Отражения
Скачать 3.32 Mb.
|
Александр РЫЖОВ Александр Сергеевич Рыжов родился в 1974 году в Оленегорске Мурманской области. Поэт, прозаик. Член Союза писателей России. Автор девятнадцати книг, десять из которых вышли в крупных московских издательствах. Финалист «Илья-премии» (2001), лауреат литературной премии Баёва-Подстаницкого (1996), премии губернатора Мурманской области за особый вклад в развитие культуры и искусства (2006) и литературной премии «Неизбывный вертоград» (2011). В рамках Всероссийского конкурса «Читают все!», проводимого газетой «Книжное обозрение», признан лучшим журналистом 2008 года. Обладатель «Литературного Оскара» (Германия, 2010) и диплома Союза русскоязычных литераторов Австрии. Призёр Первого Всероссийского конкурса духовной поэзии (2010). Пока последний час не пробил… *** Ах, терпко как – под клёкот кочетов Желудок водкою умащивать! Листва кошёлками решётчатыми Качает грусть мою саднящую. Ах, больно как! Вон там, за выкосом, Ярится свет в закатном капище. Вот-вот из тела сердце выскользнет Трепещущей кровавой каплищей… Пейзаж, туманами оболганный, Вдохни в себя – до боли в гландах. Усни, облокотясь на облако, Пропахшее дождём и ладаном. Там, позади, где ветви нежно так Ласкают холку небосвода, Осыпавшимися подснежниками Притоптаны былые годы. Ах, сладко – зеленью узорною Замыленные взгляды потчевать! А зёрна… зёрна беспризорные Давно уже скатились в почву. Пускай расплывшимися ряхами Воспоминанья застят прошлое. Хандру с души не надо стряхивать – Растрёпанную, заполошную… Пусть ухо, от речей уставшее, Сверчок щекочет заговорщицки, Тоску свою не смей выкашивать – Пусть прорастает, пусть топорщится! Пускай в груди зудит и в черепе И с потрохами рвёт утробу – Её, как сладость, ложкой черпай, Пока последний час не пробил, Покуда сумерки на нересте Не разрешатся ночью тучною И не сбегутся звёзды-нехристи Полюбоваться новомучеником. Сын Человеческий …лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнёзда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову. Мф. 8, 20. Испокон – и до бесконечности (Вот же доля ему, бедовому!) Ищет Сын Человеческий, Где приклонить голову. Год да два… Поначалу до ста им счёт, Ну а после – на тыщу и боле. А ему б – до утра пристанище: Неуютно ночами в поле… Дышит зима вечностью, Сыплет с небес оловом. Ищет Сын Человеческий, Где приклонить голову. Нет конца и края Его пути, За вертепом – храм, за притоном – скит. А Ему б человека суметь найти, Он – заметьте! – Сын Человеческий. Плоти отдыха надобно – ан никак! На земле оно, чай, не в раю-то. Гонят вон человеки странника, Не дают человеки приюта. Всемогущ Он, но нынче не грозен шаг – К ним ведь надо по-доброму, к праведным. А у них и воды не допросишься, Не то что крова и пряников… Но упрям Он! Не смять его плеч тоске. С верой глядя в душонки квёлые, Ищет Сын Человеческий, Где приклонить голову. Последний из могикан Едете ль праздно, по делу спешите ль, Гляньте направо. Лачуга. В ней Нашей деревни последний житель Коротает остаток дней. Мшист и щеляст, сучковат и жилист, Чоботы носит не по ноге. Все мы тут дачники, все чужие, Он – последний абориген. Зимою вьюги гуляют шалые, Ломятся нагло в пустые дома. Он здесь живёт, ни на что не жалуясь, И постепенно сходит с ума. Срубы садятся всё ниже и ниже, Давит деревню смертельный недуг. Но у разбросанных этих домишек Есть ещё общий недремлющий дух. Он круглый год на воде и хлебе, Дик, одинок, предоставлен себе. Будто в уродском бревенчатом склепе, Заперт в своей кривобокой избе. Жизни не вечно барахтаться в бренном… Скоро окончит он путь свой земной, В небыль уйдёт. Не один, а с деревней. И хорошо, что не со страной. Я люблю (Из Поля Элюара) Моя любовь к тебе впитала бездну лет И бездну чувств к тем женщинам, которых Я никогда не знал… И шум простора, И запах хлеба, и весенний свет. Моя любовь к тебе впитала талый снег, Росу с цветка и крик зверья лесного. Моя любовь к тебе – первооснова, Древнее мира, истины ясней. Моя любовь к тебе не ведает помех, Она – поверь же! – не каприз, не шалость. Тебя люблю за нелюбимых тех Страдалиц, в