Отражения
Скачать 3.32 Mb.
|
 5-6 2015 Содержание ПОЭТОГРАД Сагидаш ЗУЛКАРНАЕВА. В моём краю нет края синеве… ОТРАЖЕНИЯ Валерий КАЗАКОВ. Два рассказа ПОЭТОГРАД Иван Малохаткин. Вот и приблизилась даль приворотная… ОТРАЖЕНИЯ Виктор САЗЫКИН. Милый Паня и другие ПОЭТОГРАД Ольга ЛУКЬЯНОВА. Над памятью моею – журавли… ОТРАЖЕНИЯ Анатолий КРИЩЕНКО. Ветушка калинушки ПОЭТОГРАД Александр РЫЖОВ. Пока последний час не пробил… КАМЕРА АБСУРДА Фёдор ОШЕВНЁВ. Шоколадный символ воли Десятая планета Ольга СОЛОВЬЁВА. Три в одном (их мальчик) В САДАХ ЛИЦЕЯ Кселена ЛИТВИНОВА. Лунный город НА ВОЛНЕ ПАМЯТИ Виталий ЗЕМЛЯК. Без розовых очков Виктор СЕМЁНОВ. Война глазами подростка «Хлебнули мы горя…» СТАТЬИ Андрей ТИМОФЕЕВ. О современной органической критике Отражения Наталья МОЛОВЦЕВА. Вот придёт Большая Медведица В САДАХ ЛИЦЕЯ Людмила Милославская. История с театральным Поэтоград Ольга КОМАРОВА. Я рисовала ангелов РЕЦЕНЗИИ Карина СЕЙДАМЕТОВА. Дорога чрез сердце избы… Эдуард АНАШКИН. «Звёзды окликая» Михаил МУЛЛИН. Ни много ни мало СОБЫТИЕ В Саратове прошла книжная ярмарка «Волжская волна» ПОЭТОГРАД Сагидаш ЗУЛКАРНАЕВА Сагидаш Зулкарнаева родилась и живёт в Самарской области. Стихи печатались в общих сборниках стихов, в «Литературной газете», в журналах и альманахах «Русское эхо», «Аргамак» (Татарстан), «Аманат» (Казахстан), «Настоящее время», «Автограф», «Отчий Дом», «Арина», «Невский альманах», «Бег», «Союз писателей», «Второй Петербург», «Берега», «Гостиный двор», «Великоросс» и др. Член Союза писателей России. Член Международного союза писателей «Новый современник». В моём краю нет края синеве… *** Вот он, венец терновый – Соль от беды в горсти. Мне бы успеть лишь Слово В вечность произнести. Бьюсь в этой сирой хатке Жилкою у виска. Бес ли железной хваткой Держит меня в тисках… Я по дорогам бывшим Ездить одна боюсь. Печкой, давно остывшей, Душу не греет Русь. *** Ты говоришь: мир нем, и жизнь – пустяк, И мы немы душой, как в море гальки. Стучат часы: не так, не так, не так… И снова бес закручивает гайки. Перегорела лампочка души, И свет потух в единственном окошке… А ты смотри на листья и дыши, Отогревая медные ладошки. Смотри, как снег съедает рыжину, Как синевою город оторочен, Вливает небо в вены тишину… Ну, вот и ты спокойней стала. Впрочем, Давай-ка мы начнём с тобой стрелять По целям жизни средь земного тира. Открой окно, закрой свою тетрадь, Не плачь стихами, слушай голос мира. *** Перекодируй, Боже, шум на тишь, Хочу, чтоб этот мир на время замер И старый дом предстал перед глазами, Где свил гнездо под самой кровлей стриж. И там, вдали, по берегу – ветла, А рядом с домом дед узду латает, Парит казан, и косы заплетают Мне бабушкины руки – два крыла. *** В каждом веселье – дух от стола, В каждом колечке – круг от Земли, В каждой дороге – след от крыла, В каждой росинке – свет от зари, В каждом цветочке – нежность невест, В каждом прогнозе – «роза ветров», В каждой речушке – вены небес, В каждом ребёнке – гены богов. *** Всей душою принимаю Край ромашковых полей. Речи речки понимаю, Слышу песни тополей. Брякнет конная уздечка, Крикнет птица в камышах, И сорвётся от крылечка В даль бескрайнюю душа, Где пестрят цветы степные И в прозрачной синеве Бродят кони вороные По нескошенной траве, Где вода шлифует камни, Ветер точит небеса И веков седая память Спит в ковыльных волосах. *** В соломе света день сияет ныне, Теплее молока вода в реке. Пастух, хмельной от зноя и полыни, Как тучу, гонит стадо вдалеке. Под вечер жар вдоль берега спадает, Духмяно пахнут травы на лугах. Как зев печи, закат огнём пылает, Несут коровы небо на рогах. *** В печке морозные плачут поленья, Ходики мерно идут не спеша. Смотрит со стенки недремлющий Ленин. Тихо ступает по дому душа. Кошка сыта, и цветочки политы, А на столе аппетитный пирог. Двери души для прохожих открыты. Вот и она поднялась на порог. Дети приехали, печь разобрали, Душу снесли на погост за село. Кошка ушла, и цветы все пропали, Ленин остался – ему повезло. *** В моём краю нет края синеве – Она собой деревья облекает И с неба в реку днём перетекает, А ночью тихо ходит по траве. И стоит только резкость навести На синеву, как в ней увидишь Бога, Ушедших всех и длинную дорогу, Которую и нам не обойти. *** Казашка – я. Смотрю на мир вприщур Раскосыми, нерусскими глазами. Ну что ты, друг, внутри