дружку? Молодёжь! Я и сам, бывало, никому спуску не давал. – Вот этому вы и научили сына, – с каким-то нехорошим намёком перебил старика работник прокуратуры, но Павел Прокопьевич по инерции продолжал: – Ну а как же? Они ж чужесельские, парни-то эти, не нашинские. А ежели приехали в чужое село – девка ли понравилась, к товарищу ли, – то изволь вести себя поскромнее. К примеру, приду я к соседу – баба мне его приглянулась – и давай хозяйничать! Понятное дело, возьмёт он топор и башку мне оттяпает. – Ещё топора не хватало! – строже сказал блюститель правопорядка.– Это вам не царское время, когда ни законов, ни власти на селе не было. – Я при царе не |
Похожие:
 | Положения об учетной политике Общества, существуют следующие допущения при ведении бухгалтерского учета филиалом: для отражения хозяйственных... | | Методологические основы отражения в бухгалтерском учета операций с денежными средствами 5 |
 | ... | | Цель изучения темы — формирование у студентов представления о сущности материалов, правилах отражения в учете операций связанных... |
| Порядок отражения в бюджетном учете и отчетности результатов переоценки нефинансовых активов бюджетных учреждений | | Инвентаризация материалов на складах, порядок ее проведения, оформления и отражения ее результатов. 57 |
| Отражения: Выпуск 6 Первые опыты художественного перевода. Ответственный редактор и составитель О. В. Матвиенко. – Донецк, ДонНУ,... | | ... |
| Фнс россии от 28. 09. 2015 n гд-4-3/16910@ "О порядке отражения в налоговой декларации по налогу на прибыль иностранной организации... | | Простая форма бухгалтерского учета порядок отражения хозяйственных операций в книге учетов фактов хозяйственной деятельности |