чьих зрачках я отражаюсь. Моя любовь к тебе затмила целый мир И всё, что было меж сейчас и прежде. Передо мною смерть смыкает вежды И, в зеркале магическом на миг Мелькнув, с поспешностью уйти стремится вспять, Поправ времён извечное теченье, И даже слово «жизнь» с его значеньем Я начинаю постепенно забывать… Моя любовь к тебе премудрости полна, Я властелин её, и я же – узник. Моя любовь не ведает иллюзий, Она бессмертна, Искренна, Честна. Ты сомневаешься? Напрасно! Надо мной – Ты словно солнце с яркими лучами. И ангел мой витает за плечами, И мне не страшно на тропе земной. *** Ты по городам, а я на выселках. В стороны нас тащат полюса. Там, где ты, – сиреневая высь легка, Там, где я, – в сирени палисад. Там, где ты, – тепла на самом донце, Там, где ты, – морошины в горсти. Ночью бьётся северное солнце В окна осовелые квартир. Там, где я, – наливки и наличники, Там, где я, – полёвки и плетень. Там закат безжалостным опричником Четвертует уходящий день. Скоро вырвусь из дневного плена я, И проглотит ночь меня живьём, Чтобы мне привиделась Вселенная – Та, где мы. Наедине. Вдвоём. Сыну Ты вырастешь и станешь знаменит, А лучше – просто честен и здоров. И перестанет влечь тебя магнит С таким названьем старомодным – «кров Родительский». Ты будешь на коне, А лучше просто – на своих двоих. И по стране пойдёшь, как по стерне, Зашив в подкладку мой негромкий стих. Ты вырастешь так звонок и силён, Что я забуду звать тебя «малыш». Моих корявых строк невнятный стон Ты перекроешь. И перекроишь. Ты будешь приезжать хоть иногда, Хоть изредка, но всё ж, в конце концов, Ты дорастёшь до той поры, когда Стыдятся первобытности отцов. Ты вырастешь так скоро, что никто И не поймёт, как вышел этот трюк. А я надену старое пальто, Ладони запихну в карманы брюк И выйду за порог, где пустота Оставит всё былое за кормой. Над дряхлыми мощами хлопотать Тебе не доведётся, мальчик мой. Всё в мире для тебя: и красота, И боль, и радость… явь и миражи… А мне довольно будет и креста Над холмиком в какой-нибудь глуши. *** Выйти из игры – это очень просто. Трубку на рычаг. В сторону рука. И не задавать лишнего вопроса, Чтоб не ожидать лишнего звонка. Это не позор, это право мудрых. Выйти из игры – так легко, поверь! Правильней всего – самым ранним утром. (Лишь бы без щелчка затворилась дверь.) А потом – вразнос – по чужим причалам, Ждать, когда опять захлестнёт порыв… Козыри в руках. Бейся! Но сначала Выйди из своей нынешней игры. Накатила грусть? Ничего, бывает… Все пройдёт само через сотню лет. Выйти из игры – как сойти с трамвая, Бросив на асфальт скомканный билет. *** Здесь, куда ни брось, – сплошняком зима, Только снег да изморозь в закромах. А в резных Рязанях берёз размах, И стрекозье кружево в Костромах. Здесь, куда ни кинь, – только лёд и лень. И, куда ни глянь, – безулыбный люд. Ковыляет лето на костыле – Жалким приложением к февралю. Здесь промозглый ветер берёт в намёт И летит по чахлым по ивнякам. А в Коломнах лакомо млеет мёд, Липы липнут в Липецках к облакам. Здесь леса пусты и листы чисты. Здесь во вьюги кутаются дома. Здесь, куда ни кинь, – только сон и стынь. Здесь, куда ни ткни, – только тьма и тьма. *** Падают старые тополя, Вздыбив над травами ржавые корни. Падают В жуткой предсмертной агонии, Жухлыми кронами шевеля. Падают старые тополя, Выбившись вдруг из рядов сплочённых, Медленно, страшно и обречённо – В заросли хрусткого ковыля. Видимо, всё же опора тонка: Освободившись от строп и от лямок, Рушится прошлое с тополями, Падают месяцы, годы… века… Падают старые тополя. Валит их время могучими лапами. Гаснут селенья, как старые лампы, Гаснут дороги, сады и поля. Новыми порами дышит земля, Новой историей обрастает. Видишь: былое сбивается в стаю И улетает, и улетает… Падают старые тополя. Архаичное Своими стопами усталыми В пустыню девственной страницы Восходит осторожный стих. Воск пузырится над шандалами, И режет письмена десница На алебастровой кости. Марая руки рябью охристой, Терзает краски живописец У зыбких образов в плену. И, вдохновеньем полон досыта, Скрипач, над суетой возвысясь, Тревожит