как будто замер… За этот холод я тебя прощу. Наверное, сидит в твоей крови Тот древний страх перед ордынской плетью. Ты за собой, пожалуй, не зови… Возьму, как крепость, сердце – не заметишь. *** Чей пульс на моём отбивает виске, Чей разум всё ведает разом – Тот знает, качаюсь ли на волоске От края, как хрупкая ваза. Тот знает, что я в рукопашном бою Порою стихи убиваю, В степи обитаю, корову дою И жизнь по глотку допиваю. И он только знает, как, беды забыв, Всё миру прощаю худому, И знает, какая из улиц судьбы Меня приведёт к его дому. *** Куда идти? Дороги скисли. Всё больше тьмы, всё меньше света. Я ничего порой не смыслю В организации планеты. Не оттого, что дальше стала От окружающего мира, А оттого, что заплутала, Утратив дней ориентиры. Вот-вот предательски завьётся Змеёй дорога подо мною, И всё вокруг перевернётся, И обернётся мир войною. Луч Божьей силы слаб и тонок, И оттого дышать мне нечем. В двуногом стаде человечьем Я потерялась, как ягнёнок. *** Небо, снежок? В белой раме – окно… Лечишь ты раны не рано? К осени тоже я ранена, но – Пусть гуттаперчевей стану. Небо, оставь нам немного тепла: Жук не достроил жилище. После – сожги эту осень дотла, Ливнем залей пепелище. Небо, тебе васильковый к лицу, Только не выцветший серый. Небо, дай силы там деду, отцу… Нам же – терпенья и веры. *** Кровь степная в жилах – степи от порога, Сердцем принимаю соль и боль села. Не сойти с дороги, если ты – дорога, Не попасть под стрелы, если ты – стрела. Мне не надо моря и теплее лета, Здесь живу открыто, душу не тая. И на кромке Света есть соломка света, На которой можно всё же устоять. *** Если выпарить воду неба, Что останется там, на дне? Крылья, книга, кусочек хлеба И незыблемый свет в окне. ОТРАЖЕНИЯ Валерий КАЗАКОВ Валерий Николаевич Казаков родился в 1955 году в селе Русский Турек Уржумского района Кировской области. После выхода первой книги прозы Валерия Казакова «Аборигены из Пентюхино», которая увидела свет в 1992 году, он стал участником Московского совещания молодых писателей России. По итогам этого совещания в 1994 году принят в Союз писателей России. Публиковался в журналах «Наш современник», «Русская провинция», «Нижний Новгород», «Бежин луг», «Русское эхо», «Подъём». Автор книг: «Одна» (роман и рассказы), «Другая жизнь» (сборник рассказов), «Тень улетающей птицы» (роман), сборника рассказов «Дисгармония». За первую книгу прозы и журнальные публикации в 2002 году Валерию Казакову была присуждена премия имени Аркадия Филева. В 2013 году он стал лауреатом премии имени В. М. Шукшина на Всероссийском литературном конкурсе «Светлые души». Два рассказа КРАСНАЯ СТРЕКОЗА Вертолёт прилетел вечером, он сделал над селом два больших круга и сел где-то в лесу. Причём сел так далеко и так стремительно, что сделалось даже обидно. Через несколько минут в Пентюхино на колхозном тракторе примчался Колька Ставрида и сообщил, что железная стрекоза разбилась возле Сталинского выселка, но от неё ещё много чего осталось, так что, мужики, не зевай. И мужики зевать не стали. Хватали ключи, плоскогубцы, молотки, топоры – всё, что под руку попадалось, и бежали в лес к упавшему вертолёту. Даже бывший сельповский конюх Владимир Фомич, который в это время булычел у пивного ларька, не выдержал общей суматохи – рванулся за мужиками, но после нескольких торопливых шагов опомнился, с жалостью посмотрел на своё недопитое пиво и вернулся обратно к широкому столу, сколоченному из половых досок. Куда уж ему, старому обмолотку, за молодыми бегом, хотя посмотреть, конечно, хотелось, что у вертолёта внутри. Когда потные и красные от бега мужики приблизились к вертолёту, он показался им очень большим и недостаточно сильно помятым, чтобы сразу приступить к разборке. Возле вертолёта лежали порубленные вершины деревьев, куски железа, битое стекло. Но лётчиков в кабине летающей машины почему-то не оказалось. – Должно быть, они успели катапультироваться, – решили мужики. Теперь можно было подойти к летающей стрекозе очень близко и хорошенько её рассмотреть. Мужики со всех сторон обступили вертолёт и замерли в нерешительности: а стоит ли его разбирать? Возможно, он ещё сможет подняться. Потом к вертолёту подъехал колхозный трактор с телегой. Из телеги стали выпрыгивать молодые сборщики металлолома и просто любители экзотики – все запасливые, все с топорами, ломами и плоскогубцами. Этих было уже не остановить. Один из них увидел рядом с кабиной пилотов какой-то помятый электродвигатель в чёрном кожухе, другой обнаружил на салоне солидную дыру, из которой вытекала пахучая жидкость, и радостно закричал: – Всё, мужики, отлеталась козявочка. Её всё равно сейчас на металлолом, а нам, может, чего и пригодится. Круши, мужики! И тут же единым взмахом топора отшиб с кабины вертолёта какую-то блестящую штуковину. – Во! Кажись, прибор какой-то. Дома разберусь. Куда-нибудь приспособлю… Не переживайте, мужики, не мы – так другие всё равно разберут. – Не трактор ведь – летательный аппарат, поди, больших денег стоит? – неуверенно засомневался Иван Голенищин. – Да чего уж теперь! Начали, дак! – зашикали на него мужики, нетерпеливо вынимая из карманов припасённый инструмент и приступая к делу. Мужикам страшно захотелось разобрать поскорее летающую стрекозу, вникнуть в её железную суть, понять, почему так пыхтит и так высоко забирается. Как там всё устроено и налажено у неё внутри, по какому принципу, в соответствии с каким законом? Открученные детали каждый складывал в свою отдельную кучу, но при этом зорко следил, чтобы кто-нибудь другой по невнимательности не утащил из этой кучи болтик или гаечку. Всё ненужное и громоздкое, которое уж точно никуда не годилось, складывали в отдельную груду. Правда, эта груда росла очень медленно, так как ненужное одному иногда казалось очень нужным другому… К ночи дело было сделано. От красивого вертолёта остался только худенький железный каркас да огромные чёрные лопасти основного винта. Всё остальное ободрали и разделили между собой запасливые пентюхинские мужики. – А вообще-то в вертолёте ничего сложного нет, – заключил после окончания разборки Иван Голенищин. – Вертолёт устроен как трактор, только сцепление сделано маленько по-другому. Да вместо гусениц – винт. – И проводов в нём очень много, – уточнил Володька Рябинин, колхозный электрик. – Много-то много, – поддержал его Харитон Кадочников равнодушно, – да вот я ума не приложу, куда их девать? – И показал всем здоровенный моток разноцветного провода. – Может, куда приспособишь, – успокоили его мужики. – Может, и приспособлю, – согласился Харитон. До Пентюхино в этот раз мужики шли пешком. В тракторной тележке везли детали, которые весело позвякивали. При этом старики как-то очень охотно вспоминали детство, а молодёжь уже представляла, как будут огорчены те, кто не успел к разборке вертолёта, кто никогда не узнает, как устроена эта железная машина. Ведь это было что-то таинственное, летающее и блестящее, как детская мечта, а они эту штуковину разобрали. Но ничего не поделаешь – энергия познания! В тот памятный день вечером всё Пентюхино шумело и шевелилось. Десятка два мужиков и баб стихийно собрались на берегу Вятки, там, где возвышался штабель полусгнивших осиновых брёвен, чтобы вместе обсудить случившееся. Падение вертолёта было для этих людей событием из ряда вон выходящим, можно сказать, значительным. В этот вечер все пентюхинцы как-то вдруг забыли, что живут в двадцать первом веке, что в небе кроме вертолётов летают ещё и ракеты, и самолёты, и воздушные шары… А может быть, так произошло потому, что во все времена дома их обогревались с помощью печей; не имелось в них ни ванн, ни тёплых туалетов. И вообще всё село напоминало нестройное скопище убогих деревянных хижин, как бы сошедших с полотен Васильева и Левитана. Километрами ветхих заборов оно было рассечено на правильные квадраты, завалено вдоль дороги дровами и прелым мусором и по ночам не освещалось из экономии. Редкие певчие птицы, вынужденные проживать в этом селе по воле случая, частенько сдыхали от скуки в самом начале осени. И только ленивые местные грачи доживали до холодов и улетали отдыхать в солнечную Африку. – Мой-то наволок железяк полон сарай! – хвасталась жена Ивана Голенищина перед продавщицей Клавой. – А мой всё в кучу сложил возле бани. Говорит, испробую из этих деталей собрать холодильник. – Ещё бы самолёт с деньгами упал где-нибудь недалече… – посетовала жена Ивана. – Да, хорошо бы. В колхозе-то который месяц ничего не платят. Как хочешь – так и живи… Следователь из районной прокуратуры приехал через три дня. По правде сказать, его совсем не ждали. В чём тут собственно разбираться? Машина-то была совсем непригодная