тонкую струну. Скользит резец по глыбе каменной, И, в мякоть глины погружаясь, Теплеют пальцы гончара. Игла в волнах ныряет тканевых… Так будущего зреет завязь, Выпрастываясь из вчера. КАМЕРА АБСУРДА Фёдор ОШЕВНЁВ Фёдор Михайлович Ошевнёв – прозаик, публицист, журналист. Родился в 1955 году в г. Усмань Липецкой области. Окончил Воронежский технологический институт и Литературный институт имени А. М. Горького. Майор внутренней службы в отставке, участник боевых действий, ветеран труда. Автор пяти прозаических и двух публицистических книг. Публиковался в журналах «Литературная учёба», «Молодая гвардия», «Смена», «Воин России», «Мы», «Наша молодёжь», «Подъём», «Петровский мост», «Звонница», «Приокские зори», «Южнороссийский адвокат», «Южная звезда», «Казань», «Веси», «Новый енисейский литератор», «Литературный меридиан». «Edita», «Процесс», «Лексикон», «На любителя», «Новая Немига литературная»; в интернет-изданиях: «Эрфольг», «Русская жизнь», «Русское поле», «Искусство войны», «Эстетоскоп», «Город «Пэ». Живёт в Ростове-на-Дону. Шоколадный символ воли «ТРЁХЛИТРОВАЯ» ЖЕНА – Да больно же, ирод проклятый! Пусти, отпусти! Люди добрые, спасите, помогите! А а а! – прорезали октябрьским воскресным утром захламлённый станичный двор отчаянные женские крики. Они-то и разбудили сладко посапывавшего по случаю выходного лейтенанта Алексея Нартова. Он вот уже третий месяц снимал флигелёк у молодой супружеской пары. «Опять Борька уже с утра нажрался и жену гоняет, – понял молодой офицер. – У у, алкаш чёртов!..» Рывком отбросил одеяло, сел на кровати. Натянул трико, нащупал тапочки… А со двора меж тем продолжало истошно нестись: – Помогите же хоть кто-нибудь! Ой-ё-ёй, б о ольно! Тут мольбу перекрыл мужской рёв: – Заткнись, а то вообще убью! Бу-удешь у меня знать, как гулять и концы в воду прятать! Алексей накинул рубашку, не застёгивая её, толкнул входную дверь флигелька, выскочил наружу. Так и есть: во дворе пьяненький Борька, намотав на руку богатую косу жены Марины, с наслаждением таскал согбенную наречённую по сложной траектории. А поскольку действо сие время от времени повторялось с завидным постоянством, Нартов не стал попусту тратиться на слова, а подскочил к распоясавшемуся мужику и разом завернул ему левую свободную руку за спину. – А ну, отпустил её быстро! – скомандовал Алексей. Борька вынужденно подчинился. Освободив волосы, Марина сразу замолчала и на всякий случай отбежала поближе к двери флигелька. Зато пленённый муж её возмущённо возопил: – Ты-и и! Ты кто такой мне руки крутить? Она моя законная! А ты сей же секунд вещи собрал! Проваливай! К энтой матери! Поскольку «проваливанием» с занимаемой жилплощади хозяин пугал квартиранта чуть ли не еженедельно, очередную угрозу Нартов всерьёз не воспринял. Но Борьку таки удерживать перестал. Чем, как ни странно, распалил того вдвойне. – Всё! Хана! Уходи! Убирайся! – возбуждённо орал он, отшагнув на всякий случай подальше от квартиранта, и даже неловко подпрыгнул, тыча рукой ему в сторону ворот. – Ты мне праздник испоганил! – Секунду подумал и добавил, разделяя слоги: – Про-фес-сио-нальный! Затем перевёл указующий перст на жену. – А ты – живо в дом! Ну! Я те там покажу… небо в алмазах! – Никуда я с тобой не пойду! – со слезами запротестовала Марина. – Опять драться будешь! Проспись сначала! – Как это? – изумился Борька. – Ты мужнина жена! Быстро марш в дом, голодранка хренова! А ты, гад, – из дома! – снова перенёс он словесный огонь на квартиранта. – Собирай манатки! – Слышь, буянить-то прекращай! – прикрикнул Алексей. – И обзываться! Тоже мне герой: залил зенки спозаранку – и жену ни про что колошматит! А вот если она сейчас куда надо заявление отнесёт? Про пятнадцать суток забыл уже? Повторно-то не на полмесяца – на все полгода законопатить могут! Хозяин дома сразу сбавил обороты. – Я её не за просто так! Гуляет она, сволочь! Гуляет! – С кем? – не выдержав, с отчаянием выкрикнула Марина. – Где, когда? Ты меня хоть раз ловил? – Ещё пойма-аю… – буркнул Борька. – А тебе, – и он ещё на шажок отступил от офицера, – повторять не буду: уматывай с хаты