для дальнейшей эксплуатации. С огромной высоты упала, разбилась вдребезги. Но государственного человека, да ещё при погонах, разве в чём-нибудь убедишь? Следователь стал, что называется, воду мутить, невинных людей допрашивать. Устроился в сельской администрации на втором этаже и решил на расхитителей чужой собственности дело клепать. Ну, на Ивана Голенищина ладно: у него дом новый и деньги есть. А на Силантия-то зачем? Силантий гнездовище развёл: одних детей шестеро, да ещё два старика в доме. Ему и так тяжело. Голенищина, конечно, вызвали одним из первых. Заметная фигура. Быка по осени на мясо сдал, сено прошлогоднее продал по двадцать пять рублей за килограмм, и с виду человек серьёзный. Иван нарядился олухом: нашёл пиджак застиранный, штаны-галифе, сапоги кирзовые и после бритья не душился, чтобы навозный дух не отшибло. Городские-то это ценят, когда от мужика простотой несёт. – Объясните мне, пожалуйста, – начал вкрадчиво следователь, – с какой целью вы вертолёт разобрали? – Да так вот сразу и не ответишь, – начал Иван. – Все побежали разбирать, и я побежал. Это как на пожаре, знаете ли. Все бегут, и меня тоже азарт захватил. Интересно было посмотреть, что у него там внутри… А ляльки эти у меня в сарае лежат. Какая от них корысть? Так, бросил пока, потом, может, куда приспособлю. – К чему их можно приспособить, не понимаю? – удивился следователь. – А я и сам не придумал пока, не сообразил. Но ведь пользовались же. Значит, была какая-то польза. – Странные вы люди. Вы, можно сказать, дерзкое преступление совершили, по сговору группой лиц, а рассуждаете как малые дети. Ну какая вам польза от этих железяк? – Может, к телевизору чего подойдёт али к мопеду… – Тьфу ты! Ну какой телевизор? Какой мопед? Вертолёт огромных денег стоит, а он мне о мопеде толкует. Да вам, чтобы за эту машину всё владельцу заплатить, со всего села деньги собирать придётся. Это хоть вы понимаете? – Комбайн пятьсот тысяч стоит, корова – тридцать. Как не понять? – При чём тут корова? – Для сравнения, – начал объяснять Иван. – Комбайн может хлеб убирать, зелёнку косить на силос, солому в копны складывает, а на вертолёте только летать можно… Какая от вертолёта польза? Один расход. И вино стало дорогое, товарищ следователь. У нас мужики жидкость для разжигания примусов стали пить. Одеколон продают по паевым книжкам, так все вступили в потребкооперацию. За этот год четыре мужика отравились. Мрёт народ как мухи, а брагу ставить не дают, товарищ следователь. Вот я сколь живу – с браги ещё никто не отравился. Дед у меня брагу пил, отец пил – и все до восьмидесяти лет жили. А сейчас бормотухи в магазин навезут, мужик бутылку выпьет – и глаза на лоб вылезли – дурак дураком. – Я с вами не о браге приехал толковать. Вы мне объясните, с какой целью вертолёт разобрали? – Я же вам и говорю, что по инерции. Все побежали, и я побежал. Как говорится: не было печали – черти накачали. Вслед за Иваном в сельскую администрацию вызвали Харитона. Харитон, как только увидел следователя, так сразу вспомнил о всех обидах, причинённых ему колхозным начальством, и стал жаловаться на плохих людей государственному человеку. – Лугов не дают, товарищ следователь, для коровы. На общем собрании постановили, что будут намерять по гектару на хозяйство, а сами не дают. Я уже и в правление колхоза писал, и жену посылал содействовать – ничего не помогает. На вас вся надежда да на прокурора. И губероли не стало в магазинах. Крышу нечем крыть. Мы тут всё больше крыши губеролью кроем. Дёшево и сердито, а как губероли не стало – опять на доски перешли. Раньше, когда шифер-то продавали, так его никто не брал, потому что губеролью все пользовались, а сейчас губероли нет, и шифер тоже не продают. Как нарочно. Гвозди есть, шурупы, эмаль половая, а губероли нету. – Я вам, что, начальник райпотребсоюза? – не выдержал следователь. – Я, что, приехал жалобы ваши выслушивать? Вы мне зачинщиков назовите: кто первым кинулся вертолёт разбирать? – Так все вместе, товарищ следователь, всем миром это самое… – Мне конкретных виновников надо найти, понимаете? – Так все конкретные. Мне лучше вспомнить, кто не разбирал, а разбиравших-то всех и не упомнить. Народу было как на пожаре. После Харитона зашла к следователю Настя Карпова и, освоившись, стала жаловаться ему на своего зятя Никитку, который на прошлой