сегодня же! – По закону ты за месяц меня предупредить должен, – не согласился тот. – Вот через тридцать дней и поговорим. А сейчас – шагай проспись. Иначе ведь действительно участковому стукануть придётся. – Законник какой, смотри, выискался! Защитничек хренов… Праздник испортил… – уже не столь агрессивно протянул флигелевладелец, понимая, что стучать на него в милицию никто не пойдёт. Это ведь когда он месяца полтора назад вот так же на дворе жену уму-разуму учил, мимо как раз участковый инспектор капитан Богатырёв на «уазике» проезжал. Фамилии внешность соответствовала. Услышал истошные крики, споро отреагировал на них, как по должности и полагалось. Вот угораздило же его именно в тот момент поблизости оказаться! А Марина своего благоверного тогда ещё всяко защитить пыталась, даже заявление наотрез отказалась писать. Только толку с того, если Борька, по нетрезвости сразу не разобравшись, правоохранителю с разворота по мордасам двинул. Тот-то, понятно, даже и не поморщился, а вот для драчуна последствия оказались печальные: лишь при помощи дядьки – одного из местных руководителей – удачно со статьи соскочил. – Хрен с вами, пойду действительно отдохну, – подытожил баталию горе-хозяин. – А ты, Маринка, лучше добром сознавайся, а то ведь ежели докопаюсь… И вообще: проснусь – окрошки с разварной картошкой хочу… И гордо удалился в дом, почёсывая бок и демонстративно хлопнув дверью веранды. Куда она, жена, на фиг, денется? Придёт, голубушка. На коленях приползёт, детдомовская голь перекатная… На кухне прикинул на глазок остаток самогона в бутылке: с полстакана – маловато будет. Но что поделать, зато остатки всегда сладки – и со смаком выхлебал мутную жидкость прямо из горла. Крякнул. Вух, хорошо пошла! Да прямо в трико и линялой футболке плюхнулся на расшатанную кровать-двуспалку: день утра мудренее станет… – Ну, Марина, что делать-то дальше будем? – обратился Нартов к женщине, затравленно уставившейся вслед удалившемуся мужу. Употреби тогда лейтенант единственное число глагола, спроси у неё: «Что делать б у д е ш ь?» – глядишь, на той временной развилке жизнь выбрала бы для них двоих разные дороги. Но, угадав нотки сопереживания в голосе квартиранта, спасённая жалобно попросила его: – Алексей, можно я у тебя сколько-нибудь побуду? Домой идти страшно: он раз от раза, как выпьет, так всё больше звереет. – А ты у тётки Дуни-то временно пересиди, – присоветовал было Нартов. – Нельзя мне к ней сейчас, – грустно пояснила Марина. – Борька ей в последний раз напрямую пообещал: учтите, Евдокия Спиридоновна, будете от меня, супруга законного, родственницу прятать (а там и родства-то у нас седьмая вода на киселе), вот вам крест: разведусь – и кормите тогда эту нищенку сами! У тётки же, извини, двое школьников на руках. Ну-тка, без мужика подыми! А так глядишь, ещё и чем сама им подсуроплю. Нет, не деньгами, конечно. Откуда? На огороде или хоть постирать-прибраться. Да и жить там, в одной комнатухе, в тесноте… Набедовалась, на раскладушке на кухне спала. Спасибо ещё, когда я после детдома ей на голову свалилась, приняла и чуть не полгода терпела, пока я замуж не вышла. Опять и с работой какой-никакой подсобила… Уж лучше как-то здесь перемогусь. Должен же он когда-нибудь образумиться? – Это вряд ли… – помимо воли вырвалось у Алексея. – Горбатого могила исправит. – И сразу пожалел о сказанном, увидев, какая глубокая тоска обречённости разом омрачила красивое женское лицо. – Ладно, чего там, пошли, – грубовато пригласил он напросившуюся гостью во флигелёк. – Только учти: у меня и угостить-то тебя особо нечем. – Это ничего, – уже с бодрой ноткой в голосе ответила Марина. – Слушай, а чего он про какой-то праздник профессиональный толковал, я не понял? – поинтересовался Нартов. – Для блезиру, что ли? – Как раз нет, – грустно улыбнулась Марина, входя во флигелёк. – Сегодня День работника сельского хозяйства и ещё какой-то промышленности. Во второе воскресенье октября отмечать положено. Борька загодя про это чуть не неделю долдонил. – Вот даже как… – хмыкнул молодой офицер. – Выходит, обидел я его кровно… – Да уж… – со вздохом согласилась Марина, подошла к небольшому настенному зеркалу и стала приводить в порядок толстую косу. Алексей сунулся в холодильник, добыл тушёнку, шпроты, сгущённое молоко, сыр и колбасу. Поставил на двухконфорочную газовую плиту чайник, полез в пакет за хлебом. – Не надо, зачем? – запротестовала женщина. – Давай просто посидим. – Никак нет, – не согласился Нартов, – раз уж оно так вышло, имеем полное право… Тем более я ещё не завтракал, да и ты, наверное, тоже. Так? – Ну, так. Может, тогда в погреб во дворе сбегаю? За огурцами-помидорами солёными. Сальца опять же – там оставалось ещё в кастрюле… – А вдруг он в окно следит? Только на дополнительные неприятности нарвёмся… И вновь лейтенант употребил множественное число глагола… Они позавтракали, и, на удивление, даже с аппетитом. А что? Алексею – двадцать три, Марине – двадцать один. Молодые организмы витаминов требуют. Ну а пока наши герои заканчивают трапезу – кто чаем с лимоном, кто кофе со сгущённым молоком, – познакомим читателей с ними поближе. Начнём с сильного пола. Лейтенант авиации Нартов Алексей Александрович. Уроженец одного из райцентров Липецкой области. Там же окончил десятилетку и за компанию с лучшим школьным другом Виталиком Есауловым поехал штурмовать Ульяновское высшее военно-техническое училище. Как раз в том, две тысячи пятом, году оно вновь обрело самостоятельность, распрощавшись со статусом Ульяновского филиала военной академии тыла и транспорта. Конкурс в УВВТУ друзья выдержали без особых проблем и в июне две тысячи десятого в числе середнячков окончили вуз, получив специальность «Обеспечение и применение ракетного топлива и горючего». Дальше пути их разошлись: после отпуска первого, отгулянного уже в офицерских погонах, Есаулова направили под Екатеринбург. Нартову же по распределению досталась ростовская глубинка: лётный полк, базирующийся в степи, откуда до близлежащей станицы было километров десять, а до райцентра – так все тридцать с гаком. Назначенный помощником начальника службы снабжения горючим, он с ходу принял на себя все «тяготы и лишения» повседневной службы. Как на грех, в полку неоправданно затянули с капремонтом офицерского общежития, так что Алексею сразу пришлось искать себе временное жильё в станице, а потом оттуда на службу – порой очень рано – добираться на стареньком мотоцикле. Зелёный «Восход 3М», ещё девяносто пятого года выпуска, но вполне исправный и даже ухоженный, Нартов всего лишь за три тысячи рублей приобрёл у начальника вещевой службы полка, увольнявшегося на пенсион и переезжавшего в город своего детства. Тем паче на бензинчик для мотоконя, учитывая занимаемую должность, и тратиться не приходилось. Нет, в перспективе зимой на двух колёсах, конечно, особо не поездишь, но замкомандира полка по тылу клялся и божился, что ремонт общежития завершат ещё до декабря. На квартиру к Борьке Алексей попал отнюдь не случайно: адрес ему по прибытии в полк в штабе дали. Когда лейтенант открыл калитку, прятавшуюся посреди давно не крашенного забора, домовладелец, одетый лишь в синее трико, сидел на ступеньках крыльца и ожесточённо смолил «Приму». На пальцах левой руки читалось некачественно татуированное: «Боря». – Вечер добрый, – поздоровался офицер. – Ночь покажет, добрый он или хрена с два, – отрезал курящий. – Что так пессимистично? – поинтересовался Нартов. – А чему радоваться? Конец света на горизонте. И если, к примеру, Земля изнутри вулканами не взорвётся, так инопланетяне в рабство возьмут. По ящику уже сообщили: три огромнейших корабля к нам летят: два круглых и цилиндр, – пояснил хозяин, затянулся и продолжил: – Или этот… астероид с Эльбрус величиной на полном скаку по Америке долбанёт, а нам до самой ж… тоже аукнется. Третья термоядерная опять-таки возможна. Да мало ли… – Хм-м… Это у вас в станице, что, все так информационно продвинуты и глобальными проблемами человечества озабочены? – удивился Алексей. – А то! – довольно осклабился Боря. – Мы здесь, понимаешь, отнюдь не лаптем щи хлебаем… – Понял. Только вот с эдакими воззрениями впору верёвку с мылом прикупить