неделе её дочь Варвару чуть не ухамаздал, окаянный. – Вы бы припугнули его, товарищ следователь. В тюрьму-то садить его жалко, а припугнуть бы надо. Вы бы как-нибудь вечерком зашли да пригрозили ему пистолетом. Пистолет-то, поди, у вас всегда при себе. А то Никитка над нами волю взял. Пьёт без пробуду, яйца жареные ест и орёт, прямо как зверь какой. На улицу случайно выйдешь – и домой заходить страшно. Лохматый стал, не бреется второй месяц, а борода у него прямо от глаз растёт. На льва похож, честное слово, и рычит. Ко мне подружка проведать меня пришла, так он на неё так рявкнул, что она в обморок упала, честное слово. И дочу мою замучил всю. Она третий год с ним живёт и третьего скоро родит. Разве так-то можно, без перекуров, товарищ следователь… И коровы у нас нет. Мы с дочей козу держали для детишек, так этот обалдуй зарезал её и съел. За два дня съел, честное слово. Варвара-то у меня в колхозе дояркой работает, а молока в доме нет. Вот какая жизнь. Всё молоко куда-то в город отправляют. – Вы мне, бабуся, про вертолёт, – взмолился следователь, – про вертолёт мне расскажите. – Да какое мне до этого вертолёта дело! – огрызнулась старуха. – Леший с ним, с вертолётом. Вы мне посоветуйте, как быть? Может, ему, Никитке-то, штрафу дать али выпороть прилюдно? Может, укол какой в задницу сделать для успокоения? А то ведь жизни от него никому нет. И отец у него такой же был. На отца-то мужики осерчали, утопили его в проруби. Утопили не утопили, а только весной нашли его в бучиле у Шамовской мельницы. Тоже свою-то жену в гроб загнал, антихрист… Я в доме-то на полатях сплю, так с полатей сподручнее запустить чем-нибудь в зятя. И в перепалку вступать тоже не так страшно. А доча-то у меня по полу ходит в одном доме вместе с ним… И чему его в школе учили? Ведь десять классов закончил. Рожа вот такая, вот! Шея как у быка, а ума – ни крошки, честное слово! Ни в Бога не верит, ни в чёрта! Чем душа живёт – неизвестно… Зверь – одним словом, и мы с этим зверем в одном доме, в одной клетке… И каждую ночь кровать у них скрипит. Баба на шестом месяце, а кровать скрипит. – Бабуся, – взмолился следователь, – вы зачем сюда пришли? – Так на зятя пожаловаться и пришла… А зачем же ещё мне идти-то, милый мой? – Жаловаться надо прокурору, бабуся. Заявление надо писать на зятя. – А это уж мне лучше знать, чего мне с зятем-то делать. Это я сама знаю… Он, зять-то у меня, если примется работать – гору может свернуть. Да, гору! Бывало, за один день на корову сена накашивал. Да! Дрова, бывало, привезёт и за вечер все расколет. Силища-то у него неоколесная, местные жители прозвали за это ломовщиной. Бывало, лошадь воз сена не может в гору вытащить, Никитка увидит, за оглоблю схватится и вытащит воз на гору. А первенец его в два года тридцать килограммов весил, полбуханки хлеба съедал в день. Вот! – Да что вы за люди такие? Как говорить-то с вами? – взмолился следователь. – Чего это? – Пошла вон, старуха! На следующее утро следователь Водопьянов из Пентюхино сбежал. Накануне этого события он случайно узнал, что ещё с вечера по селу стал ходить седовласый мужик с какой-то большой бумагой в руках и собирал подписи в защиту семьи Горбуновых, которые пострадали при последнем пожаре. А местные старухи сошлись в староверской молельне и стали распределять вопросы: кто на что будет жаловаться государственному человеку с погонами. Собирались жаловаться на председателя сельпо Ивана Петровича, потому что продуктовый магазин работает два дня в неделю и ничего хорошего в нём нет. На директора Красновятского райтопа – за то, что не обеспечивает дровами даже пенсионеров, но повадился приезжать на казённой машине к местным вдовушкам. На председателя сельской администрации Ивана Кузьмича – за то, что Дом культуры всё время на замке, церковь, приспособленная под склад хлебопродуктов, разрушается, а колокол на ней звонит только во время пожара. На председателя колхоза – потому что лугов не даёт для частников, огороды обрезает, техникой не обеспечивает в срок. На инспектора рыбоохраны Матвиенко – за то, что рыбачить в половодье не позволяет, хотя в это время испокон веку на Вятке рыбачили и рыбы от этого не убывало. На жизнь, большей частью безрадостную, в вечных трудах и заботах, где всё через силу, через не могу и где красный вертолёт в синем небе – это такое большое