да подходящий крюк высмотреть, потолще, – едко сыронизировал лейтенант. – Вот это уж ты шалишь! Это ты давай сам… шею намыливай, – загоготал собеседник, затянулся и щелчком отправил незагашенный окурок в клумбу под окном веранды. – Пущай цветики тоже подышат, я не жадный… Ну что, поди, на квартиру устраиваться пришёл? – Да. А как вы догадались? – Я здесь родился и вырос, – со значением пояснил хозяин, лениво поднялся на ноги и сладко, с хрустом потянулся. – А полк лётный рядышком испокон веков разбит. Так что уж как-нибудь служивого и по «гражданке» отличу. Опять же срочную недавно оттарабанил. – Ясно. А что насчёт жилья-то? Имеется? – Какой ты быстрый, однако. Спешка нужна только при ловле блох. Или когда чужую жену трахаешь, а муж в дверь ломится, – озвучил хозяин избитую поговорку. – Колись: ты офицер или прапор? – Существенная разница? – усмехнулся Нартов. – Имеется. Не терплю «кусков». Из личного опыта, понял? Так что ежели ты – он, то давай дёргай сразу. – Ну, лейтенант я, – нехотя признался Алексей, хотя почувствовал уже неприязнь к собеседнику. – Помощник начальника службы снабжения горючим. – Нос в мазуте, зад в тавоте, но служу в воздушном флоте! – неожиданно продекламировал хозяин и вновь загоготал. – Это вы ещё откуда наслышаны? – удивился офицер. – Да всё оттуда же! Я срочную служил именно на гэсээме. Только, конечно, за тысячу кэмэ, в Сибири. Понял, зад в тавоте? Да ладно, ладно, не куксись. Давай проходи. Вон он, флигель-то. С газом, с отоплением и даже с раритетной мебелью. Койка там дедовская ещё. Он её после войны на трофейные камни для зажигалок выменял. Целый вещмешок из Берлина приволок! По тем временам – состояние! Да, кстати, меня Борисом зовут. – Уже прочёл, – кивнул Нартов на татуированные пальцы собеседника. – Алексей. – Значит, будем знакомы, – протянул хозяин загрубелую ладонь. Мужчины крепко поручкались, проверяя друг друга на силу. И пошли смотреть сдаваемое жильё… Столковались быстро – Борис цену не заламывал. Но задаток попросил: хотел быть уверенным в квартиранте. – Можешь хоть сию минуту располагаться, – радушно пригласил он. – Попервости Маринка, супружница моя, бельём обеспечит, а потом простынки-наволочки с полка возить будешь. У нас все так делают, кто жильё снимает. – Это я понял, – согласился Алексей. – Только как же мне завтра к восьми утра на службу попасть? Автобус рейсовый до полка вряд ли ходит… – Я тебе велосипед напрокат дам, – расщедрился Борис. – Машина заслуженная, на внешность не гляди. По сезону даже в райцентр на ней мотался. Давненько, правда, ещё до армии. – А теперь? Совсем велосипед не нужен? – Теперь у меня завсегда железный конь под задницей. – В смысле? – Э э, да у тебя мозговые подшипники туго проворачиваются. Трактор, понял? «Беларусь». Почти танк! В СПК «Кавказ» на нём впахиваю. Слыхал? А а, откуда – ты ж только приехавши. Между прочим, дядька мой, младший материн брат – царство ей небесное, – председателем там и вообще кооператив этот с нуля и создал. Ладно, сейчас пошли пошамаем. За счёт фирмы. Маринка должна уже картошки нажарить. Да по стопарику свойской – чего на магазинную тратиться: самогончик вдвое дешевле, места только знать надо. – Да оно как-то не хотелось бы с утра с перегаром на построение… – Не боись, сто раз выветрится! Ты закуси поплотнее: картошечка, огурчики, сальце, грибки… А может, борщичка со сметаной хочешь? В общем, остограммиться по солидному поводу новоселья пришлось. За ужином, сервированным прямо на дворе, в беседке, Нартов впервые увидел жену Бориса – Марину. …Невзрачно одетая девушка, с роскошной тёмно-русой косой, в станице появилась три года с небольшим назад. Она приходилась троюродной племянницей Евдокии Спиридоновне Хохлаткиной, вдовствующей уже несколько лет (муж на Пасху опился самогоном), болящей предпенсионерке, обзаведшейся детьми нежданно-негаданно только в возрасте под сорок. В станице болтали, что нагулянные они: не могло у законного супружника Спиридоновны потомства быть вообще, но ведь со свечкой в ногах никто не стоял. Да и походили наследники на покойного ныне отца явно. Теперь