чудо, что с ним ни за что не хочется расставаться, не докопавшись до его счастливо парящей сути, не завладев крохотным кусочком чужого, но такого желанного счастья. Воспоминание Двадцать лет идёт перестройка. Двадцать лет умные люди говорят о будущем, которое должно быть прекрасным, а народ живёт воспоминаниями. Вот и Григорий тоже любит вспоминать о том, как они с Иваном Голенищиным ездили в Аркуль за яблоками. Иван загодя попросил у начальника пристани моторную лодку – тот не смог отказать старому шкиперу. Набрали с Иваном полные карманы денег и поехали. Помнится, Вятка была спокойная и день выдался на удивление ясный, так что воздух обдавал восторженной утренней свежестью. Берега пестрели увядающей листвой, манили тёмной хвойной зеленью заросшие лесом увалы. Лодка резво неслась по скользкой воде меж песчаных отмелей, глинистых откосов, упавших в воду деревьев с голыми корневищами. И было в душе ощущение полёта, приближающего давнюю мечту, какое-то детское предвкушение праздника. В Аркуле пристали к берегу и сразу пошли искать продовольственный магазин. Он оказался в центре посёлка, на самом бойком месте. В магазине набрали яблок, печенья, манной крупы и в нерешительности остановились у винного отдела. Можно бы к выходу идти – давно пора, но что-то не уходится. Уж очень хорошо, очень привлекательно расставлены тёмные бутылки на витрине, и деньги в больших карманах, как назло, так и топорщатся, так и липнут к потным пальцам. Как будто их слишком много. Что делать? Как поступить? Решили ради компромисса, чтобы долго не размышлять, взять штучки две красненького. Но в последний момент не выдержали, расслабились – взяли четыре да ещё на оставшуюся мелочь (чёрт с ней!) сухого парочку. Как-то само собой получилось, помимо воли. Бодро дошли до лодки, расселись по бортам, отдышались и стали яблоки пробовать. Яблоки оказались вкусными, и на вид – настоящий натюрморт. Подержали в руках бутылки с вином. На бутылках наклейки-то тоже ничего: с жёлтыми медалями, с сочными гроздьями винограда в узорчатой листве. И написано на них что-то не по-нашему. Попытались разобрать, но не смогли. Вино, должно быть, тоже из южных стран – из Грузии или Дагестана. Потом Иван предложил распечатать одну бутылочку ради интереса, не для пьянки, конечно, – для пробы, раз уж купили. Тем более что одно дело они уже сделали, сейчас осталось только до дома добраться. Выпили из железного черпака, которым воду из лодки отчерпывают, закусили свежими яблоками, стали беседовать. Сначала поговорили о покупках, потом – об Аркуле. Аркуль понравился. Не то город, не то село – ну, в общем, посёлок довольно аккуратный, и грязи в нём совсем немного. Можно, конечно, в таком городе жить, а можно и не жить, потому что в Пентюхино всё-таки лучше: и Вятка там шире, и пиво там всегда продают в синих сельповских ларьках. Посидели, помолчали, удовлетворённые душевным разговором, а потом решили до железной мачты ретранслятора на лодке пролететь – тоже ради интереса. Там телевизионная вышка стоит на горе, а гора высокая, крутая: с неё, должно быть, всю Россию видать до самой окраины. Как только выехали на Вятку из аркульского затона – так сразу запели. Кричали изо всех сил, но мотор перекричать не могли. Выключили его к чёртовой бабушке, чтобы не мешал. Стали петь в хрустальной тишине: Синий-синий иней Лёг на провода, В небе тёмно-синем Синяя звезда, о о о о! Только в небе, В небе тёмно-синем… Покраснели оба, набычились, упёрли руки в боки и почувствовали, как просыпается в душе скрытая до поры до времени славянская раздольность. От волнения головы стали ясными, а глаза заблестели. Потом песня оборвалась, потому что Иван слов не мог вспомнить, а Григорий сказал: – Давно не пел – обволновался весь. Пальцы вон задрожали как трепесты. – А мы со старухой поём иногда, – похвастался Иван. – Чего хоть поёте-то? – заинтересовался Григорий. – Да про Стеньку Разина поём и про комиссаров в тёмных кожаных тужурках. – Хорошо, у тебя жена музыкальная. – Как не хорошо! Весело… А оперы вот не любим пошто-то, – посетовал Иван. – Старуха не любит, и я не люблю. Ни одной арии не знаем из «Кармен». И по телевизору оперы-то не глядим. Как там оперу заведут – так я сразу его выключаю. Мне один знакомый электрик говорил, что это всё с умыслом делается – для экономии электричества. Если где по