старшенькая, отличница, училась уже в одиннадцатом классе, в райцентре. Младший, сынок-сорвиголова, кое-как учился в девятом. А тогда, летом две тысячи седьмого, Маринка, угодившая в детдом в трёхлетнем возрасте (родители не выжили после автомобильной аварии), сама только окончила школу. И приехала к единственной известной ей родственнице. Они своеобразно переписывались: на ежемесячные послания Маринки Евдокия Спиридоновна отвечала скупыми текстами открыток – на наиболее значимые праздники, но навестить племянницу так и не сподобилась ни разу. Соответственно, не очень-то обрадовалась и её приезду. Однако, быстро углядев, что та девка работящая, безотказная и скромная, приняла-таки в дом и не прогадала. С работой тоже разрешилось как нельзя проще: заведующая единственным детским садом в станице была школьной подругой Хохлаткиной. А тут в садике как раз освободилось место нянечки, ну, Маринку на него и пристроили. Да как славно! Заведующая нахвалиться не могла. И всё бы хорошо, однако на девушку быстро положил глаз начинающий тракторист местного СПК Борис Провоторов. Он молоко в детский сад по утрам привозил – вот и углядел симпатичный объект. Не раз и не два пытался Марине свидания назначать, на танцульки в клуб приглашал, ну и прочее… А поскольку избранница бурных чувств ухажёра никак не разделяла, всё больше после работы поспешая домой, крепко озлился. И однажды, употребив для храбрости, отследил недавнюю детдомовку вечером на краю станицы, у озера, куда та прибегала ополоснуться в укромном местечке, да и взял её там насильно. На крики о помощи прибежали двое местных рыбаков, проплывавших поблизости на лодке. В итоге на Бориса завели уголовное дело. И единственное, чем смог тогда ему помочь почти всемогущий, по сельским меркам, дядька, – посоветовал попытаться загладить вину, предложив потерпевшей руку и сердце. Согласиться на замужество Марине жёстко указали тётка и завдетсадом. – Ну, посадят его, ирода, так тебе что с того? – втолковывала Евдокия Спиридоновна. – С клеймом порченой век ходить будешь? А так, стерпится – слюбится. Не век же тебе у меня в приживалках ютиться. Вон, свои как на дрожжах подрастают. – У Провоторовых дом хороший, хозяйство крепкое, – вторила завдетсадом. – Матери Борьки, конечно, палец в рот не клади, человек она скандальный, тяжёлый; ну да уж зубы стиснешь, потерпишь. Глядишь – и она к тебе попривыкнет. Опять же и брат её в станице если не первый, так второй после главы администрации человек. Не упусти свой шанс в жизни, девка! …Свадьбы как таковой не было. Расписались молодые в ЗАГСе, в райцентре, а потом тесным семейным кругом за столом в доме жениха посидели. Дядька его, правда, там объявился, японский обеденный сервиз «Yamasen» на двенадцать персон подарил. С элементами декоративного искусства Страны Восходящего Солнца. Пятьдесят пять предметов, стоимость – почти сорок тысяч «деревянных». Не то что Евдокия Спиридоновна – постельное бельё да простенький отрез на платье. Ну, c затрапезницы какой спрос? Отметим сразу: невестку свекровь яро невзлюбила. Не о такой паре для сына мечтала. Борис её ведь поначалу после школы – при помощи дядьки, конечно, – в Ростовский институт народного хозяйства поступил. Только быстро вылетел оттуда, на корню первую же сессию завалив. Лодырничал много, занятия пропускал. Это при том ещё, что в учёбе дубоват-туповат. Побездельничал дома полгода – от армии его, разумеется, «отмазали» – и вторую попытку получить «верхнее» образование сделал. Тут уж он до конца первого курса продержался – и опять на экзаменах «не повезло». Один «хвост» за студентом с зимы числился, да два новых, да ещё сильно нетрезвым на глаза декану уже в самом конце сессии попасться угораздило… В общем, вузовское начальство стало в позу, и даже приезд влиятельного родственника не помог: из института Провоторова вторично отчислили. Сильно тогда на безбашенного племянника дядька наехал. – Пустоцвет ты, Борька, – заявил он ему при его матери. – Всё на меня надеешься, что по-родственному твою жизнь так и буду устраивать. Баста, хватит! – И крепко саданул ладонью по обеденному столу. – Осенью в армию пойдёшь, она тебя, мать родимая, хоть чуток, а жизни научит. А там поглядим, стоишь ли третьего захода на «вышку» вообще. Пока же хватит у матери на шее сидеть и гулять чуть не до утра, а потом до обеда дрыхнуть. Тебя в школе на тракториста готовили? Вот и пойдёшь ко мне общественно полезный труд осваивать – я как раз ещё «Беларусь» навороченный прикупил, буквально вчера пригнали. И смотри у меня, – погрозил дядька нерадивому племяшу литым кулаком, – не приведи бог, загробишь миллионную технику – так не семь, все семнадцать шкур спущу! Ты, сестра, лучше молчи и слёз понапрасну не лей: дожалелась ужо, хватит! …А буквально через несколько дней, после того как Борьку оформили водителем новенького МТЗ, в станицу приехала Марина… На срочную службу Провоторов был призван двумя месяцами позднее принудительного бракосочетания и свой священный долг Родине отдавал под Челябинском. В письмах же сыну изначально недовольная невесткой мать его усиленно муссировала тему: «А жена твоя, хоть я её за руку так и не поймала, но сердцем точно чую: верности тебе не блюдёт, гуляет напропалую…» Так и не изменив своего мнения по поводу «неблагонадёжности» снохи, родительница Бориса скоропостижно скончалась почти сразу после его увольнения в запас: обширный инфаркт. Теперь молодые обитали в большом четырёхкомнатном доме вдвоём – детей у них пока не намечалось, и глава семейства уже неоднократно высказывал по сему поводу своё мужское недовольство. Причём пытался связать эту тему с подозрениями о «гулевании» жены – мол, потому от меня и беременеть не желаешь… И ещё. В армии, учитывая специфику службы на складе ГСМ, Провоторов усугубил своё предрасположение к алкоголю. Дома же, за неимением спирта, в предостаточном количестве хлебал самогон. Правда, пока ещё на работе держался, а вот после неё… Особенно раскрепостился, похоронив мать, ведь теперь появился железный повод к употреблению горячительного: всё поминал её чуть ли не ежевечерне. Ну а поскольку самогон хотя и дешевле магазинной очищенной обходился, однако в семейном бюджете дыру тоже пробивал немалую, Борис пораскинул мозгами и скатал на своём МТЗ в лётный полк, объявив в штабе, что подыскивает квартиранта… Итак, пока хозяин дома и флигелька отсыпался после утреннего возлияния, хозяйка и квартирант, завершив завтрак, продолжили общение. И, не будучи по природе сильно красноречивым с женским полом, Нартов по ходу беседы неожиданно для себя рискнул почитать Марине собственные стихи. Сочинять Алексей стал на втором курсе. Можно сказать, совсем случайно. Тогда в военном вузе объявили конкурс на создание гимна училища, «наиболее ярко и правдиво отражающего специфику и героику профессии офицера, традиций Вооружённых Сил России, а также преемственность поколений защитников нашей необъятной Родины»… В общем, что-то в духе заслуженно подзабытого метода социалистического реализма. Нартов и за перо-то взялся разве что за компанию с лидерами своей группы, и в итоге у него родились следующие четверостишия: |
Похожие:
 | Положения об учетной политике Общества, существуют следующие допущения при ведении бухгалтерского учета филиалом: для отражения хозяйственных... | | Методологические основы отражения в бухгалтерском учета операций с денежными средствами 5 |
 | ... | | Цель изучения темы — формирование у студентов представления о сущности материалов, правилах отражения в учете операций связанных... |
| Порядок отражения в бюджетном учете и отчетности результатов переоценки нефинансовых активов бюджетных учреждений | | Инвентаризация материалов на складах, порядок ее проведения, оформления и отражения ее результатов. 57 |
| Отражения: Выпуск 6 Первые опыты художественного перевода. Ответственный редактор и составитель О. В. Матвиенко. – Донецк, ДонНУ,... | | ... |
| Фнс россии от 28. 09. 2015 n гд-4-3/16910@ "О порядке отражения в налоговой декларации по налогу на прибыль иностранной организации... | | Простая форма бухгалтерского учета порядок отражения хозяйственных операций в книге учетов фактов хозяйственной деятельности |