стране его не хватает – так сразу по телевизору оперу закатывают. После этого вся Россия враз телевизоры выключает. Экономия-то какая, представляешь! Тут своя политика, можно сказать. – Да, политика-то политикой, только я не очень-то разбираюсь в ней, – признался Григорий. – Особенно сейчас. – Да и я, если честно признаться, тоже не востёр. По магазину яснее бывает насчёт политики. Полки от товаров ломятся, цена невысока – значит, хорошая политика, а нет ничего – значит, хреновая. Я так понимаю. – Кто его знает, кажется, какой-то мудрец сказал, что не хлебом единым жив человек. Вроде того, что и голодом можно жить – лишь бы с большой идеей. – А про идею – это Карл Маркс выдумал, должно быть. Он всю жизнь ерунду разную порол. Только в этом вопросе я с ним не согласен. Идеи идеями – а колбасу пусть дешёвую продают, – высказал своё мнение Иван и строго посмотрел на Григория, потому что о подобных вещах шутить не умел с детства. У ретранслятора пристали к берегу. Иван по-молодецки выпрыгнул из лодки первым. Из-под морщинистой желтоватой ладони посмотрел на гору, потом провёл рукой по рыжей бороде и произнёс удивлённо: – Ну и высота, лешак те внесь! Заберёмся ли? – А как же! – ответил Григорий. – Раз приехали, надо пробовать. Первые метры подъёма они одолели с лёгкостью, так как было в душе что-то дерзкое, молодое, задорное. Но чем выше поднимались, тем всё чаще задавали себе вопрос: «А для чего это нужно»? Поначалу ельник на склоне горы был негустой и довольно высокий, так что под его кронами свободно можно было идти, не нагибаясь. Но на середине пути он сменился густым молодняком, сквозь который пришлось продираться, собирая на себя какие-то противные тенёта, тонкие сухие веточки и старую хвою. Только у самой вершины наконец они выбрались на полянку и обессиленно упали на желтоватую осеннюю траву. – Хорошо! – после некоторой паузы признался Григорий. – Здорово, – выдохнул Иван. – Даже голова закружилась отчего-то. – Это первая вершина у меня, – продолжил Иван начатую мысль. – Я в своей жизни ни одной вершины не взял. Всё больше падал да поднимался, падал да поднимался на ровном месте. А вот под старость лет повезло: забрался-таки на одну. – И чего теперь? – простодушно спросил Григорий. – Как чего? – удивился Иван явной нелепости вопроса. – Ясное дело чего – вино пить будем! Григорий растерянно пошлёпал себя по карманам, потом взглянул на Ивана испуганно и отёр неожиданный пот с покатого лба. – А знаешь, я, кажется, забыл вино-то… – Чего? – упавшим голосом переспросил Иван. – Забыл в плаще там. Сам же посоветовал снять лишнее. Вот я и снял его вместе с бутылками. – Не может быть! – не поверил Иван. – Точно. – Да как же теперь без вина на вершине? Первый раз в жизни, можно сказать! – Извини, Иван. – Чего? – Извини, говорю. – Да разве за такое извиняют? Без ножа зарезал, паразит. Убил ведь! Честное слово! Ирод! Обормот, прости Господи. Лопух беспамятный! Иван лежал в высокой траве и ругался на чём свет стоит. Григорий видел, как дёргается от грубых слов его густая борода. И жаль было старика, и помочь нечем – не идти же обратно в такую даль да потом опять подниматься. – Ну, хоть на природу поглядим, не зря же залезли! – предложил Григорий и стал нарочито заинтересованно смотреть по сторонам, пытаясь соблазнить этим Ивана. Иван сел в траве, вытер пот с лица выгоревшей кепкой и съехидничал: – Смотри, смотри, может, опьянеешь... – Отсюда даже Пентюхино видно, – между тем проговорил Григорий. – Где это? – не поверил Иван и встал на ноги. – Надо же, и правда видно! – Вон за той горой. – Да. Церковь видать. – И сосны перед школой… А наши дома не видно. – Они ниже. Вон там, за деревьями. – И зачем поселились в овраге, сами не знаем, – произнёс задумчиво Григорий. – Там земля хорошая и вода поближе. Без воды-то куда? Григорий почувствовал, что исчерпалась тема, и предложил другую, пока Иван не вспомнил о злополучных бутылках. – Вот если бы я рисовать умел, обязательно с этого места Пентюхино нарисовал бы. – А у меня племяш – художник, – вспомнил Иван, – он на столбах высокого напряжения рисует и на трансформаторных будках тоже. – Чего рисует-то? – не понял Григорий. – Да этого, у которого сверху череп, а снизу две косточки перекрещиваются. – Портрет смерти? – Вот-вот. Её самую, только без косы. – Там ещё надпись снизу: «Не подходи – убьёт»! – Вот-вот! Ты, значит, тоже видел. – Приходилось. – Известный человек. Он ещё голых баб умеет малевать. Нарисует, я тебе скажу, – глаз не оторвёшь! Всё в натуральном виде, как есть. – Хорошо! – Как не хорошо! Мужики это ценят, когда художник голую бабу может нарисовать. – Это главное. Куда деваться… Помолчали. Потом Иван кряхтя повернулся на живот и снова стал бубнить. – Вот, понимаешь ли, перед смертью чего-нибудь хорошее совершить хочу. Душа просит чего-то эдакого. – Иван показал рукой небольшой, но довольно замысловатый выверт. – Чего это? – Да сам не знаю пока, но хочется, чтобы люди видели и вспоминали. – Дерево посадить, что ли? – Сам не знаю. В молодости-то об этом забывал, а вот сейчас подступило… Отстранённости хочется от всего житейского. Житейское-то всё для еды, ради того, чтобы в тепле жить да сытно питаться. И работа для этого, и беспокойные мысли, и строительство. А душа-то тогда для чего?.. Ведь, выходит, что я всю свою жизнь насквозь проел. Только и помню, что питался сытно да работал много, а больше-то ничего и не помню. И не был нигде, ничего хорошего не видел – одне рассветы да закаты. Сено косил да землю пахал – вот и всё. Как-то уж больно плоско получается, знаешь ли. – Да, не мудро. – А может, все так живут, а? Только делают вид, что ради идеи или ради творчества. – Да что ты, нет! У великих людей цель была. – Леший его знает. Может, и в моей жизни какая была цель… Кто её с детства почуял – тому, наверное, легче. А я вот не усмотрел. Может быть, из-за этого и плохо мне сейчас. По годам-то ведь тоже к вершине подобрался. Итога хочется. А где он? Кто его знает. Вот ты мне скажи, Гриш, кто мне за мою тяжёлую жизнь спасибо скажет? Пришёл из темноты – и уйду туда же. А где справедливость? Может, про меня хорошую книгу можно было написать: сколько я пережил, перечувствовал. И всё ради светлого будущего. – Это уж так всегда. – Что? – Ради будущего-то. Какой бы правитель в России к власти ни пришёл – так всё норовит сызнова начать, чтобы все потом ради светлого будущего трудились. Как будто до него люди не жили, не понимали ничего, не видели, что к чему. Из-за этого и живём как кроты. Всё копаем, а сами уже давно ослепли. – Всё ради будущего. Помолчали, посидели в раздумье несколько томительных минут. Потом Григорий махнул решительно рукой и предложил с оптимизмом: – К лешему всё, дядя Ваня! Спускаемся вниз, вино пить будем! После этого оба путника посмотрели друг на друга с радостным взаимопониманием и зашагали к реке… В тот день до Пентюхино они так и не добрались. Опорожнили ещё пару бутылок с красивыми наклейками и уснули в лодке посреди реки, наехав на песчаный откосок. Над ними всю ночь медленно плыли облака. Среди облаков, немного покачиваясь, парила золотая луна, журчала вода под плоским днищем лодки. И казалось, что ничего в этом мире не изменилось ни в лучшую, ни в худшую сторону, пока они спали. Правда, среди ночи однажды Григорий проснулся от холода и с каким-то особым чувством посмотрел в бездонное звёздное небо. Попробовал что-то понять в нём, большом, открытом для всех, и вдруг ощутил на щеках своих слёзы: до того необычной – счастливой и удивительной – показалась ему жизнь. «Отчего это? Отчего»? – торопливо спросил он сам у себя – и не нашёл ответа. ПОЭТОГРАД |
Похожие:
 | Положения об учетной политике Общества, существуют следующие допущения при ведении бухгалтерского учета филиалом: для отражения хозяйственных... | | Методологические основы отражения в бухгалтерском учета операций с денежными средствами 5 |
 | ... | | Цель изучения темы — формирование у студентов представления о сущности материалов, правилах отражения в учете операций связанных... |
| Порядок отражения в бюджетном учете и отчетности результатов переоценки нефинансовых активов бюджетных учреждений | | Инвентаризация материалов на складах, порядок ее проведения, оформления и отражения ее результатов. 57 |
| Отражения: Выпуск 6 Первые опыты художественного перевода. Ответственный редактор и составитель О. В. Матвиенко. – Донецк, ДонНУ,... | | ... |
| Фнс россии от 28. 09. 2015 n гд-4-3/16910@ "О порядке отражения в налоговой декларации по налогу на прибыль иностранной организации... | | Простая форма бухгалтерского учета порядок отражения хозяйственных операций в книге учетов фактов хозяйственной деятельности |